Молох (рассказ)
Молох
Серов дотянулся до пульта и включил телевизор. Он ужинал, расположившись на диване. Телевизор работал лишь потому, что надо было занять время между работой и сном.
И так длилось и длилось. Десять? Пятнадцать лет?
Все эти годы сливались в один пестрый ковер с повторяющимся узором из неумолимо тикающих пробуждений, равнодушно-привычных заданий, дней рождения, ссор с женой (теперь - бывшей), азартных компьютерных баталий и алкоголя. Он осознавал, что лишь фотографии и редкие семейные видео напоминают о тех или иных событиях, местах и людях,
и, укрепляясь в этом наблюдении, он с каждым годом все больше ценил свои фотохроники.
Серов краешком понимал, что кусок жизни с тех пор, как кончилась игра с институтом, прошел почти незаметно. Раньше он гнал эти мысли, играя в новую «эрпэгу» или скачав последний триллер, удостоверившись в его художественно-коммерческой ценности на «Ай эм Диби», но в последнее время он отказался и от этого. С равнодушным сожалением он понимал, что смысла в этих медийных развлечениях было еще меньше, чем без них.
Серов старался не думать о своем «цикле» работа-телевизор-сон, он просто курил, притупляя тихие вопли памяти об утраченном времени и возможностях.
С улицы доносился смех и матерок какой-то компании, густо покрываемый шумом бесконечно спешащих машин.
Ритмично каркала, «отбивая поклоны», ворона. Неожиданно под окно сел голубь, ударив коготками в жестяной отлив, и начал дергать головкой, безмозгло лупясь в комнату красным глазом, а спустя пару секунд так же неожиданно и громко вспорхнул.
«Зомбоящик» раскрылся рекламой кваса: молодецкого вида селянин в льняной некрашеной рубахе с окладистой бородой и усталым, загорелым и чуть вспотевшим лицом входит в сени, где миловидная жена в нарочито вышитом красном сарафане со скромной улыбкой подает ему грубый глиняный кувшин - селянин жадно и с наслаждением пьет, судорожно ходит кадык.
Серов вдруг вспомнил один трогательно-абсурдный рекламный ролик, оставшийся в памяти еще с зари капитализма. Поскольку он был короток, его иногда прокручивали по несколько раз подряд - он однажды насчитал пять. Ролик был лаконичен: в полумраке довольный жизнью бородач во фраке и цилиндре поднимал кружку пива и располагающим баритоном взывал: «Утоли жажду», отпивал, после чего растворялся во мраке.
Потом шла реклама прокладок, пива, новой модели народного автомобиля, почему-то обставленной шариками и танцующими сверхподвижными девушками. Затем пришла очередь рекламы зубной пасты с неизменным источающим доверие «профессиональным стоматологом».
После нее, как оказалось, возобновился документальный фильм про недавнюю войну с Грузией.
Серов любил такое репортажное кино, несмотря на то, что по западным лекалам сюжеты, интервью и профессионально-пафосный нарратив в нем повторялись в разных вариациях по 3-4 раза. Западный стиль документалистики с подобными олигофреническими «рефренами» его не смущал, ведь фильм обещал щекотать нервы.
Серов устроился поудобнее и отпил кофе.
В кадре мальчик, запинаясь и пряча глаза, говорил о том, что наемники убили его маму и папу, а потом - брата и бабушку, голос его срывался в плач. Страшная живая боль ребенка сменялась отмеренно-печальным закадровым голосом и лихорадочно прыгающими кадрами уничтожения осетинского городка.
Затем был старик, который не плакал, он показывал бережно разложенные вещи и фотографии своей семьи - дочери и внуков, из которой выжил только он один. Очевидно, что профессиональные журналисты повели старика на кладбище, где он вновь припал к могилам близких. И здесь он уже плакал. И опять выверенно-скорбный, почти левитановский нарратив.
В душе Серова что-то двинулось, и он удивился на краю сознания своему неожиданному сострадательному чувству. Едва он успел понять и распробовать это давно забытое движение души, телевизор мигнул логотипом канала и вновь засверкал цветастыми красками прокладок, пива, жевательной резинки и стирального порошка.
И Серов решил не переключать. Он решил с каким-то инфернальным спокойствием до конца прочувствовать ту легкость и мощь, с которой чья-то неведомая безразличная воля вмиг лишила его настоящего переживания, частицы настоящей жизни.
Он досмотрел фильм, хотя в душе уже ничего не шевелилось. После этого он посмотрел новости, затем ток-шоу с известным режиссером, «на все сто» использовавшем в разговоре свою мимическую мускулатуру, привычно пощелкал каналы, пытаясь зацепиться хоть за что-то еще.
Поиск был безуспешен, и Серов нехотя поднялся и побрел в ванную. Он несколько раз механически поводил сухой щеткой по зубам, выплюнул, нащупал в халате сигареты, пошел на балкон и закурил.
Посмотрев на нетвердых ночных прохожих и подумав о завтрашнем отчете, он вернулся в комнату и с детским удовольствием, прямо в халате упал на кровать.
Ему снился оставшийся в живых плачущий мальчик. Ребенка окружили рекламные актеры с безупречными, почти искренними улыбками и по очереди предлагали свои товары. Постепенно мальчик оказался среди пестрых полок огромного супермаркета и побрел, плача, вперед - в бесконечный ярко освещенный коридор. Серов вдруг понял, что этот мальчик - он сам, и в удивлении проснулся.
Раздраженно помянув чью-то мать, Серов улегся на другой бок и безболезненно уснул, на этот раз - без сновидений.
Для менеджера Серова, как и для миллионов других, цикл жизни был неодолим.
Серов дотянулся до пульта и включил телевизор. Он ужинал, расположившись на диване. Телевизор работал лишь потому, что надо было занять время между работой и сном.
И так длилось и длилось. Десять? Пятнадцать лет?
Все эти годы сливались в один пестрый ковер с повторяющимся узором из неумолимо тикающих пробуждений, равнодушно-привычных заданий, дней рождения, ссор с женой (теперь - бывшей), азартных компьютерных баталий и алкоголя. Он осознавал, что лишь фотографии и редкие семейные видео напоминают о тех или иных событиях, местах и людях,
и, укрепляясь в этом наблюдении, он с каждым годом все больше ценил свои фотохроники.
Серов краешком понимал, что кусок жизни с тех пор, как кончилась игра с институтом, прошел почти незаметно. Раньше он гнал эти мысли, играя в новую «эрпэгу» или скачав последний триллер, удостоверившись в его художественно-коммерческой ценности на «Ай эм Диби», но в последнее время он отказался и от этого. С равнодушным сожалением он понимал, что смысла в этих медийных развлечениях было еще меньше, чем без них.
Серов старался не думать о своем «цикле» работа-телевизор-сон, он просто курил, притупляя тихие вопли памяти об утраченном времени и возможностях.
С улицы доносился смех и матерок какой-то компании, густо покрываемый шумом бесконечно спешащих машин.
Ритмично каркала, «отбивая поклоны», ворона. Неожиданно под окно сел голубь, ударив коготками в жестяной отлив, и начал дергать головкой, безмозгло лупясь в комнату красным глазом, а спустя пару секунд так же неожиданно и громко вспорхнул.
«Зомбоящик» раскрылся рекламой кваса: молодецкого вида селянин в льняной некрашеной рубахе с окладистой бородой и усталым, загорелым и чуть вспотевшим лицом входит в сени, где миловидная жена в нарочито вышитом красном сарафане со скромной улыбкой подает ему грубый глиняный кувшин - селянин жадно и с наслаждением пьет, судорожно ходит кадык.
Серов вдруг вспомнил один трогательно-абсурдный рекламный ролик, оставшийся в памяти еще с зари капитализма. Поскольку он был короток, его иногда прокручивали по несколько раз подряд - он однажды насчитал пять. Ролик был лаконичен: в полумраке довольный жизнью бородач во фраке и цилиндре поднимал кружку пива и располагающим баритоном взывал: «Утоли жажду», отпивал, после чего растворялся во мраке.
Потом шла реклама прокладок, пива, новой модели народного автомобиля, почему-то обставленной шариками и танцующими сверхподвижными девушками. Затем пришла очередь рекламы зубной пасты с неизменным источающим доверие «профессиональным стоматологом».
После нее, как оказалось, возобновился документальный фильм про недавнюю войну с Грузией.
Серов любил такое репортажное кино, несмотря на то, что по западным лекалам сюжеты, интервью и профессионально-пафосный нарратив в нем повторялись в разных вариациях по 3-4 раза. Западный стиль документалистики с подобными олигофреническими «рефренами» его не смущал, ведь фильм обещал щекотать нервы.
Серов устроился поудобнее и отпил кофе.
В кадре мальчик, запинаясь и пряча глаза, говорил о том, что наемники убили его маму и папу, а потом - брата и бабушку, голос его срывался в плач. Страшная живая боль ребенка сменялась отмеренно-печальным закадровым голосом и лихорадочно прыгающими кадрами уничтожения осетинского городка.
Затем был старик, который не плакал, он показывал бережно разложенные вещи и фотографии своей семьи - дочери и внуков, из которой выжил только он один. Очевидно, что профессиональные журналисты повели старика на кладбище, где он вновь припал к могилам близких. И здесь он уже плакал. И опять выверенно-скорбный, почти левитановский нарратив.
В душе Серова что-то двинулось, и он удивился на краю сознания своему неожиданному сострадательному чувству. Едва он успел понять и распробовать это давно забытое движение души, телевизор мигнул логотипом канала и вновь засверкал цветастыми красками прокладок, пива, жевательной резинки и стирального порошка.
И Серов решил не переключать. Он решил с каким-то инфернальным спокойствием до конца прочувствовать ту легкость и мощь, с которой чья-то неведомая безразличная воля вмиг лишила его настоящего переживания, частицы настоящей жизни.
Он досмотрел фильм, хотя в душе уже ничего не шевелилось. После этого он посмотрел новости, затем ток-шоу с известным режиссером, «на все сто» использовавшем в разговоре свою мимическую мускулатуру, привычно пощелкал каналы, пытаясь зацепиться хоть за что-то еще.
Поиск был безуспешен, и Серов нехотя поднялся и побрел в ванную. Он несколько раз механически поводил сухой щеткой по зубам, выплюнул, нащупал в халате сигареты, пошел на балкон и закурил.
Посмотрев на нетвердых ночных прохожих и подумав о завтрашнем отчете, он вернулся в комнату и с детским удовольствием, прямо в халате упал на кровать.
Ему снился оставшийся в живых плачущий мальчик. Ребенка окружили рекламные актеры с безупречными, почти искренними улыбками и по очереди предлагали свои товары. Постепенно мальчик оказался среди пестрых полок огромного супермаркета и побрел, плача, вперед - в бесконечный ярко освещенный коридор. Серов вдруг понял, что этот мальчик - он сам, и в удивлении проснулся.
Раздраженно помянув чью-то мать, Серов улегся на другой бок и безболезненно уснул, на этот раз - без сновидений.
Для менеджера Серова, как и для миллионов других, цикл жизни был неодолим.