188-1. "Новые концептуальные структуры..." (начало)
Originally posted by double_bind at 188-1. "Новые концептуальные структуры..." (начало)
Бейтсон Г., Новые концептуальные структуры для изучения поведения // Консультативная психология и психотерапия, №1, 2011.
Грегори Бейтсон
НОВЫЕ КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ СТРУКТУРЫ ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ ПОВЕДЕНИЯ [*]
...Да сохранит нас Бог
От одномерного видения и ньютоновского морока!
Уильям Блейк,
из письма к Томасу Баттсу [1].
Чтобы вас успокоить, я обещаю, что мы обязательно поговорим об изучении поведения и даже конкретно об исследованиях в области психиатрии. Но сначала мне придется пойти длинным окружным путем и дать вам некоторое представление о концептуальной структуре Теории игр. Я буду делать это не как математик, а как биолог. Поэтому мне придется видоизменить концептуальную структуру, которую нам предлагают математики, а также существенно видоизменить теорию биологической эволюции и естественного отбора. Это значит, что видоизменив обе эти совокупности теорий и таким образом получив возможность их сопоставить, я попробую достичь синтеза теории эволюции и теории игр. Когда это будет сделано мало-мальски удовлетворительно, я попробую применить получившуюся теоретическую систему к формальным проблемам, которые ставит перед нами шизофрения и те семейные конфигурации, в которых шизофреническое поведение является целесообразной стратегией для одного или нескольких членов семьи.
Теория игр, начало которой положили фон Нейман и Моргенштерн (Von Neumann, Morgenstern, 1944) и которая затем разрабатывалась многими другими [2], является самым сложным, красивым, а, возможно, и самым значительным теоретическим достижением, которое вообще когда-либо совершалось в науках о поведении. В своей великой книге фон Нейман и Моргенштерн отмечают, что общественные науки пребывают на стадии развития, эквивалентной до-ньютоновской физике. Они утверждают, что этим наукам недостает некоторой концептуально упрощенной парадигмы, вокруг которой могли бы кристаллизоваться теории. Для физики такой плодотворной идеей стала ньютоновская искусственно упрощенная концепция свободно падающего тела. Это был миф, вымышленный идеал, вокруг которого физическая теория смогла обрести форму. Когда же возникла Теория игр, то создалось впечатление, что у общественных наук такой искусственно упрощенной концепции нет.
Лично я верю, что нечто подобное той абстрактной и упрощенной парадигме, в которой нуждаются общественные науки, можно найти в самой той книге, где содержится это замечание.
Теория игр имеет дело со сложным семейством концептуальных моделей, которые математикам удалось перечислить, классифицировать и проанализировать. Я не собираюсь критиковать эту работу. Для нематематика это было бы проявлением дерзости, а для меня еще и проявлением неблагодарности. Теория игр доставляла мне удовольствие всегда, когда я заставлял себя погружаться в ее хитросплетения.
Однако я вижу, что нынешние попытки применять эти модели обычно основываются на наивных предпосылках относительно биологической природы человека и его места в мире. Эти предпосылки я и предлагаю рассмотреть.
Сами модели -- так называемые "игры" -- сконструированы в соответствии с определенными принципами, которые были отобраны с большой тщательностью и по глубоким причинам. Если мы намереваемся использовать эти модели как объяснительные инструменты при описании каких бы то ни было феноменов взаимодействия, необходимо понимать эти упрощающие принципы и те соображения, на которых эти принципы базируются.
В широком смысле, есть четыре группы упрощающих идей:
(1) Первое допущение состоит в том, что правила данной игры должны быть стабильны в пределах любой теоремы относительно этой игры. Это допущение предостерегает нас от любого нестрогого использования этих моделей, при котором они рассматриваются как аналоги любой из тех "игр", характер которых зависит от появления новых правил в процессе игры. Например, такие интерактивные процессы или игры, как ухаживание, политика или психотерапия глубоко отличаются от игр фон Неймана в том, что неотъемлемой характеристикой взаимодействия является процесс, в котором постоянно развиваются новые правила и паттерны взаимодействия.
(2) Второе допущение состоит в том, что средства, имеющиеся у игроков для решения проблем, должны быть в равной степени стабильными. Формулировка фон Неймана просто постулирует, что все игроки с самого начала имеют все необходимые средства для решения всех проблем, возникающих в рамках правил. Это допущение исключает все нестрогие аналогии с интерактивными феноменами, включающими обучение играть или обучение правилам игры. Между прочим, оно также исключает из хода игр фон Неймана все обнаружимые хитрости. Ни один игрок не может надеяться, что его противник сделает ошибку, вытекающую из неспособности учесть какие-то возможности ситуации.
(3) Третье допущение состоит в том, что игроки действуют так, словно мотивируются постоянными, монотонными и транзитивными [3] предпочтениями. Они пытаются максимизировать некоторую единственную количественную переменную, называемую "выгода" (utility). Это допущение, равно как и вся теория выгоды, было предметом многочисленных дискуссий, вероятно, потому, что это -- мост, соединяющий теорию игр с экономическими феноменами. Тем не менее, хотя "выгода" теории игр и теоретической экономики имеет прямые аналогии с деньгами (или чем-то, что можно купить за деньги), совсем неочевидно, что выгода или какой-либо другой принцип, подобный выгоде, является фундаментальной детерминантой поведения любого известного организма. Крысы при экспериментальных условиях могут выбрать оптимальную диету, однако неочевидно, что их ведет к этому какое-то единственное транзитивное предпочтение. Увы, человеческие существа печально известны отсутствием этой базовой мудрости, которой крысы, как кажется, обладают. Можно допустить, что система ценностей, производная от западной концепции денег, играет важную роль в уменьшении наших способностей выстраивать правильную стратегию при столкновении с проблемой питания и другими базовыми проблемами. Возможно, что "деньги" -- это эпифеномен, который культурные контексты навязывают организму, плохо пригодному к работе в терминах таких понятий, чуждых природе животного.
Как бы то ни было, ясно, что допущение, касающееся выгоды, исключает некоторые виды применения теории игр для объяснения поведения. В парной игре с нулевой суммой выгоду может получить только один из игроков, но его выигрыш равен только потерям противника. Общего выигрыша нет и, следовательно, теория не дает объяснения факта участия в игре двоих игроков. Если два игрока вступили в парную игру с нулевой суммой, и эти гипотетические игроки имеют вышеприведенные характеристики, тогда из этого вытекают некоторые теоремы об их стратегиях. Однако характеристики игроков определенно не содержат никаких объяснений, почему они вообще должны вступить в такую игру. Нельзя получить никакой "выгоды" от лотереи, в которой при выпадении четного игрок получает две своих ставки. И наоборот, если для одного игрока вероятность выиграть приз больше дроби (величина ставки)/(величина приза), этот игрок никогда не найдет противника, желающего с ним играть. Таким противником могло бы быть только существо, неспособное решать проблемы, предъявляемые игрой.
Аналогично, допущение, касающееся выгоды, исключает из рассмотрения все обращения одного игрока к другому, приписывающие ценность продолжению игры. "Игра не может продолжаться, если ты не сделаешь то-то и то-то" или "Я не буду играть с тобой, если ты не сделаешь то-то и то-то". В играх, описываемых Теорией игр, не делают ходов ради поддержания игры; по той же причине ни один игрок не может действовать на основании желания прекратить игру. И то, и другое означало бы действия, мотивированные мета-выгодой, а именно эту возможность исключает упрощенное допущение, касающееся выгоды.
И действительно, если мы исследуем эти три упрощающие допущения, мы обнаружим, что каждое из них тщательно продумано для исключения семейства мета-возможностей. Все здание Теории игр построено таким образом, чтобы оно было доступно исследованию математическими инструментами. Математики, построившие его, были достаточно благоразумны и осознавали ограничения своих исследовательских инструментов, а потому ограничили структуру допущениями, позволяющими применение этих инструментов.
Эта процедура, несомненно, тавтологична, и, возможно, из-за этого многим ученым было трудно принять Теорию игр. Однако можно согласиться, что она красива, а кроме того вряд ли есть смысл изобретать вымышленный мир, который нельзя исследовать инструментами изобретателей.
Таким образом, Теория игр характеризуется упрощающими допущениями, систематически исключающими все возможности, которые могут быть описаны только на некотором языке, имеющем мета-отношения с языком Теории игр. Нельзя говорить об эволюции правил игры. Нельзя говорить о приобретении или потере игровых навыков. Мета-мотивации нет: никакая ценность не придается участию в игре как таковому, и никакая ценность не придается изменениям структуры мотивации. Фактически, таких изменений быть не должно.
(4) Есть, однако, четвертое упрощающее допущение, весьма отличное по своей природе от трех первых, которые уже могли показаться достаточно далекими от реальности в силу того, что они полностью обезличивают (деперсонифицируют) игроков. Четвертое допущение неожиданно персонифицирует окружающую среду. В играх с ненулевой суммой игроки противопоставлены природе, у которой они могут выиграть или которой они могут проиграть. Четвертое упрощающее допущение состоит просто в том, что этого всеобъемлющего противника -- окружающую среду -- следует рассматривать как еще одного "игрока". И в самом деле, что можно возразить против такого уравнивания окружающей среды с предварительно деперсонифицированными участниками "игры"? Поэты и верующие часто персонифицировали Природу в гораздо большей степени.
Однако если Природа (или окружающая среда) должна вступить просто в качестве N-ого игрока в игру с ненулевой суммой N-1 игрока, она должна соответствовать строгости и симметрии теории в целом. Другими словами, Природа должна соответствовать трем первым упрощающим допущениям: не должно быть эволюции правил; не должно быть обучения игровым навыкам; должна быть полная детерминированность выборов допущением, касающимся выгоды.
И наоборот, какой бы смысл мы ни придавали этим упрощающим допущениям применительно к окружающей среде, этот же смысл должен быть применим и к нашему описанию других игроков. Мы можем критически исследовать смысл понятий "правила", "обучение" и "выгода" задав вопрос, что бы могли значить эти слова применительно к Природе, N-ному игроку.
Для начала мы вполне можем сказать, что Природа никогда не "обучается играть лучше" и никогда не изменяет правил, по которым играет. Давайте пока предположим, что мы приблизительно знаем, что бы могли значить эти утверждения, и сразу перейдем к озадачивающему утверждению, что природа или окружающая среда делает выборы на основе простого допущения, касающегося выгоды.
Если в этом вообще есть смысл, то какой?
Какую переменную Природа пытается максимизировать?
От этого вопроса никуда не деться, и если мы намерены сохранить красоту и симметрию всей теоретической системы, нужно быть готовым, что ответ придаст слову "выгода" новое и более общее значение, нежели оно имело применительно к другим игрокам числом N-1 в игре с ненулевой суммой. Предположение, что N-ный игрок мотивируется каким-то видом "выгоды", отличным от той, что мотивирует остальных, обессмыслило бы всю систему моделей.
Однако в действительности мы кое-что знаем о предпочтениях Природы: она предпочитает вероятное невероятному, и если бы она руководствовалась этим единственным предпочтением, называемым Второе начало термодинамики, мир был бы простым -- правда, довольно скучным. Но у нее явно есть и другое предпочтение: она предпочитает стабильное нестабильному. Это предпочтение само по себе также привело бы в скучный мир. А вот сочетание -- и конфликт -- этих двух предпочтений и ведет в тот чрезвычайно сложный и полный странных неожиданностей мир, в котором мы живем. В мире, управляемом либо одной вероятностью, либо одной стабильностью не было бы никаких неожиданностей. Разумеется, ни в одном из этих миров не было бы ни эволюции, ни организмов, которые могли бы удивиться неожиданностям.
Вся фантастическая, турбулентная "игра", в которую вовлечены все в мире от организмов до частиц, зависит от этой системы двойного предпочтения, как кажется, характеризующей Природу.
Теперь необходимо поближе рассмотреть то, что было названо "вероятностью" и "стабильностью". Я предлагаю вам рассмотреть два воображаемых мира: в одном есть только вероятность, а второй управляется только стабильностью. Первый быстро закончит полной энтропией -- т.н. "тепловой смертью", -- а второй быстро закончит тем, что все атомы соединятся в наиболее стабильные молекулярные формы.
Оба этих мира возможны только в фантазии. В мире, где живем мы, всегда присутствует комбинация тенденций в направлении к наиболее вероятному и наиболее стабильному. Во многих случаях эта комбинация даже может быть описана в математической форме, и на основании результирующих уравнений можно делать предсказания. Если, например, мы смешиваем в растворе две неорганические соли AX и BY, мы можем предсказать пропорции, в которых каждое их этих веществ распадется на компонентные ионы A и X, B и Y. Мы можем предсказать столкновения этих ионов и вероятность образования новых веществ AY и BX при помощи так называемой "двойной декомпозиции". Если все четыре вещества AX, BY, AY и BX растворимы, они будут сосуществовать в растворе в динамическом равновесии. Если, однако, одно из образовавшихся веществ нерастворимо (представьте, что мы смешали нитрат серебра и хлорид кальция; тогда одно из новых веществ -- хлорид серебра -- практически нерастворимо), тогда нерастворимое вещество будет удаляться из системы посредством выпадения в осадок и оставаться стабильным. Динамического равновесия не возникнет и вероятности столкновений между остающимися молекулами выразятся в направленном изменении в сторону конечного состояния, характеризующегося тем, что хлорид серебра окажется на дне пробирки, а нитрат кальция в растворе.
Есть много других случаев, в которых концептуальная структура, используемая для предсказания событий, соединяет в одной формулировке как идею вероятности, так и идею стабильности. Знакомым примером такой комбинации является "период полураспада" атома радиоактивного вещества.
Пока я говорю лишь то, что есть две системы координат, в которых мы можем рассматривать события. Одна из этих систем координат принимает во внимание только последовательностный аспект времени, другая учитывает также и аспект продолжительности времени. Утверждение, вытекающее только из теории вероятности, может сказать о направлении изменений, например, в сторону возрастания энтропии, однако утверждение, принимающее во внимание стабильность и продолжительность, часто будет противоречить утверждению, игнорирующему этот аспект. Классический пример такого противоречия, зачаровывавший разум человека на протяжении многих тысяч лет, обнаруживается в сфере эволюции. С точки зрения Второго начала термодинамики нам следует ожидать, что частицы материи будут становиться все более и более гомогенизированными, как сказал бы молочник. Если бы это было так, пастеризация была бы не нужна, поскольку не смогло бы развиться ничего столь сложного, как бактерии. Однако на всем протяжении биологической эволюции мы видим все новые усложнения и дифференциацию. Этот неожиданный "прогресс" последние сто лет объясняют при помощи теории "естественного отбора", теории, поставившей стабильность на место объяснительного принципа. Она утверждает, что эволюция скорее всего пойдет в направлении тех органических форм, которые имеют наибольшие шансы протянуть подольше.
Заметим мимоходом, что это мы являемся создателями описательного языка. Это мы определяем классы событий и говорим, что некоторые из этих классов надо называть "дифференциация", а другие -- "гомогенизация". Когда мы тасуем колоду карт, мы ожидаем, что в результате колода будет перемешана (рандомизирована), и будем удивлены, если после тасовки она окажется рассортированной по мастям. Однако именно мы выдумали ограниченную категорию расстановок карт, которую мы назвали "рассортированной по мастям". В действительности, ни один член этой категории не является более невероятным, чем любой член гораздо большей категории, которую мы назвали "перемешанной". Дело лишь в том, что категории различаются по размеру, и мы произвольно выбрали категорию, называемую "рассортированной", которая оказалась значительно меньше других.
Аналогично дело обстоит и со стабильностью. "Стабильно" наше утверждение, касающееся системы. Если оно продолжает оставаться истинным, мы говорим, что система "стабильна". И обычно, делая такое заявление, необходимо уточнить, какое именно описательное утверждение имеется в виду.
Кому-то из вас все это может показаться не относящимся к делу, а кому-то элементарным. Я же пытаюсь изложить ту мысль, что наука -- это язык, и поскольку она есть язык, она неизбежно обращается с миром так, словно этот мир состоит из гештальтов (что, разумеется, может быть верным, однако доподлинно знать об этом мы не можем). Кроме того, при описании событий мы накладываем на них два вида систем координат. Одна из систем координат, вероятностная, игнорирует аспект продолжительности времени, другая же учитывает этот аспект вопроса.
Теперь я предлагаю рассмотреть некоторый организм, противопоставленный в чем-то вроде игры большему окружению, которое состоит из всех прочих организмов и физических условий существования и называется Природой. Для моих целей неважно, думаете вы об отдельном организме в привычном смысле, о виде или целой экосистеме, подобной сосновому лесу или человеческому сообществу. Посредством стохастического процесса эта сущность выберет определенные линии поведенческих, физиологических или анатомических изменений, адаптирующих ее к существующему положению вещей.
Однако наш организм сталкивается с весьма сложными проблемами стратегии.
Порядок вещей имеет зависящие от времени характеристики, которые могут претерпевать разнообразные изменения. Хотя мы можем предположить, что любой существующий организм уже переживал изменения порядка вещей в недавнем прошлом, по самой природе ситуации он не может предсказать другие возможные изменения. Можно ожидать, что растения, чей ареал обитания -- каменные осыпи горных склонов, будут иметь корневую систему, способную пережить частые смещения почвы, в которой они живут. Разумеется, без подобной адаптации они не могли бы там находиться. Однако ситуация может измениться. Какие-то организмы-пришельцы могут скрепить осыпь, либо какие-то изменения влажности могут изменить ее характеристики. (Фактической переменной, заставившей растение развить и чрезвычайно удлинить свою корневую систему, могла быть засушливость ареала. С увеличением влажности растение может утратить эту характеристику, оказавшуюся адаптивной и для смещающейся среды.)
Более того, есть множество изменений характеристик окружающей среды, которые привносятся самим организмом или совокупной популяцией членов его вида. Хищник может практически истребить своих жертв. Возможны также интерактивные изменения: например, если жертва вырабатывает новые методы спасения, хищник должен выработать новые методы нападения. Система, включающая жертву и хищника, может претерпевать прогрессирующие изменения. Каждый шаг этого изменения может быть адаптивным с точки зрения индивидуального представителя вида, но общим изменением в большей системе может стать увеличение взаимной зависимости, которого не может избежать никто. Я говорю о том, что фактор взаимозависимости (contingency) может управлять стратегией выживания вида или экологического сообщества лишь точечно, однако эта стратегия постоянно проходит проверку с точки зрения больших интервалов времени, больших гештальтов и непредсказуемых изменений, которые предвидеть невозможно.
До сего момента я придерживался ортодоксального дарвинизма. Нужно, однако, кое-что добавить. Из вышесказанного очевидно, что победа достается не только сильному или хорошо адаптированному, но также и гибкому. Если нам надо вычислить вероятность выживания данного организма, в настоящий момент преуспевающего в данном окружении, мы должны включить в наши вычисления некоторый фактор, представляющий способность организма выживать при переменах и возможных неблагоприятных условиях. Однако мы не знаем, к каким переменам или трудностям организм должен быть подготовлен.
Творческие, динамичные свойства живых существ связаны именно с капризной природой их окружающей среды. Слово каприз я использую обдуманно.
Создается впечатление, что чем дольше адаптивная характеристика продолжает иметь положительное значение для выживания, тем глубже эта характеристика укореняется в организации существа. Я говорю не о грубом наследовании благоприобретенных характеристик, а о более глубокой аналогии между эволюционным процессом и индивидуальным обучением. Возможно, я смогу прояснить вопрос, если укажу на экономический смысл феномена привычки. Если повторяющийся опыт встреч с контекстом определенного вида показывает, что определенный вид реакции систематически успешен, эта реакция становится привычной. Это позволяет экономить ментальный процесс, поскольку привычная реакция может быть выдана мгновенно без затрат усилий на тот внутренний или внешний процесс проб и ошибок, который был бы необходим, если бы ситуация рассматривалась как незнакомая. Феномен привычки -- это экономичный кратчайший путь к адаптации. Он освобождает для решения других проблем наиболее гибкие части разума, являющиеся, если хотите, органами адаптивного поведения.
Подобным же образом, в эволюционном процессе ясно прослеживается прогрессирующая ассимиляция адаптаций. Экспериментально показано (Waddington, 1953, 1954), что если окружающая среда одновременно и вызывает развитие данной характеристики, и производит отбор индивидуумов, наиболее отчетливо демонстрирующих эту характеристику, возникает тенденция к появлению этой характеристики в генотипе. Можно сказать, что окружающая среда производит отбор потенциальной способности к продуцированию этой характеристики при минимальном внесении беспорядка в адаптивную функцию. Аналогично тому, как экономически выгодно передать поведенческий паттерн привычке, экономически выгодно передать приобретенную анатомическую особенность глубоко расположенному набору эмбриологических инструкций, содержащихся в хромосомах.
После этого для описания скверных шуток, которые Природа проделывает над хорошо адаптированным организмом, как раз подходит слово капризы. На протяжении многих поколений Природа давала этому организму возможность действовать на основе предположения, что на какую-то ее характеристику можно положиться. Она вела организм по дорожке, пока он не ассимилировал факторы, обеспечивающие адаптацию, в свою глубинную структуру. А потом раз! -- и характеристики окружающей среды изменяются. В известном смысле, это ужасно нечестно. Природа провоцирует организм положиться на нее, а затем меняет тактику и говорит: "Вот видишь, ты мне доверился. А теперь посмотри на себя. Ты попал в беду". Однако в другом смысле или с точки зрения более широкой перспективы эта нечестность вновь и вновь создает условия для эволюционного творчества.
Этот разговор о проблеме эволюции и об отношениях между организмом и окружающей средой должен послужить введением к обсуждению вопросов методологии исследований в области шизофрении.
Наши исследования в Пало-Альто основывались на гипотезе, что шизофрения имеет формальную этиологию, очень похожую на тот вид даблбайнда, который я изобразил выше: такой, какой налагается на организм совокупной окружающей средой на протяжении долгих эонов эволюционного процесса. Мы преимущественно думали о даблбайнде как о деструктивном опыте, как о травме. Однако если изображенная мной аналогия является здравой, становится ясно, что хотя опыт даблбайнда всегда отчасти неприятен, возможно и то, что этот тип опыта является неотъемлемой частью характерологического роста в широком смысле слова. Без такого опыта индивидуум был бы в известном смысле статичен, хотя излишек такового может довести его до шизофрении. Дело выглядит так, словно дифференциация и творчество -- что бы ни значили эти слова -- возникают тогда, когда окружающая среда и не слишком последовательна, и не слишком капризна.
Теперь, если изображенная мной картина хотя бы отчасти верна, теория игр в существующем виде применима к каким-либо организмам только в те весьма краткие моменты, когда условия статичны и эволюция не движется. Именно потому, что все организмы, включая человека, находятся в процессе эволюции, и потому, что этот процесс никогда на завершается, организмы просто не могут быть такими простыми или прямолинейными, как игроки в игре фон Неймана. У организмов никогда не бывает средств, чтобы в рамках правил решить все проблемы, и обучение никогда не даст им этих полных средств. Они не живут в мире, где правила игры постоянны, и самое главное -- они отнюдь не мотивируются простой "выгодой" любого вида.
Последний пункт следует рассмотреть внимательнее. Если два организма, А и В, вовлечены в игру, которой ни один не может избежать, на начальном этапе стратегия каждого будет определяться его "выгодой". Если оба мотивируются одним видом выгоды, ситуация может быть простой и статичной. Если, однако, мотивировки А и В различаются, должно возникнуть неустойчивое положение, поскольку стратегии, которым следует А, с необходимостью служат учебными контекстами для В, и наоборот, стратегии В служат учебными контекстами для А. Следовательно, возникнет тенденция к возникновению "общих ценностей". Очевидно, процесс может идти либо к усредненному единообразию, либо к конечному положению, в котором над взаимодействиями будут доминировать либо ценности А, либо ценности В. Хорошо известно, что с философией другого индивидуума трудно бороться без принятия этой философии в качестве детерминанты собственной стратегии. Как в той пословице, нам советуют остановить огонь огнем. Любой, кто когда-либо участвовал в психотерапии, этой борьбе личных философий и "ценностей", знает, как трудно для любого из двух индивидуумов поддерживать "игру" без принятия ценностных предпосылок другого.
Мне кажется, нам очень далеко до математики, применимой к этим феноменам. Однако эти феномены следует систематически учитывать при наших размышлениях об эволюционирующих организмах, о психодинамике семейных систем и этиологии таких состояний, как шизофрения. Если противник данного организма выбирает стратегии, не определяемые какой-либо простой выгодой, и непоследовательные в том смысле, что фрейм, в границах которого организм должен выбирать стратегию, постоянно изменяется, нам следует ожидать, что организм также приобретет некоторые непоследовательные характеристики своего противника. Поэтому следует ожидать, что по системным причинам организмы будут управляться системой выгод, гораздо более сложной, чем любые допущения стандартной теории игр. В частности, нам следует ожидать, что система выгод реальных организмов будет лабильной (неустойчивой) или будет иметь частично неустойчивые границы, зависящие от контекста.
Если теперь обратиться к данным по анатомии, физиологии и поведению организмов, именно это мы и обнаружим. Данные снова и снова подтверждают наши предсказания, сделанные a priori. Снова и снова мы обнаруживаем организмы, стратегия которых полностью меняется от одного периода времени к другому. В одной фазе главной заботой будет пища, в другой фазе животное может вообще перестать есть, например в период ухаживания или спаривания. С началом беременности стратегия может снова измениться в связи с приданием максимальной ценности новому поколению. И так далее. Сдвиги такого рода есть даже у простейших (protozoa): периоды роста и деления, периоды сексуальной активности, периоды инкапсуляции и т.д.
Мы очень мало знаем о том, что определяет последовательность этих периодов, их продолжительность, либо ускоряет переход от одного периода к другому. Эти явления трудны для исследования, кроме тех случаев, когда эти изменения связаны с какой-либо простой переменной характеристикой окружающей среды. Однако очевидно, что этим дело не исчерпывается. Есть много случаев, когда изменения являются функцией внутренних физиологических ритмов.
С другой стороны, если посмотреть на эволюционные последовательности в более широкой перспективе, можно видеть, что в той же мере, в какой эволюция прогрессирует от простого к более сложному, также имеется и прогрессирующее увеличение того особого вида гибкости, о которой я говорю. Поразительное явление телэнцефализации [4], которым характеризовалась эволюция мозга начиная от таких организмов как ланцетник (amphioxus) и до человека, на каждом шаге заключалась в добавлении новых контуров поверх существовавших. То, что мы сегодня знаем о сервомеханизмах [5] и системах управления, показывает, что добавление новых контуров поверх старых всегда является наращиванием средств мета-управления (если имеет адаптивный смысл). Новые контуры находятся в мета-отношениях со старыми. Информация, входящая в новый контур, есть информация о том, что происходит в старом контуре; на выходе же новых контуров появляются либо видоизмененные события, имевшие место в старых контурах, либо видоизмененные выходные значения переменных старых контуров.
Тот же паттерн возрастания сложности легко обнаружить в эволюционной панораме от одноклеточного организма, колонии клеток, многоклеточного организма с дифференцированными органами и до эволюции чрезвычайно сложных и дифференцированных сообществ многоклеточных индивидуумов. Высочайшие достижения такой эволюции -- сложные сообщества -- требуют от своих составных частей гибкости именно того вида, который обсуждался выше, а именно способности находить компромисс между пониманием выгоды, опирающимся на меньший гештальт, т.е. индивидуума, и системой выгоды, производной от большей сущности, сообщества. »» читать дальше »»
СНОСКИ
*. Bateson G., The New Conceptual Frames for Behavioral Research // Proceedings of the Sixth Annual Meeting of Psychiatric Institute, Princeton, NJ, 1958.
1. В оригинале:May God us keep
From Single vision and Newton's sleep!
W. Blake, from Letter to Thomas Butts
2. Отметим в этом ряду лауреата Нобелевской премии по экономике 1994 г., математика Джона Нэша (Nash), прототипа героя фильма "Игры разума" ("Beautifull Mind"). (примеч. перев.)
3. Транзитивность: бинарное отношение R называется транзитивным, если для трех элементов A, B и C выполнение отношений R(AB) и R(BC) влечёт выполнение отношения R(AC). В данном случает это означает, что если A предпочтительнее B, а B предпочтительнее C, то A предпочтительнее C. Примером нетранзитивного (циклического) доминирования является детская игра "Камень, ножницы, бумага". (примеч. перев.)
4. телэнцефализация --
5. Сервомеханизм (сервосистема, следящая система) -- технический термин для обозначения автоматического устройства управления некоторой переменной, которое приводится в действие т.н. "сигналом ошибки", т.е. различием между фактическим и желательным значением нужной переменной. (примеч. перев.)
Бейтсон Г., Новые концептуальные структуры для изучения поведения // Консультативная психология и психотерапия, №1, 2011.
Грегори Бейтсон
НОВЫЕ КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ СТРУКТУРЫ ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ ПОВЕДЕНИЯ [*]
...Да сохранит нас Бог
От одномерного видения и ньютоновского морока!
Уильям Блейк,
из письма к Томасу Баттсу [1].
Чтобы вас успокоить, я обещаю, что мы обязательно поговорим об изучении поведения и даже конкретно об исследованиях в области психиатрии. Но сначала мне придется пойти длинным окружным путем и дать вам некоторое представление о концептуальной структуре Теории игр. Я буду делать это не как математик, а как биолог. Поэтому мне придется видоизменить концептуальную структуру, которую нам предлагают математики, а также существенно видоизменить теорию биологической эволюции и естественного отбора. Это значит, что видоизменив обе эти совокупности теорий и таким образом получив возможность их сопоставить, я попробую достичь синтеза теории эволюции и теории игр. Когда это будет сделано мало-мальски удовлетворительно, я попробую применить получившуюся теоретическую систему к формальным проблемам, которые ставит перед нами шизофрения и те семейные конфигурации, в которых шизофреническое поведение является целесообразной стратегией для одного или нескольких членов семьи.
Теория игр, начало которой положили фон Нейман и Моргенштерн (Von Neumann, Morgenstern, 1944) и которая затем разрабатывалась многими другими [2], является самым сложным, красивым, а, возможно, и самым значительным теоретическим достижением, которое вообще когда-либо совершалось в науках о поведении. В своей великой книге фон Нейман и Моргенштерн отмечают, что общественные науки пребывают на стадии развития, эквивалентной до-ньютоновской физике. Они утверждают, что этим наукам недостает некоторой концептуально упрощенной парадигмы, вокруг которой могли бы кристаллизоваться теории. Для физики такой плодотворной идеей стала ньютоновская искусственно упрощенная концепция свободно падающего тела. Это был миф, вымышленный идеал, вокруг которого физическая теория смогла обрести форму. Когда же возникла Теория игр, то создалось впечатление, что у общественных наук такой искусственно упрощенной концепции нет.
Лично я верю, что нечто подобное той абстрактной и упрощенной парадигме, в которой нуждаются общественные науки, можно найти в самой той книге, где содержится это замечание.
Теория игр имеет дело со сложным семейством концептуальных моделей, которые математикам удалось перечислить, классифицировать и проанализировать. Я не собираюсь критиковать эту работу. Для нематематика это было бы проявлением дерзости, а для меня еще и проявлением неблагодарности. Теория игр доставляла мне удовольствие всегда, когда я заставлял себя погружаться в ее хитросплетения.
Однако я вижу, что нынешние попытки применять эти модели обычно основываются на наивных предпосылках относительно биологической природы человека и его места в мире. Эти предпосылки я и предлагаю рассмотреть.
Сами модели -- так называемые "игры" -- сконструированы в соответствии с определенными принципами, которые были отобраны с большой тщательностью и по глубоким причинам. Если мы намереваемся использовать эти модели как объяснительные инструменты при описании каких бы то ни было феноменов взаимодействия, необходимо понимать эти упрощающие принципы и те соображения, на которых эти принципы базируются.
В широком смысле, есть четыре группы упрощающих идей:
(1) Первое допущение состоит в том, что правила данной игры должны быть стабильны в пределах любой теоремы относительно этой игры. Это допущение предостерегает нас от любого нестрогого использования этих моделей, при котором они рассматриваются как аналоги любой из тех "игр", характер которых зависит от появления новых правил в процессе игры. Например, такие интерактивные процессы или игры, как ухаживание, политика или психотерапия глубоко отличаются от игр фон Неймана в том, что неотъемлемой характеристикой взаимодействия является процесс, в котором постоянно развиваются новые правила и паттерны взаимодействия.
(2) Второе допущение состоит в том, что средства, имеющиеся у игроков для решения проблем, должны быть в равной степени стабильными. Формулировка фон Неймана просто постулирует, что все игроки с самого начала имеют все необходимые средства для решения всех проблем, возникающих в рамках правил. Это допущение исключает все нестрогие аналогии с интерактивными феноменами, включающими обучение играть или обучение правилам игры. Между прочим, оно также исключает из хода игр фон Неймана все обнаружимые хитрости. Ни один игрок не может надеяться, что его противник сделает ошибку, вытекающую из неспособности учесть какие-то возможности ситуации.
(3) Третье допущение состоит в том, что игроки действуют так, словно мотивируются постоянными, монотонными и транзитивными [3] предпочтениями. Они пытаются максимизировать некоторую единственную количественную переменную, называемую "выгода" (utility). Это допущение, равно как и вся теория выгоды, было предметом многочисленных дискуссий, вероятно, потому, что это -- мост, соединяющий теорию игр с экономическими феноменами. Тем не менее, хотя "выгода" теории игр и теоретической экономики имеет прямые аналогии с деньгами (или чем-то, что можно купить за деньги), совсем неочевидно, что выгода или какой-либо другой принцип, подобный выгоде, является фундаментальной детерминантой поведения любого известного организма. Крысы при экспериментальных условиях могут выбрать оптимальную диету, однако неочевидно, что их ведет к этому какое-то единственное транзитивное предпочтение. Увы, человеческие существа печально известны отсутствием этой базовой мудрости, которой крысы, как кажется, обладают. Можно допустить, что система ценностей, производная от западной концепции денег, играет важную роль в уменьшении наших способностей выстраивать правильную стратегию при столкновении с проблемой питания и другими базовыми проблемами. Возможно, что "деньги" -- это эпифеномен, который культурные контексты навязывают организму, плохо пригодному к работе в терминах таких понятий, чуждых природе животного.
Как бы то ни было, ясно, что допущение, касающееся выгоды, исключает некоторые виды применения теории игр для объяснения поведения. В парной игре с нулевой суммой выгоду может получить только один из игроков, но его выигрыш равен только потерям противника. Общего выигрыша нет и, следовательно, теория не дает объяснения факта участия в игре двоих игроков. Если два игрока вступили в парную игру с нулевой суммой, и эти гипотетические игроки имеют вышеприведенные характеристики, тогда из этого вытекают некоторые теоремы об их стратегиях. Однако характеристики игроков определенно не содержат никаких объяснений, почему они вообще должны вступить в такую игру. Нельзя получить никакой "выгоды" от лотереи, в которой при выпадении четного игрок получает две своих ставки. И наоборот, если для одного игрока вероятность выиграть приз больше дроби (величина ставки)/(величина приза), этот игрок никогда не найдет противника, желающего с ним играть. Таким противником могло бы быть только существо, неспособное решать проблемы, предъявляемые игрой.
Аналогично, допущение, касающееся выгоды, исключает из рассмотрения все обращения одного игрока к другому, приписывающие ценность продолжению игры. "Игра не может продолжаться, если ты не сделаешь то-то и то-то" или "Я не буду играть с тобой, если ты не сделаешь то-то и то-то". В играх, описываемых Теорией игр, не делают ходов ради поддержания игры; по той же причине ни один игрок не может действовать на основании желания прекратить игру. И то, и другое означало бы действия, мотивированные мета-выгодой, а именно эту возможность исключает упрощенное допущение, касающееся выгоды.
И действительно, если мы исследуем эти три упрощающие допущения, мы обнаружим, что каждое из них тщательно продумано для исключения семейства мета-возможностей. Все здание Теории игр построено таким образом, чтобы оно было доступно исследованию математическими инструментами. Математики, построившие его, были достаточно благоразумны и осознавали ограничения своих исследовательских инструментов, а потому ограничили структуру допущениями, позволяющими применение этих инструментов.
Эта процедура, несомненно, тавтологична, и, возможно, из-за этого многим ученым было трудно принять Теорию игр. Однако можно согласиться, что она красива, а кроме того вряд ли есть смысл изобретать вымышленный мир, который нельзя исследовать инструментами изобретателей.
Таким образом, Теория игр характеризуется упрощающими допущениями, систематически исключающими все возможности, которые могут быть описаны только на некотором языке, имеющем мета-отношения с языком Теории игр. Нельзя говорить об эволюции правил игры. Нельзя говорить о приобретении или потере игровых навыков. Мета-мотивации нет: никакая ценность не придается участию в игре как таковому, и никакая ценность не придается изменениям структуры мотивации. Фактически, таких изменений быть не должно.
(4) Есть, однако, четвертое упрощающее допущение, весьма отличное по своей природе от трех первых, которые уже могли показаться достаточно далекими от реальности в силу того, что они полностью обезличивают (деперсонифицируют) игроков. Четвертое допущение неожиданно персонифицирует окружающую среду. В играх с ненулевой суммой игроки противопоставлены природе, у которой они могут выиграть или которой они могут проиграть. Четвертое упрощающее допущение состоит просто в том, что этого всеобъемлющего противника -- окружающую среду -- следует рассматривать как еще одного "игрока". И в самом деле, что можно возразить против такого уравнивания окружающей среды с предварительно деперсонифицированными участниками "игры"? Поэты и верующие часто персонифицировали Природу в гораздо большей степени.
Однако если Природа (или окружающая среда) должна вступить просто в качестве N-ого игрока в игру с ненулевой суммой N-1 игрока, она должна соответствовать строгости и симметрии теории в целом. Другими словами, Природа должна соответствовать трем первым упрощающим допущениям: не должно быть эволюции правил; не должно быть обучения игровым навыкам; должна быть полная детерминированность выборов допущением, касающимся выгоды.
И наоборот, какой бы смысл мы ни придавали этим упрощающим допущениям применительно к окружающей среде, этот же смысл должен быть применим и к нашему описанию других игроков. Мы можем критически исследовать смысл понятий "правила", "обучение" и "выгода" задав вопрос, что бы могли значить эти слова применительно к Природе, N-ному игроку.
Для начала мы вполне можем сказать, что Природа никогда не "обучается играть лучше" и никогда не изменяет правил, по которым играет. Давайте пока предположим, что мы приблизительно знаем, что бы могли значить эти утверждения, и сразу перейдем к озадачивающему утверждению, что природа или окружающая среда делает выборы на основе простого допущения, касающегося выгоды.
Если в этом вообще есть смысл, то какой?
Какую переменную Природа пытается максимизировать?
От этого вопроса никуда не деться, и если мы намерены сохранить красоту и симметрию всей теоретической системы, нужно быть готовым, что ответ придаст слову "выгода" новое и более общее значение, нежели оно имело применительно к другим игрокам числом N-1 в игре с ненулевой суммой. Предположение, что N-ный игрок мотивируется каким-то видом "выгоды", отличным от той, что мотивирует остальных, обессмыслило бы всю систему моделей.
Однако в действительности мы кое-что знаем о предпочтениях Природы: она предпочитает вероятное невероятному, и если бы она руководствовалась этим единственным предпочтением, называемым Второе начало термодинамики, мир был бы простым -- правда, довольно скучным. Но у нее явно есть и другое предпочтение: она предпочитает стабильное нестабильному. Это предпочтение само по себе также привело бы в скучный мир. А вот сочетание -- и конфликт -- этих двух предпочтений и ведет в тот чрезвычайно сложный и полный странных неожиданностей мир, в котором мы живем. В мире, управляемом либо одной вероятностью, либо одной стабильностью не было бы никаких неожиданностей. Разумеется, ни в одном из этих миров не было бы ни эволюции, ни организмов, которые могли бы удивиться неожиданностям.
Вся фантастическая, турбулентная "игра", в которую вовлечены все в мире от организмов до частиц, зависит от этой системы двойного предпочтения, как кажется, характеризующей Природу.
Теперь необходимо поближе рассмотреть то, что было названо "вероятностью" и "стабильностью". Я предлагаю вам рассмотреть два воображаемых мира: в одном есть только вероятность, а второй управляется только стабильностью. Первый быстро закончит полной энтропией -- т.н. "тепловой смертью", -- а второй быстро закончит тем, что все атомы соединятся в наиболее стабильные молекулярные формы.
Оба этих мира возможны только в фантазии. В мире, где живем мы, всегда присутствует комбинация тенденций в направлении к наиболее вероятному и наиболее стабильному. Во многих случаях эта комбинация даже может быть описана в математической форме, и на основании результирующих уравнений можно делать предсказания. Если, например, мы смешиваем в растворе две неорганические соли AX и BY, мы можем предсказать пропорции, в которых каждое их этих веществ распадется на компонентные ионы A и X, B и Y. Мы можем предсказать столкновения этих ионов и вероятность образования новых веществ AY и BX при помощи так называемой "двойной декомпозиции". Если все четыре вещества AX, BY, AY и BX растворимы, они будут сосуществовать в растворе в динамическом равновесии. Если, однако, одно из образовавшихся веществ нерастворимо (представьте, что мы смешали нитрат серебра и хлорид кальция; тогда одно из новых веществ -- хлорид серебра -- практически нерастворимо), тогда нерастворимое вещество будет удаляться из системы посредством выпадения в осадок и оставаться стабильным. Динамического равновесия не возникнет и вероятности столкновений между остающимися молекулами выразятся в направленном изменении в сторону конечного состояния, характеризующегося тем, что хлорид серебра окажется на дне пробирки, а нитрат кальция в растворе.
Есть много других случаев, в которых концептуальная структура, используемая для предсказания событий, соединяет в одной формулировке как идею вероятности, так и идею стабильности. Знакомым примером такой комбинации является "период полураспада" атома радиоактивного вещества.
Пока я говорю лишь то, что есть две системы координат, в которых мы можем рассматривать события. Одна из этих систем координат принимает во внимание только последовательностный аспект времени, другая учитывает также и аспект продолжительности времени. Утверждение, вытекающее только из теории вероятности, может сказать о направлении изменений, например, в сторону возрастания энтропии, однако утверждение, принимающее во внимание стабильность и продолжительность, часто будет противоречить утверждению, игнорирующему этот аспект. Классический пример такого противоречия, зачаровывавший разум человека на протяжении многих тысяч лет, обнаруживается в сфере эволюции. С точки зрения Второго начала термодинамики нам следует ожидать, что частицы материи будут становиться все более и более гомогенизированными, как сказал бы молочник. Если бы это было так, пастеризация была бы не нужна, поскольку не смогло бы развиться ничего столь сложного, как бактерии. Однако на всем протяжении биологической эволюции мы видим все новые усложнения и дифференциацию. Этот неожиданный "прогресс" последние сто лет объясняют при помощи теории "естественного отбора", теории, поставившей стабильность на место объяснительного принципа. Она утверждает, что эволюция скорее всего пойдет в направлении тех органических форм, которые имеют наибольшие шансы протянуть подольше.
Заметим мимоходом, что это мы являемся создателями описательного языка. Это мы определяем классы событий и говорим, что некоторые из этих классов надо называть "дифференциация", а другие -- "гомогенизация". Когда мы тасуем колоду карт, мы ожидаем, что в результате колода будет перемешана (рандомизирована), и будем удивлены, если после тасовки она окажется рассортированной по мастям. Однако именно мы выдумали ограниченную категорию расстановок карт, которую мы назвали "рассортированной по мастям". В действительности, ни один член этой категории не является более невероятным, чем любой член гораздо большей категории, которую мы назвали "перемешанной". Дело лишь в том, что категории различаются по размеру, и мы произвольно выбрали категорию, называемую "рассортированной", которая оказалась значительно меньше других.
Аналогично дело обстоит и со стабильностью. "Стабильно" наше утверждение, касающееся системы. Если оно продолжает оставаться истинным, мы говорим, что система "стабильна". И обычно, делая такое заявление, необходимо уточнить, какое именно описательное утверждение имеется в виду.
Кому-то из вас все это может показаться не относящимся к делу, а кому-то элементарным. Я же пытаюсь изложить ту мысль, что наука -- это язык, и поскольку она есть язык, она неизбежно обращается с миром так, словно этот мир состоит из гештальтов (что, разумеется, может быть верным, однако доподлинно знать об этом мы не можем). Кроме того, при описании событий мы накладываем на них два вида систем координат. Одна из систем координат, вероятностная, игнорирует аспект продолжительности времени, другая же учитывает этот аспект вопроса.
Теперь я предлагаю рассмотреть некоторый организм, противопоставленный в чем-то вроде игры большему окружению, которое состоит из всех прочих организмов и физических условий существования и называется Природой. Для моих целей неважно, думаете вы об отдельном организме в привычном смысле, о виде или целой экосистеме, подобной сосновому лесу или человеческому сообществу. Посредством стохастического процесса эта сущность выберет определенные линии поведенческих, физиологических или анатомических изменений, адаптирующих ее к существующему положению вещей.
Однако наш организм сталкивается с весьма сложными проблемами стратегии.
Порядок вещей имеет зависящие от времени характеристики, которые могут претерпевать разнообразные изменения. Хотя мы можем предположить, что любой существующий организм уже переживал изменения порядка вещей в недавнем прошлом, по самой природе ситуации он не может предсказать другие возможные изменения. Можно ожидать, что растения, чей ареал обитания -- каменные осыпи горных склонов, будут иметь корневую систему, способную пережить частые смещения почвы, в которой они живут. Разумеется, без подобной адаптации они не могли бы там находиться. Однако ситуация может измениться. Какие-то организмы-пришельцы могут скрепить осыпь, либо какие-то изменения влажности могут изменить ее характеристики. (Фактической переменной, заставившей растение развить и чрезвычайно удлинить свою корневую систему, могла быть засушливость ареала. С увеличением влажности растение может утратить эту характеристику, оказавшуюся адаптивной и для смещающейся среды.)
Более того, есть множество изменений характеристик окружающей среды, которые привносятся самим организмом или совокупной популяцией членов его вида. Хищник может практически истребить своих жертв. Возможны также интерактивные изменения: например, если жертва вырабатывает новые методы спасения, хищник должен выработать новые методы нападения. Система, включающая жертву и хищника, может претерпевать прогрессирующие изменения. Каждый шаг этого изменения может быть адаптивным с точки зрения индивидуального представителя вида, но общим изменением в большей системе может стать увеличение взаимной зависимости, которого не может избежать никто. Я говорю о том, что фактор взаимозависимости (contingency) может управлять стратегией выживания вида или экологического сообщества лишь точечно, однако эта стратегия постоянно проходит проверку с точки зрения больших интервалов времени, больших гештальтов и непредсказуемых изменений, которые предвидеть невозможно.
До сего момента я придерживался ортодоксального дарвинизма. Нужно, однако, кое-что добавить. Из вышесказанного очевидно, что победа достается не только сильному или хорошо адаптированному, но также и гибкому. Если нам надо вычислить вероятность выживания данного организма, в настоящий момент преуспевающего в данном окружении, мы должны включить в наши вычисления некоторый фактор, представляющий способность организма выживать при переменах и возможных неблагоприятных условиях. Однако мы не знаем, к каким переменам или трудностям организм должен быть подготовлен.
Творческие, динамичные свойства живых существ связаны именно с капризной природой их окружающей среды. Слово каприз я использую обдуманно.
Создается впечатление, что чем дольше адаптивная характеристика продолжает иметь положительное значение для выживания, тем глубже эта характеристика укореняется в организации существа. Я говорю не о грубом наследовании благоприобретенных характеристик, а о более глубокой аналогии между эволюционным процессом и индивидуальным обучением. Возможно, я смогу прояснить вопрос, если укажу на экономический смысл феномена привычки. Если повторяющийся опыт встреч с контекстом определенного вида показывает, что определенный вид реакции систематически успешен, эта реакция становится привычной. Это позволяет экономить ментальный процесс, поскольку привычная реакция может быть выдана мгновенно без затрат усилий на тот внутренний или внешний процесс проб и ошибок, который был бы необходим, если бы ситуация рассматривалась как незнакомая. Феномен привычки -- это экономичный кратчайший путь к адаптации. Он освобождает для решения других проблем наиболее гибкие части разума, являющиеся, если хотите, органами адаптивного поведения.
Подобным же образом, в эволюционном процессе ясно прослеживается прогрессирующая ассимиляция адаптаций. Экспериментально показано (Waddington, 1953, 1954), что если окружающая среда одновременно и вызывает развитие данной характеристики, и производит отбор индивидуумов, наиболее отчетливо демонстрирующих эту характеристику, возникает тенденция к появлению этой характеристики в генотипе. Можно сказать, что окружающая среда производит отбор потенциальной способности к продуцированию этой характеристики при минимальном внесении беспорядка в адаптивную функцию. Аналогично тому, как экономически выгодно передать поведенческий паттерн привычке, экономически выгодно передать приобретенную анатомическую особенность глубоко расположенному набору эмбриологических инструкций, содержащихся в хромосомах.
После этого для описания скверных шуток, которые Природа проделывает над хорошо адаптированным организмом, как раз подходит слово капризы. На протяжении многих поколений Природа давала этому организму возможность действовать на основе предположения, что на какую-то ее характеристику можно положиться. Она вела организм по дорожке, пока он не ассимилировал факторы, обеспечивающие адаптацию, в свою глубинную структуру. А потом раз! -- и характеристики окружающей среды изменяются. В известном смысле, это ужасно нечестно. Природа провоцирует организм положиться на нее, а затем меняет тактику и говорит: "Вот видишь, ты мне доверился. А теперь посмотри на себя. Ты попал в беду". Однако в другом смысле или с точки зрения более широкой перспективы эта нечестность вновь и вновь создает условия для эволюционного творчества.
Этот разговор о проблеме эволюции и об отношениях между организмом и окружающей средой должен послужить введением к обсуждению вопросов методологии исследований в области шизофрении.
Наши исследования в Пало-Альто основывались на гипотезе, что шизофрения имеет формальную этиологию, очень похожую на тот вид даблбайнда, который я изобразил выше: такой, какой налагается на организм совокупной окружающей средой на протяжении долгих эонов эволюционного процесса. Мы преимущественно думали о даблбайнде как о деструктивном опыте, как о травме. Однако если изображенная мной аналогия является здравой, становится ясно, что хотя опыт даблбайнда всегда отчасти неприятен, возможно и то, что этот тип опыта является неотъемлемой частью характерологического роста в широком смысле слова. Без такого опыта индивидуум был бы в известном смысле статичен, хотя излишек такового может довести его до шизофрении. Дело выглядит так, словно дифференциация и творчество -- что бы ни значили эти слова -- возникают тогда, когда окружающая среда и не слишком последовательна, и не слишком капризна.
Теперь, если изображенная мной картина хотя бы отчасти верна, теория игр в существующем виде применима к каким-либо организмам только в те весьма краткие моменты, когда условия статичны и эволюция не движется. Именно потому, что все организмы, включая человека, находятся в процессе эволюции, и потому, что этот процесс никогда на завершается, организмы просто не могут быть такими простыми или прямолинейными, как игроки в игре фон Неймана. У организмов никогда не бывает средств, чтобы в рамках правил решить все проблемы, и обучение никогда не даст им этих полных средств. Они не живут в мире, где правила игры постоянны, и самое главное -- они отнюдь не мотивируются простой "выгодой" любого вида.
Последний пункт следует рассмотреть внимательнее. Если два организма, А и В, вовлечены в игру, которой ни один не может избежать, на начальном этапе стратегия каждого будет определяться его "выгодой". Если оба мотивируются одним видом выгоды, ситуация может быть простой и статичной. Если, однако, мотивировки А и В различаются, должно возникнуть неустойчивое положение, поскольку стратегии, которым следует А, с необходимостью служат учебными контекстами для В, и наоборот, стратегии В служат учебными контекстами для А. Следовательно, возникнет тенденция к возникновению "общих ценностей". Очевидно, процесс может идти либо к усредненному единообразию, либо к конечному положению, в котором над взаимодействиями будут доминировать либо ценности А, либо ценности В. Хорошо известно, что с философией другого индивидуума трудно бороться без принятия этой философии в качестве детерминанты собственной стратегии. Как в той пословице, нам советуют остановить огонь огнем. Любой, кто когда-либо участвовал в психотерапии, этой борьбе личных философий и "ценностей", знает, как трудно для любого из двух индивидуумов поддерживать "игру" без принятия ценностных предпосылок другого.
Мне кажется, нам очень далеко до математики, применимой к этим феноменам. Однако эти феномены следует систематически учитывать при наших размышлениях об эволюционирующих организмах, о психодинамике семейных систем и этиологии таких состояний, как шизофрения. Если противник данного организма выбирает стратегии, не определяемые какой-либо простой выгодой, и непоследовательные в том смысле, что фрейм, в границах которого организм должен выбирать стратегию, постоянно изменяется, нам следует ожидать, что организм также приобретет некоторые непоследовательные характеристики своего противника. Поэтому следует ожидать, что по системным причинам организмы будут управляться системой выгод, гораздо более сложной, чем любые допущения стандартной теории игр. В частности, нам следует ожидать, что система выгод реальных организмов будет лабильной (неустойчивой) или будет иметь частично неустойчивые границы, зависящие от контекста.
Если теперь обратиться к данным по анатомии, физиологии и поведению организмов, именно это мы и обнаружим. Данные снова и снова подтверждают наши предсказания, сделанные a priori. Снова и снова мы обнаруживаем организмы, стратегия которых полностью меняется от одного периода времени к другому. В одной фазе главной заботой будет пища, в другой фазе животное может вообще перестать есть, например в период ухаживания или спаривания. С началом беременности стратегия может снова измениться в связи с приданием максимальной ценности новому поколению. И так далее. Сдвиги такого рода есть даже у простейших (protozoa): периоды роста и деления, периоды сексуальной активности, периоды инкапсуляции и т.д.
Мы очень мало знаем о том, что определяет последовательность этих периодов, их продолжительность, либо ускоряет переход от одного периода к другому. Эти явления трудны для исследования, кроме тех случаев, когда эти изменения связаны с какой-либо простой переменной характеристикой окружающей среды. Однако очевидно, что этим дело не исчерпывается. Есть много случаев, когда изменения являются функцией внутренних физиологических ритмов.
С другой стороны, если посмотреть на эволюционные последовательности в более широкой перспективе, можно видеть, что в той же мере, в какой эволюция прогрессирует от простого к более сложному, также имеется и прогрессирующее увеличение того особого вида гибкости, о которой я говорю. Поразительное явление телэнцефализации [4], которым характеризовалась эволюция мозга начиная от таких организмов как ланцетник (amphioxus) и до человека, на каждом шаге заключалась в добавлении новых контуров поверх существовавших. То, что мы сегодня знаем о сервомеханизмах [5] и системах управления, показывает, что добавление новых контуров поверх старых всегда является наращиванием средств мета-управления (если имеет адаптивный смысл). Новые контуры находятся в мета-отношениях со старыми. Информация, входящая в новый контур, есть информация о том, что происходит в старом контуре; на выходе же новых контуров появляются либо видоизмененные события, имевшие место в старых контурах, либо видоизмененные выходные значения переменных старых контуров.
Тот же паттерн возрастания сложности легко обнаружить в эволюционной панораме от одноклеточного организма, колонии клеток, многоклеточного организма с дифференцированными органами и до эволюции чрезвычайно сложных и дифференцированных сообществ многоклеточных индивидуумов. Высочайшие достижения такой эволюции -- сложные сообщества -- требуют от своих составных частей гибкости именно того вида, который обсуждался выше, а именно способности находить компромисс между пониманием выгоды, опирающимся на меньший гештальт, т.е. индивидуума, и системой выгоды, производной от большей сущности, сообщества. »» читать дальше »»
СНОСКИ
*. Bateson G., The New Conceptual Frames for Behavioral Research // Proceedings of the Sixth Annual Meeting of Psychiatric Institute, Princeton, NJ, 1958.
1. В оригинале:May God us keep
From Single vision and Newton's sleep!
W. Blake, from Letter to Thomas Butts
2. Отметим в этом ряду лауреата Нобелевской премии по экономике 1994 г., математика Джона Нэша (Nash), прототипа героя фильма "Игры разума" ("Beautifull Mind"). (примеч. перев.)
3. Транзитивность: бинарное отношение R называется транзитивным, если для трех элементов A, B и C выполнение отношений R(AB) и R(BC) влечёт выполнение отношения R(AC). В данном случает это означает, что если A предпочтительнее B, а B предпочтительнее C, то A предпочтительнее C. Примером нетранзитивного (циклического) доминирования является детская игра "Камень, ножницы, бумага". (примеч. перев.)
4. телэнцефализация --
5. Сервомеханизм (сервосистема, следящая система) -- технический термин для обозначения автоматического устройства управления некоторой переменной, которое приводится в действие т.н. "сигналом ошибки", т.е. различием между фактическим и желательным значением нужной переменной. (примеч. перев.)