24
- Что он сказал? капитан милиции брезгливо топорщил прокуренные рыжеватые усы в сторону ночного гостя.
- Генрих Робертович, говорит! хохотнул стоящий у него за спиной крепкий лысый сержант, откусил кусок колбасы Для завтрака и запил чаем из большой белой
кружки.
- Как ты при нем жрать можешь?! откликнулся рыжеусый, еще больше кривя лицо. И аккуратно вывел в строке акта передачи бомжа в дезинфекцию : Генрих .
- Нам татарам се равно! еще шире улыбнулся лысый, - Привык я. Эй! Робертыч! Стой смирно блядь, пока за тобой бомжевозка не приехала! Я тебе сяду! сказал он,
угрожающе глядя в сторону информационного повода, который оторвал двух уважаемых работников метромилиции от просмотра ночных телевизионных программ.
Генрих пробубнил что-то, протер слезящиеся прозрачные глазки грязными пальцами, каждая складочка которых могла подарить посадочный материал для сотен
чашек-петри, и застыл на месте. Вокруг его ног растекалась вонючая лужа.
- Сука сраная!!! завопил лысый, дожевывая колбасу, - Вываливай отсюда, мудила!
Выпучив от праведной злости глаза, он нащупал среди валявшихся на толе атрибутов власти дубинку и сильно ткнул Генриха в спину. Большого усилия не
понадобилось и тощее тело 68-летнего бомжа быстро преодолело расстояние до выхода из ментовки.
Надо будет водкой потом протереть! - подумал лысый, припоминая иные развлечения с черным демократизатором и белоногой Анькой.
Сейчас! - решил Генрих, так скоро оказавшийся под небом, крошащим на город белый холодный мусор.
На Целину он поехал добровольно. Сразу после армии, подарившей ему Ремесло.
Твоя профессия очень нужна Партии! одобрил его решение верноподданически лысый парторг, подписывавший документы. Так Генриху, мальчику из хорошей
семьи бывших врагов народа, была выдана смывающая грехи комсомольская путевка, в которой значилось: водитель .
Генрих крутил баранку своего грузовика по грязи и льду, дважды чудом выезжал из пыльной бури. Его считали водителем от Бога ...
Жарким летним днем он ехал не один. В кузове под брезентом пересыпались с места на место миллионы золотых зерен, а на соседнем сиденье ойкла на каждом
ухабе раскосая казашка Дара. Генрих специально выруливал на небольшие ухабы или резко притормаживал, чтобы посмотреть, как сочным холодцом
перекатывается под рубашкой ее крупная грудь. Женщин он еще не знал. А про Дару ему не раз говорили, что она, хоть в колхоз и устроилась, но дикая, в юрте
жила недавно. Сплетницы-поварихи тихонько мурлыкали, что Дару выгнали свои же, потому что она странная.
Генриха неудержимо тянуло к этой особенной девушке. Раз за разом он дожидался ее у зернохранилища, чтобы отвезти в поселок. Других попутчиков не брал,
чувствовал, что это лишнее. И случилось то, что случилось. Пот, пыль, степной жаркий дух, взгляд плещущихся нефтью черных глаз Дары, ее вскрик на очередном
ухабе Внезапно долетевший до него мускусный запах смоляных волос женщины свел Генриха с ума! Он сам не понял, что произошло: как он остановился, как
скинул с себя смятые гармошкой синие трусы и оказался один на один с первым в своей жизни влажным удовольствием. В суете он разодрал обо что-то коленку и
ударился головой об крышу. Он очень боялся, что Дара закричит и начнет вырываться, и тогда все пропало, или что у него все выйдет так же быстро, как в общаге,
где душными ночами он мог только мечтать о Даре. Но вместо крика раздался протяжный стон, от которого сердце водителя чуть не выпрыгнуло куда-то в
придорожный ковыль
Следующий месяц превратился в карусель неземного блаженства. Каждый раз Генрих останавливал машину на трассе, чтобы слиться с женщиной, которая покорно
открывалась ему навстречу, но так и не сказала ни единого слова, кроме дежурного Спасибо у своего общежития.
А еще через месяц их хорошенько пропесочили на комсомольском собрании. Добрые люди волками смотрели на странную парочку, в которых два счастливых
человека поступали друг с другом не по-комсомольски. Активисты кричали что-то, а Генрих решил: он заберет Дару и уедет. Куда? Не важно, хорошие водители
везде нужны.
Они поселились неподалеку от поселка Москва-400. Кругом было много военных, но нужны были и вольнонаемные. Генрих возил продукты в пищеблок, Дара
мыла там кастрюли и наводила уют в их семейной четырех метровой комнате барака. Часто небо над степью полыхало ярким заревом по нескольку дней. Перед
этим обязательно приезжали какие-то гражданские из Москвы и был хороший ужин с красной рыбой и водкой.
- Проект К", Колесо "ортуны - это тебе не хрен собачий! хрипел пьяный московский чин, - Это двойной термояд, америкосы жопу на флаг порвут!
- Последствия! Секретность! Взрыв такой мощности вторил ему писклявый голос другого серого пиджака.
Собиравшей со стола посуду Даре этот диалог казался чем-то пустым, вроде возгласа Ты меня уважаешь?! Она не любила слушать людей и разговаривать с ними.
Она жила ради своего Генриха. А тот почти не вспоминал про Москву и старую тетку, которая осталась где-то в переулках Арбата. Теперь у него была своя улица
Ленина и любимая Душа, которая маленькой матрешкой входила в его большую.
Дара забеременела. Генрих гладил свою Коровушку по крепкому заду и становившемуся все большим животу. Ему было просто хорошо, он ни о чем не думал.
Мысли вернулись к нему лишь тогда, когда военврач развел руками и сухо отметил: "мерла в родильной , а старая нянечка больницы подошла к нему и сказала:
- Это ничего! Боженька он всех любит! Ее как разрезали, у врачей тут так положено, так я и обомлела. " твоих глазок один был и головки вместе, истинно сердечком
срослися! Ручки маленькие, ножки колесиками. Ох, не смогла Даринушка. Но ты свечку поставь, помолись и поблагодари Бога!
Близнецов Генриху не отдали. Сказали, что они нужны для науки. Тогда он собрал свои скудные пожитки, кинул их в кабину грузовика и поехал куда глаза глядят.
Когда в баке кончился бензин, Генрих пошел пешком. Он ночевал на железнодорожных станциях и в бытовках, кочевал из одного поселка в другой, бичевал в
Сибири. Без маленькой матрешки его душа была пустой, все было ни к чему.
Иногда он на несколько лет задерживался дома у какой-нибудь доброй женщины, которая отмывала его и ставила на пьедестал, как принца. Но Генрих так никогда
и не увидел других своих детей. Потому что убегал в ночь всякий раз, когда узнавал, что женщина беременна.
Союз развалился. Генрих выпил за это водки с грузчиками в Перми, где впервые узнал, что его называют бомжом. Братва стреляла руг в друга, он прятался за
гаражами в разных городах и пил. Старым мудрым псом смотрел он на мир. И опускался все больше и больше.
Круг жизни замкнулся, когда он попал на перекладных в Москву. Тут ему жилось не плохо: его часто отмывали и давали новую одежду, кормили. Единственное, чего
хотел Генрих это смерти. Но принять ее сам не мог, потому что чувствовал: рано.
Попав в очередной аз в облаву на Киевской и оказавшись в отделении, он чуть не сошел с ума, увидев за решеткой обезьянника свою Дару! Грязноватая,
молодая, очень разговорчивая и совсем худая она выпрашивала сигаретку у лысого сержанта. Тот торговался, предлагая оплатить курево минетом, девушка
хихикала Генрих понял: это все не спроста! Это Знак и нужно вырваться отсюда поскорее, даже рискуя быть избитым
Мелко семеня промокшими опорками по разъедающему кожу антигололедному реагенту, Генрих вышел к Кутузовскому. Красивые машины пролетали по ночной
автостраде. Он хитро притаился за припаркованным грузовиком и шагнул навстречу колесу судьбы, раздробившему его шею и выпустившему на волю Душу.
- Теперь из-за него в сервис ехать - сплюнул на дорогу выпроставшийся из-под подушки безопасности хозяин авто и пошел в сторону пузатого гаишника
- Генрих Робертович, говорит! хохотнул стоящий у него за спиной крепкий лысый сержант, откусил кусок колбасы Для завтрака и запил чаем из большой белой
кружки.
- Как ты при нем жрать можешь?! откликнулся рыжеусый, еще больше кривя лицо. И аккуратно вывел в строке акта передачи бомжа в дезинфекцию : Генрих .
- Нам татарам се равно! еще шире улыбнулся лысый, - Привык я. Эй! Робертыч! Стой смирно блядь, пока за тобой бомжевозка не приехала! Я тебе сяду! сказал он,
угрожающе глядя в сторону информационного повода, который оторвал двух уважаемых работников метромилиции от просмотра ночных телевизионных программ.
Генрих пробубнил что-то, протер слезящиеся прозрачные глазки грязными пальцами, каждая складочка которых могла подарить посадочный материал для сотен
чашек-петри, и застыл на месте. Вокруг его ног растекалась вонючая лужа.
- Сука сраная!!! завопил лысый, дожевывая колбасу, - Вываливай отсюда, мудила!
Выпучив от праведной злости глаза, он нащупал среди валявшихся на толе атрибутов власти дубинку и сильно ткнул Генриха в спину. Большого усилия не
понадобилось и тощее тело 68-летнего бомжа быстро преодолело расстояние до выхода из ментовки.
Надо будет водкой потом протереть! - подумал лысый, припоминая иные развлечения с черным демократизатором и белоногой Анькой.
Сейчас! - решил Генрих, так скоро оказавшийся под небом, крошащим на город белый холодный мусор.
На Целину он поехал добровольно. Сразу после армии, подарившей ему Ремесло.
Твоя профессия очень нужна Партии! одобрил его решение верноподданически лысый парторг, подписывавший документы. Так Генриху, мальчику из хорошей
семьи бывших врагов народа, была выдана смывающая грехи комсомольская путевка, в которой значилось: водитель .
Генрих крутил баранку своего грузовика по грязи и льду, дважды чудом выезжал из пыльной бури. Его считали водителем от Бога ...
Жарким летним днем он ехал не один. В кузове под брезентом пересыпались с места на место миллионы золотых зерен, а на соседнем сиденье ойкла на каждом
ухабе раскосая казашка Дара. Генрих специально выруливал на небольшие ухабы или резко притормаживал, чтобы посмотреть, как сочным холодцом
перекатывается под рубашкой ее крупная грудь. Женщин он еще не знал. А про Дару ему не раз говорили, что она, хоть в колхоз и устроилась, но дикая, в юрте
жила недавно. Сплетницы-поварихи тихонько мурлыкали, что Дару выгнали свои же, потому что она странная.
Генриха неудержимо тянуло к этой особенной девушке. Раз за разом он дожидался ее у зернохранилища, чтобы отвезти в поселок. Других попутчиков не брал,
чувствовал, что это лишнее. И случилось то, что случилось. Пот, пыль, степной жаркий дух, взгляд плещущихся нефтью черных глаз Дары, ее вскрик на очередном
ухабе Внезапно долетевший до него мускусный запах смоляных волос женщины свел Генриха с ума! Он сам не понял, что произошло: как он остановился, как
скинул с себя смятые гармошкой синие трусы и оказался один на один с первым в своей жизни влажным удовольствием. В суете он разодрал обо что-то коленку и
ударился головой об крышу. Он очень боялся, что Дара закричит и начнет вырываться, и тогда все пропало, или что у него все выйдет так же быстро, как в общаге,
где душными ночами он мог только мечтать о Даре. Но вместо крика раздался протяжный стон, от которого сердце водителя чуть не выпрыгнуло куда-то в
придорожный ковыль
Следующий месяц превратился в карусель неземного блаженства. Каждый раз Генрих останавливал машину на трассе, чтобы слиться с женщиной, которая покорно
открывалась ему навстречу, но так и не сказала ни единого слова, кроме дежурного Спасибо у своего общежития.
А еще через месяц их хорошенько пропесочили на комсомольском собрании. Добрые люди волками смотрели на странную парочку, в которых два счастливых
человека поступали друг с другом не по-комсомольски. Активисты кричали что-то, а Генрих решил: он заберет Дару и уедет. Куда? Не важно, хорошие водители
везде нужны.
Они поселились неподалеку от поселка Москва-400. Кругом было много военных, но нужны были и вольнонаемные. Генрих возил продукты в пищеблок, Дара
мыла там кастрюли и наводила уют в их семейной четырех метровой комнате барака. Часто небо над степью полыхало ярким заревом по нескольку дней. Перед
этим обязательно приезжали какие-то гражданские из Москвы и был хороший ужин с красной рыбой и водкой.
- Проект К", Колесо "ортуны - это тебе не хрен собачий! хрипел пьяный московский чин, - Это двойной термояд, америкосы жопу на флаг порвут!
- Последствия! Секретность! Взрыв такой мощности вторил ему писклявый голос другого серого пиджака.
Собиравшей со стола посуду Даре этот диалог казался чем-то пустым, вроде возгласа Ты меня уважаешь?! Она не любила слушать людей и разговаривать с ними.
Она жила ради своего Генриха. А тот почти не вспоминал про Москву и старую тетку, которая осталась где-то в переулках Арбата. Теперь у него была своя улица
Ленина и любимая Душа, которая маленькой матрешкой входила в его большую.
Дара забеременела. Генрих гладил свою Коровушку по крепкому заду и становившемуся все большим животу. Ему было просто хорошо, он ни о чем не думал.
Мысли вернулись к нему лишь тогда, когда военврач развел руками и сухо отметил: "мерла в родильной , а старая нянечка больницы подошла к нему и сказала:
- Это ничего! Боженька он всех любит! Ее как разрезали, у врачей тут так положено, так я и обомлела. " твоих глазок один был и головки вместе, истинно сердечком
срослися! Ручки маленькие, ножки колесиками. Ох, не смогла Даринушка. Но ты свечку поставь, помолись и поблагодари Бога!
Близнецов Генриху не отдали. Сказали, что они нужны для науки. Тогда он собрал свои скудные пожитки, кинул их в кабину грузовика и поехал куда глаза глядят.
Когда в баке кончился бензин, Генрих пошел пешком. Он ночевал на железнодорожных станциях и в бытовках, кочевал из одного поселка в другой, бичевал в
Сибири. Без маленькой матрешки его душа была пустой, все было ни к чему.
Иногда он на несколько лет задерживался дома у какой-нибудь доброй женщины, которая отмывала его и ставила на пьедестал, как принца. Но Генрих так никогда
и не увидел других своих детей. Потому что убегал в ночь всякий раз, когда узнавал, что женщина беременна.
Союз развалился. Генрих выпил за это водки с грузчиками в Перми, где впервые узнал, что его называют бомжом. Братва стреляла руг в друга, он прятался за
гаражами в разных городах и пил. Старым мудрым псом смотрел он на мир. И опускался все больше и больше.
Круг жизни замкнулся, когда он попал на перекладных в Москву. Тут ему жилось не плохо: его часто отмывали и давали новую одежду, кормили. Единственное, чего
хотел Генрих это смерти. Но принять ее сам не мог, потому что чувствовал: рано.
Попав в очередной аз в облаву на Киевской и оказавшись в отделении, он чуть не сошел с ума, увидев за решеткой обезьянника свою Дару! Грязноватая,
молодая, очень разговорчивая и совсем худая она выпрашивала сигаретку у лысого сержанта. Тот торговался, предлагая оплатить курево минетом, девушка
хихикала Генрих понял: это все не спроста! Это Знак и нужно вырваться отсюда поскорее, даже рискуя быть избитым
Мелко семеня промокшими опорками по разъедающему кожу антигололедному реагенту, Генрих вышел к Кутузовскому. Красивые машины пролетали по ночной
автостраде. Он хитро притаился за припаркованным грузовиком и шагнул навстречу колесу судьбы, раздробившему его шею и выпустившему на волю Душу.
- Теперь из-за него в сервис ехать - сплюнул на дорогу выпроставшийся из-под подушки безопасности хозяин авто и пошел в сторону пузатого гаишника