Про любофЪ
Ух, что я откопал. Текст вроде 1999-го года. Бред, конечно, но в чем-то любопытный. Жалко, что сейчас я уже не умею так чувствовать...
Все живет для того, чтобы умереть в печали. Мы стремимся к счастью и обретаем его, чтобы снова с болью утратить.
Фридрих Шиллер
«Разбойники»
Жизнь твоя была не жизнью, а смертью; дни твои - тяжкие тени, годы - тяжкие сны, наслаждения - тяжкие грехи; твоя юность - мираж, твое благополучие - сокровище алхимика, которое вылетает в трубу и покидает тебя, прежде чем ты успеешь сие уразуметь.
Гриммельсгаузен
«Симплициссимус»
Вы кусали себе пальцы, когда уходили, проклятый ваш язык - вот что бы вам кусать спервоначала.
Дени Дидро
«Племянник Рамо»
(Без названия)
- Я расскажу, что ты сделала со мной. Знаешь, как долго и как мучительно я пытался стать мизантропом? Как медленно я начинал ненавидеть мужчин, стариков, детей, с какой неохотой давалась мне ненависть к женщинам?.. И сколько потом лет я жил спокойно, ненавидя всех, даже себя?.. Пока не увидел тебя. Я думал, что люблю тебя. Ты тоже сказала, что тебе на меня не насрать. А теперь оказывается, что все же насрать. Как же мне дальше жить? Моя ненависть к людям превратилась в дымку и развеялась, тебя я люблю. И в который раз убеждаюсь, что я на хуй никому не нужен. Подскажи, что же мне делать?
- Все это глупости! Любви нет! - она улыбнулась.
- Слово есть, и что-то оно означает.
Она снова пространно улыбнулась.
- Любовь есть, но не в том виде, в каком видят ее многие. Я это знаю, потому что чувствую. Но ты не оценила. Ты насрала мне в душу, теперь там липко и гадко…
- Я не хотела делать тебе гадости. Да и не делала. Зато я вижу выход из сложившейся ситуации. Я прощаю тебя за все, что ты мне сделал, ты простишь меня за боль, которую я причинила тебе. И мы больше не увидимся.
- Не могу.
- Сделай над собой усилие.
- Я не хочу делать усилие, чтобы прийти к тому, что не нужно ни тебе, ни мне.
- Мне это нужно. И тебе будет полезно. Или ты видишь другой выход?
- Ты просто ухватилась за первое, что пришло в голову. Тебе не кажется, что закончить мы можем в любой момент? Я предлагаю продолжить…
- Продолжать эту игру? Нет, я наигралась!
- Тогда ответь мне на последний вопрос. Когда-то ты говорила, что тебе на меня не насрать…
- Не насрать…
- Скажи, что заставило тебя тогда врать? Или ты изменила свое отношение? Но почему?
- Мне на тебя не насрать. Мне не насрать на всех моих друзей, на всех моих знакомых, даже на врагов не насрать.
- Да… Лучше бы прямо тогда умер…
- Лучше иди домой. Представь, что меня никогда не было. Я всего лишь плод твоего воображения. Прощай!
Она растворилась в дверном проеме. Я отрешенно сказал:
- Пойду убью кого-нибудь…
Разбитый, оплеванный, с изнасилованной душой, я вышел на улицу. Пробившись через вылезающую из почек зелень молодых деревьев, мерзко-теплый и отвратительно-ласковый солнечный луч ударил меня по лицу.
Пыль взлетала с асфальта облаками из-под моих подошв, но тут же ложилась обратно - ровным слоем на мои черные лакированные туфли. Я брел в никуда, не видя перед собой ничего, кроме бьющей ключом жизни.
Время сошло с ума. Оно то неумолимо неслось вперед, сбивая все на своем пути, то замирало и отказывалось идти вообще. Голова гудела.
Я со злостью пнул камень. От мучительной боли он взвизгнул и скользнул на газон. Бутылка, отдыхавшая в траве, разбилась. Возможно раньше стон умирающей тары порадовало бы меня, но не сейчас.
Ветер дул с сокрушительной силой, унося тонны непотребленного кислорода. Он мечтал унести с Земли все живые газы, чтобы рабы смерти наслаждались углеродом и азотом.
Волосы на голове танцевали зажигательный и гордый танец смерти. Жизнь потоками кровяных телец бешено носилась по венам.
Ноги кривыми ножницами разрезали пространство. Неизвестный маршрут постепенно вырисовывался в сложную геометрическую фигуру, углами упирающуюся в стены, заборы и деревья.
Забытые мысли грудой опарышей и пиявок копошились в мозгу. Голова крошилась от миллионов «Почему?» и миллиардов «Что делать?». Я начал икать риторическими вопросами.
Распинывая молекулы выхлопных газов, я нес свое тело в неизвестном направлении. Хотелось плакать, но слезы застыли в крупинки хрусталя и больно резали глаза.
Чувства агонизировали. Их боль была моей болью. Но когда они умирали, становилось легко и пусто. Сердечные спазмы эхом гуляли по коридорам души.
Как могло такое произойти? Воспаленным мозгом я пытался анализировать свои поступки, которые могли привести к печальному финалу. Цепочка выстраивалась хрупкая и кривая.
Большие навозные мухи с черно-зелеными брюшками протаптывали тропинки на моем лице. Их немытые лапки ужасно смердели, но мне было все равно.
Солнце рухнуло за горизонт. На меня свалилась какая-то особенно противная ночь. Звезды горели слишком ярко и слишком резко срывались с насиженных мест и гибли в пучине вселенной.
Путаны распушили мини-юбки и накрахмаленные рыжие перья, натянули штопанные колготки-сеточки и вышли на ночную охоту. Они-то знают цену любви.
- Нечего прикидываться человеком, когда ты свинья, - сказал Алексей Толстой. Видимо про меня.
Хотелось выть волком или выпью.
Выпью! Ночной магазинчик - вот мое спасение! Я купил бутылку водки. Она-то точно поможет заткнуть эту чертову боль. Выпил. Не помогло. Пропитанная спиртом печень направляла винные пары сердцу, которое и без того терзалось.
На последние деньги я купил две бутылки пива. После них я уже с трудом передвигал ноги. Едва просматриваемая сквозь черный воздух дорога плясала так, что по ней невозможно было идти. Голова кружилась на карусели, обожженный желудок изнывал от тягучей боли. Чувства и переживания доберманами впились с расплавленный мозг.
Не пытаясь идти по прямому пути, я выстригал пространство неровной синусоидой. Из черного воздуха выныривали розги веток и ожесточенно хлестали по лицу.
Желудок, сожженный разбавленным спиртом, пытался конфликтовать со своим содержимым. Впрочем, содержимого в нем не было, так что я не блевал.
Пьяный мотылек с размаху врезался в мое лицо. Но захрустел, но остался цел.
Не знаю, сколько их было - двое или пятеро. Ответить я не мог, чувствовал только, как ломаются мои ребра, рвутся мышцы, лопаются под кожей вены. Внутренние органы превращались в фарш.
Боль физическая соревновалась с душевной. Последний мотылек врезался в правый глаз. Тот сверкнул и почернел, с ним почернел и второй. Физическая боль тут же исчезла, осталась только душевная. Она получила полную свободу - заполнила тело и медленно начала его сосать. Душа барахталась в ней, словно в озере соляной кислоты.
Свет пасмурного утра, холодного и злого, рентгеном просветил мою истерзанную душу. Тело горело, стонало, разрывалось от боли. Левый глаз с трудом открылся и оглядел окружающую жизнь. Правый не функционировал.
Уперевшись в гостеприимный асфальт руками, я попытался встать.
Проблевавшись кровью, кусками желудка и клочьями души, я встал. Шатаясь от боли, я начал движение.
Спасибо ночным мотылькам. Их внезапная атака помогла мне увидеть свет в конце окровавленного туннеля.
Запинаясь за смерть и опасаясь рухнуть в нее, я шел обратно. Сначала я повторял вчерашние параболы и синусоиды, но постепенно походка моя выровнялась. Я знал, куда идти.
В ушах взлетали шумные российские ТУ-154. Гул все нарастал, я уже не слышал посторонних звуков.
Ледяной ветер продувал насквозь, разрывая одежду и кожу, проникая в самые потаенные закоулки тела и выдувая оттуда остатки боли на поверхность.
Первый майский гром нарушил мерное гудение турбин в моих ушах.
Ветер оглушил меня возвращенным чистым кислородом. Я замер и не мог надышаться тем, что осталось от легких.
Первые капли дождя обжигали своей невинностью и чистотой.
Соленые струи вымывали поднятые наверх остатки боли. Душа промокла насквозь. Можно выжимать и вешать на бельевую веревку.
Первый майский ливень смыл с меня кровь и грязь, боль и отчаянье прошлой жизни. Промокший насквозь, с захлебнувшейся душой, я дошел до места, к которому стремился.
Она равнодушно посмотрела на меня, мокрого и избитого, пьяного и счастливого. Я сел за стол и сказал:
- Ты права. Наверное, я вбил себе все это в голову, но вбил так основательно, что пока забыть тебя не могу. Так что я до сих пор люблю тебя.
Повисла пауза. Она все так же равнодушно смотрела на меня.
- Только эта любовь свернулась во мне. Кровь я моих венах загустела и почти не двигается. Хочешь посмотреть?
Я взял со стола нож, который два дня назад старательно точил. Полоснул им по венам левой руки. Из раны медленно полез наружу розовый воск. Она все так же равнодушно взяла полотенце, завязала рану и сказала:
- Кончай придуриваться. Иди домой. Ведь меня никогда не было, ты просто меня придумал.
Все живет для того, чтобы умереть в печали. Мы стремимся к счастью и обретаем его, чтобы снова с болью утратить.
Фридрих Шиллер
«Разбойники»
Жизнь твоя была не жизнью, а смертью; дни твои - тяжкие тени, годы - тяжкие сны, наслаждения - тяжкие грехи; твоя юность - мираж, твое благополучие - сокровище алхимика, которое вылетает в трубу и покидает тебя, прежде чем ты успеешь сие уразуметь.
Гриммельсгаузен
«Симплициссимус»
Вы кусали себе пальцы, когда уходили, проклятый ваш язык - вот что бы вам кусать спервоначала.
Дени Дидро
«Племянник Рамо»
(Без названия)
- Я расскажу, что ты сделала со мной. Знаешь, как долго и как мучительно я пытался стать мизантропом? Как медленно я начинал ненавидеть мужчин, стариков, детей, с какой неохотой давалась мне ненависть к женщинам?.. И сколько потом лет я жил спокойно, ненавидя всех, даже себя?.. Пока не увидел тебя. Я думал, что люблю тебя. Ты тоже сказала, что тебе на меня не насрать. А теперь оказывается, что все же насрать. Как же мне дальше жить? Моя ненависть к людям превратилась в дымку и развеялась, тебя я люблю. И в который раз убеждаюсь, что я на хуй никому не нужен. Подскажи, что же мне делать?
- Все это глупости! Любви нет! - она улыбнулась.
- Слово есть, и что-то оно означает.
Она снова пространно улыбнулась.
- Любовь есть, но не в том виде, в каком видят ее многие. Я это знаю, потому что чувствую. Но ты не оценила. Ты насрала мне в душу, теперь там липко и гадко…
- Я не хотела делать тебе гадости. Да и не делала. Зато я вижу выход из сложившейся ситуации. Я прощаю тебя за все, что ты мне сделал, ты простишь меня за боль, которую я причинила тебе. И мы больше не увидимся.
- Не могу.
- Сделай над собой усилие.
- Я не хочу делать усилие, чтобы прийти к тому, что не нужно ни тебе, ни мне.
- Мне это нужно. И тебе будет полезно. Или ты видишь другой выход?
- Ты просто ухватилась за первое, что пришло в голову. Тебе не кажется, что закончить мы можем в любой момент? Я предлагаю продолжить…
- Продолжать эту игру? Нет, я наигралась!
- Тогда ответь мне на последний вопрос. Когда-то ты говорила, что тебе на меня не насрать…
- Не насрать…
- Скажи, что заставило тебя тогда врать? Или ты изменила свое отношение? Но почему?
- Мне на тебя не насрать. Мне не насрать на всех моих друзей, на всех моих знакомых, даже на врагов не насрать.
- Да… Лучше бы прямо тогда умер…
- Лучше иди домой. Представь, что меня никогда не было. Я всего лишь плод твоего воображения. Прощай!
Она растворилась в дверном проеме. Я отрешенно сказал:
- Пойду убью кого-нибудь…
Разбитый, оплеванный, с изнасилованной душой, я вышел на улицу. Пробившись через вылезающую из почек зелень молодых деревьев, мерзко-теплый и отвратительно-ласковый солнечный луч ударил меня по лицу.
Пыль взлетала с асфальта облаками из-под моих подошв, но тут же ложилась обратно - ровным слоем на мои черные лакированные туфли. Я брел в никуда, не видя перед собой ничего, кроме бьющей ключом жизни.
Время сошло с ума. Оно то неумолимо неслось вперед, сбивая все на своем пути, то замирало и отказывалось идти вообще. Голова гудела.
Я со злостью пнул камень. От мучительной боли он взвизгнул и скользнул на газон. Бутылка, отдыхавшая в траве, разбилась. Возможно раньше стон умирающей тары порадовало бы меня, но не сейчас.
Ветер дул с сокрушительной силой, унося тонны непотребленного кислорода. Он мечтал унести с Земли все живые газы, чтобы рабы смерти наслаждались углеродом и азотом.
Волосы на голове танцевали зажигательный и гордый танец смерти. Жизнь потоками кровяных телец бешено носилась по венам.
Ноги кривыми ножницами разрезали пространство. Неизвестный маршрут постепенно вырисовывался в сложную геометрическую фигуру, углами упирающуюся в стены, заборы и деревья.
Забытые мысли грудой опарышей и пиявок копошились в мозгу. Голова крошилась от миллионов «Почему?» и миллиардов «Что делать?». Я начал икать риторическими вопросами.
Распинывая молекулы выхлопных газов, я нес свое тело в неизвестном направлении. Хотелось плакать, но слезы застыли в крупинки хрусталя и больно резали глаза.
Чувства агонизировали. Их боль была моей болью. Но когда они умирали, становилось легко и пусто. Сердечные спазмы эхом гуляли по коридорам души.
Как могло такое произойти? Воспаленным мозгом я пытался анализировать свои поступки, которые могли привести к печальному финалу. Цепочка выстраивалась хрупкая и кривая.
Большие навозные мухи с черно-зелеными брюшками протаптывали тропинки на моем лице. Их немытые лапки ужасно смердели, но мне было все равно.
Солнце рухнуло за горизонт. На меня свалилась какая-то особенно противная ночь. Звезды горели слишком ярко и слишком резко срывались с насиженных мест и гибли в пучине вселенной.
Путаны распушили мини-юбки и накрахмаленные рыжие перья, натянули штопанные колготки-сеточки и вышли на ночную охоту. Они-то знают цену любви.
- Нечего прикидываться человеком, когда ты свинья, - сказал Алексей Толстой. Видимо про меня.
Хотелось выть волком или выпью.
Выпью! Ночной магазинчик - вот мое спасение! Я купил бутылку водки. Она-то точно поможет заткнуть эту чертову боль. Выпил. Не помогло. Пропитанная спиртом печень направляла винные пары сердцу, которое и без того терзалось.
На последние деньги я купил две бутылки пива. После них я уже с трудом передвигал ноги. Едва просматриваемая сквозь черный воздух дорога плясала так, что по ней невозможно было идти. Голова кружилась на карусели, обожженный желудок изнывал от тягучей боли. Чувства и переживания доберманами впились с расплавленный мозг.
Не пытаясь идти по прямому пути, я выстригал пространство неровной синусоидой. Из черного воздуха выныривали розги веток и ожесточенно хлестали по лицу.
Желудок, сожженный разбавленным спиртом, пытался конфликтовать со своим содержимым. Впрочем, содержимого в нем не было, так что я не блевал.
Пьяный мотылек с размаху врезался в мое лицо. Но захрустел, но остался цел.
Не знаю, сколько их было - двое или пятеро. Ответить я не мог, чувствовал только, как ломаются мои ребра, рвутся мышцы, лопаются под кожей вены. Внутренние органы превращались в фарш.
Боль физическая соревновалась с душевной. Последний мотылек врезался в правый глаз. Тот сверкнул и почернел, с ним почернел и второй. Физическая боль тут же исчезла, осталась только душевная. Она получила полную свободу - заполнила тело и медленно начала его сосать. Душа барахталась в ней, словно в озере соляной кислоты.
Свет пасмурного утра, холодного и злого, рентгеном просветил мою истерзанную душу. Тело горело, стонало, разрывалось от боли. Левый глаз с трудом открылся и оглядел окружающую жизнь. Правый не функционировал.
Уперевшись в гостеприимный асфальт руками, я попытался встать.
Проблевавшись кровью, кусками желудка и клочьями души, я встал. Шатаясь от боли, я начал движение.
Спасибо ночным мотылькам. Их внезапная атака помогла мне увидеть свет в конце окровавленного туннеля.
Запинаясь за смерть и опасаясь рухнуть в нее, я шел обратно. Сначала я повторял вчерашние параболы и синусоиды, но постепенно походка моя выровнялась. Я знал, куда идти.
В ушах взлетали шумные российские ТУ-154. Гул все нарастал, я уже не слышал посторонних звуков.
Ледяной ветер продувал насквозь, разрывая одежду и кожу, проникая в самые потаенные закоулки тела и выдувая оттуда остатки боли на поверхность.
Первый майский гром нарушил мерное гудение турбин в моих ушах.
Ветер оглушил меня возвращенным чистым кислородом. Я замер и не мог надышаться тем, что осталось от легких.
Первые капли дождя обжигали своей невинностью и чистотой.
Соленые струи вымывали поднятые наверх остатки боли. Душа промокла насквозь. Можно выжимать и вешать на бельевую веревку.
Первый майский ливень смыл с меня кровь и грязь, боль и отчаянье прошлой жизни. Промокший насквозь, с захлебнувшейся душой, я дошел до места, к которому стремился.
Она равнодушно посмотрела на меня, мокрого и избитого, пьяного и счастливого. Я сел за стол и сказал:
- Ты права. Наверное, я вбил себе все это в голову, но вбил так основательно, что пока забыть тебя не могу. Так что я до сих пор люблю тебя.
Повисла пауза. Она все так же равнодушно смотрела на меня.
- Только эта любовь свернулась во мне. Кровь я моих венах загустела и почти не двигается. Хочешь посмотреть?
Я взял со стола нож, который два дня назад старательно точил. Полоснул им по венам левой руки. Из раны медленно полез наружу розовый воск. Она все так же равнодушно взяла полотенце, завязала рану и сказала:
- Кончай придуриваться. Иди домой. Ведь меня никогда не было, ты просто меня придумал.