Ленин и его Москва

[0gnev]

О.Е. Чезаре (О. Е. Cesare), " The New York Times", США.

Статья опубликована 24 декабря 1922 года.


Мне сказали, что я могу оставить всякую надежду написать портрет Ленина. Я уже зарисовал большинство значимых фигур Советской Республики, и не мог покинуть Россию без портрета Ленина. Это было все равно, что просить луну с неба. Так с августа по октябрь Ленин стал моей навязчивой идей. Он находился в России, недалеко от Москвы, выздоравливал, но к нему не пускали ни близких друзей, ни родственников, ни комиссаров, у которых к нему были срочные вопросы.

Некоторые московские «всезнайки» утверждали, что он умер. «Так где же он похоронен?!». В Москве они говорили об этом шепотом, за пределами столицы - во весь голос. «Убит! Застрелен! Отравлен! Утоплен!».

Коммунисты делали все возможное, чтобы помочь мне, они не оставляли попыток. Как-то раз я повстречал немецкого врача Ферстера (Foerster), который регулярно прилетал в Россию к своему пациенту. Если я не мог нарисовать Ленина, почему бы мне не нарисовать его тень! Доктор согласился позировать мне, но сказал, что для публикации портрета ему понадобится разрешение его правительства. Он спросит у Ленина. «Как Вы думаете, может быть, если Ленин недостаточно хорошо себя чувствует, он уделит несколько минут - я просто взгляну на него, ему не нужно будет позировать». Ферстер сказал, что сделает все, что в его силах, и я почувствовал, что он сдержит слово. Я был окрылен надеждой. Москва и Красная Россия на ближайшее время представились мне в розовом цвете.

Я вернулся, чтобы услышать свой приговор в резной царский дворец, который теперь именуется Домом приемов, стоящий на берегу Москва-реки напротив Кремля. Увы мне! Ленина волновало только одно - вернуться к работе, и никаких глупостей! А доктор уезжал вечером в Германию, увозя с собой портрет, который я ему отдал. Он даже не получил разрешения на его публикацию, так что мне от этого прока никакого не было. Однако он сказал, что портрет ему понравился. Так доктор Ферстер исчез со сцены, а вместе с ним и мои надежды.


И вот опять я начал все с чистого листа! Я познакомился с одним коммунистом. Самым энергичным, предприимчивым и неунывающим малым в Москве. И ему удалось! Правда, на это потребовалось немало терпения и времени. Когда я терял веру в искусство в Советской России и страдал от непонимания, мой коммунист был тут как тут, не давал мне отчаиваться и возвращал надежду. Один Бог знает, что он сделал, или не сделал, однако одним дождливым вечером мы отправились в « Правду», официальный орган партии. Там я познакомился с сестрой Ленина, Ульяновой, седоватой женщиной средних лет с миловидным лицом, выразительными голубыми глазами и приятными манерами. Она говорила по-немецки и выразила готовность устроить мне встречу с братом, если я соглашусь пожертвовать выручку с продажи портрета на нужды голодающих детей России. Я сказал, что с радостью сделаю это. Она незамедлительно позвонила брату в Кремль и заручилась его согласием.

Теперь загвоздка состояла в том, что Фотиева ничего про это не знала. Фотиева - личный секретарь Ленина, и лучше всех, за исключением самого Владимира Ильича, знает, что для Ленина хорошо, и что ему нужно. Таким образом, в день, на который была назначена встреча, я отправился в кабинет Каменевой в Кремле. Она - жена Каменева, председателя Моссовета. Она также является секретарем Всероссийского комитета помощи голодающим.

Каменева позвонила Фотиевой и сказала, что я пришел, но Фотиева ответила: «Это невозможно!». Она ничего об этом не слышала. И она не верит, что Ленин мог дать согласие на что-либо подобное. Ей придется разобраться. И она со мной свяжется. Однако нет худа без добра: Каменева дала мне письмо к Красину, где просила о личной услуге - позировать мне.

Опять потянулись дни ожидания, я регулярно звонил в «Правду» Ульяновой. Однако без Фотиевой невозможно было что-либо сделать, а она еще не поговорила со своим начальником. То у него совещание, то зубная боль.


Наконец мне сообщили, что в 12:30 следующего дня я должен явиться в Кремль. В назначенный час я был там. У Троицких ворот я предъявил паспорт и получил специальный пропуск для прохода в Кремль. Я так боялся, что что-то может случиться, пока я иду от ворот до кабинета Ленина, что чуть не позабыл, куда засунул эту красную карточку. Я показал ее солдатам, охраняющим внешние ворота, затем двум другим, стоящим у внутренних ворот. И вот я оказался внутри кремлевских стен. Там я увидел проходящих строевое обучение солдат и множество подтянутых командиров.

Повсюду велись восстановительные и штукатурные работы. Царила атмосфера кипучей деятельности - все были чем-то заняты. Я пересек площадь, пройдя мимо камня, поставленного на месте, где в 1905 году был убит взрывом бомбы великий князь Сергей. Я зашел в вестибюль и поднялся по лестнице на второй этаж, где находился кабинет Ленина. Тут меня опять остановили часовые, все как один молодые, лет 25, со штыками на ружьях. Я показал им свой красный пропуск, и мне разрешили пройти в приемную или кабинет, полный погруженных в работу девушек.

Еще одна дверь - и вот я перед Фотиевой, симпатичной и энергичной молодой женщиной. Она проводила меня в зал заседаний, комнату, где стояли два длинных стола, покрытых зеленым сукном. Там находились две молодые стенографистки, одна из них предложила мне снять пальто. Я подумал, не собираются ли меня обыскивать на предмет наличия оружия. Но нет, они вели себя мило и вежливо, но смотрели на меня с любопытством, как будто хотели сказать: «А это что еще за птица?».

* * * * * * * * *

Меня подвели к задрапированной портьерами двери в конце зала заседаний. Я прошел в нее - и увидел Ленина. Передо мной был самый интересный и загадочный человек в мире. Он встал с кресла и подошел к двери, чтобы пожать мне руку.

Вы ни за что не подумали бы, что он болен, не знай Вы об этом. Вы бы просто решили, что он от природы такой бледный. По моим прикидкам в нем было 5 футов 4 дюйма роста. Он широко улыбнулся, приветствуя меня, отчего его глаза превратились в щелочки, и сразу стали заметны его татарские корни. Он так же приятен в общении, как и его сестра, хотя они мало чем похожи, разве что ростом. В его когда-то рыжеватой бородке поблескивает седина, волосы на голове и на висках более темного цвета, и седины там не заметно вовсе. Глаза - карие. Одет он был в темный костюм и рубашку с мягким воротником. Он немного сутулится и смотрит на Вас весело и с интересом. Когда он улыбается, его лицо сразу оживляется.

Ленин предложил мне сесть, и я опустился в глубокое кожаное кресло. Он спросил, может ли он продолжать работать - в Москве никто не предается праздности, - и я сказал, что так будет даже лучше. Фотиева выделила мне двенадцать минут. Пока Ленин работал с бумагами, читал газеты и обзванивал, как казалось, всю Москву, время летело незаметно, и вот в комнату уже вернулась Фотиева, и я посмотрел на часы.

Ленин заметил это и попросил меня продолжать работать, пока не закончу. Я забыл упомянуть ранее, что он говорит по-английски. И я, нарисовав общий эскиз головы, опять принялся делать наброски его рта, носа, глаз, усов. Ленин не обращал на мое присутствие в кабинете ни малейшего внимания и, казалось, с усиленным рвением принялся за работу. Я пишу об этом, потому что мне было все труднее и труднее за ним уследить. Когда он разговаривал по телефону, то закрывал глаза, чтобы лучше сосредоточиться, а свободной рукой жестикулировал или делал пометки. На шведском телефонном аппарате роль звонка выполнял световой сигнал. Время от времени заходила Фотиева и приносила новые документы, но я избегал смотреть в ее сторону.

Кабинет Ленина - просторная и удобная комната в светло-голубых тонах. Там стоят книжные шкафы, письменный стол с зеленой лампой, несколько кожаных кресел. Два широких занавешенных шторами окна выходят во внутренний двор.

* * * * * * * * * * *

Когда мне показалось, что не могу оставаться здесь дольше, не нарушая правил приличия, я встал, чтобы попрощаться. Ленин тоже встал и начал задавать мне вопросы (говорят, что он имеет обыкновение так делать) - столько вопросов, что я не смог ответить на все. Что я думаю о Москве, как там жизнь в Америке. Я сказал ему, что после всех страшных и безумных небылиц, которые мне рассказывали, Москва приятно меня удивила, что жители производят впечатление довольных жизнью людей, что все заняты делом.

Мои слова очень пришлись ему по душе. И чувство юмора у Ленина практически американское.

Я попросил его подписать один из моих набросков, что он сделал, взглянув на календарь в поиске даты. Так случилось, что это была пятница тринадцатое, но я не стал ничего говорить про свою удачу. Я попрощался, и он предложил мне навестить его, если я опять окажусь в Москве.

После этого я прошел через зал для заседаний и приемную и опять оказался перед солдатом - на его ружье штыка не было, - который попросил меня предъявить пропуск. Его что-то не устроило, и мне пришлось вернуться к Фотиевой, которая завизировала пропуск. Это сработало. Выйдя на улицу, я закурил. В ленинском кабинете курить запрещено. Таков приказ. Я никак не мог поверить, что мне удалось то, чего не мог сделать ни один иностранец за последний год по меньшей мере. Мои друзья в Москве сильно удивились, особенно жившие в «Савойе» корреспонденты.

* * * * * * * * * * * *
Троцкого я увидел, когда он давал интервью группе корреспондентов в здании Народного Комиссариата по Военным и Морским Делам. «Я слышал о Вас», - сказал он, когда меня ему представили. Пока он говорил, я лихорадочно делал наброски. Он постоянно был в движении. Блики света на толстых стеклах пенсне мешали разглядеть его глаза. Он весело поставил автограф под портретом, хотя, на мой взгляд, он ему никоим образом не льстил.
Троцкого любят все, особенно солдаты, за прямоту и личное мужество.

* * * * * * * * * * * * *

Мне довелось рисовать портрет одного знаменитого человека - Брусилова, который провел наступательную операцию против немцев на Юго-Западном фронте, увенчавшуюся оглушительным успехом. После революции его несколько раз объявляли умершим. Но он жив, руководит допризывной кавалерийской подготовкой. (...) Его кабинет расположен в большом здании, где когда-то располагался банк - внутри кирпичных стен старого города, где-то в четырех блоках от Кремля. Я смог увидеться с ним безо всякой волокиты - дружелюбный обходительный командир сразу провел меня в его кабинет.

Брусилов не стал вставать из-за стола, у него покалечена нога - во время революции в его московском доме разорвался снаряд, и он на долгое время оказался прикован к больничной койке. После это случая и пошли слухи о его смерти. Он не держит обиды за это на правительство и работает на благо России так же усердно, как и коммунисты. 65-летний Брусилов - старый вояка в отличной форме, у него орлиный профиль, седые жесткие волосы и цепкие холодные глаза голубого цвета. В полупустой комнате было холодно, и он сидел за столом в военной шинели. Стены были без обоев, очевидно, тут недавно поставили дощатые перегородки. Брусилов также спросил, может ли он продолжать работу, однако один командир занимал его разговором все время, пока я рисовал.

У меня с собой был портрет Буденного, и я показал его Брусилову. Ему он очень понравился, он неприкрыто восхищался Буденным, в нем чувствовалась некая отцовская гордость за более молодого бойца. Брусилов не стал высказываться определенно в отношении своего портрета, но поставил на нем свою подпись после того, как находившийся вместе с нами командир похвалил портрет и сказал, что он ему нравится. Когда я вышел из здания, то изрядно удивил стоящих у входа солдат.

* * * * * * * * * *

Лебедев, начальник штаба Красной Армии, как и Брусилов, служил в царской армии. Он учтив в обращении, у него непринужденные и приятные манеры. Лебедев предложил мне сигареты и попросил принести чаю. Как я понимаю, он тоже не коммунист, однако является влиятельной фигурой в советской военной машине. Совсем не обязательно быть последователем Маркса, чтобы трудиться на благо России.

* * * * * * * * * *
Однако самым колоритным из всех был Буденный. Ему около 30 лет, у него роскошные черные усы и улыбчивые глаза. Он сказал мне, что он не казак, хотя родился на Украине и возглавлял ударную силу Красной Армии - кавалерию, состоящую из казаков.

Живет он в гостинице «Люкс» на Тверской, где у него есть кабинет - просто обставленная комната, полная брошюр и книг. Он жаден до знаний. Читать и писать он научился самостоятельно уже в зрелом возрасте. В царской армии он был унтер-офицером.

Буденный до сих пор недоумевает, почему получил приказ не брать Варшаву, когда большевики дошли до ворот города. «Это было бы так просто, - говорит он. - Вражеских сил передо мной не было. Но я получил приказ отступать!».

На его столе рядом с пачками сигарет и патронами лежали два автоматических пистолета. Я взял один из них, тот, что был поменьше. Спустя некоторое время он рассказал одному моему знакомому следующую историю, в качестве иллюстрации размахивая этим же самым пистолетом и бурно жестикулируя.


«Когда нужно было выполнить рискованное или ответственное разведзадание, я обычно брался за него сам, постоянно помня при этом о своей ответственности за бойцов и о том, что если я не вернусь, это будет плохо для армии. Поэтому на ненужный риск я не шел.

Однажды ночью - дело было во время контрреволюции - я внезапно оказался перед двумя деникинскими кавалеристами. Они, увидев меня, удивились не меньше. Они меня узнали. Спрятаться или убежать я не мог. Они оба приставили пистолеты к моей голове. Еще бы, такой трофей, подумали они.

Времени на раздумья не было. Я достал из кармана золотые часы, подаренные мне бойцами, и протянул их деникинцам. Пусть они возьмут и их, и мою жизнь. Они остались в седлах, я же был один и пеший. Оба потянулись к часам, а я тем временем выхватил этот пистолет и застрелил обоих.

Я бежал по дороге и увидел, как ко мне скачут всадники. Я не мог разобрать, чьи это были кавалеристы - мои или Деникина. Вдруг за спиной я услышал звук копыт. Я подождал немного и увидел, что ко мне скачут мои люди. Я побежал к ним навстречу, выкрикивая пароль. Красноармейцы быстро разобрались с моими преследователями, и я получил свои часы назад!», сказал Буденный, вынимая их из кармана.

_______________________________________________
Интервью с Лениным ("The Guardian", Великобритания)
Разговор с главным большевиком ("The New York Times", США)
Как Америка может помочь России ("The New York Times", США)
Россия во мгле: Гибнущий Петроград ("The New York Times", США)
Как большевики взяли Зимний дворец ("The Guardian", Великобритания)
Россия во мгле: Потоп и спасательные станции ("The New York Times", США)
Две революции: боец Дантон и краснобай Троцкий ("The New York Times", США)
Новые Мараты ("The New York Times", США)