(no subject)
кусочки псевдо-историй
Шел дождь. Солнце лилось прямо в предусмотрительно подставленные стальные ведра. Ученики быстро накрывали их крышками и уносили в дом. Когда все имевшиеся в доме вера были до краев наполнены и аккуратно составлены в полуподвале, архитектор объявил обед. Ели неторопливо и вдумчиво - так, как всегда едят во время долго дождя. До среды дел теперь не предвиделось. По утрам можно было выходить подстригать тюльпаны или толочь воздух в деревянных кадках, чтобы забродив он к осени дал пусть не слишком изысканное, но добротное, домашнее топливо для вечерних рассказов. Ребята любили собраться вот так вечерком при свете камина и попарить в пространстве совместного воображения. Реки струились, земля теплела, воздух нагревался и густел. Его разрезали на части и подавали неостывшим к свежезаваренному чаю из новостей.
Броневик вынырнул из ближайших зарослей и устремился к нему, выхватывая на бегу разную мелочь из карманов и бросая ее прямо на землю или на заботливо разложенную подстилку. Огнеед усмехнулся. За свои двадцать с небольшим он повидал и не такое. Он бережно расстегнул рубашку, снял часы и положил их в карман лежавших неподалеку синих джинсов. Кепку он решил не снимать, она не помешает. Разбег, привычный мощный толчок в спину и лучезарное сияние солнца в правом глазу. Полет удался: в руках он сжимал заветный диск, рот его расплылся в довольной улыбке. Да, навык он не потерял. Броневик теперь шел медленнее, почти крался, видимо запас товаров подходил к концу. Огнеед посмотрел на него искоса и ласково пнул в колесо. «Ничего, ничего» - ласково пробормотал он, - «сейчас мы тебя покормим и будешь ползать как новенький». Он достал губную гармошку и заиграл.
Кудрявая трель протиснулась в дверь. Та была не заперта, а лишь слегка прикрыта. Трель прислушалась. В доме было тихо и как-то синевато. Она топнула ногой, почесала за правым ухом, сделала круг и окончательно вошла. Теперь это был Дом. Настоящий, крепкий, слегка сутулый, скуластый и загорелый. В нем дышалось. Трель подмела пол и вытерла пыль со стен, добавила немного зеленого и красного тут и там, пару аккордов и звучный наполненный, богатый тон. Расширила окна и переместила входную дверь и пару комнат. Дом крепчал и терпел, он знал. Трель лизнула его в щеку и поцеловала в губы. «Теперь ты готов» - шепнула она,- «пожалуйста, вымой посуду».
Полет продолжался нормально. Вот уже больше полувека никто никого не слышал, да в этом и не было необходимости. Язык упразднили почти сразу после старта. Варился суп, в нем плавали кусочки спаржи и столетнего дуба. Плоскостопие больше не считалось болезнью, и даже придавало некоторой пикантности его обладателям. Широкие носы и английские котелки снова входили в моду. Молодой, едва оперившийся лейтенант, вошел помахивая хвостом в залу и ловко вспрыгнул на потолок. Пошарив вокруг себя руками он извлек из-под лавки мундштук и кошку. «Полинезийская. Вот это удача!» - подумал он и спрятал кошку в бумажник. Мундштук он заткнул себе за ухо и почесал большим пальцем гортань. Эта привычка осталась у него еще с детского сада, хотя и несколько трансформировалась. С противоположного конца в зал вползла официантка и стала медленно кружить вокруг центральной колонны, разбрасывая шкурки от бананов. Одна из них упала рядом с ним и он тут же схватил ее и сунул в бумажник рядом с кошкой. Кошка поморщилась, но ничего не сказала.
Великолепный, триумфальный, орбитальный и просто умопомрачительный василиск смотрел в окно, под которым собралась уже изрядная толпа. Гуси, курицы, цуккини, лебеди, трусы, ползуны и еще какие-то приспешники колыхались и квакали. Они его не волновали, он привык. Его внимание отвлекало другое - пульсация. Что-то едва заметно пульсировало на самой окраине его сознания и он вот уже бытый час тщетно пытался представить что. Набегающие волны были разной частоты: некоторые непотребно грязные, другие - напротив, чуть не блестели от гордости и трех бутылок первосортного лака. Он подумал о колонизации, но вряд ли она могла оказаться действенным средством - уж слишком банально, у всяких вредных тварей уже давно выработался иммунитет к ней. Вокализация? - Сомнительно, она еще не прошла всех клинических испытаний и ее рекомендовали лишь в крайних случаях. Может быть песок? Просеять его медленно сквозь время, пустить слегка на самотек, и если грамотно подставить в нужный момент ножку и как следует его напугать может получиться весьма недурно. Он вооружился легой лопаточкой и телегой и отправился на сеновал.
Полисимфоническое звучание рассыпалось в любезностях и всячески заискивало. Оно знало наперед куда именно стоит уколоть ее самолюбие, чтобы добиться своего: печень, рука, ладонь, левый мизинец ноги и кончик хвоста. Несколько простых укусов и добыча падала без ног и почти без чувств. После этого можно было рассказывать ей любые сказки и даже иногда читать стихи, если сесть на достаточно безопасном расстоянии. На этот раз жертва оказалась из строптивых и живучих, таких лучше бросить еще в самом начале, не доводя дело даже до увертюры, но уж больно было голодно и хотелось погалдеть. Жертва сделала еще один противотанковый зигзаг, плюнула, сделала ложный выпад и, неожиданно споткнувшись, пробормотала молитву. Ветер был не в ее пользу, ночь убывала, колос наливался все сильнее и сильнее, заполнив уже половину неба своим сиянием. Рассвет дважды посмотрел в ее сторону (второй раз с явным то ли сочувствием то ли неодобрением) и отвернулся, это было не его полушарие. Жертва вскинула передние лапы, блеснув идеальным алым маникюром и исчезла.
Ворох цилиндров и разнообразных копий монументальных дельфинариев смотрел на кого-то в упор. В ухе стрельнуло и покосилось, голова склонилась чуть набок и почти не шевелилась. Месяц медленно выползал в поле, стелясь вдоль травы и стараясь не загородить собой деревья. Те прятались за траву и муравьев. Муравьи, как всегда, исправно делали свое дело: плели, пели и радостно матерились. Круг постепенно становился все более четким и чуть зеленел под натиском неумолимых. Неумолимые больше не прибывали, но как-будто присутствовали все в большей и большей степени, заполняя собой весь эфир, слушая его же одновременно. Нет, какофонией это не назовешь, скорее полисимфонией или раздражающей трелью, если хотите. Залаяла собака и сразу стало понятно, что пора по домам.
Во французском изложении этот миф представляет собой посредственное и немного натянутое изложение повести о трех недалеких братьях близнецах. Расстояние между ними едва ли превашало триста метров - так, что каждый мог легко видеть другого, если, конечно, не выдавался туманный день. В таком случае имприходилось пользоваться импровизированными рациями или царевнолягушками, которые в то время как раз появились на прилавках. Они никогда ничего не ворошили, лишь изредка ворковали и плели сети, чепухали или стояли порознь, как древние могучие дубы. Никто из них не пробовал ни золотых яблок ни нежных ароматных молочных персиков или поросят. Они были аскеты и стреножили своих коней лишь когда разыгрывался настоящий штиль. В остальное время те паслись мирно, никому не причиняя вреда или морали. Случилось так, что однажды мимо ехал бедняк и понадобилась ему зачем-то то ли шаль, то ли шляпа. Он остановился и попросил напиться, да так и остался.
Владение левой рукой считается редким искусством, а, возможно, даже даром. У всех обычно либо правая либо средняя нога выполняют ту же работу. Но у этого парня дар был, и был нешуточный. Он и гири поднимал, и веки, и гироскоп со дна реки, и сундук с золотом однажды из-под земли вынул. Все - задней левой, да как виртуозно. А уж как он писал! Прислонится бывало к столу и чешет, чешет - почем зря что чушь выходит - ладно и скройно как! Как по маслу и по сердцу табак. Лапти у него тоже были, что надо - это зайцы принесли ему свежего лыка (он менял его на морковки и свежий newsweek), он из него скроил и связал себе настоящую непромокаемую и непромерзаемую утварь, вместилище, приют для своих, по правде сказать, тощих ступней. Но в селе его любили. Он пел и плясал по выходным в своих парадных, расписных лаптях, на потеху и радость проезжавшим мимо девкам и дамам из высшего света. Те пялиись и старались дать ему кто бублик, а кто морскую свинку. Так и жил он, пока не нашел в лесу на дороге три гвоздя.
Камердинер был тяжел и упрям как танк и обладал не менее тяжелой поступью, поступью моряка или предвещателя плохой погоды и неурожая. Хозяин его недолюбливал и слегка побаивался, поэтому не появлялся дома иногда целыми неделями. Жил у друзей и женщин, спал по клубам и кабакам, ходил на лево и вперед, впадал в бешенство и травлю анекдотов, зависая время от времени под самой крышей. Когда же ему приходилось возвращаться домой, чтобы сменить костюм к вечернему приему, он набирал в рот воды и стучался тихонько у задней калитки, где его поджидала некая молодая особа. Особа была не особо богата или скромна, но отличалась редким самообладанием и остротой языка, за что камердинер ей прикрикивал, но на откровенную конфронтацию не шел. Увидев щель в калитке и легкий ворох ее волос, он проскальзывал за плетень и плелся за ней, ухватившись за край корзинки - так научила его прабабка. Камердинер в это вемя спал или делал уроки, не на шутку озабоченный целостностью своего сознания.