(no subject)
Первые страницы псевдо-книги (1)
сценарий написан, желтый стерильный халат стоит в шкафу и просит моль. король проснулся и смотрит в сторону, там где его собака зарывает светло-синий. борьба между сном и горном происходила там, снаружи, а здесь в мертвенной громкости стильного интерьера ничего не могло успомниться в том, что оно реально. трудности не возникают там, где нет короля. трапеция встала и мерно двинулась к тут же возникшему сочинению Глинки. горшок, десять центов и платье с рассыпанным горохом. злость, злость, злость. медленно всходило солнце, мир заливали звуки нарастающей флейты, дым струился, стремясь побыстрее оказаться в геометрическом пространстве, урбанизация как обычно продолжала свое дело, робко, ненавязчиво присоединяя к рыбкам плавники, к половинкам четвертинки, к кротам землю, твердую, черную, тихую, органную.
что-ж, мир нам не прост, красный покрывает специально отведенную для него рубашку, статья которой свисает с чердака, на котором притаилась тайна. трынь. послышалось легкое ворчание соседа, бубны, барабаны, дробь. трынь. стена распахнулась и явился он, залитый серым полупрозрачным светом и мерным раскачиванием круглого подбородка. король встал и двинулся туда, где лежала его собака. коврик простонал, скукожился и отполз вверх, подальше от досок. тренировки, тренировки, тренировки. длительность пеиода не превышала десяти метров и бежалось ему легко, как по льду ранней весной. вжик-вжик, стремятся лыжи в стороны, бросают тень на своих создателей. елки легко обволакивают новые приборы, позволяя им гудеть как вздумается, или кататься по кругу, или сверлить потолок. варежки были связаны бабушкой в честь восьмилетия капитуляции сознания, так и было на них выгравировано заботливой, но слегка неуверенной рукой. носки тоже росли рядом, в этом саду все было продумано очень точно и легко, так чтобы шагать хотелось и даже стремилось.
фантики нового мира потерялись в карманах. вечность улыбнулась и спрятала круг туда, где мало кто сможет его увидеть. только мы с вами. рыбки, солдатики, зонтики, трон. фанфарами раскатывася по гулкому рельсу монотонный хруст снега. окрасилось. кто поджег так никогда и не узнали, газеты принесли, прочитали и сунули под лавку, туда, где обычно леденели валенки и прочая мелкая утварь. филлипинцы же не знают солнца и воды. на фоне треугольнели и возвышались тупокрылые вольты. десять или двеннадцать. в них не было ничего особенного, но почему-то хотелось на них смотреть и даже, может быть, потрогать, если вдруг случится оказия.
в три четверти он родился новым, как-будто это не солнце, а луна, была его кровью. фланелевый шарф, треуголка и наколенники дополняли образ прощелыги и своего парня. никто бы не мог придраться и уж тем более сказать что-то животрепещущее или хотя бы актуальное. бросок кобры застыл в трех секундах от дороги. голодало. рыбкой свернулся ключ в его кармане. солнце опестрило его рубашку, а шатны закатились куда-то уже давно. рассвет, и снова пристань, лодка, самолет. мерный гул удаляющегося океана, простор, солнце, водоросли, запах имбиря и горячий шоколад в руках и на ее губах. он слизнул и погрузился в теплый мягкий ее живот, руки освободились и расправились, произнося сотни раз: образ, образ, образ, образ... вереницей потянулись столы, стулья, скатерти - веселые и непринужденные как сам разговор, за теченьем которого прошел вечер, красное вино, форель и немного душистого молотого солнца в ее глазах. мелькнули и изчезли желтые треугольнички. это был знак, но мало кто мог бы сказать какой. да никто их и не заметил, ведь на дворе уже была трава, деревья распустились и собаки пропели полночь. в ее руках по прежнему лежало. и он пока не собирался уходить. ему было хорошо и немного холодно. март, половина круга и неспешный тихий перебор гитары под гомон пролетающего завтра самолета.
на баррикадах было тихо. никто не входил и не выходил. храпа тоже не было. вяло ржавел звук догорающей флейты. в нем сплелось все, что было у них сегодня и завтра. пульсация жизни, шквал дробной брани, щелканье морковки и жизнь хомячка за стенкой. флисовый арбалет лежал тут же и озарял свечу неспешным сиянием. такое обычно бывает в лапландии где-то ближе к вечному полудню. "проку-то" - подумал он и вынул лом. на сцене не было ни ружья ни прочего хоть сколько нибудь пригодного съестоного. приходилось приносить из дома и что найдешь на улице. это утомляло и отвлекало от работы, но лекалам не прикажешь. как есть так и будет. и позавчера, и рано утром, и там, высоко, где только птицы и поют. флибустьеры проходили мило и не обращали никакого внимания на то что происходило за желтым квадратом. разряд. поплыло облако пыли. удар. стандартный пакет содержит три листочка и кисточку. в этом конечно-же нет ничего нового, но от этого не становится скучнее. вечер коротал себя фиолетовыми всполохами нежной скрипки. румянец на ее щеках сиял, глаза излучали. тепло ее тела давало ему понять: тебе здесь рады, но не слишком принимай это всерьез, наступит день. волей-неволей приходилось щуриться и пробираться задворками бетонного забора. лошадь не помогала, ее пасло и наездник совсем устал, закрыл глаза и погрузился в симфонию.
потеплело и вылезли деревья, они грелись, мурлыкали и терлись о черную землю. семена, зерна и веточки, набухали, ширились и излучали инфракрасно. пленительно, что сказать. умиротворенно и станцованно. вот бы так хотя бы еще несколько минут. постоять в тени и прислушаться к алеющему парусу. вступил фагот и он напрочь забыл свой калейдоскоп и десять центов, что оставил на тумбочке. только она и ее гибкие руки снились теперь ему. виолончель вытянула рыбку из заледеневших ладоней. вдох. расширились глаза, зрачки смотрят в душу и тут же подергиваются пеленой мысли. ворота открылись навстречу приближавшейся колеснице. он грациозно спрыгнул и проплыл к выстроенному неподалеку причалу. она подала ему руку и он помог ей погрузиться по плечи в теплый кисель своего сознания. теперь им не были страшны ни звезды, ни луна, ни каменистый берег. все исчезло в мягком клубничном вкусе гитары.
треть каждого его выступления составляли подпрыгивания. весело, но немного наигранно, хотя зрителям было все равно,они улыбались и судачили в углу, за роялем. произведение тем временем встало и развернулось, распустило ветки и корни, расширилось и коснулось своими легкими пальцами его затылка. вдох. пауза. рука. фальшь исчезла. куст слегка качнулся и расцвел. алыми, белыми, розовыми и даже шафрановыми лентами. они легонько позвякивали так, что казалось мир погрузился в весну. зрители невольно оглянулись. фотография продолжала висеть на своем месте как ни в чем не бывало. лишь хитрая его улыбка напоминала о том, что произошло что-то другое.