По просьбам телезрительниц
Оригинал взят у helen_highbrow в По просьбам телезрительниц
перевод рассказа Урсулы Ле Гуин "She Unnames Them". По-моему, очень злободневно.
Она разыменовывает их
Почти все они восприняли безымянность с тем же непоколебимым безразличием, с каким они так долго носили свои имена, не обращая, впрочем, на них никакого внимания. Киты и дельфины, тюлени и морские выдры радостно скользнули в неназванность, как в открытый океан. Стадо яков, однако, воспротивилось. Они заявили, что "як" - правильное слово, и что почти все, кто знал об их существовании, называл их именно так. Вездесущие создание вроде крыс и блох звались сотнями или даже тысячами различных имен со времен Вавилона, а вот у яков, по их словам, было настоящее имя. Они обсуждали этот вопрос все лето. В конце концов совет престарелых самок решил, что хотя это название может иметь смысл для прочих, с точки зрения яков оно совершенно бессмысленно, ведь сами они никогда его не использовали. После того, как они представили вопрос в таком свете своим самцам, от принятие окончательного решения их отделял лишь сезон сильнейших метелей. Вскоре после начала оттепели согласие было достигнуто и наименование "як" было возвращено своему дарителю.
Среди домашних животных лишь некоторые лошади обращали внимание на то, как к ним обращаются, с тех пор как попытка Джонатана Свифта назвать их словом из их собственного языка провалилась. Коровы, овцы, свиньи, ослы, мулы и козы, а так же куры, гуси и индюшки - все они с готовностью вернули свои имена людям, кому, как они полагали, те всегда и принадлежали.
Недовольство проявил кое-кто из тех, кто считается домашними любимцами. Кошки, конечно, упорно отрицали тот факт, что у них когда-либо было какие-то имена, кроме тех исключительно интимных, что они давали сами себе, и о которых, по словам поэта по фамилии Элиот, они размышляли ежедневно и подолгу, хотя никто из размышляющих так никогда и не признался, о чем именно они размышляли, и это давало кое-кому повод полагать, что настоящим предметом их задумчивого созерцания является Идеальная, или Платоническая, мышь. В любом случае, сейчас это уже неважно. Проблемы возникли с собаками, а также с некоторыми попугаями, неразлучниками, воронами и азиатскими скворцами. Эти одаренные в речевом смысле создания настаивали, что им важны их имена, и наотрез отказывались разлучаться с ними. Но как только они поняли, что это вопрос личного выбора, и все, кто желает зваться Жучка, Гоша, Кеша или даже Цыпа, могут делать это совершенно свободно, никто из них не возражал против отделения от начинающихся на строчную (а в случае с немецким языком, на заглавную) букву видовыми названиями вроде "пудель", "попугай", "собака" или "птица", и всей классификации Линнея, две сотни лет тянувшейся за ними, как привязанные к хвосту консервные банки.
Насекомые расстались со своими именами в облаках и роях незамысловатых слогов, жужжа и жаля, улетая и уползая прочь. А имена морских рыб отделились от них в тишине, как крошечные пузыри из чернил каракатиц, и течения унесли их, не оставив и следа.
Некого было больше разыменовывать, и как же близки они были теперь мне, когда я видела кого-нибудь их них плывущей, летящим или ползущей мимо меня, по моей коже, бредущим рядом с мной в ночи или следующей за мной днем. Они казались мне намного ближе, чем в те времена, когда их имена стояли между нами - настолько ближе, что мой страх перед ними и их страх передо мной стал одним и тем же страхом. И влечение, которые многие из нас ощущали, желание потрогать, почесать, погладить чужую кожу, чешую, мех или перья, вкусить чужую плоть и кровь, согреть друг друга, это влечение было одним целом с этим страхом, и охотницу нельзя было отличить от добычи, как и трапезничающего от еды.
Чего-то такого я и ожидала. Хотя результат и был куда значительнее, чем мне думалось, но принципы не позволяли мне теперь сделать исключение для себя. Я решительно стряхнула с себя волнение, подошла к Адаму и сказала ему: "Ты и твой отец одолжили мне это, правильнее даже будет сказать - дали его мне. Оно было действительно полезно, но, кажется, в последнее время оно совсем мне не подходит. Но все равно, большое спасибо! Оно и правда было очень полезно."
Нелегко возвращать подарки, не выглядя при этом высокомерной и неблагодарной, и мне не хотелось оставить такое впечатление. Но он невнимательно меня слушал, как это нередко бывало, и сказал только: "Положи его вон там," - и вернулся к своим делам. Одной из причин для того, что я сделала, как раз и были наши разговоры, которые никогда ни к чему не приводили, но я все равно была немного разочарована. Я ведь готовилась защищать свое решение. И еще я подумала, что когда он все поймет, то может расстроиться и захочет поговорить. Я отложила кое-что, покрутилась вокруг, но он продолжал заниматься своими делами и ничего кроме них не замечал. Наконец я сказала: "Ну, пока, милый. Я надеюсь, что найду выход из сада." "Да, хорошо, дорогая. Скоро обед?" - бросил он мне не оборачиваясь
"Не знаю, - ответила я. - Я пошла. С... - я запнулась. - С ними, ну ты понял." И пошла прочь. Только тогда я осознала, как непросто будет теперь выражать свои мысли. Я не могла просто болтать, как раньше, принимая язык за данность. Мои слова должны быть так же неторопливы, новы и осторожны, как шаги по тропинке, ведущей меня прочь от дома, среди высоких темных деревьев, замерших в зимнем свете.
перевод рассказа Урсулы Ле Гуин "She Unnames Them". По-моему, очень злободневно.
Она разыменовывает их
Почти все они восприняли безымянность с тем же непоколебимым безразличием, с каким они так долго носили свои имена, не обращая, впрочем, на них никакого внимания. Киты и дельфины, тюлени и морские выдры радостно скользнули в неназванность, как в открытый океан. Стадо яков, однако, воспротивилось. Они заявили, что "як" - правильное слово, и что почти все, кто знал об их существовании, называл их именно так. Вездесущие создание вроде крыс и блох звались сотнями или даже тысячами различных имен со времен Вавилона, а вот у яков, по их словам, было настоящее имя. Они обсуждали этот вопрос все лето. В конце концов совет престарелых самок решил, что хотя это название может иметь смысл для прочих, с точки зрения яков оно совершенно бессмысленно, ведь сами они никогда его не использовали. После того, как они представили вопрос в таком свете своим самцам, от принятие окончательного решения их отделял лишь сезон сильнейших метелей. Вскоре после начала оттепели согласие было достигнуто и наименование "як" было возвращено своему дарителю.
Среди домашних животных лишь некоторые лошади обращали внимание на то, как к ним обращаются, с тех пор как попытка Джонатана Свифта назвать их словом из их собственного языка провалилась. Коровы, овцы, свиньи, ослы, мулы и козы, а так же куры, гуси и индюшки - все они с готовностью вернули свои имена людям, кому, как они полагали, те всегда и принадлежали.
Недовольство проявил кое-кто из тех, кто считается домашними любимцами. Кошки, конечно, упорно отрицали тот факт, что у них когда-либо было какие-то имена, кроме тех исключительно интимных, что они давали сами себе, и о которых, по словам поэта по фамилии Элиот, они размышляли ежедневно и подолгу, хотя никто из размышляющих так никогда и не признался, о чем именно они размышляли, и это давало кое-кому повод полагать, что настоящим предметом их задумчивого созерцания является Идеальная, или Платоническая, мышь. В любом случае, сейчас это уже неважно. Проблемы возникли с собаками, а также с некоторыми попугаями, неразлучниками, воронами и азиатскими скворцами. Эти одаренные в речевом смысле создания настаивали, что им важны их имена, и наотрез отказывались разлучаться с ними. Но как только они поняли, что это вопрос личного выбора, и все, кто желает зваться Жучка, Гоша, Кеша или даже Цыпа, могут делать это совершенно свободно, никто из них не возражал против отделения от начинающихся на строчную (а в случае с немецким языком, на заглавную) букву видовыми названиями вроде "пудель", "попугай", "собака" или "птица", и всей классификации Линнея, две сотни лет тянувшейся за ними, как привязанные к хвосту консервные банки.
Насекомые расстались со своими именами в облаках и роях незамысловатых слогов, жужжа и жаля, улетая и уползая прочь. А имена морских рыб отделились от них в тишине, как крошечные пузыри из чернил каракатиц, и течения унесли их, не оставив и следа.
Некого было больше разыменовывать, и как же близки они были теперь мне, когда я видела кого-нибудь их них плывущей, летящим или ползущей мимо меня, по моей коже, бредущим рядом с мной в ночи или следующей за мной днем. Они казались мне намного ближе, чем в те времена, когда их имена стояли между нами - настолько ближе, что мой страх перед ними и их страх передо мной стал одним и тем же страхом. И влечение, которые многие из нас ощущали, желание потрогать, почесать, погладить чужую кожу, чешую, мех или перья, вкусить чужую плоть и кровь, согреть друг друга, это влечение было одним целом с этим страхом, и охотницу нельзя было отличить от добычи, как и трапезничающего от еды.
Чего-то такого я и ожидала. Хотя результат и был куда значительнее, чем мне думалось, но принципы не позволяли мне теперь сделать исключение для себя. Я решительно стряхнула с себя волнение, подошла к Адаму и сказала ему: "Ты и твой отец одолжили мне это, правильнее даже будет сказать - дали его мне. Оно было действительно полезно, но, кажется, в последнее время оно совсем мне не подходит. Но все равно, большое спасибо! Оно и правда было очень полезно."
Нелегко возвращать подарки, не выглядя при этом высокомерной и неблагодарной, и мне не хотелось оставить такое впечатление. Но он невнимательно меня слушал, как это нередко бывало, и сказал только: "Положи его вон там," - и вернулся к своим делам. Одной из причин для того, что я сделала, как раз и были наши разговоры, которые никогда ни к чему не приводили, но я все равно была немного разочарована. Я ведь готовилась защищать свое решение. И еще я подумала, что когда он все поймет, то может расстроиться и захочет поговорить. Я отложила кое-что, покрутилась вокруг, но он продолжал заниматься своими делами и ничего кроме них не замечал. Наконец я сказала: "Ну, пока, милый. Я надеюсь, что найду выход из сада." "Да, хорошо, дорогая. Скоро обед?" - бросил он мне не оборачиваясь
"Не знаю, - ответила я. - Я пошла. С... - я запнулась. - С ними, ну ты понял." И пошла прочь. Только тогда я осознала, как непросто будет теперь выражать свои мысли. Я не могла просто болтать, как раньше, принимая язык за данность. Мои слова должны быть так же неторопливы, новы и осторожны, как шаги по тропинке, ведущей меня прочь от дома, среди высоких темных деревьев, замерших в зимнем свете.