23 мая 1943 года
«Красная звезда»: 1943 год.
«Красная звезда»: 1942 год.
«Красная звезда»: 1941 год.
# Все статьи за 23 мая 1943 года.
Д.Ортенберг, ответственный редактор «Красной звезды» в 1941-1943 гг.
Раз в моем повествовании возникло имя Николая Кружкова, надо рассказать о его непростой судьбе. Николай Николаевич много лет работал в «Правде». Писал очерки, фельетоны, рассказы. В первые же дни войны ушел на фронт, стал редактором газеты Северо-Западного фронта.
Я знал Кружкова по «Правде», но близко с ним познакомился и подружился на Халхин-Голе и на финской войне, где я редактировал фронтовые газеты, - там он работал моим заместителем. Был он человеком мужественным, почти все дни проводил в боевых частях. Каждое его выступление в этих газетах было интересным для читателя.
Когда мой заместитель по «Красной звезде» Григорий Шифрин отпросился на фронт, я, не задумываясь, выпросил Кружкова вместо него.
Но вдруг в марте сорок четвертого года приезжает ко мне на фронт спецкор «Красной звезды» Василий Коротеев и говорит, что Кружков арестован как «враг народа» и сидит в тюрьме; 11 ноября 1943 года в редакцию пришли сотрудники КГБ, срезали с него полковничьи погоны и ленточки орденов, а затем увели. Больше ничего в редакции неизвестно.
Для меня это было как удар обухом по голове: Коля, тихий, скромнейший, добросердечный человек, старый коммунист, - «враг народа»? Никак это не укладывалось в сознании. Но что я мог выяснить на далеком фронте? А когда вернулся в Москву после войны, узнал, что Кружков осужден на десять лет по пресловутой статье 58, пункт 10 - «антисоветская пропаганда».
И только ныне, когда писалась эта книга, мне стало известно, что навесили в госбезопасности на Николая Николаевича. Там меня ознакомили с «делом Кружкова»! Допрашивали его шесть раз, более пяти месяцев его терзали, требуя, чтобы он признался в несовершенных «грехах», - морили голодом, лишали сна, избивали, угрожали расстрелом.
Приведу некоторые выдержки из протоколов допроса:
«11 декабря 1943 года. Обвиняемый показал: «Не скрою, у меня были сомнения в правильности политики Советского правительства, вследствие чего отдельные мероприятия, проводимые в стране, я истолковывал неправильно и в этом признаю себя виновным...
Я заявлял, что крестьянин, привыкший работать без надзора, отрицательно воспринял политику коллективизации сельского хозяйства и поэтому работать с душой в колхозе не будет. Исходя из этого, заявлял я, сельское хозяйство страны будет постепенно разрушаться и в конечном счете может привести нашу страну к обнищанию и голоду».
«В период 1937-1938 годов мероприятия правительства и НКВД по очищению страны и армии от враждебного элемента в связи со вскрытым антисоветским заговором мы восприняли враждебно. В беседах между собой мы говорили, что якобы карательные органы проводят необоснованные аресты, не верили, что командиры и другие ответственные работники, которые были арестованы и осуждены, являлись врагами Советской власти».
Еще одно «признание»: «Мы много раз говорили о положении на фронтах и приходили к выводу о том, что неуспехи Красной Армии и быстрое продвижение немецких войск является следствием неправильной политики Советской власти в области подготовки страны и армии к войне».
Под таким «признанием» о коллективизации, истреблении военных кадров, причинах наших неудач в первые годы войны и я мог бы подписаться. Они ныне названы вслух.
Смехотворным выглядит и другое обвинение, зафиксированное в допросе 8 марта 1944 года:
Вопрос. У вас при обыске рабочего кабинета изъяты фашистские газеты на русском языке «Кубань», «Армавирская жизнь»... Кому они принадлежат?
Ответ. Предъявленные мне фашистские газеты принадлежат «Красной звезде». Действительно, они изъяты в моем рабочем кабинете и хранились мною в несгораемом шкафу для служебного пользования, так как редакция предполагала сделать обзор памфлетного характера, используя эти газеты.
Если бы грозные следователи читали не только протоколы и доносы, но и газеты, в частности «Красную звезду», они бы увидели такого рода памфлеты и фельетоны Эренбурга, Кружкова и других писателей. А если бы меня допросили, я бы им показал свои депеши нашим фронтовым корреспондентам, в которых требовал присылать такие газетки. Это были трофеи, добытые в освобожденных городах. Больше того, энкаведешники смогли бы их увидеть у меня даже не в несгораемом шкафу, а в ящике письменного стола, даже не запертом на ключ.
А вот наиболее грозный допрос Кружкова:
Следователь. Вы скрываете свои организационные связи с вражеским подпольем. Расскажите правду до конца.
Кружков. В организованной антисоветской деятельности я никогда не участвовал.
Постановление на арест Кружкова было утверждено известным Абакумовым, начальником главного управления контрразведки, и Носовым, главным военным прокурором Красной Армии. Характерно, что в нем указано: «Кружков Н.Н. проводит антисоветскую деятельность, дискредитирует мероприятия партии и правительства, высказывает пораженческие настроения». Недалеко ушли Абакумов и Носов от своих следователей в грамотности и логике. Постановление ими подписано 11 ноября 1943 года. В эти месяцы наша армия гнала немецкую армию на запад, уже был освобожден Киев и многие другие города нашей родины. Какие тогда могли быть «пораженческие настроения»?!
22 апреля 1944 года Особое совещание при НКВД СССР вынесло постановление: «Кружкова Николая Николаевича за антисоветскую агитацию заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 10 лет». Его увезли в Сибирь, под Иркутск.
Поэт Лазарь Шерешевский, сидевший с Кружковым в одном лагере, рассказывает о муках, которые им пришлось пережить: «Приходя после одиннадцатичасового рабочего дня в барак, Кружков тяжело дышал (был он уже немолод), лицо его приобрело какой-то серый оттенок, и даже стекла очков утратили свою прозрачность, стали тоже серыми и блеклыми. В бригаде мы были сведены вместе с ворами и убийцами...»
Кружков просидел в лагере десять лет. И только 24 декабря 1954 года военной коллегией Верховного суда СССР он был реабилитирован. Николай Николаевич был восстановлен в партии и до самой смерти работал членом редколлегии «Огонька».
Много тяжелых испытаний, духовных и физических, перенес Кружков во время пятимесячного допроса, но энкаведешникам не удалось «выбить» из него клевету на знакомых и друзей. Ни одного имени Николай Николаевич не назвал. Поэтому-то во время допросов не было сделано ни одной очной ставки. Конечно, следователи могли поставить лицом к лицу доносчиков, так называемых «сексотов». Но они понимали, что это бесполезно.
Все же у читателя может возникнуть вопрос: Кружков-то признавал свои «преступления» - в оценке коллективизации, неподготовленности нашей страны к войне, истреблении военных кадров? Что же все-таки было? Пожалуй, лучше всего это объяснил 25 апреля 1954 года сам Николай Николаевич в своем заявлении первому секретарю ЦК КПСС Хрущеву, сохранившемся в его деле. Приведу выдержку из него:
«Я был арестован работниками Абакумова, они же вели следствие по моему делу, и Абакумовым же в конечном счете я был осужден. Следствие по моему делу протекало в обстановке нарушения всяких процессуальных норм. Любые мои доводы отвергались; заведомая ложь, любые фантастические утверждения следователей возводились в степень непреложности. Будучи доведенным до высшей степени физического и морального изнурения, я подписал следственные материалы и до сих пор думаю, что поступил правильно, ибо иначе я неизбежно погиб бы».
И в этом же заявлении читаю: «Я как был, так и остался коммунистом, ибо никем другим я и быть не могу...»
★
Под топор сталинских репрессий попал не один Кружков. Почти все редакторы «Красной звезды» довоенного времени были репрессированы и уничтожены. Среди погубленных виднейших военачальников и политических работников армии были первый редактор «Красной звезды» В.А.Антонов-Овсеенко, начальник Политуправления РККА и редактор газеты А.С.Бубнов, тоже начальник ПУРа, он же редактор газеты Я.Б.Гамарник, семь лет работавший редактором «Красной звезды» Л.Л.Ланда.
Когда в январе 1938 года я пришел в «Красную звезду», редактором был Барандов. Он находился под подозрением. Достаточно сказать, что ему отказали в пригласительном билете на XVII Всесоюзную партконференцию и даже не пустили на Всесоюзное совещание политработников, хотя его заместителям разрешили присутствовать и на конференции, и на совещании. Чудом он остался нерепрессированным. Пострадали от сталинских репрессий большинство начальников отделов редакции. Вспоминается первое партийное собрание в «Красной звезде», на котором я присутствовал. Обсуждался вопрос о привлечении к партийной ответственности секретаря редакции полкового комиссара Григория Кияшко, замечательного журналиста, истинного партийца, неутомимого работника, на котором все в редакции держалось. Единственное обвинение - связь с «врагом народа» редактором газеты Ландой. Абсолютно никаких доказательств, кроме одного: ответственный секретарь не мог быть не связан с редактором. И даже такое нелепое обвинение - часто, мол, бывал в его кабинете, задерживался там... Уже все - абсолютно все! - подняли руки за исключение Кияшко из партии. Вот так все были запуганы. Я только третий день в газете, никого и ничего не знаю, только слушал выступления на собрании. Не вытерпел и сказал, что точно такое же обвинение можно предъявить всем сидящим здесь, на собрании, - все бывали у главного редактора, так что всех исключить из партии и выгнать из редакции? Спохватились, Кияшко удалось спасти.
Это была какая-то эпидемия! Исключали из партии только за то, что работал вместе с «врагом народа» или был с ним знаком. А за исключением из партии следовали обычно арест, ссылка или расстрел. Всю войну работал Кияшко редактором фронтовой газеты. Нередко мне приходилось встречаться с ним на фронте, и он неизменно говорил: «А помнишь то собрание?» Еще бы не помнить.
Кстати, точно такая же история произошла с секретарем редакции газеты «Боевая подготовка» Наумом Ракитой, входившим в нашу партийную организацию. Его тоже хотели исключить из партии по тем же «мотивам», что и Кияшко, но удалось отстоять.
И вот ныне, когда открылась страшная картина злодейств Сталина и его подручных, их подлость и бесчинства, я не могу не думать: «А ведь Кружков был моим добрым товарищем и другом. Это было вполне достаточно, чтобы и мне по сталинско-бериевским нормам последовать за ним. Чудом пронесло».
И накануне моего назначения в «Красную звезду» такая же история могла произойти со мной, я тоже мог попасть под жернова репрессий. И явление это было столь характерно для того времени, что о нем стоит рассказать подробнее. В конце 1937 года редактор «Правды» Л.З.Мехлис был по совместительству назначен заведующим Отделом печати ЦК партии. Он и вызвал двух корреспондентов «Правды» - меня из Киева и Александра Баева из Куйбышева - и спросил, согласны ли мы работать в ЦК, в его отделе. Согласие дали, вернулись в свои города и ждали назначения. Через месяц нас снова вызвали в Москву и каждому вручили пачку материалов - отзывы партийных органов, где мы работали от первых до последних лет. Когда я прочитал свою пачку, у меня волосы встали дыбом. Чего там только не было! И скверно работал, и развалил дело, и был связан с врагами народа... Оказывается, из ЦК партии послали запросы, не указав, что характеристики требуются в связи с выдвижением нас на работу в аппарат ЦК партии. На местах же решили, что нас разоблачают как «врагов народа» и нужен «компромат». Пораженные страхом, партийные деятели этих районов шли на фальсификацию и подлог, стараясь посильнее вывалять человека в грязи. Это был какой-то психоз доносительства!
Но «порядок» есть порядок. От меня и Баева потребовали обстоятельных объяснений по каждому пункту отзывов.
- Сколько вам надо времени? - спросили нас.
- Месяц, - сказал я.
И вот, бросив свою работу, я, как и мой коллега, занялся собиранием «контрматериалов».
Прежде всего я выехал в город Изюм Харьковской области. Оттуда горком партии прислал бумагу, что моя жена Елена Бурменко - дочь дворянина при поступлении в комсомол выдала себя за дочь учителя, а я, зная это, скрыл от горкома комсомола, где работал заведующим отделом. Здесь мне жилось хорошо: в 1922 году меня приняли в члены партии, здесь я был первым редактором окружной газеты «Заря», здесь женился. Много было в Изюме у меня друзей. Но прежде всего я разыскал местного священника, он нашел метрическую книгу Соборно-Преображенской церкви и выдал мне такую справку:
«Свидетельство. В метрической книге Соборно-Преображенской церкви города Изюма за 1906 год под №29 записан следующий акт: «Мая 13 родилась, а двадцать второго крещена Елена, родившаяся: учитель Изюмского городского приходского училища, крестьянин слободы Еремовки Волчанского уезда Георгий Гаврилович, сын Бурменко, законная его жена Анастасия...»
Но так как в ту пору священники были не в особом почете, я пошел в городской загс и там на эту справку поставили еще и печать. Справку, вызывавшую улыбки, я представил в ЦК партии.
В горкоме партии города Сумы, где в 1933-1934 годах я работал начальником политотдела МТС, написали, что я развалил МТС. Если в Изюм мне пришлось ехать за справкой, то с Сумами было проще. Я просто представил вырезку из газеты «Социалистическое земледелие», где было сказано, что Сумская МТС заняла первое место в Харьковской области.
Все это опровергнуть было, как видим, нетрудно. Сложнее обстояло дело с доносом из Днепропетровска, где я работал корреспондентом «Правды». Меня обвинили в связях с «врагами народа» - секретарями Криворожского и Запорожского горкомов партии, секретарем парткома Днепропетровского металлургического завода, заведующим отделом обкома партии. Представить официальную «справку» было невозможно. Никаких, совершенно никаких фактов в доносе не было. Например, упоминалось следующее. Я жил в обкомовском доме в квартире по соседству с заведующим отделом обкома. Ночью тридцать седьмого года арестовали его и жену. В квартире остались две девочки. Мы их взяли к себе, они жили у нас, пока не приехали родственники и не забрали их. И это было поставлено мне в вину...
Точно такая же история произошла у Баева. Оба мы представили Мехлису свои объяснения.
На второй день нас вызвали в ЦК. Явились мы к Мехлису. Он подошел к нам, пожал нам руки и сказал:
- Я вам верю...
А ведь могло быть иначе. Как правило, такие отзывы даже не рассматривались, а сразу же посылались в НКВД. Там бы с нами долго не разговаривали. У них были известные дьявольские способы заставить человека оклеветать и других, и самого себя. Кто знает, хватило бы у меня физических сил, чтобы выдержать пытки этих чиновных преступников?!
Итак, с нами все кончилось благополучно. Однако назначение в Отдел печати ЦК мы не получили. В эти дни Мехлис был назначен начальником Политического управления РККА, нас призвали в кадры армии. Баев получил назначение на работу начальника отдела печати ПУРа, а меня послали в «Красную звезду» заместителем ответственного редактора.
★
# Н.Кружков: Боевое знамя* // «Красная звезда» №288, 9 декабря 1942 года
# Н.Кружков: Русский богатырь* // «Красная звезда» №293, 15 декабря 1942 года
# Н.Кружков: Становление воина* // «Красная звезда» №64, 18 марта 1943 года
# Н.Кружков: Русская сила // «Красная звезда» №146, 23 июня 1943 года
________________________________________________________________________________________
**Источник: Ортенберг Д.И. Сорок третий: Рассказ-хроника. - М.: Политиздат, 1991. стр. 239-245.