хоронить надо красиво: "Закрытая комната" Т.Загдай в "Et Ceterа", реж. Скворцов
"Усопший, не сбивайте сценарий вашей кремации!" Однако, до чего же востребованной оказалась пьеса Татьяны Загдай "Человек в закрытой комнате" - даже не считая эскизного фрагмента, которым ее презентовали в рамках проекта "Действующие лица" (в бывшей "Школе современной пьесы" у Иосифа Райхельгауза еще...), посмотрел уже третью постановку. Из виденных спектаклей версия Скворцова - с одной стороны, наиболее масштабная, рассчитанная на большую сцену, а с другой, и максимально камерная во всех отношениях, начиная с количества занятых исполнителей, заканчивая собственно "комнатными" рамками игрового пространства. Заглавный символический образ пьесы здесь воспринят буквально и действие как бы не выходит за стены квартиры - хотя сюжетно постоянно размыкается не только в пространстве, но и во времени при помощи бесконечно трансформирующейся конфигурации серых плит "железобетонного" забора, выполняющих функцию дополнительных "кулис" и обозначающих по мере необходимости (художник Алексей Трегубов) то проселочную дорогу, то морг, то автозаправку, то зал крематория... По сюжету героиня спустя долгие годы и после многих пережитых травм возвращается в родное захолустье хоронить скоропостижно умершего отца, которого вроде бы не любила и который не слишком, мягко говоря, баловал ее девочкой, особенно после смерти матери, вместе с великовозрастным отпрыском соседки, уже разведенным и отбывающим условный срок за воровство Костиком, она должна отвезти тело родителя в райцентр на судмедэкспертизу, но внезапно мертвец заводит с ней разговор... Ситуация - диалог с покойником - в пьесе изначально задается фантасмагорическая, но у автора фантастическая линия разворачивается в реальной обстановке с вполне бытовыми, включая криминальные, сопутствующими подробностями; Скворцов же, вслед за "Аномальной Лизой" и "Головой" в театре "Человек", здесь и реальный, зачастую натуралистический антураж пьесы целиком переводит в сценическую, подчеркнуто театральную условность; это театрализованное "роуд-муви" не по заснеженным проселкам глубинки, а по закоулкам собственной психики и памяти героиня Натальи Благих предпринимает "не выходя из комнаты", но заново переживая все ранее совершенные ошибки, переоценивая отношения и с отцом, и с Костиком, и с бывшим работодателем (правда, связанная с жизнью героини в столичном городе сюжетная линия - ее кульминацией становится вынужденный аборт... - в силу обратной хронологии изложения событий, где последствия предшествуют причинам, распадается на пунктир и ее логика может ускользнуть от внимания); предметным миром ее "метафизического путешествия" в таком контексте служат детские игрушки, плюшевый мишка (подменяющий и сбитую на дороге собаку, и пса, которого в свое время завел отец...), самоходный автомобильчик; а многочисленные эпизодические персонажи оборачиваются каким-то сказочными, "мультяшными" спутниками, парочкой забавных не то птиц, не то "ангелов" (и тут весьма бесхитростная, по большому счету, пьеса Загдай оказывается в одном ряду и с поэмой Венедикта Ерофеева, и с модными ныне сочинениями Романа Михайлова, в том числе инсценировкой Андрея Могучего "Сказка о последнем ангеле"... ну или близко к тому), выступающих по мере надобности и за экспертов, и за сотрудников похоронного бюро, и за соседку, и за женщину-полицейского... Помимо этих двух многоликих - а в основной своей ипостаси сугубо фантастических и воображаемых, с накладными клювами и меховыми шубейками, эксцентрической жестикуляцией и движениями (режиссер по пластике Константин Мишин) - фигур, героев остается трое: сама Жанна, как она теперь себя называет, отказавшись от имени Анна, чтоб полностью оборвать нити, ведущие к детству, к отцу, к "малой родине"; мертвый - хотя ведет он себя на сцене живее всех живых - папаша (против ожидания - и с оглядкой на альтернативные воплощения в других постановках.. - достаточно импозантный персонаж с гитарой, его играет Грант Каграманян); и Костик (Иван Косичкин), пожалуй, наиболее понятный и во всей этой замороченной фантасмагории реальный "пацан". Заданный изначально жанр, впрочем, к финалу заметно смещается в плоскость мелодраматическую и чуть ли не "святочную", что лично мне, положа руку на сердце, чуждо - благодушие, на мой вкус, чрезмерное; пафос всепрощения, всеприятия (по сравнению с пьесой режиссером еще более усиленный), осознание необходимости "света в конце тоннеля" я разделяю с трудом; но эффектному использованию ради пущей "чувствительности" как мелкой игровой атрибутики (вроде мишки, шарика, автомобильчика и т.п.), так и мощных выразительных средств (вплоть до все пространство спектакля накрывающего звездного неба...) должное отдаю.