Наша кровь - Наша кровь: рабство женщин в Америке - часть первая
Перевод первой части главы "Our Blood: The Slavery of Women in Amerika" из книги Our Blood: Prophecies and Discourses on Sexual Politics.
Перевод: Анна Носова, редакторская правка: Инна Крамер. Оригинал перевода можно найти здесь.
Памяти Сары Гримке (1792-1873) и Анджелины Гримке (1805-1879)
(1)
Во вступлении к «Феликсу Холту» (1866) Джордж Элиот написала:
«… много на свете безмолвных страданий; звуки, возбуждающие сердечную агонию, частенько бывают заглушены в общем хоре стремглав летящей жизни; взгляды ненависти, поражающие в самое сердце, не вызывают воплей о помощи, - есть воровства, лишающие человека навеки спокойствия и веселья и однако тщательно хранимые в тайне самим пострадавшим, - эти страдания не выливаются в других звуках, кроме ночного стона, не выражаются другими письменами, кроме тех, которые запечатлевают на челе страдальца длинные месяцы затаенного отчаяния и подавленных слез. Не одно наследованное горе, разбившее светлые надежды молодой жизни, осталось навеки тайной, неповеданной человеческому слуху…»
Сегодня я хочу поговорить с вами о «наследованном горе» женщин земли Американской, горе, которое омрачило миллионы миллионов человеческих жизней, горе, которое осталось «тайной, неповеданной человеческому слуху», и о горестях, которые были услышаны, но забыты.
История этой нации - это история кровопролитий. Все, что здесь выросло, росло на полях, орошенных кровью близких друг другу народов. Эта нация построена на гниющих трупах нации индейцев. Эта нация построена на рабском труде, массовой резне и горе. Это нация расистов, нация сексистов, нация убийц. Эта нация патологически одержима стремлением к господству.
Пятьдесят пять лет назад мы, женщины, стали гражданками этой нации. Спустя семьдесят лет яростной суфражистской борьбы наши милостивые господа сочли приличествующим дать нам право голоса. С тех пор мы стали, - по крайней мере, номинально, - участницами кровопролития нашего государства; мы стали замешаны, формально и официально, в его преступлениях. Надежды наших праматерей возлагались на то, что когда женщины получат право голоса, мы остановим с его помощью преступления мужчин и против мужчин, и против женщин. Наши праматери верили, что дают нам орудие, с помощью которого мы сможем превратить развращенную нацию в нацию добродетели. Так горько говорить, что они заблуждались. Так горько говорить, что право голоса стало надгробным камнем на их безвестных могилах.
Мы, женщины, не можем похвастаться множеством побед. Во всем мире наш народ закован в цепи - заклеймен второсортным по отношению к мужчинам; лишен контроля над собственными телами, подвластными мужчинам и их законам; становится жертвой жестоких, варварских преступлений; приговорен законами, традициями, обычаями к сексуальному и домашнему рабству; беспощадно используется во всех видах наемного труда; грабительски лишен идентичности и стремлений еще при рождении. Мы хотим объявить право голоса своей победой. Мы хотим праздновать. Мы хотим радоваться. Но на самом деле право голоса было лишь поверхностной, косметической переменой в нашем положении. Право голоса было для нас иллюзией участия без настоящих свободы и независимости. До сих пор мы - колонизированный народ, подчиненный воле мужчин. И на самом деле за правом голоса скрыта история движения, которое предало само себя, отказавшись от собственных прозорливых идей и идя на компромиссы со своими самыми фундаментальными принципами. 26 августа 1920 года предвещает, как ни горько это говорить, смерть первого феминистского движения в Америке.
Как можем мы праздновать эту смерть? Как можем мы радоваться кончине движения, поставившего своей целью спасти наши жизни от разрушительной и разоряющей патриархальной власти? Какую победу можно увидеть здесь, в мертвом прахе выгоревшего феминистского движения?
Вот для чего нужна была борьба за право голоса: чтобы мы смогли увидеть во плоти наше невидимое прошлое и понять, как и почему столь многое в конце превратилось во столь малое; чтобы мы смогли воскресить наших мертвецов и изучить, как они жили и почему умерли; чтобы мы смогли найти лекарство от болезни, скосившей их, и не стать ее следующей жертвой.
Я думаю, многие женщины выступают против феминизма, потому что это мучительно - осознавать женоненавистничество, пропитавшее культуру, общество и все личные взаимоотношения. Это как если бы наше угнетение много тысячелетий назад бросили в лаву, и теперь оно превратилось в гранит и каждая отдельная женщина была похоронена в камне. Женщины пытаются выжить внутри камня, заключенные в его толщу. Женщины говорят: «Мне нравится этот камень. Он не такой уж и тяжелый». Женщины защищают камень, говоря, что он оберегает их от дождя, ветра, огня. Женщины говорят: «Камень - это все, что я знаю, куда же я без него?»
Для некоторых женщин заточение в камне невыносимо. Они хотят свободно двигаться. Они делают все возможное, чтобы выцарапать себе путь наружу из камня, заточение в котором сводит их с ума. Они срывают ногти, отбивают кулаки, сдирают кожу на руках до крови и мяса. Они вспарывают губы о камень, и ломают зубы, и задыхаются от гранитной крошки во рту. Многие женщины умирают в этой отчаянной, одинокой битве с камнем.
Но что, если бы стремление к свободе пробудилось во всех женщинах, похороненных в камне? Что, если бы само вещество камня настолько пропиталось зловонным запахом гниющих женских тел, сконцентрированной вонью тысяч лет разложения и смерти, что ни одна женщина не смогла бы сдержать отвращения? Что бы сделали эти женщины, если бы наконец они и правда захотели освободиться?
Полагаю, они бы начали изучать камень. Полагаю, они бы бросили все свои умственные и физические способности на анализ камня, его структуры, его качеств, его природы, его химического состава, его плотности, законов физики, определяющих его свойства. Они попытались бы найти места, где он потрескался, выяснить, какие вещества могут его разложить, какое давление потребовалось бы для его разрушения.
Такое исследование потребовало бы абсолютной строгости и честности: любая ложь о природе камня, сказанная ими самим себе, помешает их освобождению; любая ложь об их жизни внутри камня, сказанная ими самим себе, продлит пытку.
Я думаю, что мы больше не хотим быть похороненными внутри камня. Я думаю, что вонь разлагающихся женских останков наконец стала такой гнусной, что мы готовы взглянуть в глаза правде - о камне и о том, как нам живется внутри него.
(2)
Рабство женщин возникло тысячи лет назад, в предыстории цивилизаций, которая до сих пор нам недоступна. Мы не знаем, как женщины стали рабынями мужчин. Зато знаем, что порабощение женщин мужчинами - наиболее древняя из известных форм рабства в истории мира.
Первыми рабами, привезенными на эту землю англо-саксонскими империалистами, были женщины - белые женщины. Их рабство было освящено религиозными и гражданскими законами, воплощено материально обычаями и традициями и приведено в исполнение систематическим садизмом мужчин как класса рабовладельцев.
В следующем абзаце описаны права женщин в английском законодательстве семнадцатого и восемнадцатого веков:
«… Согласно этому утверждению, то, что мы называем брачными узами - это объединение супругов воедино. Правда то, что муж и жена - одно существо, но понимать это нужно так: когда маленький ручей или небольшая речка впадают в… Темзу, маловодная речка теряет свое имя. Она течет все дальше и дальше с водами другой, новой реки. Она не несет никакой власти, ничем не управляет. Женщина, выходя замуж, получает статус «под покровительством»; на латыни nupta, что значит «покрытая вуалью», и она уходит в тень, в туман; она теряет свое течение… Ее новая личность - это ее наставник, ее спутник, ее хозяин… Ева, помогая соблазнить Адама, навлекла на себя особое проклятье. Здесь кроется причина… того, что у женщин нет голоса в Парламенте. Они не создают законов, ни согласовывают и не упраздняют их. Все они воспринимаются как жены или невесты, и желания их устремлены к их мужьям. Так законы идут рука об руку с Божьим Промыслом…»
В колониях признавали английский закон. Ничего нового для себя женщины там не нашли.
Сначала женщин продавали в брак в колонии по цене путешествия из Англии; потом, когда мужчины поднакопили богатств, торгаши продавали женщин, будто картошку, и за более крупные суммы.
Женщин ввозили в колонии для разведения. Как только мужчина покупал землю, чтобы выращивать пищу, он покупал жену, чтобы выращивать сыновей.
Мужчина владел своей женой и всем, что она создавала. Урожай из ее матки и пожинался год за годом до самой ее смерти.
По закону мужчина владел даже ее нерожденными детьми. Также он владел всеми ее личными вещами: одеждой, расческой - любым имуществом вплоть до самых ничтожных мелочей. И также, конечно, имел он право пользоваться ее трудом как домашней прислуги и обладал всем, что было сделано ее руками: едой, одеждой, тканями и т.д.
Мужчина имел право физически наказывать или, как это тогда называлось, «вразумлять» жену. Жен секли и били за непослушание или по прихоти, с полного разрешения законов и обычаев.
Сбежавшая жена считалась беглой рабыней. На нее охотились, ее возвращали владельцу и жестоко наказывали - сажали в тюрьму или секли. Всех, кто способствовал ее побегу или давал ей еду или укрытие, обвиняли в грабеже.
Брак был гробницей. Однажды попав туда, женщина умирала как гражданка. У нее не было ни политических, ни частных, ни личных прав. Ею, ее телом и душой, обладал муж. Даже после его смерти она не могла унаследовать детей, которых родила; муж должен был передать детей по наследству другому мужчине, который становился их полноправным опекуном.
Большинство белых женщин, конечно, привозили в колонии в качестве брачного движимого имущества. Однако некоторых женщин ввозили в качестве служанок, связанных контрактом. Теоретически контрактная служанка подписывала договор на рабство лишь на какое-то ограниченное количество времени, обычно чтобы расплатиться за переезд на новое место. На самом же деле хозяин мог с легкостью продлить время ее служения в наказание за нарушение законов или правил. Например, часто хозяин сексуально использовал контрактную служанку, не имеющую по определению ни правовой, ни экономической защиты, оплодотворял ее, а затем обвинял в том, что она вынашивает внебрачного ребенка, что было преступлением. В наказание за такое преступление она могла быть приговорена к дополнительной службе своему хозяину. Подобное насилие оправдывали в частности тем, что беременная женщина приносит меньше пользы, а значит, хозяина обманули, предоставив меньше труда, чем было оговорено. Женщину вынуждали возместить потери.
Женское рабство в Англии, - а затем и в Америке, - не отличалось по своей сути от любого женского рабства в любой точке мира. Институциональное угнетение женщин не возникло в отдельный исторический период, так же, как не возникло оно и ввиду обстоятельств, сложившихся в какой-то определенной стране, как не ограничено оно западной культурой, как не является последствием конкретной экономической системы. Женское рабство в Америке лишь копировало черты унизительного общемирового женского подчинения: женщины были вещами для удовлетворения плотских желаний мужчины; их телами и потомством владели мужчины; господство мужчин над ними было систематическим, садистским и сексуальным по своему происхождению; их рабство было фундаментом, на котором строилась социальная жизнь, и моделью, из которой брали начало все формы общественного господства.
Чудовищная жестокость мужского господства над женщинами отравило социальную среду как в Америке, так и повсюду в мире. И первыми умереть от этого яда, конечно же, должны были женщины - с их уничтоженным гением, низведенными талантами, опустошенными силами, украденными телами, волей, растоптанной хозяевами-мужчинами.
Но стремление к господству - зверь прожорливый. Его чудовищному аппетиту никогда не хватает теплых тел. Родившись однажды, этот зверь растет и растет, питаясь окружающими жизнями, опустошая землю в поисках новых источников пищи. Зверь этот живет в каждом мужчине, кормящемся от женского рабства.
Каждый женатый мужчина, независимо от своей бедности, владел одной рабыней - своей женой. Каждый женатый мужчина, независимо от своей беспомощности по сравнению с другими мужчинами, имел абсолютную власть над одной рабыней - своей женой. Каждый женатый мужчина, независимо от своего положения в мире мужчин, был тираном и господином одной женщины - своей жены.
И у каждого мужчины, женатого или холостого, было гендерное классовое осознание своего права господствовать над женщинами, права жестокой и абсолютной власти над их телами, беспощадной и злонамеренной тирании над их сердцами, умами, и судьбами. Это право сексуального господства было дано им при рождении, предопределено волей Господней, закреплено известными законами биологии, не подвержено изменениям или ограничениям со стороны закона или здравого смысла. Каждый мужчина, женатый или холостой, знал, что он не женщина, не сексуальная игрушка, не животное, ниспосланное на землю с целью давать и рожать. Это знание было центром его личности, источником его гордости, зерном его силы.
Таким образом, появление торговли черными людьми как рабами не могло вызвать никаких противоречий или угрызений совести. Стремление к господству питалось женской плотью; оно наращивало мускулы, порабощая женщин; оно вожделело власти, обезумев в садистском удовольствии абсолютного превосходства. Всякое мерило людской совести должно было атрофироваться для того, чтобы мужчины могли спокойно обращать других людей в собственность, иссохнуть, полностью прийти в негодность - и случилось это задолго до того, как первых черных рабов привезли в английские колонии. С тех пор как женское рабство легло в основу общества, стало его больным фундаментом, появление на свет расизма и прочих иерархических патологий стало неизбежным.
Черными рабами торговали и до английской колонизации того, что сейчас зовется восточными Соединенными Штатами. На протяжении средневековья в Европе были черные рабы в сравнительно небольших количествах. Первыми, кто посвятил себя похищению и продаже черных, были португальцы. Они развили трансатлантическую работорговлю. Черные рабы в огромных количествах ввозились в португальские, испанские, французские, голландские, датские и шведские колонии.
В английских колониях, как я уже сказала, у каждого женатого мужчины была одна рабыня - его жена. Мужчины богатели и покупали себе больше рабов, черных рабов, которых уже перевозили через Атлантику, чтобы продать в рабство. Богатство мужчины всегда измерялось тем, скольким он владеет. Мужчина покупает собственность с двумя целями: чтобы приумножить свое богатство и чтобы выставить его напоказ. Черные рабы покупались и для того, и для другого.
Законы, закрепившие статус белых женщин как имущества, теперь распространялись и на черных рабов. Божественное право, одобрявшее порабощение женщин мужчинами, теперь толковалось в пользу идеи о том, что порабощение черных белыми мужчинами - это одно из изъявлений Божьей воли. Вредоносная идея о биологической неполноценности, выдуманная с целью оправдать унизительное подчинение женщин мужчинам, теперь распространялась и на подчинение черных белым. Кнут, что раньше полосовал женские спины, теперь орудовал и по черным телам.
И черные мужчины, и черные женщины были похищены из своих домов в Африке и проданы в рабство, но условия их рабства в корне отличались. Белый мужчина увековечил свое восприятие женской неполноценности в институте черного рабства. На рынке цена на черного раба была вдвое больше, чем цена на черную рабыню; его труд в поле или в доме стоил вдвое больше ее труда.
Положение черной женщины в рабовладельческой системе первую очередь определялось ее полом, и уже потом - ее расой. Природа ее рабства отличалась от природы рабства черного мужчины, потому что она была вещью для удовлетворения плотских желаний мужчины, сексуальным товаром, подвластным сексуальной воле ее хозяина. И в поле, и в доме она терпела те же лишения, что и раб-мужчина. Работала так же тяжело; работала так же долго; получала такую же ненормально маленькую порцию еды и такую же не отвечающую требованиям одежду; начальники били ее хлыстом так же часто. Но черных женщин разводили, как беспородных животных, вне зависимости от того, трахал ли ее белый хозяин или выбранный им черный раб. Ее экономическая стоимость, всегда меньшая, чем у черного мужчины, оценивалась в первую очередь по ее способности плодиться и производить все новые богатства в виде рабов для хозяина; и уже потом - по ее способности работать в поле или по дому.
И пока черные рабы ввозились в английские колонии, характер женского рабства менялся, причем очень причудливо. Жены оставались собственностью. Они все еще были предназначены для производства сыновей, год за годом, до самой смерти. Но их белые хозяева в исступленном восторге от своей власти нашли их телам новое применение: теперь они должны были быть украшением, совершенно бесполезным, пассивным, - декоративной вещицей, единственный смысл которой был в том, чтобы демонстрировать благосостояние хозяина.
Такое существо, женщину-украшение, можно увидеть в любом обществе, основанном на женском рабстве, где у мужчин накоплено достаточно богатства. В Китае, например, где женщинам четыре тысячи лет бинтовали ноги, ноги женщин из бедных семей бинтовали не так туго, ведь им еще нужно было работать; ей бинтовали ноги, а ее мужу - нет; таким образом он превосходил ее, потому что он мог быстро ходить, а она - нет; но при этом ей все еще приходилось рожать детей и растить их, работать дома, а часто и в поле; он не мог позволить себе искалечить жену до конца, потому что нуждался в ее труде. Но женщина, взятая в жены богатым мужчиной, была обездвижена. Ее ноги превращались в культи, так что она была абсолютно бесполезна во всем, кроме секса и размножения. Степень ее бесполезности показывала уровень его богатства. Полная инвалидность была последним писком женской моды, идеалом красоты и женственности, женским эротическим эталоном.
В Америке, как и везде в мире, истинной целью высокой моды было сковать женщину. Костюм леди был садистски спроектирован так, чтобы мучить ее и калечить ее тело. Ее ребра сдавливались и сдвигались вверх; ее талия была сжата до невообразимых размеров так, что она походила на песочные часы; ее юбки были широкими и тяжелыми. Скованные движения, которые она могла совершать в этом удушающем и болезненном одеянии, считались сущностью женской грации. Леди так часто падали в обмороки, потому что не могли дышать. Леди были такими пассивными, потому что не могли двигаться.
Помимо этого, конечно же, леди учились умственному и моральному идиотизму. Любое проявление интеллекта подвергало риску декоративную ценность леди. Любая твердость в суждениях противоречила определению, данному ей ее хозяином: она - украшение. Любой бунт против бездумной пассивности, продиктованной рабовладельческим классом в качестве ее истинной природы, мог навлечь на нее гнев могущественного хозяина, подвергнуть ее порицанию и стать причиной ее смерти.
Эти дорогие пышные платья, украшающие леди, ее досуг, отсутствие у нее каких-либо мыслей затмевали для многих холодную жесткую реальность ее статуса как живой собственности. И так как ее призванием было олицетворять богатство мужчины, часто предполагалось, что и она сама владеет этим богатством. На самом же деле ей отводилась лишь роль инкубатора и украшения, не имеющего ни частных, ни политических прав, не претендующего ни на достоинство, ни на свободу.
Гениальность любой системы рабства обнаруживается в поддерживающей ее силе, которая изолирует рабов друг от друга, скрывает правду об их общем положении и делает объединенный бунт против угнетателя недостижимым. Власть хозяина абсолютна и бесспорна. Она защищена законом, вооруженными силами, традициями, и божественным и/или биологическим наказанием. Для рабов характерно усваивать точку зрения хозяина на них, и этот усвоенный взгляд концентрируется в патологическую ненависть к себе. Для рабов типично ненавидеть качества и поведение, присущие их группе, и отождествлять свои собственные личные интересы с личными интересами угнетателя. Высшее положение хозяина неуязвимо; можно стремиться лишь стать хозяином или его приближенным или получить признание за хорошую службу хозяину. Обиду, гнев и горечь от осознания собственного бессилия нельзя направлять против него - так что остается только отыгрываться на других рабах, которые являются живым воплощением твоей собственной деградации.
Среди женщин эта сила работает сама по себе и проявляется в том, что Филлис Чеслер назвала «политикой гарема». Первая жена тиранит вторую, вторая - третью и так далее.
Власть первой жены или любой другой женщины в гареме, у которой есть привилегии над другими женщинами, не отменяет ее бесправное положение по отношению к хозяину. Ту работу, что она выполняет в качестве куклы для секса и инкубатора, может выполнять и любая другая женщина ее гендерного класса. Она точно так же, как и все женщины ее угнетенного класса, мгновенно заменяема. Это значит, что как бы жестока она ни была с остальными женщинами, действует она как агент своего хозяина. Ее поступки, вредящие другим женщинам в гареме и разобщающие их, идут на пользу хозяину, чье господство укрепляется от взаимной ненависти женщин.
Внутри гарема, лишенные любой реальной силы, всякой способности к самоопределению, все женщины выплескивают на других женщин свою подавленную злость на хозяина; таким же образом они выплескивают неосознанную ненависть к себе подобным. Опять же, это эффективно упрочивает господство хозяина, ведь женщины, ополчившись друг на друга, не объединятся против него.
В доме владельца черных рабов белая женщина была первой женой, но у хозяина было много других, настоящих или потенциальных наложниц - черных рабынь. Белая жена действовала как агент мужа против всего остального его живого имущества. Ее злость на хозяина можно было выплеснуть только на них, что она и делала, зачастую с изощренным садизмом. Ее ненависть изливалась на тех, кто, как и она сама, были предметами сексуального ублажения мужчины, но отличались от нее цветом кожи. И точно так же она терзала своих белых дочерей, заковывая их в цепи и кандалы статуса леди, заставляя их развивать в себе пассивность украшения и поддерживая институт брака.
Черные рабыни, чьи тела кровавая резня белого мужского господства карала наиболее свирепо, вели жизнь, полную горечи, и не находили облегчения. Они трудились до изнурения; их детей забирали от них и продавали; они сексуально обслуживали своих хозяев; и часто они терпели гнев белых женщин, жестоко униженных условиями собственного рабства. Политика гарема, ненависть угнетенных к самим себе, дававшая волю мести себе подобным, и склонность рабынь отождествлять свои собственные личные интересы с личными интересами хозяина - все это не давало белым женщинам, черным женщинам и черным мужчинам увидеть поразительное сходство их положений и объединиться против угнетателя.
Перейти к предыдущей главе: Лесбийская гордость
Перейти к следующей части главы
Перевод: Анна Носова, редакторская правка: Инна Крамер. Оригинал перевода можно найти здесь.
Памяти Сары Гримке (1792-1873) и Анджелины Гримке (1805-1879)
(1)
Во вступлении к «Феликсу Холту» (1866) Джордж Элиот написала:
«… много на свете безмолвных страданий; звуки, возбуждающие сердечную агонию, частенько бывают заглушены в общем хоре стремглав летящей жизни; взгляды ненависти, поражающие в самое сердце, не вызывают воплей о помощи, - есть воровства, лишающие человека навеки спокойствия и веселья и однако тщательно хранимые в тайне самим пострадавшим, - эти страдания не выливаются в других звуках, кроме ночного стона, не выражаются другими письменами, кроме тех, которые запечатлевают на челе страдальца длинные месяцы затаенного отчаяния и подавленных слез. Не одно наследованное горе, разбившее светлые надежды молодой жизни, осталось навеки тайной, неповеданной человеческому слуху…»
Сегодня я хочу поговорить с вами о «наследованном горе» женщин земли Американской, горе, которое омрачило миллионы миллионов человеческих жизней, горе, которое осталось «тайной, неповеданной человеческому слуху», и о горестях, которые были услышаны, но забыты.
История этой нации - это история кровопролитий. Все, что здесь выросло, росло на полях, орошенных кровью близких друг другу народов. Эта нация построена на гниющих трупах нации индейцев. Эта нация построена на рабском труде, массовой резне и горе. Это нация расистов, нация сексистов, нация убийц. Эта нация патологически одержима стремлением к господству.
Пятьдесят пять лет назад мы, женщины, стали гражданками этой нации. Спустя семьдесят лет яростной суфражистской борьбы наши милостивые господа сочли приличествующим дать нам право голоса. С тех пор мы стали, - по крайней мере, номинально, - участницами кровопролития нашего государства; мы стали замешаны, формально и официально, в его преступлениях. Надежды наших праматерей возлагались на то, что когда женщины получат право голоса, мы остановим с его помощью преступления мужчин и против мужчин, и против женщин. Наши праматери верили, что дают нам орудие, с помощью которого мы сможем превратить развращенную нацию в нацию добродетели. Так горько говорить, что они заблуждались. Так горько говорить, что право голоса стало надгробным камнем на их безвестных могилах.
Мы, женщины, не можем похвастаться множеством побед. Во всем мире наш народ закован в цепи - заклеймен второсортным по отношению к мужчинам; лишен контроля над собственными телами, подвластными мужчинам и их законам; становится жертвой жестоких, варварских преступлений; приговорен законами, традициями, обычаями к сексуальному и домашнему рабству; беспощадно используется во всех видах наемного труда; грабительски лишен идентичности и стремлений еще при рождении. Мы хотим объявить право голоса своей победой. Мы хотим праздновать. Мы хотим радоваться. Но на самом деле право голоса было лишь поверхностной, косметической переменой в нашем положении. Право голоса было для нас иллюзией участия без настоящих свободы и независимости. До сих пор мы - колонизированный народ, подчиненный воле мужчин. И на самом деле за правом голоса скрыта история движения, которое предало само себя, отказавшись от собственных прозорливых идей и идя на компромиссы со своими самыми фундаментальными принципами. 26 августа 1920 года предвещает, как ни горько это говорить, смерть первого феминистского движения в Америке.
Как можем мы праздновать эту смерть? Как можем мы радоваться кончине движения, поставившего своей целью спасти наши жизни от разрушительной и разоряющей патриархальной власти? Какую победу можно увидеть здесь, в мертвом прахе выгоревшего феминистского движения?
Вот для чего нужна была борьба за право голоса: чтобы мы смогли увидеть во плоти наше невидимое прошлое и понять, как и почему столь многое в конце превратилось во столь малое; чтобы мы смогли воскресить наших мертвецов и изучить, как они жили и почему умерли; чтобы мы смогли найти лекарство от болезни, скосившей их, и не стать ее следующей жертвой.
Я думаю, многие женщины выступают против феминизма, потому что это мучительно - осознавать женоненавистничество, пропитавшее культуру, общество и все личные взаимоотношения. Это как если бы наше угнетение много тысячелетий назад бросили в лаву, и теперь оно превратилось в гранит и каждая отдельная женщина была похоронена в камне. Женщины пытаются выжить внутри камня, заключенные в его толщу. Женщины говорят: «Мне нравится этот камень. Он не такой уж и тяжелый». Женщины защищают камень, говоря, что он оберегает их от дождя, ветра, огня. Женщины говорят: «Камень - это все, что я знаю, куда же я без него?»
Для некоторых женщин заточение в камне невыносимо. Они хотят свободно двигаться. Они делают все возможное, чтобы выцарапать себе путь наружу из камня, заточение в котором сводит их с ума. Они срывают ногти, отбивают кулаки, сдирают кожу на руках до крови и мяса. Они вспарывают губы о камень, и ломают зубы, и задыхаются от гранитной крошки во рту. Многие женщины умирают в этой отчаянной, одинокой битве с камнем.
Но что, если бы стремление к свободе пробудилось во всех женщинах, похороненных в камне? Что, если бы само вещество камня настолько пропиталось зловонным запахом гниющих женских тел, сконцентрированной вонью тысяч лет разложения и смерти, что ни одна женщина не смогла бы сдержать отвращения? Что бы сделали эти женщины, если бы наконец они и правда захотели освободиться?
Полагаю, они бы начали изучать камень. Полагаю, они бы бросили все свои умственные и физические способности на анализ камня, его структуры, его качеств, его природы, его химического состава, его плотности, законов физики, определяющих его свойства. Они попытались бы найти места, где он потрескался, выяснить, какие вещества могут его разложить, какое давление потребовалось бы для его разрушения.
Такое исследование потребовало бы абсолютной строгости и честности: любая ложь о природе камня, сказанная ими самим себе, помешает их освобождению; любая ложь об их жизни внутри камня, сказанная ими самим себе, продлит пытку.
Я думаю, что мы больше не хотим быть похороненными внутри камня. Я думаю, что вонь разлагающихся женских останков наконец стала такой гнусной, что мы готовы взглянуть в глаза правде - о камне и о том, как нам живется внутри него.
(2)
Рабство женщин возникло тысячи лет назад, в предыстории цивилизаций, которая до сих пор нам недоступна. Мы не знаем, как женщины стали рабынями мужчин. Зато знаем, что порабощение женщин мужчинами - наиболее древняя из известных форм рабства в истории мира.
Первыми рабами, привезенными на эту землю англо-саксонскими империалистами, были женщины - белые женщины. Их рабство было освящено религиозными и гражданскими законами, воплощено материально обычаями и традициями и приведено в исполнение систематическим садизмом мужчин как класса рабовладельцев.
В следующем абзаце описаны права женщин в английском законодательстве семнадцатого и восемнадцатого веков:
«… Согласно этому утверждению, то, что мы называем брачными узами - это объединение супругов воедино. Правда то, что муж и жена - одно существо, но понимать это нужно так: когда маленький ручей или небольшая речка впадают в… Темзу, маловодная речка теряет свое имя. Она течет все дальше и дальше с водами другой, новой реки. Она не несет никакой власти, ничем не управляет. Женщина, выходя замуж, получает статус «под покровительством»; на латыни nupta, что значит «покрытая вуалью», и она уходит в тень, в туман; она теряет свое течение… Ее новая личность - это ее наставник, ее спутник, ее хозяин… Ева, помогая соблазнить Адама, навлекла на себя особое проклятье. Здесь кроется причина… того, что у женщин нет голоса в Парламенте. Они не создают законов, ни согласовывают и не упраздняют их. Все они воспринимаются как жены или невесты, и желания их устремлены к их мужьям. Так законы идут рука об руку с Божьим Промыслом…»
В колониях признавали английский закон. Ничего нового для себя женщины там не нашли.
Сначала женщин продавали в брак в колонии по цене путешествия из Англии; потом, когда мужчины поднакопили богатств, торгаши продавали женщин, будто картошку, и за более крупные суммы.
Женщин ввозили в колонии для разведения. Как только мужчина покупал землю, чтобы выращивать пищу, он покупал жену, чтобы выращивать сыновей.
Мужчина владел своей женой и всем, что она создавала. Урожай из ее матки и пожинался год за годом до самой ее смерти.
По закону мужчина владел даже ее нерожденными детьми. Также он владел всеми ее личными вещами: одеждой, расческой - любым имуществом вплоть до самых ничтожных мелочей. И также, конечно, имел он право пользоваться ее трудом как домашней прислуги и обладал всем, что было сделано ее руками: едой, одеждой, тканями и т.д.
Мужчина имел право физически наказывать или, как это тогда называлось, «вразумлять» жену. Жен секли и били за непослушание или по прихоти, с полного разрешения законов и обычаев.
Сбежавшая жена считалась беглой рабыней. На нее охотились, ее возвращали владельцу и жестоко наказывали - сажали в тюрьму или секли. Всех, кто способствовал ее побегу или давал ей еду или укрытие, обвиняли в грабеже.
Брак был гробницей. Однажды попав туда, женщина умирала как гражданка. У нее не было ни политических, ни частных, ни личных прав. Ею, ее телом и душой, обладал муж. Даже после его смерти она не могла унаследовать детей, которых родила; муж должен был передать детей по наследству другому мужчине, который становился их полноправным опекуном.
Большинство белых женщин, конечно, привозили в колонии в качестве брачного движимого имущества. Однако некоторых женщин ввозили в качестве служанок, связанных контрактом. Теоретически контрактная служанка подписывала договор на рабство лишь на какое-то ограниченное количество времени, обычно чтобы расплатиться за переезд на новое место. На самом же деле хозяин мог с легкостью продлить время ее служения в наказание за нарушение законов или правил. Например, часто хозяин сексуально использовал контрактную служанку, не имеющую по определению ни правовой, ни экономической защиты, оплодотворял ее, а затем обвинял в том, что она вынашивает внебрачного ребенка, что было преступлением. В наказание за такое преступление она могла быть приговорена к дополнительной службе своему хозяину. Подобное насилие оправдывали в частности тем, что беременная женщина приносит меньше пользы, а значит, хозяина обманули, предоставив меньше труда, чем было оговорено. Женщину вынуждали возместить потери.
Женское рабство в Англии, - а затем и в Америке, - не отличалось по своей сути от любого женского рабства в любой точке мира. Институциональное угнетение женщин не возникло в отдельный исторический период, так же, как не возникло оно и ввиду обстоятельств, сложившихся в какой-то определенной стране, как не ограничено оно западной культурой, как не является последствием конкретной экономической системы. Женское рабство в Америке лишь копировало черты унизительного общемирового женского подчинения: женщины были вещами для удовлетворения плотских желаний мужчины; их телами и потомством владели мужчины; господство мужчин над ними было систематическим, садистским и сексуальным по своему происхождению; их рабство было фундаментом, на котором строилась социальная жизнь, и моделью, из которой брали начало все формы общественного господства.
Чудовищная жестокость мужского господства над женщинами отравило социальную среду как в Америке, так и повсюду в мире. И первыми умереть от этого яда, конечно же, должны были женщины - с их уничтоженным гением, низведенными талантами, опустошенными силами, украденными телами, волей, растоптанной хозяевами-мужчинами.
Но стремление к господству - зверь прожорливый. Его чудовищному аппетиту никогда не хватает теплых тел. Родившись однажды, этот зверь растет и растет, питаясь окружающими жизнями, опустошая землю в поисках новых источников пищи. Зверь этот живет в каждом мужчине, кормящемся от женского рабства.
Каждый женатый мужчина, независимо от своей бедности, владел одной рабыней - своей женой. Каждый женатый мужчина, независимо от своей беспомощности по сравнению с другими мужчинами, имел абсолютную власть над одной рабыней - своей женой. Каждый женатый мужчина, независимо от своего положения в мире мужчин, был тираном и господином одной женщины - своей жены.
И у каждого мужчины, женатого или холостого, было гендерное классовое осознание своего права господствовать над женщинами, права жестокой и абсолютной власти над их телами, беспощадной и злонамеренной тирании над их сердцами, умами, и судьбами. Это право сексуального господства было дано им при рождении, предопределено волей Господней, закреплено известными законами биологии, не подвержено изменениям или ограничениям со стороны закона или здравого смысла. Каждый мужчина, женатый или холостой, знал, что он не женщина, не сексуальная игрушка, не животное, ниспосланное на землю с целью давать и рожать. Это знание было центром его личности, источником его гордости, зерном его силы.
Таким образом, появление торговли черными людьми как рабами не могло вызвать никаких противоречий или угрызений совести. Стремление к господству питалось женской плотью; оно наращивало мускулы, порабощая женщин; оно вожделело власти, обезумев в садистском удовольствии абсолютного превосходства. Всякое мерило людской совести должно было атрофироваться для того, чтобы мужчины могли спокойно обращать других людей в собственность, иссохнуть, полностью прийти в негодность - и случилось это задолго до того, как первых черных рабов привезли в английские колонии. С тех пор как женское рабство легло в основу общества, стало его больным фундаментом, появление на свет расизма и прочих иерархических патологий стало неизбежным.
Черными рабами торговали и до английской колонизации того, что сейчас зовется восточными Соединенными Штатами. На протяжении средневековья в Европе были черные рабы в сравнительно небольших количествах. Первыми, кто посвятил себя похищению и продаже черных, были португальцы. Они развили трансатлантическую работорговлю. Черные рабы в огромных количествах ввозились в португальские, испанские, французские, голландские, датские и шведские колонии.
В английских колониях, как я уже сказала, у каждого женатого мужчины была одна рабыня - его жена. Мужчины богатели и покупали себе больше рабов, черных рабов, которых уже перевозили через Атлантику, чтобы продать в рабство. Богатство мужчины всегда измерялось тем, скольким он владеет. Мужчина покупает собственность с двумя целями: чтобы приумножить свое богатство и чтобы выставить его напоказ. Черные рабы покупались и для того, и для другого.
Законы, закрепившие статус белых женщин как имущества, теперь распространялись и на черных рабов. Божественное право, одобрявшее порабощение женщин мужчинами, теперь толковалось в пользу идеи о том, что порабощение черных белыми мужчинами - это одно из изъявлений Божьей воли. Вредоносная идея о биологической неполноценности, выдуманная с целью оправдать унизительное подчинение женщин мужчинам, теперь распространялась и на подчинение черных белым. Кнут, что раньше полосовал женские спины, теперь орудовал и по черным телам.
И черные мужчины, и черные женщины были похищены из своих домов в Африке и проданы в рабство, но условия их рабства в корне отличались. Белый мужчина увековечил свое восприятие женской неполноценности в институте черного рабства. На рынке цена на черного раба была вдвое больше, чем цена на черную рабыню; его труд в поле или в доме стоил вдвое больше ее труда.
Положение черной женщины в рабовладельческой системе первую очередь определялось ее полом, и уже потом - ее расой. Природа ее рабства отличалась от природы рабства черного мужчины, потому что она была вещью для удовлетворения плотских желаний мужчины, сексуальным товаром, подвластным сексуальной воле ее хозяина. И в поле, и в доме она терпела те же лишения, что и раб-мужчина. Работала так же тяжело; работала так же долго; получала такую же ненормально маленькую порцию еды и такую же не отвечающую требованиям одежду; начальники били ее хлыстом так же часто. Но черных женщин разводили, как беспородных животных, вне зависимости от того, трахал ли ее белый хозяин или выбранный им черный раб. Ее экономическая стоимость, всегда меньшая, чем у черного мужчины, оценивалась в первую очередь по ее способности плодиться и производить все новые богатства в виде рабов для хозяина; и уже потом - по ее способности работать в поле или по дому.
И пока черные рабы ввозились в английские колонии, характер женского рабства менялся, причем очень причудливо. Жены оставались собственностью. Они все еще были предназначены для производства сыновей, год за годом, до самой смерти. Но их белые хозяева в исступленном восторге от своей власти нашли их телам новое применение: теперь они должны были быть украшением, совершенно бесполезным, пассивным, - декоративной вещицей, единственный смысл которой был в том, чтобы демонстрировать благосостояние хозяина.
Такое существо, женщину-украшение, можно увидеть в любом обществе, основанном на женском рабстве, где у мужчин накоплено достаточно богатства. В Китае, например, где женщинам четыре тысячи лет бинтовали ноги, ноги женщин из бедных семей бинтовали не так туго, ведь им еще нужно было работать; ей бинтовали ноги, а ее мужу - нет; таким образом он превосходил ее, потому что он мог быстро ходить, а она - нет; но при этом ей все еще приходилось рожать детей и растить их, работать дома, а часто и в поле; он не мог позволить себе искалечить жену до конца, потому что нуждался в ее труде. Но женщина, взятая в жены богатым мужчиной, была обездвижена. Ее ноги превращались в культи, так что она была абсолютно бесполезна во всем, кроме секса и размножения. Степень ее бесполезности показывала уровень его богатства. Полная инвалидность была последним писком женской моды, идеалом красоты и женственности, женским эротическим эталоном.
В Америке, как и везде в мире, истинной целью высокой моды было сковать женщину. Костюм леди был садистски спроектирован так, чтобы мучить ее и калечить ее тело. Ее ребра сдавливались и сдвигались вверх; ее талия была сжата до невообразимых размеров так, что она походила на песочные часы; ее юбки были широкими и тяжелыми. Скованные движения, которые она могла совершать в этом удушающем и болезненном одеянии, считались сущностью женской грации. Леди так часто падали в обмороки, потому что не могли дышать. Леди были такими пассивными, потому что не могли двигаться.
Помимо этого, конечно же, леди учились умственному и моральному идиотизму. Любое проявление интеллекта подвергало риску декоративную ценность леди. Любая твердость в суждениях противоречила определению, данному ей ее хозяином: она - украшение. Любой бунт против бездумной пассивности, продиктованной рабовладельческим классом в качестве ее истинной природы, мог навлечь на нее гнев могущественного хозяина, подвергнуть ее порицанию и стать причиной ее смерти.
Эти дорогие пышные платья, украшающие леди, ее досуг, отсутствие у нее каких-либо мыслей затмевали для многих холодную жесткую реальность ее статуса как живой собственности. И так как ее призванием было олицетворять богатство мужчины, часто предполагалось, что и она сама владеет этим богатством. На самом же деле ей отводилась лишь роль инкубатора и украшения, не имеющего ни частных, ни политических прав, не претендующего ни на достоинство, ни на свободу.
Гениальность любой системы рабства обнаруживается в поддерживающей ее силе, которая изолирует рабов друг от друга, скрывает правду об их общем положении и делает объединенный бунт против угнетателя недостижимым. Власть хозяина абсолютна и бесспорна. Она защищена законом, вооруженными силами, традициями, и божественным и/или биологическим наказанием. Для рабов характерно усваивать точку зрения хозяина на них, и этот усвоенный взгляд концентрируется в патологическую ненависть к себе. Для рабов типично ненавидеть качества и поведение, присущие их группе, и отождествлять свои собственные личные интересы с личными интересами угнетателя. Высшее положение хозяина неуязвимо; можно стремиться лишь стать хозяином или его приближенным или получить признание за хорошую службу хозяину. Обиду, гнев и горечь от осознания собственного бессилия нельзя направлять против него - так что остается только отыгрываться на других рабах, которые являются живым воплощением твоей собственной деградации.
Среди женщин эта сила работает сама по себе и проявляется в том, что Филлис Чеслер назвала «политикой гарема». Первая жена тиранит вторую, вторая - третью и так далее.
Власть первой жены или любой другой женщины в гареме, у которой есть привилегии над другими женщинами, не отменяет ее бесправное положение по отношению к хозяину. Ту работу, что она выполняет в качестве куклы для секса и инкубатора, может выполнять и любая другая женщина ее гендерного класса. Она точно так же, как и все женщины ее угнетенного класса, мгновенно заменяема. Это значит, что как бы жестока она ни была с остальными женщинами, действует она как агент своего хозяина. Ее поступки, вредящие другим женщинам в гареме и разобщающие их, идут на пользу хозяину, чье господство укрепляется от взаимной ненависти женщин.
Внутри гарема, лишенные любой реальной силы, всякой способности к самоопределению, все женщины выплескивают на других женщин свою подавленную злость на хозяина; таким же образом они выплескивают неосознанную ненависть к себе подобным. Опять же, это эффективно упрочивает господство хозяина, ведь женщины, ополчившись друг на друга, не объединятся против него.
В доме владельца черных рабов белая женщина была первой женой, но у хозяина было много других, настоящих или потенциальных наложниц - черных рабынь. Белая жена действовала как агент мужа против всего остального его живого имущества. Ее злость на хозяина можно было выплеснуть только на них, что она и делала, зачастую с изощренным садизмом. Ее ненависть изливалась на тех, кто, как и она сама, были предметами сексуального ублажения мужчины, но отличались от нее цветом кожи. И точно так же она терзала своих белых дочерей, заковывая их в цепи и кандалы статуса леди, заставляя их развивать в себе пассивность украшения и поддерживая институт брака.
Черные рабыни, чьи тела кровавая резня белого мужского господства карала наиболее свирепо, вели жизнь, полную горечи, и не находили облегчения. Они трудились до изнурения; их детей забирали от них и продавали; они сексуально обслуживали своих хозяев; и часто они терпели гнев белых женщин, жестоко униженных условиями собственного рабства. Политика гарема, ненависть угнетенных к самим себе, дававшая волю мести себе подобным, и склонность рабынь отождествлять свои собственные личные интересы с личными интересами хозяина - все это не давало белым женщинам, черным женщинам и черным мужчинам увидеть поразительное сходство их положений и объединиться против угнетателя.
Перейти к предыдущей главе: Лесбийская гордость
Перейти к следующей части главы