ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРО ДЕСЯТЬ МИФОВ
Миф 9-й: об «антинародности»
Да-да-да, одними «интервентами» и держались, как же! В отношении колчаковского режима этот миф тем более натянут, что на Востоке, по сравнению с деникинским Югом, можно было отметить все же несколько более широкую социальную опору за счет наиболее зажиточной части крестьянства, которому на востоке страны не грозило возвращение помещиков. Влияние большевиков в этом промышленно отсталом регионе было слабым, и даже рабочие промышленного Урала, сохранявшие тесную связь с деревней, выступали против них (об ижевцах и воткинцах мы уже говорили). Открывая «особое совещание» представителей уральской промышленности в мае 1919 года в Екатеринбурге, Колчак в своем выступлении перед ними особо отметил необходимость улучшения быта и положения рабочих для эффективной работы на оборону.
Волна крестьянских восстаний захлестнула тыл Колчака уже в ходе отступления, в силу усталости крестьянской массы, ее инетрности и нежелания продолжать войну - почему, как отмечали все мемуаристы, хлебнувшие большевистского лиха волжане и уральцы были настроены куда более воинственно, нежели сибиряки. Сибиряки очнулись поздно, когда в 1920-1921 гг. советская власть схватила за горло железной рукой, и полыхнувшие по всей Сибири восстания 1920-1921 гг. были куда отчаяннее (*особенно Западно-Сибирское восстание), но было, увы, поздно - организованной силы во главе узже не было…
Особое внимание колчаковское правительство уделяло казачеству, которое, наряду с буржуазией и офицерством, составляло одну из главных и наиболее надежных социальных опор белых, помимо либеральной и патриотической интеллигенции, малочисленного дворянства, слабого духовенства и колеблющейся массы зажиточных крестьян. В специальной «Грамоте Российского правительства казачьим войскам» за подписью Колчака от 1 мая 1919 года гарантировалась нерушимость «всех правовых особенностей земельного быта казаков, образа их служения, уклада жизни, управления военного и гражданского, слагавшегося веками», и провозглашалось обязательство правительства издать в ближайшее время закон о сохранении на будущее сложившегося в ходе революции казачьего войскового самоуправления и о неприкосновенности казачьих земель. Походным атаманом казачьих войск (Оренбургского, Уральского, Забайкальского, Сибирского, Семиреченского, Амурского, Уссурийского и Енисейского) был назначен оренбургский атаман А.И. Дутов.
Колчак понимал важность налаживания контактов с широкими массами населения в послереволюционной обстановке. В своих частых поездках на фронт и в прифронтовую полосу он встречался не только с солдатами или с представителями городской интеллигенции, но и с делегациями рабочих (в Перми, Нижнем Тагиле) и крестьян, беседовал с ними. Особое внимание он уделял военным заводам, при посещении которых лично обходил цеха и знакомился с производством. Но беда в том, что, отводя основное внимание армии и делам на фронте, в своих социальных мероприятиях (как, впрочем, и в политических) он решал преимущественно частные вопросы, не затрагивая коренных (таких, как земельный), которые он откладывал до окончания войны.
Личность Верховного правителя была сильной и притягательной, но неровной, импульсивной. Это проявлялось и в походке, движениях и жестах: он был быстр, порывист, много курил, в гневе вспыльчив. Симпатизировавший ему британский генерал А. Нокс отмечал: «Он обладает двумя качествами, необычными для русского: вспыльчивостью, вселяющей благоговейный ужас в его подчиненных, и нежеланием говорить просто ради того, чтобы поболтать»[1]. При этом он, как все типичные холерики, был отходчив и незлопамятен.
Из воспоминаний Г.К. Гинса: «Умный, образованный человек, он блистал в задушевных беседах остроумием и разнообразными знаниями и мог, нисколько не стремясь к тому, очаровать своего собеседника»[2]. В свою очередь, премьер-министр П.В. Вологодский в своем дневнике отмечал, что Колчак «подкупает своим благородством и искренностью»[3]. Ему вторил один из лидеров кадетов, впоследствии - идеолог «сменовеховцев» профессор Н.В. Устрялов: «Трезвый, нервный ум, чуткий, усложненный. Благородство, величайшая простота, отсутствие всякой позы»[4]. Министр труда меньшевик Л.И. Шумиловский, впоследствии арестованный и расстрелянный большевиками, даже на суде имел мужество сказать: «Я считал его безукоризненно честным человеком. И ни одного факта, который бы разбил мою веру в него, за весь последующий период мне не удалось узнать»[5].
Сам Верховный правитель писал жене: «Моя сила в полном презрении к личным целям… У меня почти нет личной жизни, пока я не кончу или не получу возможности прервать своего служения Родине»[6]. И даже недоброжелатели Колчака безоговорочно признавали за ним кристальную личную честность и порядочность, верность долгу, патриотизм. «Он смотрит на свое положение как на посланный небом подвиг», - писал в своем дневнике его нелицеприятный критик барон А. Будберг. И далее: «Едва ли есть еще на Руси другой человек, который так бескорыстно, искренне, убежденно, проникновенно и рыцарски служит идее восстановления единой великой и неделимой России»[7].
Жил Колчак скромно. В Омском краеведческом музее воспроизведен интерьер рабочего кабинета адмирала: средних размеров комната с бледно-зелеными обоями, массивный старинный дубовый письменный стол с телефоном, шкаф у стены, стулья, и - все! Жил в одноэтажном особняке без особых излишеств. И это - человек, располагавший золотым запасом Империи! В этом плане любопытны его письма жившей в Париже жене (об ее эмиграции с сыном и местонахождении Колчак узнал из сообщения министра иностранных дел Франции в феврале 1919 года). Он перечислял им немалые суммы - 5 тысяч франков в месяц, но она требовала больших средств, чем он переводил ей. При этом свое требование мотивировала тем, что у нее теперь, как и у него, «особое положение», нужны «расходы на представительство». Колчак писал жене, что за рамки служебного оклада он выйти не может. А по поводу сплетен о нем и Тимиревой ответил достойно: «Если ты позволяешь себе слушать сплетни про меня, то я не позволяю тебе сообщать их мне» (то же письмо, см. выше).
Думаю, о мужестве адмирала перед лицом смерти говорить излишне - это подтверждали в своих воспоминаниях даже его палачи С. Чудновский и И. Бурсак. Этого пока вроде даже коммунисты не пытались «оспорить».
[1] П. Флеминг. Судьба адмирала Колчака. - С. 100.
[2] Гинс Г.К. Указ. соч. - С. 10.
[3] Вологодский П.В. Дневник премьер-министра. - Рязань, 2006. - С. 120.
[4] Устрялов Н.В. Национал-большевизм. - М., 2003. - С. 120.
[5] Процесс над колчаковскими министрами. - М., 2003. - С. 113.
[6] Военно-ист. вестник. - Париж. 1960. - № 16. - С. 18.
[7] Будберг А.В. Указ. соч. - С. 305.