Почему у планеты трубы горят. Расширенная версия. Часть 2/3
https://www.nalin.ru/pochemu-u-planety-truby-goryat-rasshirennaya-versiya-5942
Леонид Крутаков
15.09.2017
начало здесь
КОМУ ФИНАНСЫ ПОЮТ РОМАНСЫ
Стратегическим (изменившим правила игры) шагом стал отказ США от золотого стандарта доллара в 1971 году. Экспорт моментально потерял для Штатов всякий смысл, а импорт превратился в супервыгодную сделку. Одно дело продавать свою нефть за золото, номинированное в долларах, и совсем другое - покупать чужую в кредит под «честное пионерское». К 1973 году (всего за 2 года) США увеличили импорт нефти в 6 с лишним раз (до 6,5 млн. б/день). Добычу сократили, экспорт запретили законодательно.
Ни 2001 год (принятие Национальной энергетической стратегии США), ни 2017-й (новый санкционный закон) стратегически ничего в этой конструкции не изменили. Главным глобальным товаром остается нефть (СПГ недавно вышел на второе место, обогнав железную руду), а ее эквивалентом на мировом рынке по-прежнему служит «честное слово» ФРС США. Цена на природный газ привязана к нефти.
Тут важно различать причину и следствие. Что первично не по хронологии, а по сути: нефтяной камингаут США или отказ от «золотого стандарта». Адепты рынка на первое место ставят отмену «золотого стандарта», признавая отказ США от экспорта последствием (вынужденным шагом). Обратная логика подразумевает наличие у США стратегии, и попадает под обвинения в конспирологии.
Однако вынужденным (не просчитанным) последствием 1971 года оказалась не только смена энергетической ориентации США. Кардинальному переустройству подвергся весь мировой рынок нефти. На смену картельному механизму ценообразования пришел биржевой, долгосрочный контракт заменил спот (разовые продажи). В начале 70-х спот составлял всего 1-2 %, к концу 70-х достиг 10-15 %, а к 1986 году - 50-55 %.
Это была революция (точнее, переворот). Дело в том, что нефтяная отрасль не подчиняется законам рынка. Низкие цены не увеличивают спрос, высокие (что гораздо важнее) его не снижают, а дебет скважины не зависит от производительности труда буровика. Конкуренция в нефтяном (золотом, газовом) бизнесе нонсенс. Нефть конечный ресурс, желание увеличить свою долю рынка, продавая лимитированный товар дешевле и быстрее, представляется, по меньшей мере, сиюминутным.
Цену нефти определяет не рынок (спрос-предложение), а владелец скважины. Нижний предел зависит от военно-политического потенциала покупателя. Верхний - от потенциала продавца. Чем больше разногласий среди продавцов (сунниты, шииты, тюрки, арабы), тем выгоднее покупателю и наоборот. Равновесие рынка возможно только в форме картельного (политического) сговора, воплощенного в долгосрочном контракте.
До 70-х годов все так и было. Цены на нефть сначала устанавливала «Стандарт Ойл», потом ее «дочки», а потом «сестры» (семь вертикально-интегрированных англосаксонских ТНК). Модель работала без сбоев (цена на нефть все это время держалась на уровне 2 $/барр.), а успешно работающую модель меняют только при наличии веских обстоятельств («верхи не могут, низы не хотят»).
Стартовавшая после II мировой войны деколонизация привела к национализации нефтедобычи на Ближнем Востоке. На рынок вышли вертикально-интегрированные компании из других стран (Eni, Total), которые стали предлагать нефтеносным странам более выгодные, чем «сестры», условия добычи и закупочные цены. Глава Eni Энрико Маттеи и вовсе совершил крамолу, договорился о поставках нефти из СССР.
«Скважины» уходили из-под прямого контроля «сестер». Круг интересантов ширился, удерживать картельные цены становилось все трудней и трудней. Спот изменил модель нефтяного рынка, ввел на рынок посредника (биржевой маклер), обладающего компетенциями для покупки нефти без твердых гарантий со стороны покупателя. Спот создает дополнительные риски, которые разрушают вертикальную интеграцию нефтяного рынка. Производитель оказывается отрезанным от покупателя. Формируется новый механизм ценообразования (учета рисков).
С момента запуска нового механизма объем биржевых торгов так называемой «бумажной нефтью» (деривативы и фьючерсы без обязательств поставки) постоянно рос, заняв в итоге 98-99 % рынка. В 2013 году (за год до обвала цен) объем торгов нефтяными фьючерсами на биржах Нью-Йорка и Лондона доходил до 3 трлн. $ в месяц (без учета деривативов), при этом продажи физической нефти не превышали 100 млрд. $.
Цена товара перестала быть ориентиром для проектного финансирования. В цепочке перераспределения нефтяной ренты стал доминировать посредник (маклер зарабатывает и на росте, и на падении цен). Нефтяной рынок превратился в сегмент финансового рынка, где правила устанавливает Комиссия по ценным бумагам и биржам США. Картель инвестбанкиров сменил нефтяной картель у руля мирового рынка. Вывод, по всей видимости, напрочь разбивает все выше изложенное про рынок газа.
Зачем перетряхивать газовый рынок, если ты контролируешь цены на нефть, а газовые привязаны к ним? Зачем убивать долгосрочный контракт и переводить торговлю газом в спот? Зачем переворачивать вверх дном Ближний Восток, создавать преграды на пути строительства магистральных газопроводов и формировать энергозатратную СПГ-индустрию? Кто от этого выигрывает?
Однако видимость не всегда соответствует реальности. Когда биржевые объемы торговли газом превысят нефтяные, сохранять зависимость газа от нефти не удастся. При этом газовые скважины находятся в политически «неблагонадежных» руках (в отличие от нефтяных), а долгосрочный контракт необязательно заключать в долларах…
ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ
Если переход с нефти на газ происходит не по воле случая, и стратегия существует, то у нее должен быть стратег (выгодоприобретатель, автор, режиссер), сценарный план и опытный полигон. Поиски стратега неизбежно ведут в теории заговора, два других параметра на виду. Сценарий виден из сопоставления реформ газовой отрасли США и мирового рынка нефти, а полигоном по его отработке стал внутренний рынок Америки.
До 1985 года рынка газа в США не существовало, все виды газовой деятельности сертифицировались государством. По закону о газе (Natural Gas Act) 1938 года поставки и тарифы на прокачку, оценку фондов и транспортные издержки контролировали федеральные органы (вплоть до норм бухучета). Комиссии по энергетике на уровне штатов напрямую контролировали цены, удерживая их на низком уровне.
Добычей газа занимались мелкие компании. Промысел шел варварским путем, из скважины выкачивали «легкий» газ, после чего бурили новую. Низкие цены мотивировали потребителя (муниципалитеты) переходить на менее энергоемкое топливо (тепловой паритет нефти и газа 6/1), развивая трубопроводную инфраструктуру на местах. Освобождаемая из внутреннего потребления нефть шла на внешний рынок. На тот момент США были главным мировым экспортером нефти.
Никакой «невидимой руки», никакой «шоковой терапии». Все решения (добыча, транспорт, потребление) были предельно детализированы. Месторождения разбили на 26 категорий по дате бурения первой скважины, получению первого газа, типу скважины, виду контракта на поставку газа и т.д. Определили сроки и порядок дерегуляции. «Дорогие» в добыче месторождения - с 1979 года, вновь осваиваемые - с 1985-го, а на «старых» регулирование сохранили до полной выработки.После отказа в 1971 году от золотого стандарта доллара и перехода на импортную модель потребления нефти стимул держать газовые цены внизу исчез. В 1978 году Конгресс США принял новый закон о газе (Natural Gas Policy Act), его целью стала дерегуляция газовых цен и их выравнивание с нефтяными. Создание общего рынка нефти и газа на федеральном уровне сформулировали как политическую задачу.
К 1985 году цены на газ в США не только сравнялись, но и превысили нефтяные. Тренд на смену энергетического лидера уже стал очевиден. Доля газа в мировом энергобалансе начала расти, а доля нефти снижаться. СССР и ФРГ заключили сделку века «газ в обмен на трубы». В 1985 году США ставят перед собой новую задачу: создать самостоятельный (независимый от нефти) национальный рынок газа.
Алгоритм решения понятен по схеме, отработанной на нефтяном рынке в 70-х. Разрушить долгосрочный контракт, перейти на спот, ввести внутрь сделки посредника и застраховать возникающие риски биржевыми торгами. На тот момент СПГ-технологий еще не существовало, и весь газ поставлялся по трубе. С одной стороны продавец, с другой покупатель (без технологического разрыва).
Задачу по созданию рынка внутри трубы решили командно-административным путем - тремя распоряжениями Федеральной энергетической комиссии. Сначала потребителя освободили от покупки обязательных объемов газа (take or pay) и разрушили систему гарантий всей цепочки. Потом выделили в самостоятельный вид бизнеса транспортные системы. Ввели на прокачку отдельный тариф и обязали транспортников покупать у производителя весь законтрактованный газ.
Вскоре выяснилось, что это модель создает критические дисбалансы в замкнутой системе трубопроводных поставок. Образовался так называемый контрактный разрыв, транспортников обязали покупать у производителя гарантированные объемы газа, а потребителю дали право этого не делать. Разрыв устранили с помощь третьего распоряжения, которое и сформировало современную модель газового рынка США.
«Трубу» оставили самостоятельным видом бизнеса, освободили от обязательств по закупкам (take or pay) и разрешили включать плату за невостребованный потребителем газ в свои затраты и тарифы. Фактически, контрактный принцип take or pay зашили внутрь стоимости транспортировки, возложив риски неисполнения обязательств по всей производственной цепочке на потребителя. Владелец «трубы» получил в руки рычаг давления и на производителя, и на потребителя, поэтому местные ГРО и магистральные трубопроводы остались под контролем государства.
США создавали свой газовый рынок как лабораторный опыт. Сегодня эту модель натягивают на рынок Европы. Принятый в 2009 году 3-й энергопакет ЕС содержит те же самые принципы: вывод транспортировки в отдельный вид бизнеса; освобождение покупателей от контрактных цен и переход на спот; создание единого трансграничного мегарегулятора. Стокгольмский арбитраж недавно отменил take or pay и привязку к нефтяной цене не в принципе, а в рамках действующего контракта «Нафтогаз Украины» и «Газпрома».
Оказалось, что американская модель газового рынка при совмещении с системой энергоснабжения Европы создает критические внутренние напряжения. Удавшийся в рамках одной юрисдикции эксперимент, не реализуем на межгосударственном уровне. По факту, 3-й энергопакет отрезал поставщиков газа (доля «Газпрома» в европейском импорте 45%) от самой доходной части рынка (внутренний транспорт).
Бизнес-конфликт (контрактный разрыв между потребителем и производителем), разрешаемый в рамках единой юрисдикции административным распоряжением, в межгосударственном варианте обрел формат политического противостояния…
КТО ОСТАЛСЯ НА ТРУБЕ
26 марта 2014 года в Брюсселе на специальном саммите США-ЕС Барак Обама сделал два взаимоисключающих заявления. С одной стороны, он сказал, что США может поставлять газа больше, чем надо Европе. А с другой - потребовал от ЕС принять самостоятельные меры для снижения энергетической зависимости от России, не возлагая излишние надежды в этом вопросе на США.
Два дня спустя Еврокомиссия по энергетике призвала остановить «Южный поток». 17 апреля Европарламент принял по этому поводу резолюцию, а 14 мая отказался от участия в конференции «Энергетический диалог Россия-ЕС: газовый аспект». В декабре «Южный поток» был официально закрыт. В ответ глава «Газпрома» Алексей Миллер заявил, что транзита через Украину не будет при любом раскладе, а Москва начала переговоры с Анкарой о строительстве «Турецкого потока».
Все это на фоне антироссийских санкций, под которые попали «Сургутнефтегаз», ЛУКойл, «Роснефть», «Газпромнефть», НОВОТЭК и «Газпром». На поставки в Россию технологий и оборудования по добыче и переработке нефти и газа ввели эмбарго. Против «Газпрома» начали антимонопольное расследование по соответствию его контрактов требованиям 3-го энергопакета. В европейских офисах «Газпрома» прошли обыски.
Куда нацелен был удар, сомнений нет. В конце прошлого года российский газ из-за скидок оказался на 20% дешевле спотовых цен на NBP в Англии. Вопросы вызывает динамика и концентрация политических действий, граничащих с истерикой. Впечатление такое, что они были спровоцированы неким непредвиденным обстоятельством.
Дело за малым, найти это «обстоятельство». Канонической причиной обострения отношений между США, ЕС и Россией считается Крым и Донбасс. Об этом пишут статьи, снимают передачи, проводят ток-шоу. В тени политической повестки остаются события на газовом фронте, также как в свое время война Судного дня и нефтяное эмбарго 1973 года затмили предшествующую им отмену золотой конвертации доллара и последующее переформатирование глобального рынка энергоресурсов.
22 мая 2014 года «Газпром» и китайская CNPC подписали 30-летний контракт на поставку 38 млрд. м3 газа ежегодно по строящемуся газопроводу «Сила Сибири». Многие сделали тогда вывод, что контракт стал реакцией Москвы на обострения ситуации на европейском газовом рынке, вызванное украинскими событиями. На самом деле путь к этому контракту Россия и Китай начали 10 лет назад, задолго до украинской истории.
Соглашение о стратегическом сотрудничестве CNPC и «Газпром» заключили в 2004 году, а в 2006-м в ходе визита Владимира Путина в Пекин подписали Меморандум о строительстве двух газопроводов: из Западной Сибири - «Алтай», и из Восточной Сибири - «Сила Сибири». Определили сроки и объемы поставок. Как заявил тогда Путин, с 2011 года Китай начнет получать до 80 млрд. м3 российского газа в год.
Эти проекты меняют инфраструктуру газового рынка, соединяя рынки ЕС и АТР. «Сила Сибири» доводит газ до Владивостока с ответвлением на Китай и перспективой поставок на Корейский полуостров. «Алтай» должен пройти по техническим коридорам газовых поставок в Европу и врезаться в китайский газопровод «Запад-Восток», по которому поставляется туркменский газ, и куда в перспективе может пойти газ из Ирана.
Если Европа и АТР будут интегрированы газопроводами, то США останется единственным газовым рынком, монопольно зависящим от СПГ (как Япония сегодня). Трудно представить какими издержками обернется газовый камингаут США (переход на импорт), если он случится в таких условиях. Но, как известно, везет тому, кто везет.
До 2004 года спотовые цены на газ были выше контрактных. И это логично, также вели себя нефтяные цены в начале 70-х. Спот изначально был рынком форс-мажора с высокой премией за риск. Однако в 2004 году цена на нефть начинают без видимых причин быстро расти (с $ 30 до 120), задирая привязанные к ней контрактные цены на газ.
Спотовая цена на газ тоже сначала пошла вверх, но в 2007 году США снизили налоги на добычу газа и увеличили на 25% отчисления землевладельцам. Это привело к быстрому росту контрактов и добычи «сланца» (с 37 до 212 млрд. м3 за 4 года). Цены Henry Hub ушли вниз, за ними потянулись и европейские спотовые площадки.
Временами разница цен на газ и нефть в США при пересчете в Btu достигала необъяснимого разрыва в 12-15 раз. Переговоры Москвы и Пекина по формуле цены долгосрочных поставок стали буксовать. Пекин требовал привязки цен не к нефти, а к споту. В итоге сроки по «Силе Сибири» сильно сдвинулись, а переговоры по «Алтаю» идут до сих пор.
Сегодня все объяснения ценового феномена нулевых годов сводятся исключительно к «сланцевой революции». Логика при этом предлагается простая: сланцевый газ дешевый, его много, вот он и сбил цены вниз. Возникающие при этом простые вопросы никто не задает, а ответы на них никто не ищет.
Почему ни одна страна мира не повторила «сланцевый» бум, если запасы дешевого сланцевого газа есть везде, включая энергодефицитные Китай и Европу.
Почему сланцевый газ дешевый, если технология его добычи более сложная, чем у традиционного газа, а дебет «сланцевых» скважин намного ниже (максимум год). Бурить приходится много, постоянно, и каждый раз тянуть к скважине новую трубу.
Почему «сланец» сбил цены только на газ, а цены на нефть наоборот выросли, если добыча нефти в США последнее время росла намного быстрее газовой. Начиная с 2009 года, за 5 лет прирост по нефти составил 61%, а по газу всего 25%.
И, наконец, как вообще могло случиться, что сходный по сферам применения и техническим характеристикам товар в условиях свободного рыночного ценообразования вел себя так разнонаправлено?
КУРСОМ ПО РЕСУРСУ
Рыночным фактором снижения цен является перепроизводство, но в эти годы на рынке США не было избытка газа (добыча не превышала спрос). Мало того, Америка испытывала небольшой, но все же дефицит газа (26,5 млрд. м3, около 4% по 2015 году). А общая зависимость США от импорта углеводородов не опускалась ниже 45%.
Ценовой парадокс нулевых годов ХХI века напоминает феномен прошлого века, когда США держали регулируемые цены на газ внизу, наращивая экспорт нефти. Сегодня цены в Америке не регулируются, весь газ торгуется на Henry Hub, но физически его туда никто не доставляет. Торгуют контрактами, а газ как шел от скважины к потребителю напрямую, так и идет.
Отделение физического товара от системы его продаж создает виртуальную модель рынка, которая позволяет имитировать как профицит, так и дефицит, изменяя лишь объем торговли фьючерсами и оставляя неизменными поставки реального товара. Всплеск биржевых торгов «бумажной нефтью» начался в 2001 году и продолжался все нулевые, сопровождая небывалый за всю историю нефтяного рынка рост цен.
Накануне спекулятивного ралли США разрешили участие пенсионных и страховых фондов в высокорискованных биржевых операциях и отменили законодательный запрет на совмещение коммерческого и инвестиционного банкинга. На фондовый рынок пришли новые деньги. Напомню, мировой рынок газа до 2000 года строился на долгосрочных контрактах, жестко привязанных к «нефтяной корзине», а рынок США уже перешел на спот. По факту, это были два разных рынка с двумя разными системами ценообразования.
Двигателем «сланцевая революция» выступал не дешевый газ и высокая прибыль добывающих компаний, ни одна из них за это время не показала операционную прибыль. В основе чуда спекуляция. Выражаясь более корректно, капитализация. По данным Barclays, объем привлеченных сланцевыми компаниями с фондового рынка средств к 2016 году вырос в 9 раз при двукратном росте рынка высокодоходных облигаций.
Инвестиции категория возвратная. Рост капитализации при отрицательной или нулевой доходности означает, что рынок работает на перспективу. Прибыль будущего должна окупить сегодняшние потери (финансовый инжиниринг). Эта логика прямиком ведет к теории заговора, но логика, построенная на отсутствии осознанной перспективы (стратегии), требует признать развернувшуюся на наших глазах комбинацию панамой.
Сегодня оборот фондового рынка на порядок превышает совокупный мировой ВВП, а «лишние» деньги нуждаются в активах намного больше, чем активы в деньгах. Второй по объему продаж товарный рынок (1-й в будущем) необходим вздувающемуся пузырями финансовому рынку. Но тридцатилетний фьючерс с нерыночной гарантией take or pay маклеру неинтересен, на таких условиях газ из трубы на биржу не выведешь.
А тут еще и Москва с Пекином говорят о неких международных правилах и солидарном механизме принятия решений. Между тем, глобальная кредитно-денежная пирамида номинирована в долларах, и требует единого центра и единых стандартов управления. «Дипломатия канонерок» вновь вышла на политическую арену, а глобальная конкуренция с корпоративного уровня поднялась на межгосударственный.
Процесс консолидации интересов стран-участниц «газового ОПЕК» совпал по времени с «сланцевой революцией» в США, а резкий рост добычи сланцевой нефти - с «арабской весной». Газовый конфликт Украины и России и остановка транзита в Европу пришлись на время подготовки 3-го энергопакета ЕС, а его имплементация в национальные законодательства идет на фоне прямого конфликта Украины и России, второй остановки транзита и санкционной войны.
В логике политической конкуренции стратегия это всегда путь к доминированию. В логике рынка - извлечение максимальной выгоды при обмене доступного ресурса на недоступный (критически значимый). То, что для политической системы цель, для рынка способ снижения затрат. В данном случае дефицитный ресурс это газ, а избыточный - военно-политическое превосходство США, конвертируемое в финансовые институты.
В эпоху Великой Британии миссионерская формула «институциональные реформы в обмен на ресурсы» никого не смущала. Превосходство белого мира теоретически было обосновано, колонизаторство понималось за благо прогресса, и когнитивный диссонанс не возникал. В 2017 году применять эту формулу не комфортно. Обвинят в протекционизме (экономическая выгода от политики) и гегемонизме (геополитический эффект от экономики), как это сделала Германия в случае с «Северным потоком-2».
В демократически интегрированном мире рыночного равноправия есть только два способа провести неэквивалентный обмен. Первый - объявить контрагента прибежищем мирового тоталитарного зла. Сегодня таковыми признаны «газовые» Россия, Иран, немножко Катар, и транзитные Турция с Сирией. Второй - сделать сделку непрозрачной для ее участников.
Второй способ сложнее в исполнении, но в начале 70-х годов прошлого века США подобную задачу успешно решили. В роли дефицитного ресурса тогда выступала нефть. Прибежищем мирового зла были страны ОПЕК. PR-прикрытием стала война Судного дня и нефтяное эмбарго. А реальная сделка прошла в тиши кабинетов Уолл-Стрита.
Однако глобальные операции (как политические, так и финансовые) всегда оставляют материальный след. Без физической выгоды спекуляция не имеет смысла.
продолжение следует
Леонид Крутаков
15.09.2017
начало здесь
КОМУ ФИНАНСЫ ПОЮТ РОМАНСЫ
Стратегическим (изменившим правила игры) шагом стал отказ США от золотого стандарта доллара в 1971 году. Экспорт моментально потерял для Штатов всякий смысл, а импорт превратился в супервыгодную сделку. Одно дело продавать свою нефть за золото, номинированное в долларах, и совсем другое - покупать чужую в кредит под «честное пионерское». К 1973 году (всего за 2 года) США увеличили импорт нефти в 6 с лишним раз (до 6,5 млн. б/день). Добычу сократили, экспорт запретили законодательно.
Ни 2001 год (принятие Национальной энергетической стратегии США), ни 2017-й (новый санкционный закон) стратегически ничего в этой конструкции не изменили. Главным глобальным товаром остается нефть (СПГ недавно вышел на второе место, обогнав железную руду), а ее эквивалентом на мировом рынке по-прежнему служит «честное слово» ФРС США. Цена на природный газ привязана к нефти.
Тут важно различать причину и следствие. Что первично не по хронологии, а по сути: нефтяной камингаут США или отказ от «золотого стандарта». Адепты рынка на первое место ставят отмену «золотого стандарта», признавая отказ США от экспорта последствием (вынужденным шагом). Обратная логика подразумевает наличие у США стратегии, и попадает под обвинения в конспирологии.
Однако вынужденным (не просчитанным) последствием 1971 года оказалась не только смена энергетической ориентации США. Кардинальному переустройству подвергся весь мировой рынок нефти. На смену картельному механизму ценообразования пришел биржевой, долгосрочный контракт заменил спот (разовые продажи). В начале 70-х спот составлял всего 1-2 %, к концу 70-х достиг 10-15 %, а к 1986 году - 50-55 %.
Это была революция (точнее, переворот). Дело в том, что нефтяная отрасль не подчиняется законам рынка. Низкие цены не увеличивают спрос, высокие (что гораздо важнее) его не снижают, а дебет скважины не зависит от производительности труда буровика. Конкуренция в нефтяном (золотом, газовом) бизнесе нонсенс. Нефть конечный ресурс, желание увеличить свою долю рынка, продавая лимитированный товар дешевле и быстрее, представляется, по меньшей мере, сиюминутным.
Цену нефти определяет не рынок (спрос-предложение), а владелец скважины. Нижний предел зависит от военно-политического потенциала покупателя. Верхний - от потенциала продавца. Чем больше разногласий среди продавцов (сунниты, шииты, тюрки, арабы), тем выгоднее покупателю и наоборот. Равновесие рынка возможно только в форме картельного (политического) сговора, воплощенного в долгосрочном контракте.
До 70-х годов все так и было. Цены на нефть сначала устанавливала «Стандарт Ойл», потом ее «дочки», а потом «сестры» (семь вертикально-интегрированных англосаксонских ТНК). Модель работала без сбоев (цена на нефть все это время держалась на уровне 2 $/барр.), а успешно работающую модель меняют только при наличии веских обстоятельств («верхи не могут, низы не хотят»).
Стартовавшая после II мировой войны деколонизация привела к национализации нефтедобычи на Ближнем Востоке. На рынок вышли вертикально-интегрированные компании из других стран (Eni, Total), которые стали предлагать нефтеносным странам более выгодные, чем «сестры», условия добычи и закупочные цены. Глава Eni Энрико Маттеи и вовсе совершил крамолу, договорился о поставках нефти из СССР.
«Скважины» уходили из-под прямого контроля «сестер». Круг интересантов ширился, удерживать картельные цены становилось все трудней и трудней. Спот изменил модель нефтяного рынка, ввел на рынок посредника (биржевой маклер), обладающего компетенциями для покупки нефти без твердых гарантий со стороны покупателя. Спот создает дополнительные риски, которые разрушают вертикальную интеграцию нефтяного рынка. Производитель оказывается отрезанным от покупателя. Формируется новый механизм ценообразования (учета рисков).
С момента запуска нового механизма объем биржевых торгов так называемой «бумажной нефтью» (деривативы и фьючерсы без обязательств поставки) постоянно рос, заняв в итоге 98-99 % рынка. В 2013 году (за год до обвала цен) объем торгов нефтяными фьючерсами на биржах Нью-Йорка и Лондона доходил до 3 трлн. $ в месяц (без учета деривативов), при этом продажи физической нефти не превышали 100 млрд. $.
Цена товара перестала быть ориентиром для проектного финансирования. В цепочке перераспределения нефтяной ренты стал доминировать посредник (маклер зарабатывает и на росте, и на падении цен). Нефтяной рынок превратился в сегмент финансового рынка, где правила устанавливает Комиссия по ценным бумагам и биржам США. Картель инвестбанкиров сменил нефтяной картель у руля мирового рынка. Вывод, по всей видимости, напрочь разбивает все выше изложенное про рынок газа.
Зачем перетряхивать газовый рынок, если ты контролируешь цены на нефть, а газовые привязаны к ним? Зачем убивать долгосрочный контракт и переводить торговлю газом в спот? Зачем переворачивать вверх дном Ближний Восток, создавать преграды на пути строительства магистральных газопроводов и формировать энергозатратную СПГ-индустрию? Кто от этого выигрывает?
Однако видимость не всегда соответствует реальности. Когда биржевые объемы торговли газом превысят нефтяные, сохранять зависимость газа от нефти не удастся. При этом газовые скважины находятся в политически «неблагонадежных» руках (в отличие от нефтяных), а долгосрочный контракт необязательно заключать в долларах…
ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ
Если переход с нефти на газ происходит не по воле случая, и стратегия существует, то у нее должен быть стратег (выгодоприобретатель, автор, режиссер), сценарный план и опытный полигон. Поиски стратега неизбежно ведут в теории заговора, два других параметра на виду. Сценарий виден из сопоставления реформ газовой отрасли США и мирового рынка нефти, а полигоном по его отработке стал внутренний рынок Америки.
До 1985 года рынка газа в США не существовало, все виды газовой деятельности сертифицировались государством. По закону о газе (Natural Gas Act) 1938 года поставки и тарифы на прокачку, оценку фондов и транспортные издержки контролировали федеральные органы (вплоть до норм бухучета). Комиссии по энергетике на уровне штатов напрямую контролировали цены, удерживая их на низком уровне.
Добычей газа занимались мелкие компании. Промысел шел варварским путем, из скважины выкачивали «легкий» газ, после чего бурили новую. Низкие цены мотивировали потребителя (муниципалитеты) переходить на менее энергоемкое топливо (тепловой паритет нефти и газа 6/1), развивая трубопроводную инфраструктуру на местах. Освобождаемая из внутреннего потребления нефть шла на внешний рынок. На тот момент США были главным мировым экспортером нефти.
Никакой «невидимой руки», никакой «шоковой терапии». Все решения (добыча, транспорт, потребление) были предельно детализированы. Месторождения разбили на 26 категорий по дате бурения первой скважины, получению первого газа, типу скважины, виду контракта на поставку газа и т.д. Определили сроки и порядок дерегуляции. «Дорогие» в добыче месторождения - с 1979 года, вновь осваиваемые - с 1985-го, а на «старых» регулирование сохранили до полной выработки.После отказа в 1971 году от золотого стандарта доллара и перехода на импортную модель потребления нефти стимул держать газовые цены внизу исчез. В 1978 году Конгресс США принял новый закон о газе (Natural Gas Policy Act), его целью стала дерегуляция газовых цен и их выравнивание с нефтяными. Создание общего рынка нефти и газа на федеральном уровне сформулировали как политическую задачу.
К 1985 году цены на газ в США не только сравнялись, но и превысили нефтяные. Тренд на смену энергетического лидера уже стал очевиден. Доля газа в мировом энергобалансе начала расти, а доля нефти снижаться. СССР и ФРГ заключили сделку века «газ в обмен на трубы». В 1985 году США ставят перед собой новую задачу: создать самостоятельный (независимый от нефти) национальный рынок газа.
Алгоритм решения понятен по схеме, отработанной на нефтяном рынке в 70-х. Разрушить долгосрочный контракт, перейти на спот, ввести внутрь сделки посредника и застраховать возникающие риски биржевыми торгами. На тот момент СПГ-технологий еще не существовало, и весь газ поставлялся по трубе. С одной стороны продавец, с другой покупатель (без технологического разрыва).
Задачу по созданию рынка внутри трубы решили командно-административным путем - тремя распоряжениями Федеральной энергетической комиссии. Сначала потребителя освободили от покупки обязательных объемов газа (take or pay) и разрушили систему гарантий всей цепочки. Потом выделили в самостоятельный вид бизнеса транспортные системы. Ввели на прокачку отдельный тариф и обязали транспортников покупать у производителя весь законтрактованный газ.
Вскоре выяснилось, что это модель создает критические дисбалансы в замкнутой системе трубопроводных поставок. Образовался так называемый контрактный разрыв, транспортников обязали покупать у производителя гарантированные объемы газа, а потребителю дали право этого не делать. Разрыв устранили с помощь третьего распоряжения, которое и сформировало современную модель газового рынка США.
«Трубу» оставили самостоятельным видом бизнеса, освободили от обязательств по закупкам (take or pay) и разрешили включать плату за невостребованный потребителем газ в свои затраты и тарифы. Фактически, контрактный принцип take or pay зашили внутрь стоимости транспортировки, возложив риски неисполнения обязательств по всей производственной цепочке на потребителя. Владелец «трубы» получил в руки рычаг давления и на производителя, и на потребителя, поэтому местные ГРО и магистральные трубопроводы остались под контролем государства.
США создавали свой газовый рынок как лабораторный опыт. Сегодня эту модель натягивают на рынок Европы. Принятый в 2009 году 3-й энергопакет ЕС содержит те же самые принципы: вывод транспортировки в отдельный вид бизнеса; освобождение покупателей от контрактных цен и переход на спот; создание единого трансграничного мегарегулятора. Стокгольмский арбитраж недавно отменил take or pay и привязку к нефтяной цене не в принципе, а в рамках действующего контракта «Нафтогаз Украины» и «Газпрома».
Оказалось, что американская модель газового рынка при совмещении с системой энергоснабжения Европы создает критические внутренние напряжения. Удавшийся в рамках одной юрисдикции эксперимент, не реализуем на межгосударственном уровне. По факту, 3-й энергопакет отрезал поставщиков газа (доля «Газпрома» в европейском импорте 45%) от самой доходной части рынка (внутренний транспорт).
Бизнес-конфликт (контрактный разрыв между потребителем и производителем), разрешаемый в рамках единой юрисдикции административным распоряжением, в межгосударственном варианте обрел формат политического противостояния…
КТО ОСТАЛСЯ НА ТРУБЕ
26 марта 2014 года в Брюсселе на специальном саммите США-ЕС Барак Обама сделал два взаимоисключающих заявления. С одной стороны, он сказал, что США может поставлять газа больше, чем надо Европе. А с другой - потребовал от ЕС принять самостоятельные меры для снижения энергетической зависимости от России, не возлагая излишние надежды в этом вопросе на США.
Два дня спустя Еврокомиссия по энергетике призвала остановить «Южный поток». 17 апреля Европарламент принял по этому поводу резолюцию, а 14 мая отказался от участия в конференции «Энергетический диалог Россия-ЕС: газовый аспект». В декабре «Южный поток» был официально закрыт. В ответ глава «Газпрома» Алексей Миллер заявил, что транзита через Украину не будет при любом раскладе, а Москва начала переговоры с Анкарой о строительстве «Турецкого потока».
Все это на фоне антироссийских санкций, под которые попали «Сургутнефтегаз», ЛУКойл, «Роснефть», «Газпромнефть», НОВОТЭК и «Газпром». На поставки в Россию технологий и оборудования по добыче и переработке нефти и газа ввели эмбарго. Против «Газпрома» начали антимонопольное расследование по соответствию его контрактов требованиям 3-го энергопакета. В европейских офисах «Газпрома» прошли обыски.
Куда нацелен был удар, сомнений нет. В конце прошлого года российский газ из-за скидок оказался на 20% дешевле спотовых цен на NBP в Англии. Вопросы вызывает динамика и концентрация политических действий, граничащих с истерикой. Впечатление такое, что они были спровоцированы неким непредвиденным обстоятельством.
Дело за малым, найти это «обстоятельство». Канонической причиной обострения отношений между США, ЕС и Россией считается Крым и Донбасс. Об этом пишут статьи, снимают передачи, проводят ток-шоу. В тени политической повестки остаются события на газовом фронте, также как в свое время война Судного дня и нефтяное эмбарго 1973 года затмили предшествующую им отмену золотой конвертации доллара и последующее переформатирование глобального рынка энергоресурсов.
22 мая 2014 года «Газпром» и китайская CNPC подписали 30-летний контракт на поставку 38 млрд. м3 газа ежегодно по строящемуся газопроводу «Сила Сибири». Многие сделали тогда вывод, что контракт стал реакцией Москвы на обострения ситуации на европейском газовом рынке, вызванное украинскими событиями. На самом деле путь к этому контракту Россия и Китай начали 10 лет назад, задолго до украинской истории.
Соглашение о стратегическом сотрудничестве CNPC и «Газпром» заключили в 2004 году, а в 2006-м в ходе визита Владимира Путина в Пекин подписали Меморандум о строительстве двух газопроводов: из Западной Сибири - «Алтай», и из Восточной Сибири - «Сила Сибири». Определили сроки и объемы поставок. Как заявил тогда Путин, с 2011 года Китай начнет получать до 80 млрд. м3 российского газа в год.
Эти проекты меняют инфраструктуру газового рынка, соединяя рынки ЕС и АТР. «Сила Сибири» доводит газ до Владивостока с ответвлением на Китай и перспективой поставок на Корейский полуостров. «Алтай» должен пройти по техническим коридорам газовых поставок в Европу и врезаться в китайский газопровод «Запад-Восток», по которому поставляется туркменский газ, и куда в перспективе может пойти газ из Ирана.
Если Европа и АТР будут интегрированы газопроводами, то США останется единственным газовым рынком, монопольно зависящим от СПГ (как Япония сегодня). Трудно представить какими издержками обернется газовый камингаут США (переход на импорт), если он случится в таких условиях. Но, как известно, везет тому, кто везет.
До 2004 года спотовые цены на газ были выше контрактных. И это логично, также вели себя нефтяные цены в начале 70-х. Спот изначально был рынком форс-мажора с высокой премией за риск. Однако в 2004 году цена на нефть начинают без видимых причин быстро расти (с $ 30 до 120), задирая привязанные к ней контрактные цены на газ.
Спотовая цена на газ тоже сначала пошла вверх, но в 2007 году США снизили налоги на добычу газа и увеличили на 25% отчисления землевладельцам. Это привело к быстрому росту контрактов и добычи «сланца» (с 37 до 212 млрд. м3 за 4 года). Цены Henry Hub ушли вниз, за ними потянулись и европейские спотовые площадки.
Временами разница цен на газ и нефть в США при пересчете в Btu достигала необъяснимого разрыва в 12-15 раз. Переговоры Москвы и Пекина по формуле цены долгосрочных поставок стали буксовать. Пекин требовал привязки цен не к нефти, а к споту. В итоге сроки по «Силе Сибири» сильно сдвинулись, а переговоры по «Алтаю» идут до сих пор.
Сегодня все объяснения ценового феномена нулевых годов сводятся исключительно к «сланцевой революции». Логика при этом предлагается простая: сланцевый газ дешевый, его много, вот он и сбил цены вниз. Возникающие при этом простые вопросы никто не задает, а ответы на них никто не ищет.
Почему ни одна страна мира не повторила «сланцевый» бум, если запасы дешевого сланцевого газа есть везде, включая энергодефицитные Китай и Европу.
Почему сланцевый газ дешевый, если технология его добычи более сложная, чем у традиционного газа, а дебет «сланцевых» скважин намного ниже (максимум год). Бурить приходится много, постоянно, и каждый раз тянуть к скважине новую трубу.
Почему «сланец» сбил цены только на газ, а цены на нефть наоборот выросли, если добыча нефти в США последнее время росла намного быстрее газовой. Начиная с 2009 года, за 5 лет прирост по нефти составил 61%, а по газу всего 25%.
И, наконец, как вообще могло случиться, что сходный по сферам применения и техническим характеристикам товар в условиях свободного рыночного ценообразования вел себя так разнонаправлено?
КУРСОМ ПО РЕСУРСУ
Рыночным фактором снижения цен является перепроизводство, но в эти годы на рынке США не было избытка газа (добыча не превышала спрос). Мало того, Америка испытывала небольшой, но все же дефицит газа (26,5 млрд. м3, около 4% по 2015 году). А общая зависимость США от импорта углеводородов не опускалась ниже 45%.
Ценовой парадокс нулевых годов ХХI века напоминает феномен прошлого века, когда США держали регулируемые цены на газ внизу, наращивая экспорт нефти. Сегодня цены в Америке не регулируются, весь газ торгуется на Henry Hub, но физически его туда никто не доставляет. Торгуют контрактами, а газ как шел от скважины к потребителю напрямую, так и идет.
Отделение физического товара от системы его продаж создает виртуальную модель рынка, которая позволяет имитировать как профицит, так и дефицит, изменяя лишь объем торговли фьючерсами и оставляя неизменными поставки реального товара. Всплеск биржевых торгов «бумажной нефтью» начался в 2001 году и продолжался все нулевые, сопровождая небывалый за всю историю нефтяного рынка рост цен.
Накануне спекулятивного ралли США разрешили участие пенсионных и страховых фондов в высокорискованных биржевых операциях и отменили законодательный запрет на совмещение коммерческого и инвестиционного банкинга. На фондовый рынок пришли новые деньги. Напомню, мировой рынок газа до 2000 года строился на долгосрочных контрактах, жестко привязанных к «нефтяной корзине», а рынок США уже перешел на спот. По факту, это были два разных рынка с двумя разными системами ценообразования.
Двигателем «сланцевая революция» выступал не дешевый газ и высокая прибыль добывающих компаний, ни одна из них за это время не показала операционную прибыль. В основе чуда спекуляция. Выражаясь более корректно, капитализация. По данным Barclays, объем привлеченных сланцевыми компаниями с фондового рынка средств к 2016 году вырос в 9 раз при двукратном росте рынка высокодоходных облигаций.
Инвестиции категория возвратная. Рост капитализации при отрицательной или нулевой доходности означает, что рынок работает на перспективу. Прибыль будущего должна окупить сегодняшние потери (финансовый инжиниринг). Эта логика прямиком ведет к теории заговора, но логика, построенная на отсутствии осознанной перспективы (стратегии), требует признать развернувшуюся на наших глазах комбинацию панамой.
Сегодня оборот фондового рынка на порядок превышает совокупный мировой ВВП, а «лишние» деньги нуждаются в активах намного больше, чем активы в деньгах. Второй по объему продаж товарный рынок (1-й в будущем) необходим вздувающемуся пузырями финансовому рынку. Но тридцатилетний фьючерс с нерыночной гарантией take or pay маклеру неинтересен, на таких условиях газ из трубы на биржу не выведешь.
А тут еще и Москва с Пекином говорят о неких международных правилах и солидарном механизме принятия решений. Между тем, глобальная кредитно-денежная пирамида номинирована в долларах, и требует единого центра и единых стандартов управления. «Дипломатия канонерок» вновь вышла на политическую арену, а глобальная конкуренция с корпоративного уровня поднялась на межгосударственный.
Процесс консолидации интересов стран-участниц «газового ОПЕК» совпал по времени с «сланцевой революцией» в США, а резкий рост добычи сланцевой нефти - с «арабской весной». Газовый конфликт Украины и России и остановка транзита в Европу пришлись на время подготовки 3-го энергопакета ЕС, а его имплементация в национальные законодательства идет на фоне прямого конфликта Украины и России, второй остановки транзита и санкционной войны.
В логике политической конкуренции стратегия это всегда путь к доминированию. В логике рынка - извлечение максимальной выгоды при обмене доступного ресурса на недоступный (критически значимый). То, что для политической системы цель, для рынка способ снижения затрат. В данном случае дефицитный ресурс это газ, а избыточный - военно-политическое превосходство США, конвертируемое в финансовые институты.
В эпоху Великой Британии миссионерская формула «институциональные реформы в обмен на ресурсы» никого не смущала. Превосходство белого мира теоретически было обосновано, колонизаторство понималось за благо прогресса, и когнитивный диссонанс не возникал. В 2017 году применять эту формулу не комфортно. Обвинят в протекционизме (экономическая выгода от политики) и гегемонизме (геополитический эффект от экономики), как это сделала Германия в случае с «Северным потоком-2».
В демократически интегрированном мире рыночного равноправия есть только два способа провести неэквивалентный обмен. Первый - объявить контрагента прибежищем мирового тоталитарного зла. Сегодня таковыми признаны «газовые» Россия, Иран, немножко Катар, и транзитные Турция с Сирией. Второй - сделать сделку непрозрачной для ее участников.
Второй способ сложнее в исполнении, но в начале 70-х годов прошлого века США подобную задачу успешно решили. В роли дефицитного ресурса тогда выступала нефть. Прибежищем мирового зла были страны ОПЕК. PR-прикрытием стала война Судного дня и нефтяное эмбарго. А реальная сделка прошла в тиши кабинетов Уолл-Стрита.
Однако глобальные операции (как политические, так и финансовые) всегда оставляют материальный след. Без физической выгоды спекуляция не имеет смысла.
продолжение следует