Читая новости
Тут, говорят верные люди, вытрезвители возвращают. Пять лет без них помыкались и обратно. И вспомнилось мне...
Вы, наверное, думаете, я такой рафинированный и культурный. Небось, и не пью, и не курю. Не курю, это верно. А пить - случается. Но в этот раз, как на грех, я был практически трезв. Тут такое дело. Давно уже, в 2000 году был я в гостях у друга. Выпили по стакану сухого вина, погуляли по вечернему городу, под вечер я собрался домой. Приезжаю на станцию «Выхино». Навстречу милиционер. «Будьте добры, ваши документы». Стал доставать паспорт, замешкался, завозился... А он поглядел так ласково и говорит: «Много выпили?» Да нет, отвечаю, полбутылки сухого. Ну, расслабился я, весна, настроение хорошее. У сотрудника правоохранительных органов настроение после моих слов тоже, видать, улучшилось. Он улыбнулся, взял меня выше локтя и сказал: «Пойдемте».
В микроавтобусе, куда меня поместили, кроме меня находилось еще двое. Они не молчали. Они говорили. Но каждый свое. Один глубокомысленно вещал: «Наша милиция. Она, милиция, план выполняет. А как же ей плана-то не выполнять? Ей обязательно надо план выполнять. Вот она его и выполняет», - и так далее, что называется, в цикле. Другой сидел, закрыв лицо руками, и причитал: «Какие суки! Бо-о-оже мой, какие же суки! Суки» - и тоже в цикле. Такая вот полифония. Я молчал.
Приехали. Началась приемка, медосмотр там всякий. Главный подошел. Кого-то он мне напоминает, подумал я. Сейчас я ему скажу: я здесь по ошибке. И вздрогнул от ужаса. Русский человек - посмейте теперь сомневаться в том, что я русский человек! - прекрасно знает, что нет ничего хуже, чем попасть в мясорубку правопорядка по ошибке. Если за дело, еще можно отбрехаться. Но если совсем не виноват, дело швах...
- Фамилия!
- ...
- Прописан в Москве? Ориентацию не менял?
Пока я размышлял, как ловчее ответить на эти вопросы, он остановил свой взгляд на зонтике-трости, который я тогда носил с собой. Метровая трость, купол, украшенный звездочками Евросоюза. Мне его привезла школьная приятельница, живущая за границей, я им очень дорожил...
- А зонт где такой сп..дил?
- Баба одна подарила, - испуганно сказал я чистую правду и почувствовал, что играю роль в каком-то диковатом спектакле. Чем он, интересно, кончается? В это время зонтик с грохотом упал на пол, я кинулся его поднимать, сам, споткнувшись, упал на четвереньки и по восхищенно-встревоженной реакции персонала понял, что для спокойной и вежливой речи о том, что я совершенно не пьян и меня надо отпустить домой, время безвозвратно ушло. Просто ушло, и всё.
Так я очутился в камере мест на 15. По-видимому, план у ребят действительно горел: кроме меня, в помещении было еще двое. Один уныло сидел на кровати, другой, напротив, нервно ходил взад-вперед, как киношный Ленин перед очередным историческим решением. Увидев меня, он обратился ко мне:
- Вот вы, кажется, интеллигентный человек?
«Льщу себя надеждой», - хотел сказать я, но унылый перебил меня.
- Брось, Серег, - сказал он и обреченно махнул рукой, - я его знаю, он террорист.
- А ну, марш по койкам! - гаркнул заглянувший в камеру сержант. - Или в душ захотели?
- Так какое по койкам, когда на койке нассано?
- Ну, ляг на соседнюю, чё тебя, учить, что ли?
Койки и в самом деле имели вид устрашающий. В армии я привык ко многому, но белье там меняли аккуратно. Здесь простыни, вероятно, служили годами, вплоть до окончательного износа. В середине каждой образовалось огромное, грязно-сальное пятно. Я сжался, но - делать нечего - выбрал кровать, где пятно было поменьше, и содрогаясь от омерзения, устроился на ночлег. Вот ведь лузер... В институт сообщат. Директор удивится. В. обрадуется, козел старый. Да ну, ерунда, никто ни в какой институт не сообщит. Но лузер ты первостатейный. Давясь этими размышлениями, я не заметил, как уснул.
Утром нас построил главный. Я наконец понял, кого он мне напоминает. Замкомвзвода нашего, парня незлого, но брутального. Ну, дай Бог.
Нам вернули вещи. Я получил обратно всё, включая дорогой сердцу зонтик...
- Да! А деньги, - главный обвел нас строгим взглядом, - у вас у всех забрали в счет штрафа. - Он подумал и укоризненно добавил, указав на моего соседа: - А у вас было очень мало. Мне даже доплатить пришлось.
Помню, я ехал в маршрутке по залитому солнцем Рязанскому проспекту и думал одно слово: душ. Не тот кошмарный казенный душ, которым пугали в камере, а милый, теплый, домашний душ смоет грязь и мерзость, в которых я провел ночь. Он позволит, наверное, очиститься от этой отвратной тюремно-казарменной ауры. Целые поколения русских людей, говорил я себе, живут в постоянной близости от этого. Нет, я не сноб. Я знаю: приличное общество воротит от этого нос, однако неизбежностью массового общества являются и такие неприятные локусы, как тюрьма и казарма. Но Боже ж мой, нельзя же превращать любую мало-мальски затруднительную ситуацию, в которую попадает человек, в подобие не то камеры, не то кубрика. Из школы в армию, из армии в вытрезвитель, оттуда со временем в больницу. Везде одно и то же. Словно этот лающий голос, и всегда на ты, академик ты или герой, мореплаватель или плотник: «Марш по койкам... ссаными тряпками... кто за тобой будет убирать...» - он-то и есть ключ к разрешению сложностей бытия. Словно эта интимная грубость необходима, чтобы поддерживать в порядке важные для выживания людей общественные институты. Когда спустя несколько лет было объявлено о закрытии вытрезвителей, я вздохнул облегченно. Хоть это-то. Но нет, опять. Без этого никак.
Вы, наверное, думаете, я такой рафинированный и культурный. Небось, и не пью, и не курю. Не курю, это верно. А пить - случается. Но в этот раз, как на грех, я был практически трезв. Тут такое дело. Давно уже, в 2000 году был я в гостях у друга. Выпили по стакану сухого вина, погуляли по вечернему городу, под вечер я собрался домой. Приезжаю на станцию «Выхино». Навстречу милиционер. «Будьте добры, ваши документы». Стал доставать паспорт, замешкался, завозился... А он поглядел так ласково и говорит: «Много выпили?» Да нет, отвечаю, полбутылки сухого. Ну, расслабился я, весна, настроение хорошее. У сотрудника правоохранительных органов настроение после моих слов тоже, видать, улучшилось. Он улыбнулся, взял меня выше локтя и сказал: «Пойдемте».
В микроавтобусе, куда меня поместили, кроме меня находилось еще двое. Они не молчали. Они говорили. Но каждый свое. Один глубокомысленно вещал: «Наша милиция. Она, милиция, план выполняет. А как же ей плана-то не выполнять? Ей обязательно надо план выполнять. Вот она его и выполняет», - и так далее, что называется, в цикле. Другой сидел, закрыв лицо руками, и причитал: «Какие суки! Бо-о-оже мой, какие же суки! Суки» - и тоже в цикле. Такая вот полифония. Я молчал.
Приехали. Началась приемка, медосмотр там всякий. Главный подошел. Кого-то он мне напоминает, подумал я. Сейчас я ему скажу: я здесь по ошибке. И вздрогнул от ужаса. Русский человек - посмейте теперь сомневаться в том, что я русский человек! - прекрасно знает, что нет ничего хуже, чем попасть в мясорубку правопорядка по ошибке. Если за дело, еще можно отбрехаться. Но если совсем не виноват, дело швах...
- Фамилия!
- ...
- Прописан в Москве? Ориентацию не менял?
Пока я размышлял, как ловчее ответить на эти вопросы, он остановил свой взгляд на зонтике-трости, который я тогда носил с собой. Метровая трость, купол, украшенный звездочками Евросоюза. Мне его привезла школьная приятельница, живущая за границей, я им очень дорожил...
- А зонт где такой сп..дил?
- Баба одна подарила, - испуганно сказал я чистую правду и почувствовал, что играю роль в каком-то диковатом спектакле. Чем он, интересно, кончается? В это время зонтик с грохотом упал на пол, я кинулся его поднимать, сам, споткнувшись, упал на четвереньки и по восхищенно-встревоженной реакции персонала понял, что для спокойной и вежливой речи о том, что я совершенно не пьян и меня надо отпустить домой, время безвозвратно ушло. Просто ушло, и всё.
Так я очутился в камере мест на 15. По-видимому, план у ребят действительно горел: кроме меня, в помещении было еще двое. Один уныло сидел на кровати, другой, напротив, нервно ходил взад-вперед, как киношный Ленин перед очередным историческим решением. Увидев меня, он обратился ко мне:
- Вот вы, кажется, интеллигентный человек?
«Льщу себя надеждой», - хотел сказать я, но унылый перебил меня.
- Брось, Серег, - сказал он и обреченно махнул рукой, - я его знаю, он террорист.
- А ну, марш по койкам! - гаркнул заглянувший в камеру сержант. - Или в душ захотели?
- Так какое по койкам, когда на койке нассано?
- Ну, ляг на соседнюю, чё тебя, учить, что ли?
Койки и в самом деле имели вид устрашающий. В армии я привык ко многому, но белье там меняли аккуратно. Здесь простыни, вероятно, служили годами, вплоть до окончательного износа. В середине каждой образовалось огромное, грязно-сальное пятно. Я сжался, но - делать нечего - выбрал кровать, где пятно было поменьше, и содрогаясь от омерзения, устроился на ночлег. Вот ведь лузер... В институт сообщат. Директор удивится. В. обрадуется, козел старый. Да ну, ерунда, никто ни в какой институт не сообщит. Но лузер ты первостатейный. Давясь этими размышлениями, я не заметил, как уснул.
Утром нас построил главный. Я наконец понял, кого он мне напоминает. Замкомвзвода нашего, парня незлого, но брутального. Ну, дай Бог.
Нам вернули вещи. Я получил обратно всё, включая дорогой сердцу зонтик...
- Да! А деньги, - главный обвел нас строгим взглядом, - у вас у всех забрали в счет штрафа. - Он подумал и укоризненно добавил, указав на моего соседа: - А у вас было очень мало. Мне даже доплатить пришлось.
Помню, я ехал в маршрутке по залитому солнцем Рязанскому проспекту и думал одно слово: душ. Не тот кошмарный казенный душ, которым пугали в камере, а милый, теплый, домашний душ смоет грязь и мерзость, в которых я провел ночь. Он позволит, наверное, очиститься от этой отвратной тюремно-казарменной ауры. Целые поколения русских людей, говорил я себе, живут в постоянной близости от этого. Нет, я не сноб. Я знаю: приличное общество воротит от этого нос, однако неизбежностью массового общества являются и такие неприятные локусы, как тюрьма и казарма. Но Боже ж мой, нельзя же превращать любую мало-мальски затруднительную ситуацию, в которую попадает человек, в подобие не то камеры, не то кубрика. Из школы в армию, из армии в вытрезвитель, оттуда со временем в больницу. Везде одно и то же. Словно этот лающий голос, и всегда на ты, академик ты или герой, мореплаватель или плотник: «Марш по койкам... ссаными тряпками... кто за тобой будет убирать...» - он-то и есть ключ к разрешению сложностей бытия. Словно эта интимная грубость необходима, чтобы поддерживать в порядке важные для выживания людей общественные институты. Когда спустя несколько лет было объявлено о закрытии вытрезвителей, я вздохнул облегченно. Хоть это-то. Но нет, опять. Без этого никак.