"Сталин versus Николай II", или миф мифом вышибают (6)
(Продолжение, предыдущая часть тут.)
Проблемы идеологии, порожденной антисоветским мифом
Основа антисоветского мифа - отрицание мифа советского, отталкивание от него. Это позволило аккумулировать мощную энергетику протеста в конце 80-х - начале 90-х годов, это же определяет и его слабость. Ведь для антимифа критически важно наличие Врага, противостояние которому и составляет суть антимифа. Но с концом СССР этот Враг исчез.
Дракон издох, и бороться теперь стало не с кем. Реформы 90-х в логике антисоветского мифа представлялись как выход из логова дракона, как путь из тоталитарной тьмы к сияющим идеалам - Свободе, Рынку и Демократии. Трудности на этом пути интерпретировались как проявление наследия советского прошлого, а борьба вокруг реформ - как борьба сторонников Свободы и Демократии со сторонниками Врага (коммунисты и «красно-коричневые» - наследники КПСС, противники Свободы, Рынка и Демократии, приверженцы Коммунизма и Фашизма). Мифологема противостояния Свободы и Коммунизма последний раз наглядно сработала во время президентских выборов 1996 года, после этого ее популярность резко упала. Конечно, остаются люди, в глазах которых Тоталитаризм все еще жив и опасен, некоторые даже считают, что российское государство по природе своей неизлечимо тоталитарно, а все реформы - это лишь смена масок Тоталитаризма, но маргинальность такой позиции проявляется все очевиднее. И даже обличение путинского режима все дальше отходит от описаний "Кровавой Гебни" и вновь приближающегося 37-го года в сторону разоблачения бизнеса высокопоставленных чиновников.
Слабость проявления положительного полюса антисоветского мифа можно усмотреть и в том, что за два десятка лет так и не сложилась его символическая сфера - нет ни священных текстов, ни общепризнанного пантеона героев, ни ярких праздников.
Враг в антисоветском мифе в фокусе внимания, важна каждая его черта и подробность (многие годы существует популярный жанр описания «ужасов совка», бессмысленной, безрадостной и беспросветной жизни). Но такого пристального внимания совсем не получают положительные ценности - Свобода, Рынок и Демократия. У сторонников антисоветского мифа нет корпуса канонических текстов, описывающих суть и раскрывающих смысл этих идеалов. Общепризнанными являются скорее краткие афористические высказывания о «невидимой руке рынка», которая все сама отрегулирует (метафора Адама Смита), и о том, что демократия является наихудшей формой правления, за исключением всех остальных (афоризм Черчилля). Что касается осмысления и популяризации этих важнейших понятий, то во многом оно осталось почти на уровне перестроечных статей в «Огоньке» и «Московских Новостях». (Еще раз нужно подчеркнуть, что речь идет именно об уровне, проявляемом в популярном идеологическом дискурсе, а не об отсутствии теорий как таковых. Разумеется, существует масса специальных работ о рынке и демократии, но они не входят в канон.)
При столкновении с реальностью быстро выяснилось, что чудодейственность Свободы, Рынка и Демократии оказалась несколько переоцененной, а многие убедительные пропагандисты оказались не особо успешными реформаторами. Понятно, что враги реформ ставили палки в колеса, но все-таки требовались более углубленные объяснения проблем. О причинах неудач существовали разные мнения. Одни считали, что сами принципы превосходны, но мы плохо старались, другие говорили, что народ испорчен десятилетиями тоталитаризма (при этом часто вспоминали Моисея, 40 лет водившего еврейский народ по пустыне, пока не умерли все воспитанные в египетском плену). Третьи усматривали корни в исторической оторванность от Европы и многовековом русском рабстве. Некоторые особо начитанные указывали также на неблагоприятное византийское наследие и отсталое от протестантизма православие (тут непременно поминался Вебер). Хоть с Вебером, хоть без него, но при такой вековой испорченности сорок лет хождения по пустыне мало чем способны помочь, поэтому речь шла о программе активного перевоспитания, аналогичной проводившейся в Германии денацификации.
Понятно, что подобные разговоры не способствовали поддержанию массовой популярности данной идеологии, тем более на фоне трудностей периода радикальных реформ.
Не более оправданными оказались надежды на перемены во внешней политике. Многие думали, что с отказом от коммунизма мы заслужим любовь и уважение со стороны передовых стран Запада и бывших товарищей по несчастью, т.е. стран освободившихся из советской неволи. Но довольно быстро стало очевидно, что распростертых объятий ждать не следует, и несмотря на всю словесные уверения в дружбе, табачок очень даже врозь. Новую Россию охотно принимали в роли ученицы, извиняющейся за ошибки и старающейся заслужить одобрение, но ее претензии на равноправие и честное партнерство воспринимались как нечто неуместное. Бывшие же товарищи, освободившиеся от империи, прямо указывали, что в их бедах виновата Россия и русские, причем такая их нетолерантность почему-то не вызывала озабоченности ПАСЕ и ОБСЕ. Многим стало очевидно, что вовсе не коммунизм был главной причиной враждебности просвещенного Запада, что неприятие вызывает сама Россия как крупная и самостоятельная страна, тем более претендующая на роль великой державы. Осознание это выразил Александр Зиновьев в знаменитой фразе: "Мы целились в коммунизм, а попали в Россию".
Следует еще раз упомянуть не стихающие споры о Второй мировой войне, о роли СССР, о причинах Победы, и жертвах и героях. В этих спорах неизменно проявляется канонический вариант антисоветского мифа, в котором коммунизм приравнивается к фашизму, Сталин - к Гитлеру, роль СССР - к роли нацистской Германии. Позиции в таких спорах заслуживают отдельного рассмотрения. Здесь же я лишь хочу высказать убеждение, что для многих именно дискуссии о войне и Победе продемонстрировали принципиальную ущербность идеологии, порожденной антисоветским мифом.
(Продолжение следует.)
Проблемы идеологии, порожденной антисоветским мифом
Основа антисоветского мифа - отрицание мифа советского, отталкивание от него. Это позволило аккумулировать мощную энергетику протеста в конце 80-х - начале 90-х годов, это же определяет и его слабость. Ведь для антимифа критически важно наличие Врага, противостояние которому и составляет суть антимифа. Но с концом СССР этот Враг исчез.
Дракон издох, и бороться теперь стало не с кем. Реформы 90-х в логике антисоветского мифа представлялись как выход из логова дракона, как путь из тоталитарной тьмы к сияющим идеалам - Свободе, Рынку и Демократии. Трудности на этом пути интерпретировались как проявление наследия советского прошлого, а борьба вокруг реформ - как борьба сторонников Свободы и Демократии со сторонниками Врага (коммунисты и «красно-коричневые» - наследники КПСС, противники Свободы, Рынка и Демократии, приверженцы Коммунизма и Фашизма). Мифологема противостояния Свободы и Коммунизма последний раз наглядно сработала во время президентских выборов 1996 года, после этого ее популярность резко упала. Конечно, остаются люди, в глазах которых Тоталитаризм все еще жив и опасен, некоторые даже считают, что российское государство по природе своей неизлечимо тоталитарно, а все реформы - это лишь смена масок Тоталитаризма, но маргинальность такой позиции проявляется все очевиднее. И даже обличение путинского режима все дальше отходит от описаний "Кровавой Гебни" и вновь приближающегося 37-го года в сторону разоблачения бизнеса высокопоставленных чиновников.
Слабость проявления положительного полюса антисоветского мифа можно усмотреть и в том, что за два десятка лет так и не сложилась его символическая сфера - нет ни священных текстов, ни общепризнанного пантеона героев, ни ярких праздников.
Враг в антисоветском мифе в фокусе внимания, важна каждая его черта и подробность (многие годы существует популярный жанр описания «ужасов совка», бессмысленной, безрадостной и беспросветной жизни). Но такого пристального внимания совсем не получают положительные ценности - Свобода, Рынок и Демократия. У сторонников антисоветского мифа нет корпуса канонических текстов, описывающих суть и раскрывающих смысл этих идеалов. Общепризнанными являются скорее краткие афористические высказывания о «невидимой руке рынка», которая все сама отрегулирует (метафора Адама Смита), и о том, что демократия является наихудшей формой правления, за исключением всех остальных (афоризм Черчилля). Что касается осмысления и популяризации этих важнейших понятий, то во многом оно осталось почти на уровне перестроечных статей в «Огоньке» и «Московских Новостях». (Еще раз нужно подчеркнуть, что речь идет именно об уровне, проявляемом в популярном идеологическом дискурсе, а не об отсутствии теорий как таковых. Разумеется, существует масса специальных работ о рынке и демократии, но они не входят в канон.)
При столкновении с реальностью быстро выяснилось, что чудодейственность Свободы, Рынка и Демократии оказалась несколько переоцененной, а многие убедительные пропагандисты оказались не особо успешными реформаторами. Понятно, что враги реформ ставили палки в колеса, но все-таки требовались более углубленные объяснения проблем. О причинах неудач существовали разные мнения. Одни считали, что сами принципы превосходны, но мы плохо старались, другие говорили, что народ испорчен десятилетиями тоталитаризма (при этом часто вспоминали Моисея, 40 лет водившего еврейский народ по пустыне, пока не умерли все воспитанные в египетском плену). Третьи усматривали корни в исторической оторванность от Европы и многовековом русском рабстве. Некоторые особо начитанные указывали также на неблагоприятное византийское наследие и отсталое от протестантизма православие (тут непременно поминался Вебер). Хоть с Вебером, хоть без него, но при такой вековой испорченности сорок лет хождения по пустыне мало чем способны помочь, поэтому речь шла о программе активного перевоспитания, аналогичной проводившейся в Германии денацификации.
Понятно, что подобные разговоры не способствовали поддержанию массовой популярности данной идеологии, тем более на фоне трудностей периода радикальных реформ.
Не более оправданными оказались надежды на перемены во внешней политике. Многие думали, что с отказом от коммунизма мы заслужим любовь и уважение со стороны передовых стран Запада и бывших товарищей по несчастью, т.е. стран освободившихся из советской неволи. Но довольно быстро стало очевидно, что распростертых объятий ждать не следует, и несмотря на всю словесные уверения в дружбе, табачок очень даже врозь. Новую Россию охотно принимали в роли ученицы, извиняющейся за ошибки и старающейся заслужить одобрение, но ее претензии на равноправие и честное партнерство воспринимались как нечто неуместное. Бывшие же товарищи, освободившиеся от империи, прямо указывали, что в их бедах виновата Россия и русские, причем такая их нетолерантность почему-то не вызывала озабоченности ПАСЕ и ОБСЕ. Многим стало очевидно, что вовсе не коммунизм был главной причиной враждебности просвещенного Запада, что неприятие вызывает сама Россия как крупная и самостоятельная страна, тем более претендующая на роль великой державы. Осознание это выразил Александр Зиновьев в знаменитой фразе: "Мы целились в коммунизм, а попали в Россию".
Следует еще раз упомянуть не стихающие споры о Второй мировой войне, о роли СССР, о причинах Победы, и жертвах и героях. В этих спорах неизменно проявляется канонический вариант антисоветского мифа, в котором коммунизм приравнивается к фашизму, Сталин - к Гитлеру, роль СССР - к роли нацистской Германии. Позиции в таких спорах заслуживают отдельного рассмотрения. Здесь же я лишь хочу высказать убеждение, что для многих именно дискуссии о войне и Победе продемонстрировали принципиальную ущербность идеологии, порожденной антисоветским мифом.
(Продолжение следует.)