Худиев о консерватизме
https://vz.ru/opinions/2021/6/8/1102999.html
Консерватор - это тот, кто отказывается сходить с ума
Недавнее открытие памятника императору Александру III, на котором выступил президент России Владимир Путин, выглядит как свидетельство понимания важности консервативных ценностей. О России часто говорят как о «консервативной» стране - на фоне западного мира (прямо сейчас все глобальные социальные сети забиты «месячником гордости») она производит такое впечатление. Верно ли оно? Отчасти да - у нас есть заметные консервативные тенденции. У нас строят церкви, а не превращают их в спортзалы или книжные магазины; в Конституции упоминается - к ужасу прогрессивных сил - Бог, а также семья, как союз мужчины и женщины.
Но этот консерватизм у нас часто носит довольно стихийный, неотрефлексированный характер. Стоит обдумать - что значит быть консерватором? Слово «консерватизм» обычно воспринимается как страх перемен, желание во что бы то ни стало сохранить то, к чему люди привыкли. В то время как человечество движется по пути прогресса к светлому будущему, консерваторы вставляют палки в колеса. Этот взгляд нуждается в уточнении - о каких именно переменах идет речь? На самом простом и очевидном уровне консерватизм - это стихийное сопротивление попыткам тех или иных идеологов запрячь вас в свой великий проект, навязать вам другой образ жизни, другие ценности и даже другую идентичность. Если вам говорят «сожгите ваш позорный дом, полный клопов и тараканов, пусть из пепелища родится прекрасный дворец», а вы не хотите - вы проявляете консерватизм. Когда вы не ведетесь на соблазнительные предложения, за которыми подозреваете мошенников - тоже. Обычно, когда речь идет об интересах нашей семьи, мы все - стихийные консерваторы.
Консерватизм бывает трудно сформулировать как идеологию именно потому, что он противостоит идеологиям - простым, стройным и неверным объяснениям мира, адепты которых точно знают, как построить светлое будущее. Именно идеологически мотивированным переустройствам он и противится - а не переменам вообще. Для консерватора общество - это организм, и его будущее растет из его прошлого. Для прогрессиста - механизм, который нужно сломать и заменить новым. При этом у прогрессиста обычно есть чертеж дивного нового мира, в который он свято верит - надо переделать общество по этому чертежу, и светлое царство справедливости и братства непременно наступит.
Разные виды прогрессистов - как, например, коммунисты и либералы - могут предлагать разные проекты и при этом питать друг к другу острую неприязнь. Но они сходятся в том, что общество нужно переделать в соответствии с неким набором идей, которые, если их воплотить, должны принести столь великое благо, что это окупит все страдания и преступления, допущенные по дороге. Конечно, грандиозный коммунистический эксперимент кончился грандиозным же провалом; эта идеология оказалась опровергнута собственным критерием - практикой. «Продвижение демократии» в Ираке, Ливии и на Украине привело к меньшим по масштабам, но не менее очевидным неудачам. Это, однако, не подрывает веры тех и других в свои идеи, потому что в рамках прогрессивных идеологий идеи обладают безусловным приоритетом перед реальностью. Консерватизм же, напротив, есть здравая настороженность к идеологиям.
Его можно назвать антиутопизмом - там, где раздаются обещания «наш, новый мир построить», консерватор помнит, что такие обещания кончаются плохо, великие проекты осчастливливания человечества - и избавления его от всех зол и бед - приводят только к умножению зла и страдания в мире. Консерватор не склонен доверять вдохновенным ораторам, обещающим, что за разрушением существующего порядка явится дивный новый мир. Такая осторожность находит себе прочные основания в трагическом опыте человечества вообще - и нашей страны в особенности. Консерватизм - это духовный иммунитет, противостоящий тому, что в «сне Раскольникова» из гениального романа Достоевского названо «трихинами».
Это пророчество, предвещающее и русскую революцию, и другие катастрофы ХХ века, и киевский майдан, стоит процитировать: «…Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя такими умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать.
Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии уже в походе вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться - но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Всё и все погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса…».
Консерватор отдает себе отчет в том, что люди склонны массово сходить с ума - причем чем ужаснее их состояние, тем непоколебимее их уверенность в то, что они-то добры, мудры и открыли, наконец, рецепт тысячелетнего счастья. Мы видели это и у нас, в России, и в Германии, и в Китае, в других странах мы видим это прямо сейчас, когда англоязычный мир проводит «месячники гордости», кастрирует собственных детей и вывешивает на посольствах флаги Содома и Гоморры. Консерватор - это тот, кто отказывается сдаваться трихинам и сходить с ума.
Дело тут не только в опыте. Консерваторы и революционеры расходятся в своих самых базовых представлениях о человеке и о природе зла. Корни консервативной позиции лежат в христианской доктрине первородного греха - человеческая природа глубоко повреждена в результате мятежа человека против Бога, и человек склонен ко всякому злу и безумию. Факт этой поврежденности могут признавать (и нередко признают) даже лично неверующие люди. Это не значит, что жизнь нельзя улучшить - можно и нужно. Если человек страдает хронической неизлечимой болезнью, его нельзя вылечить - но ему можно помочь. Вполне реально подобрать режим, диету и лекарства таким образом, чтобы максимально смягчить симптомы. Так и человеческое общество можно устроить так, чтобы наилучшим образом сдерживать зло и поощрять добро.
Революционеры - от деятелей «национального конвента» до нынешних активистов Black Lives Matter - исходят из другого взгляда, который восходит к французскому мыслителю Жан-Жаку Руссо: человек от природы добр и разумен, зло - результат давления неправильно устроенного общества. В том, что люди совершают, например, грабежи и убийства, виноваты их социальные условия - «среда заела», как говорили у нас в России. Стоит переменить условия, и явится новый человек - добрый, честный и глубоко преданный общему благу. Самым грандиозным экспериментом по выведению «нового человека» был советский (и китайский) коммунизм, и кончился он неудачей.
Попытки превратить землю в рай превращают ее во что-то гораздо больше похожее на ад. Российская империя определенно не была раем. Но попытка снести ее, чтобы водворить на ее месте утопию, привела к катастрофическому ухудшению жизни - достаточно сопоставить статистику смертных казней при царе и при коммунистах. Она отличается (буквально) в сотни раз. Консерватор сразу исходит из того, что рая на земле не будет, мы всегда будем глубоко несовершенными людьми, создающими глубоко несовершенные институты. Миссия государства, как заметил Владимир Соловьев, не в том, чтобы устраивать на земле рай - а в том, чтобы не допускать ада.
---
Из обсуждения в ФБ
Наталья Холмогорова
Сомнительно это. Хотя бы потому, что язычество определенно консервативнее христианства, и даже реакция и аргументы у язычников были те же: "Для эллинов - безумие". И что христиане разрушают устои, подрывают семейные ценности, в грош не ставят существующую власть и установленный от века благой порядок - все это о них говорили, и за это их и преследовали.
Да и в отношении к человеческой природе христиане, с точки зрения язычества, как-то несоразмерно и нелепо превозносили человека и были к нему чересчур добры. Сомневаться в необходимости рабства или смертной казни - куда это годится?
Видимо, граница между добром и злом проходит как-то иначе.
Александр Бугаев
Если мы принимаем, что христианство было прорывом из язычества в новый мир, устроенный принципиально иначе, на ценностях принципиально более высоких и правильных, чем языческие (я упрощаю и говорю только о мирской стороне), то это и принимается как оправдание разрыва с прежней традицией. Замечу, разрыв был не всегда мирным, но и не всегда насильственным, и одним из факторов мирного перехода было зримое идейное, моральное и духовное достоинство представителей нового учения.
Но в таком ракурсе получается, что сторонники радикальных идеологий, которые следует внедрять, преодолевая сопротивление косного населения, позиционируют их как глобальное спасительное учение масштаба христианства. Такая новая правда миру, ради которой не жалко разрушить прежний мир с его жалкими обывателями и их замшелыми привычками.
Тексты и речи адептов новой правды на некоторых действуют, но далеко не на всех. А вот зримое идейное, моральное и духовное достоинство представителей нового учения пока и вовсе не предъявлено.
Консерватор - это тот, кто отказывается сходить с ума
Недавнее открытие памятника императору Александру III, на котором выступил президент России Владимир Путин, выглядит как свидетельство понимания важности консервативных ценностей. О России часто говорят как о «консервативной» стране - на фоне западного мира (прямо сейчас все глобальные социальные сети забиты «месячником гордости») она производит такое впечатление. Верно ли оно? Отчасти да - у нас есть заметные консервативные тенденции. У нас строят церкви, а не превращают их в спортзалы или книжные магазины; в Конституции упоминается - к ужасу прогрессивных сил - Бог, а также семья, как союз мужчины и женщины.
Но этот консерватизм у нас часто носит довольно стихийный, неотрефлексированный характер. Стоит обдумать - что значит быть консерватором? Слово «консерватизм» обычно воспринимается как страх перемен, желание во что бы то ни стало сохранить то, к чему люди привыкли. В то время как человечество движется по пути прогресса к светлому будущему, консерваторы вставляют палки в колеса. Этот взгляд нуждается в уточнении - о каких именно переменах идет речь? На самом простом и очевидном уровне консерватизм - это стихийное сопротивление попыткам тех или иных идеологов запрячь вас в свой великий проект, навязать вам другой образ жизни, другие ценности и даже другую идентичность. Если вам говорят «сожгите ваш позорный дом, полный клопов и тараканов, пусть из пепелища родится прекрасный дворец», а вы не хотите - вы проявляете консерватизм. Когда вы не ведетесь на соблазнительные предложения, за которыми подозреваете мошенников - тоже. Обычно, когда речь идет об интересах нашей семьи, мы все - стихийные консерваторы.
Консерватизм бывает трудно сформулировать как идеологию именно потому, что он противостоит идеологиям - простым, стройным и неверным объяснениям мира, адепты которых точно знают, как построить светлое будущее. Именно идеологически мотивированным переустройствам он и противится - а не переменам вообще. Для консерватора общество - это организм, и его будущее растет из его прошлого. Для прогрессиста - механизм, который нужно сломать и заменить новым. При этом у прогрессиста обычно есть чертеж дивного нового мира, в который он свято верит - надо переделать общество по этому чертежу, и светлое царство справедливости и братства непременно наступит.
Разные виды прогрессистов - как, например, коммунисты и либералы - могут предлагать разные проекты и при этом питать друг к другу острую неприязнь. Но они сходятся в том, что общество нужно переделать в соответствии с неким набором идей, которые, если их воплотить, должны принести столь великое благо, что это окупит все страдания и преступления, допущенные по дороге. Конечно, грандиозный коммунистический эксперимент кончился грандиозным же провалом; эта идеология оказалась опровергнута собственным критерием - практикой. «Продвижение демократии» в Ираке, Ливии и на Украине привело к меньшим по масштабам, но не менее очевидным неудачам. Это, однако, не подрывает веры тех и других в свои идеи, потому что в рамках прогрессивных идеологий идеи обладают безусловным приоритетом перед реальностью. Консерватизм же, напротив, есть здравая настороженность к идеологиям.
Его можно назвать антиутопизмом - там, где раздаются обещания «наш, новый мир построить», консерватор помнит, что такие обещания кончаются плохо, великие проекты осчастливливания человечества - и избавления его от всех зол и бед - приводят только к умножению зла и страдания в мире. Консерватор не склонен доверять вдохновенным ораторам, обещающим, что за разрушением существующего порядка явится дивный новый мир. Такая осторожность находит себе прочные основания в трагическом опыте человечества вообще - и нашей страны в особенности. Консерватизм - это духовный иммунитет, противостоящий тому, что в «сне Раскольникова» из гениального романа Достоевского названо «трихинами».
Это пророчество, предвещающее и русскую революцию, и другие катастрофы ХХ века, и киевский майдан, стоит процитировать: «…Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя такими умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать.
Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии уже в походе вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться - но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Всё и все погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса…».
Консерватор отдает себе отчет в том, что люди склонны массово сходить с ума - причем чем ужаснее их состояние, тем непоколебимее их уверенность в то, что они-то добры, мудры и открыли, наконец, рецепт тысячелетнего счастья. Мы видели это и у нас, в России, и в Германии, и в Китае, в других странах мы видим это прямо сейчас, когда англоязычный мир проводит «месячники гордости», кастрирует собственных детей и вывешивает на посольствах флаги Содома и Гоморры. Консерватор - это тот, кто отказывается сдаваться трихинам и сходить с ума.
Дело тут не только в опыте. Консерваторы и революционеры расходятся в своих самых базовых представлениях о человеке и о природе зла. Корни консервативной позиции лежат в христианской доктрине первородного греха - человеческая природа глубоко повреждена в результате мятежа человека против Бога, и человек склонен ко всякому злу и безумию. Факт этой поврежденности могут признавать (и нередко признают) даже лично неверующие люди. Это не значит, что жизнь нельзя улучшить - можно и нужно. Если человек страдает хронической неизлечимой болезнью, его нельзя вылечить - но ему можно помочь. Вполне реально подобрать режим, диету и лекарства таким образом, чтобы максимально смягчить симптомы. Так и человеческое общество можно устроить так, чтобы наилучшим образом сдерживать зло и поощрять добро.
Революционеры - от деятелей «национального конвента» до нынешних активистов Black Lives Matter - исходят из другого взгляда, который восходит к французскому мыслителю Жан-Жаку Руссо: человек от природы добр и разумен, зло - результат давления неправильно устроенного общества. В том, что люди совершают, например, грабежи и убийства, виноваты их социальные условия - «среда заела», как говорили у нас в России. Стоит переменить условия, и явится новый человек - добрый, честный и глубоко преданный общему благу. Самым грандиозным экспериментом по выведению «нового человека» был советский (и китайский) коммунизм, и кончился он неудачей.
Попытки превратить землю в рай превращают ее во что-то гораздо больше похожее на ад. Российская империя определенно не была раем. Но попытка снести ее, чтобы водворить на ее месте утопию, привела к катастрофическому ухудшению жизни - достаточно сопоставить статистику смертных казней при царе и при коммунистах. Она отличается (буквально) в сотни раз. Консерватор сразу исходит из того, что рая на земле не будет, мы всегда будем глубоко несовершенными людьми, создающими глубоко несовершенные институты. Миссия государства, как заметил Владимир Соловьев, не в том, чтобы устраивать на земле рай - а в том, чтобы не допускать ада.
---
Из обсуждения в ФБ
Наталья Холмогорова
Сомнительно это. Хотя бы потому, что язычество определенно консервативнее христианства, и даже реакция и аргументы у язычников были те же: "Для эллинов - безумие". И что христиане разрушают устои, подрывают семейные ценности, в грош не ставят существующую власть и установленный от века благой порядок - все это о них говорили, и за это их и преследовали.
Да и в отношении к человеческой природе христиане, с точки зрения язычества, как-то несоразмерно и нелепо превозносили человека и были к нему чересчур добры. Сомневаться в необходимости рабства или смертной казни - куда это годится?
Видимо, граница между добром и злом проходит как-то иначе.
Александр Бугаев
Если мы принимаем, что христианство было прорывом из язычества в новый мир, устроенный принципиально иначе, на ценностях принципиально более высоких и правильных, чем языческие (я упрощаю и говорю только о мирской стороне), то это и принимается как оправдание разрыва с прежней традицией. Замечу, разрыв был не всегда мирным, но и не всегда насильственным, и одним из факторов мирного перехода было зримое идейное, моральное и духовное достоинство представителей нового учения.
Но в таком ракурсе получается, что сторонники радикальных идеологий, которые следует внедрять, преодолевая сопротивление косного населения, позиционируют их как глобальное спасительное учение масштаба христианства. Такая новая правда миру, ради которой не жалко разрушить прежний мир с его жалкими обывателями и их замшелыми привычками.
Тексты и речи адептов новой правды на некоторых действуют, но далеко не на всех. А вот зримое идейное, моральное и духовное достоинство представителей нового учения пока и вовсе не предъявлено.