Ты бы хотела поближе познакомиться с моим другом?
В 2013-ом знакомая девушка написала рассказ в котором я появился как персонаж. События передаются достоверно. Чуточку обработаны художественно, но достоверно. Нашёл его недавно на винчестере и думаю теперь, спустя два с половиной года выложить - хотя бы сохранности ради. Без её согласия, без указания авторства, но надеюсь она не расстроится.
Ты бы хотела поближе познакомиться с моим другом?
Это человек, который заставил меня удивиться. Вернее, всё время, как я с ним общалась, я удивлялась в большей или меньшей степени. Всё это было подготовкой к одному большому удивлению. Может быть, ты со мной не согласишься. Итак.
Мы познакомились на литературных курсах. Я первая подошла к нему, обратила его внимание на потолочную лепнину. Ткнув пальцем в потолок, я попала в яблочко - оказалось, что когда-то он учился на искусствоведа. Он мог бы многое рассказать про фигурки над нашими головами, если бы относился к учёбе серьёзно. А так он прогуливал пары, спал на лекциях и в итоге отчислился. Эта информация перевела наше общение в то неформально дружеское русло, которое едва ли достижимо в жанре искусствоведческого ликбеза.
С тех пор мы много с ним говорили. В перерыве, по дороге домой, в метро, в рюмочной. Он набрасывал передо мной сюжеты рассказов, которые собирался написать, и потихоньку раскрывался сюжет его жизни. Сюжет был печален. Лейтмотивом его были женщины, секс и выпивка. Последняя тема привела нас в рюмочную, после чего меня - к унитазу. Это сблизило нас ещё больше.
Женщины играли в его жизни роковую роль. Им он обязан тем, что стал пессимистом, мизантропом и музыкантом. Он много рассказывал мне о своей группе, рисуя музыку словами, что выходило у него очень здорово. Музыка, как и жизнь, была печальна. Печаль росла, множилась и преодолевалась в зеркалах жизни и искусства.
Он рано стал замечать девочек, любовался их движениями, чутко реагировал на интонации голоса. И вот в насыщенном растворе интереса стало кристаллизоваться чувство. Центром этого чувства была «женщина» Ирина. Он говорил именно «женщина»: так несформировавшаяся школьница дорастала до недетского уровня его переживаний. Она не отвечала ему взаимностью. Дело осложнялось тем, что он был изгоем, одиночкой без налёта романтичности, потому что не умел постоять за себя. В классе его били, учителя издевались над ним.
Но, ленивый и слабый по натуре, он сумел проявить недюжинное упорство в борьбе за женщину. Он стал изучать женскую психологию, техники НЛП, записался в тренажёрный зал, решился на операцию (исправил палец, который портил его руку). Он медитировал на неё, он представлял себя с ней. Он пошёл к бабке узнать о чувствах той и, может, даже повлиять на них. Бабка сказала ему: «Она будет твоей». На деньги, которые он накопил, он подарил Ирине золотой кулон и сводил её в ресторан. Бабка, как в присловье, сказала надвое: женщина стала его, но только в самом пошлом смысле. На следующее утро Ира заявила, что всё было по пьяни и больше не повторится.
Ира была самым первым и потому самым болезненным его впечатлением о женщинах. Постепенно я узнавала всё новые подробности, которые придавали той истории всё большую субъективную значимость. Но благодаря неоднократному проговариванию, разносторонней отделке этого эпизода, Ирина превратилась из живого человека в художественный персонаж, обобщённый образ. В ней сконцентрировались черты настоящей самки - сознающая своё привилегированное положение и потому властная, требовательная, капризная. Женщина, которая «выкручивает яйца».
Такое представление о женщинах вызывало во мне внутренний протест. Мне хотелось доказать ему, что есть другие, более мягкие, чувствительные, способные не только брать, но и отдавать. Вспоминались расхожие мысли о пассивности, покорности женского начала. Именно такую женщину я всегда в себе ощущала, и нередко сокрушалась из-за того, что принадлежу к слабому полу.
Но ничего кроме абстрактных рассуждений я предложить не могла. Мне не хотелось стать очередным персонажем его историй. С его апатичностью, меланхолией я рисковала тоже начать «выкручивать яйца» (это выражение остаётся для меня немного туманным и оттого ещё более пугающим). Он ценил во мне слушателя, я в нём - рассказчика и друга, на этом мы и порешили.
Пусть запоздало, но всё-таки следует уточнить: мы никогда не говорили о любви. Как-то раз, когда я произнесла это слово, он быстро отреагировал: «Любовь - это секс, иначе всё слишком усложнится». Он никогда не написал бы песню: «Твоё сердце должно быть моим…». То, что он ждал от женщин, - физическая близость, взаимное удовольствие от секса. Ему была непонятна жадность по отношению к своему телу, которая обрекала всех на одиночество и мастурбацию.
Он часто говорил про мастурбацию. Может быть, даже чаще, чем про женщин. Он рассказывал курьёзный эпизод, когда ему не удалось скрыть следы, и внезапно вошедшая знакомая спросила: «Что это, крем?» - и пробовала «крем» на вкус. Зачитывал каламбуры со словом рука. Что за порнуха, просто руки опускаются! Или что-то вроде того. Он с таким чувством ценителя говорил о порно-актрисах, о том, как они за собой следят и прочее, что у меня однажды вырвалось:
- По сравнению с ними чувствую себя грязной!
Этот парадокс вызвал у него восторг. Вот это можно вставить в рассказ! Он ко всему относился так, как будто выбирал - пойдёт это для рассказа или нет, а если пойдёт, то что можно из этого сделать. Каждую находку он смаковал с чувством, которое было частью его образа сладострастника.
На какое-то время наше общение прервалось. Эти месяцы оказались для него удачными: он нашёл женщину, удовлетворявшую его запросам, удовлетворявшую его. Но, когда мы снова встретились, белая полоса была уже на исходе. Женщина перестала ему писать. На квартирник, на котором он выступал, она прийти отказалась: вместо себя предложила позвать её подруг. Вскоре после этого она написала, что совершила что-то очень скверное, и теперь ей будет стыдно смотреть ему в глаза. В результате женщина ушла от него, а он ушёл в запой.
Тут начинается новый круг наших разговоров, где он - рассказчик, я - слушатель. Он терпит бедствие - я пытаюсь его спасти (точка зрения, разумеется, моя). Несмотря на другое имя, роковую женщину нетрудно узнать. Ему хочется говорить об Ире, ведь она уже побеждена: он сам, используя своё воображение и дар рассказчика, превратил её в персонаж. Он говорит, что вконец опустился, но в нём чувствуется сила. Утверждением своего природного права на лень и бездействие он напоминает мне льва. За него всё должны делать женщины. Женщины должны бороться между собой, прислуживать ему, охотиться для него. Где эти женщины? Одна только что ему изменила. Все эти мысли пробегают в моей голове, пока я режу салат и варю нам кукурузу. Пока наш романтический ужин готовится, прокрутим часа три назад. Он звонит, просит прийти в гости. У него запой.
- Что, с квартирника, не прекращая? Уже целую неделю?
- Да.
Приезжаю. Открывает дверь после минутной заминки. Глаза вращаются в каком-то безумии или испуге. Следую за ним. Итак, пациент, на что жалуетесь? Пациент жалуется. Жалуется целую ночь. Доктор засиделся. Доктор, в отличие от пациента, похож на человека. Более того - на женщину. На дворе ночь, а он читает мне дневники про свои неудачи, потом небанальные цитаты о любви, потом играет на гитаре у моих ног. А я, войдя в роль диагноста, проверяю его чувствительность. Он говорит мне про шугняки (он и в трезвом виде про них говорит), а я пытаюсь его за.. отвлечь. Сяду то совсем близко, то на некотором расстоянии - принимаю соблазнительную позу. В конце концов раскрываю карты:
- Ты единственный мужчина, который не воспринимает меня как женщину. Мы с тобой вдвоём, у тебя в квартире. И просто болтаем. Для меня это странно, даже обидно.
- Я могу объяснить почему. Во-первых, я ещё не вышел из запоя. Я ни на что не способен. Во-вторых, раньше я тебя воспринимал как женщину и думал с тобой переспать. Но потом появилась Оля. И я только что с ней расстался.
Я киваю, улыбаюсь загадочно и глупо. Посидели мы так, поговорили, поели и пошли спать. Он собирался уйти от меня на диван, но я упросила его лечь рядом со мной. Я прижалась губами к его плечу как мама ко лбу ребёнка, у которого температура. Он лежал вытянувшись, руки по швам и смотрел в потолок. Он считал своим долгом продолжать со мной разговаривать. А мне хотелось просто лежать молча.
- Ну ты меня извини… Мне так неудобно перед тобой. Я ведь чувствую, как ты прижалась ко мне, мне очень приятно, что ты касаешься меня своим коленом. Я всё это отмечаю. В другое время бы… Но сейчас я ничего не могу. Мы же только что расстались с девушкой, я ещё не отошёл.
- Всё хорошо, спи.
Я ещё крепче прижимаюсь к нему и засыпаю сном невинного младенца - его сном.
Мы ещё раз встретились. Он сам позвонил:
- Ты бы хотела поближе познакомиться с моим другом?
Я пришла к его другу. С трудом отыскала дом. Дотащилась туда с фруктами и бутылкой сидра - водку я наотрез отказалась покупать, несмотря на все его просьбы. Никого кроме него самого в квартире не было. Друг Вова уехал куда-то с собакой. Наши разговоры возобновились. Моя роль доктора подкреплялась белой рубашкой, он подкреплялся остатками водки. Я рассказала ему о человеке, который умело пользовался своими страданиями, придавая себе соблазнительно романтический облик. Вышло какое-то недопонимание, я порывалась уйти.
- Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, и, что ещё хуже, я не понимаю, чего я от тебя хочу.
Пытаюсь убедить его в том, что он пьёт мою энергию, и вынуждаю его как-то компенсировать потери. Срываюсь, говорю: «Я хочу тебя задушить». Отвечает:
- Делай со мной что хочешь.
Подчёркивает:
- Правда, вот что бы ты хотела сделать со мной в этот момент - делай.
Я хочу, чтобы он встал. Беру его за руку, привлекаю к себе. Так странно обо всём этом говорить, ведь это всё не моя роль. Целую его. Он отвечает, и как отвечает! Его запах перегара, мои возмущения - всё проходит. Всё чудесно. Всё чудесное проходит, не начавшись. Мы разговариваем дальше, пьём, слушаем музыку. Жалуется ли он? По-моему, больше нет. Не помню. Он просит не уходить или хотя бы «помыться голенькими напоследок».
- Я уже мылась сегодня.
- Ну и что? И я мылся, перед твоим приходом.
Через неделю меня одолело любопытство, и я ему позвонила. Он был у Вовы, они записывали что-то. Музыка. Я сказала, что прочитала какой-то эротический эпизод в книге, наверно, поэтому о нём вспомнила.
- О нет… Это не про меня. Я уже ни на что не гожусь.
Мы ещё поговорили о пустяках. О фильмах про память. Меня теперь увлекает эта тема. Как тебе? Ты бы хотела поближе познакомиться с моим другом?
Хоть и представлен я тут как мудила, всё равно рассказ милый. Только финальная сцена в жизни была интереснее (извини, Автор, что вмешиваюсь): Мы с Вовой готовились к концерту. Так с помощью музыки я выходил из тяжёлого запоя и отвлекался от Оли. Точнее от восспоминаний о ней.
Звонит Автор, репетиция прерывается. Готворит про книгу и эротический эпизод:
- Неее, - отвечаю, - с эротикой покончено.
И Вова почему-то засмеялся.
Ты бы хотела поближе познакомиться с моим другом?
Это человек, который заставил меня удивиться. Вернее, всё время, как я с ним общалась, я удивлялась в большей или меньшей степени. Всё это было подготовкой к одному большому удивлению. Может быть, ты со мной не согласишься. Итак.
Мы познакомились на литературных курсах. Я первая подошла к нему, обратила его внимание на потолочную лепнину. Ткнув пальцем в потолок, я попала в яблочко - оказалось, что когда-то он учился на искусствоведа. Он мог бы многое рассказать про фигурки над нашими головами, если бы относился к учёбе серьёзно. А так он прогуливал пары, спал на лекциях и в итоге отчислился. Эта информация перевела наше общение в то неформально дружеское русло, которое едва ли достижимо в жанре искусствоведческого ликбеза.
С тех пор мы много с ним говорили. В перерыве, по дороге домой, в метро, в рюмочной. Он набрасывал передо мной сюжеты рассказов, которые собирался написать, и потихоньку раскрывался сюжет его жизни. Сюжет был печален. Лейтмотивом его были женщины, секс и выпивка. Последняя тема привела нас в рюмочную, после чего меня - к унитазу. Это сблизило нас ещё больше.
Женщины играли в его жизни роковую роль. Им он обязан тем, что стал пессимистом, мизантропом и музыкантом. Он много рассказывал мне о своей группе, рисуя музыку словами, что выходило у него очень здорово. Музыка, как и жизнь, была печальна. Печаль росла, множилась и преодолевалась в зеркалах жизни и искусства.
Он рано стал замечать девочек, любовался их движениями, чутко реагировал на интонации голоса. И вот в насыщенном растворе интереса стало кристаллизоваться чувство. Центром этого чувства была «женщина» Ирина. Он говорил именно «женщина»: так несформировавшаяся школьница дорастала до недетского уровня его переживаний. Она не отвечала ему взаимностью. Дело осложнялось тем, что он был изгоем, одиночкой без налёта романтичности, потому что не умел постоять за себя. В классе его били, учителя издевались над ним.
Но, ленивый и слабый по натуре, он сумел проявить недюжинное упорство в борьбе за женщину. Он стал изучать женскую психологию, техники НЛП, записался в тренажёрный зал, решился на операцию (исправил палец, который портил его руку). Он медитировал на неё, он представлял себя с ней. Он пошёл к бабке узнать о чувствах той и, может, даже повлиять на них. Бабка сказала ему: «Она будет твоей». На деньги, которые он накопил, он подарил Ирине золотой кулон и сводил её в ресторан. Бабка, как в присловье, сказала надвое: женщина стала его, но только в самом пошлом смысле. На следующее утро Ира заявила, что всё было по пьяни и больше не повторится.
Ира была самым первым и потому самым болезненным его впечатлением о женщинах. Постепенно я узнавала всё новые подробности, которые придавали той истории всё большую субъективную значимость. Но благодаря неоднократному проговариванию, разносторонней отделке этого эпизода, Ирина превратилась из живого человека в художественный персонаж, обобщённый образ. В ней сконцентрировались черты настоящей самки - сознающая своё привилегированное положение и потому властная, требовательная, капризная. Женщина, которая «выкручивает яйца».
Такое представление о женщинах вызывало во мне внутренний протест. Мне хотелось доказать ему, что есть другие, более мягкие, чувствительные, способные не только брать, но и отдавать. Вспоминались расхожие мысли о пассивности, покорности женского начала. Именно такую женщину я всегда в себе ощущала, и нередко сокрушалась из-за того, что принадлежу к слабому полу.
Но ничего кроме абстрактных рассуждений я предложить не могла. Мне не хотелось стать очередным персонажем его историй. С его апатичностью, меланхолией я рисковала тоже начать «выкручивать яйца» (это выражение остаётся для меня немного туманным и оттого ещё более пугающим). Он ценил во мне слушателя, я в нём - рассказчика и друга, на этом мы и порешили.
Пусть запоздало, но всё-таки следует уточнить: мы никогда не говорили о любви. Как-то раз, когда я произнесла это слово, он быстро отреагировал: «Любовь - это секс, иначе всё слишком усложнится». Он никогда не написал бы песню: «Твоё сердце должно быть моим…». То, что он ждал от женщин, - физическая близость, взаимное удовольствие от секса. Ему была непонятна жадность по отношению к своему телу, которая обрекала всех на одиночество и мастурбацию.
Он часто говорил про мастурбацию. Может быть, даже чаще, чем про женщин. Он рассказывал курьёзный эпизод, когда ему не удалось скрыть следы, и внезапно вошедшая знакомая спросила: «Что это, крем?» - и пробовала «крем» на вкус. Зачитывал каламбуры со словом рука. Что за порнуха, просто руки опускаются! Или что-то вроде того. Он с таким чувством ценителя говорил о порно-актрисах, о том, как они за собой следят и прочее, что у меня однажды вырвалось:
- По сравнению с ними чувствую себя грязной!
Этот парадокс вызвал у него восторг. Вот это можно вставить в рассказ! Он ко всему относился так, как будто выбирал - пойдёт это для рассказа или нет, а если пойдёт, то что можно из этого сделать. Каждую находку он смаковал с чувством, которое было частью его образа сладострастника.
На какое-то время наше общение прервалось. Эти месяцы оказались для него удачными: он нашёл женщину, удовлетворявшую его запросам, удовлетворявшую его. Но, когда мы снова встретились, белая полоса была уже на исходе. Женщина перестала ему писать. На квартирник, на котором он выступал, она прийти отказалась: вместо себя предложила позвать её подруг. Вскоре после этого она написала, что совершила что-то очень скверное, и теперь ей будет стыдно смотреть ему в глаза. В результате женщина ушла от него, а он ушёл в запой.
Тут начинается новый круг наших разговоров, где он - рассказчик, я - слушатель. Он терпит бедствие - я пытаюсь его спасти (точка зрения, разумеется, моя). Несмотря на другое имя, роковую женщину нетрудно узнать. Ему хочется говорить об Ире, ведь она уже побеждена: он сам, используя своё воображение и дар рассказчика, превратил её в персонаж. Он говорит, что вконец опустился, но в нём чувствуется сила. Утверждением своего природного права на лень и бездействие он напоминает мне льва. За него всё должны делать женщины. Женщины должны бороться между собой, прислуживать ему, охотиться для него. Где эти женщины? Одна только что ему изменила. Все эти мысли пробегают в моей голове, пока я режу салат и варю нам кукурузу. Пока наш романтический ужин готовится, прокрутим часа три назад. Он звонит, просит прийти в гости. У него запой.
- Что, с квартирника, не прекращая? Уже целую неделю?
- Да.
Приезжаю. Открывает дверь после минутной заминки. Глаза вращаются в каком-то безумии или испуге. Следую за ним. Итак, пациент, на что жалуетесь? Пациент жалуется. Жалуется целую ночь. Доктор засиделся. Доктор, в отличие от пациента, похож на человека. Более того - на женщину. На дворе ночь, а он читает мне дневники про свои неудачи, потом небанальные цитаты о любви, потом играет на гитаре у моих ног. А я, войдя в роль диагноста, проверяю его чувствительность. Он говорит мне про шугняки (он и в трезвом виде про них говорит), а я пытаюсь его за.. отвлечь. Сяду то совсем близко, то на некотором расстоянии - принимаю соблазнительную позу. В конце концов раскрываю карты:
- Ты единственный мужчина, который не воспринимает меня как женщину. Мы с тобой вдвоём, у тебя в квартире. И просто болтаем. Для меня это странно, даже обидно.
- Я могу объяснить почему. Во-первых, я ещё не вышел из запоя. Я ни на что не способен. Во-вторых, раньше я тебя воспринимал как женщину и думал с тобой переспать. Но потом появилась Оля. И я только что с ней расстался.
Я киваю, улыбаюсь загадочно и глупо. Посидели мы так, поговорили, поели и пошли спать. Он собирался уйти от меня на диван, но я упросила его лечь рядом со мной. Я прижалась губами к его плечу как мама ко лбу ребёнка, у которого температура. Он лежал вытянувшись, руки по швам и смотрел в потолок. Он считал своим долгом продолжать со мной разговаривать. А мне хотелось просто лежать молча.
- Ну ты меня извини… Мне так неудобно перед тобой. Я ведь чувствую, как ты прижалась ко мне, мне очень приятно, что ты касаешься меня своим коленом. Я всё это отмечаю. В другое время бы… Но сейчас я ничего не могу. Мы же только что расстались с девушкой, я ещё не отошёл.
- Всё хорошо, спи.
Я ещё крепче прижимаюсь к нему и засыпаю сном невинного младенца - его сном.
Мы ещё раз встретились. Он сам позвонил:
- Ты бы хотела поближе познакомиться с моим другом?
Я пришла к его другу. С трудом отыскала дом. Дотащилась туда с фруктами и бутылкой сидра - водку я наотрез отказалась покупать, несмотря на все его просьбы. Никого кроме него самого в квартире не было. Друг Вова уехал куда-то с собакой. Наши разговоры возобновились. Моя роль доктора подкреплялась белой рубашкой, он подкреплялся остатками водки. Я рассказала ему о человеке, который умело пользовался своими страданиями, придавая себе соблазнительно романтический облик. Вышло какое-то недопонимание, я порывалась уйти.
- Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, и, что ещё хуже, я не понимаю, чего я от тебя хочу.
Пытаюсь убедить его в том, что он пьёт мою энергию, и вынуждаю его как-то компенсировать потери. Срываюсь, говорю: «Я хочу тебя задушить». Отвечает:
- Делай со мной что хочешь.
Подчёркивает:
- Правда, вот что бы ты хотела сделать со мной в этот момент - делай.
Я хочу, чтобы он встал. Беру его за руку, привлекаю к себе. Так странно обо всём этом говорить, ведь это всё не моя роль. Целую его. Он отвечает, и как отвечает! Его запах перегара, мои возмущения - всё проходит. Всё чудесно. Всё чудесное проходит, не начавшись. Мы разговариваем дальше, пьём, слушаем музыку. Жалуется ли он? По-моему, больше нет. Не помню. Он просит не уходить или хотя бы «помыться голенькими напоследок».
- Я уже мылась сегодня.
- Ну и что? И я мылся, перед твоим приходом.
Через неделю меня одолело любопытство, и я ему позвонила. Он был у Вовы, они записывали что-то. Музыка. Я сказала, что прочитала какой-то эротический эпизод в книге, наверно, поэтому о нём вспомнила.
- О нет… Это не про меня. Я уже ни на что не гожусь.
Мы ещё поговорили о пустяках. О фильмах про память. Меня теперь увлекает эта тема. Как тебе? Ты бы хотела поближе познакомиться с моим другом?
Хоть и представлен я тут как мудила, всё равно рассказ милый. Только финальная сцена в жизни была интереснее (извини, Автор, что вмешиваюсь): Мы с Вовой готовились к концерту. Так с помощью музыки я выходил из тяжёлого запоя и отвлекался от Оли. Точнее от восспоминаний о ней.
Звонит Автор, репетиция прерывается. Готворит про книгу и эротический эпизод:
- Неее, - отвечаю, - с эротикой покончено.
И Вова почему-то засмеялся.