Основа психизма женщин: хроническая идентификация с агрессором
Мне очень хотелось бы, чтобы мы вышли на новый уровень понимания того, "что с нами сделали" (по выражению Г. Лернер). Когда она пишет о том, что женщины - в отличие от любой другой угнетённой человеческой группы - подвергаются особому типу психического воздействия, она говорит о социально организованном процессе нанесения психической травмы, результатом которого становится по-особенному организованная индивидуальная психика и коллективные установки женщин, представляющие собой идентификацию с агрессором и социальный стокгольмский синдром. На тему идентификации с агрессором и стокгольмского синдрома я уже писала неоднократно: 1, 2, 3, 4, 5, 6-
вот эти тексты нужно свести в уме воедино, осмыслить с помощью сегодняшнего текста и очень хорошо понять и усвоить, почему нет ни одной женщины, которая не любила бы мужчин (всех мужчин по умолчанию) неосознанно, искренне и беззаветно, и почему "мужененавистничество", которым так потрясают, - крайне редкое явление, говорящее о необычной личной отваге женщины.
Сегодня я предлагаю ознакомиться с выдержкой из статьи: Исследование концепции идентификации с агрессором Ш. Ференци, её роли в травме, повседневной жизни и в терапевтических отношениях, Джей Френкель (“Psychoanalytic Dialogues”, т.12, nº1, 2002: Jay Frankel, Ph.D. “Exploring Ferenczi’s concept of identification with the aggressor. Its role in trauma, everyday life and the therapeutic relationship”)
Я постаралась упростить до максимума стиль изложения, свести к минимуму терминологию, исключила ту часть текста, где рассматривается вопрос об идентификации с агрессором в терапевтическом контексте, и добавила от себя всё то, что соотносит материал статьи с проблемой идентификации с агрессором у женщин.
Когда мы чувствуем, что находимся под угрозой, и эта угроза является неизбежной, мы “идентифицируемся с агрессором” (Ференци, 1933). В надежде выжить мы начинаем чувствовать так и “превращаемся” в то, как и что ожидает от нас нападающий: воплощаем ожидания агрессора в нашем поведении, наших восприятиях, наших эмоциях и мыслях. Идентификация с агрессором тесно соотносится с другими ответными реакциями на травму, включая диссоциацию. В долгосрочной перспективе идентификация с агрессором может стать хронической, и тогда на её почве развиваются мазохизм, хроническая сверх-настороженность и другие расстройства и изменения в структуре личности. Хроническая идентификация с агрессором становится фундаментом для развития Стокгольмского Синдрома.
Однако, привычная (постоянная во времени) идентификация с агрессором наблюдается и у людей, у которых не было тяжёлых травм, что заставляет предположить, что определённого рода события, которые не принято квалифицировать как травмирующие, часто переживаются как травма и ведут к тем же, что и травма, последствиям. По мнению Ференци эмоциональная депривация или изоляция, а также ситуация, где человек человек находится в зависимости от превосходящей его возможности сопротивления власти, являются такими событиями. Кроме того, идентификация с агрессором является типичной тактикой людей, находящихся в слабой, зависимой позиции; в целом такая тактика играет важную роль в социальных взаимодействиях (она позволяет адаптироваться к угнетённому положению и выживать в нём).
Концепция идентификации с агрессором, предложенная Ференци (1933), - это наша реакция на ситуацию, в которой мы чувствуем угрозу нашей безопасности, в которой мы потеряли надежду на то, что мир придёт нам на помощь и защитит нас, и из которой мы не можем убежать. Тогда мы делаем так, чтобы наша самость (self) исчезла. Такая реакция протекает в условиях диссоциации нашего истинного опыта, реальных переживаний: как хамалеоны, мы сливаемся с ситуацией, мы становимся именно тем, что внушает нам страх, чтобы защитить себя. Мы перестаём быть самими собой и превращаемся в то, как представляет себе нас агрессор. Это происходит автоматически.
Не секрет, что мужчины ожидают и агрессивно требуют от женщин безусловного принятия и безусловной любви. Именно так женщины себя и ведут по отношению к мужчинам. Все женщины по отношению ко всем мужчинам, так как всех девочек воспитывают в страхе перед потенциальной агрессией со стороны мужчин за “плохое поведение”, то есть, за неоправданные ожидания.
Большинство психоаналитиков ассоциируют термин “идентификация с агрессором” с тем определением, которое было дано Анной Фрейд. Однако, термин “идентификация с агрессором” впервые был введён Ференци в 1932 году. Первоначальная концепция Ференци весьма отличалась от последующего толкования Анной Фрейд в 1936 г., которая подразумевала под идентификацией с агрессором момент, когда “воплощая агрессора, имитируя его и принимая его атрибуты за свои собственные, ребёнок превращает себя из человека, находящегося под угрозой, в человека, который угрожает”.
В понимании Ференци идентификация с агрессором представляла собой обширную концепцию: эта концепция описывала пронизывающее изменение, происходящее в восприятии человека, а не отдельный эпизод, на котором концентрировалась Анна Фрейд, и одновременно - процесс реальной самозащиты, а не воображения себя в безопасности. Конкретно, в процессе исследования ранних воспоминаний пациентов, ставших жертвами абьюза в детстве, Ференци установил, что дети, которых терроризируют потерявшие всякий контроль взрослые, “будут подчиняться воле агрессора наподобие автоматов, с целью угадать каждое желание агрессора и удовлетворить его; эти дети полностью теряют понятие о самих себе, идентифицируются с агрессором... Слабая и плохо развитая личность реагирует на неудовольствие не защитой, а идентификацией, которая управляется тревогой, и интроекцией агрессора или угрожающего нам человека”. Ребёнок “сливается” с агрессором, становится единым целым с ним.
Кроме “слабой и плохо развитой личности” подобным образом будут вести себя все, кто попадает в ситуацию угрозы жизни и невозможности избежать эту угрозу .
Здесь Ференци описывает три процесса, которые происходят одновременно и составляют феномен идентификации с агрессором:
Процесс первый: мы мысленно подчиняемся нападающему на нас.
Процесс второй: это подчинение позволяет нам отгадывать желания агрессора, проникать в его мысли и узнавать, о чём он думает и что чувствует, с точностью предугадывать его будущие действия и таким образом обеспечивать наше собственное выживание.
Процесс третий: мы делаем то, что, согласно нашим предчувствиям, может нас спасти; как правило, мы заставляем самих себя исчезнуть, раствориться в процессе подчинения и точно выверенной гратификации агрессора, всё время находясь с ним “на одной волне”.
Эти три процесса происходят одновременно и мгновенно. Конечным результатом, как правило, становится ситуация, противоположная той, которую описывает Анна Фрейд, а именно: мы не угрожаем и не нападаем, не проецируем агрессию на третьих лиц и не машем кулаками после драки, а удовлетворяем агрессора, подстраиваемся под него, подчиняемся ему, если чувствуем, что мы в опасности.
Как именно работает идентификация с агрессором? Находящийся в абьюзе ребёнок, в постоянных попытках жить внутренней жизнью агрессора и расшифровать его опыт, заполняет пустоту, которая образуется вследствии хронической диссоциации с своими собственными чувствами и восприятиями, сверх-активным интеллектом, который всегда начеку. Таким образом, ребёнок старается предвидеть и нейтрализовать всевозможные опасности, исходящие от агрессора. Ференци обнаружил у таких детей раннее и резкое развитие сверхчувственных восприятий, сверхразвитые умственные способности (даже явновидение), целевое назначение которых, - оценивать окружающую обстановку и просчитывать наивернейший из возможных способ выжить. Знать агрессора “изнутри”, занимать наиболее близкую к нему наблюдательную позицию позволяет ребёнку (и женщине) точно выверить способ, которым можно умиротворить, соблазнить или обезоружить агрессора в каждый отдельный момент.
Рациональное осмысливание при этом отсутствует, а действуют рано развившиеся специфические способности, обусловленные задачей выживания.
Идентификация с агрессором также предполагает, что мы будем чувствовать именно то, что от нас ожидается, и это может означать:
1) чувствовать то, что агрессор хочет, чтобы чувствовала его конкретная жертва
2) чувствовать то, что чувствует агрессор.
Ребёнок может даже участвовать в удовольствии, которое испытывает агрессор, наносящий ему увечья; Ференци наблюдал, как травмированный ребёнок “может стать настолько чувствительным к эмоциональным импульсам человека, которого боится, что принимает страсть агрессора как свою собственную. Так, страх... превращается в любовь и боготворение”. Похожим феноменом, возникающим там, где люди лишены возможности эффективно противостоять угрожающей им власти, и поэтому начинают удовлетворять персонифицирующего её индивида не только своим поведением, но и своими эмоциональными реакциями, является Стокгольмский Синдром, в рамках которого люди, находящиеся в ситуации заложников, развивают симпатию к агрессору, стремление защитить его, влечение к нему и любовь, любовную преданность. Только чувствуя то, что чувствует агрессор, мы сможем безукоризненно разыграть ту роль, которую он требует от нас. Хотя частично способность к собственному восприятию присутствует всегда и сопротивляется полной идентификации, мы стараемся её не замечать.
Дэвис (2000) ярко описал сходную трактовку идентификации с агрессором как ответной реакции на травму:
“Наиболее разрушительный аспект детского абьюза - это его проникновение в ум ребёнка и оккупация, подчинение себе ментальных процессов; это случается, когда ребёнок находится в физической и эмоциональной зависимости от взрослого, который насилует, который эксплуатирует... в этой ситуации одному человеку предоставляется право контролировать и определять реальность другого даже тогда, когда определение этой реальности идёт вразрез с действительным опытом, переживаемым подчинённым индивидом”.
Почему Ференци назвал этот процесс идентификацией с агрессором, если речь не шла об имитации поведения агрессора? - Здесь нам на помощь может прийти Рейкер (1968), с его двумя типами идентификации: согласование и комплементарность. Так как жертва абьюза знает своего агрессора изнутри, она моделирует свой личный опыт по образу и подобию личного опыта агрессора, - этот процесс Рейкер называет идентификацией-согласованием. Одновременно, жертва изучает, какой она должна стать по замыслу агрессора и принуждает себя идентифицироваться с внутренним объектом агрессора, с его “другим”, в том, что касается поведения и переживаний, чувств. Эта степень идентификации представляет собой комплементарность, которая впоследствии приводит к возникновению положительных чувств в отношении агрессора. В качестве примера: если я становлюсь свидетелем произвола в отношении другого человека и чувствую себя так, как если бы со мной самим обошлись несправедливо, значит, я идентифицировался с жертвой несправедливости по типу согласования. Если в той же ситуации произвола в отношении другого человека, я чувствую себя виноватым, как если бы вред этому человеку нанёс я сам, значит, я идентифицировался по типу компелементарности. Идентификация с агрессором может выражаться как согласованием, так и комплементарностью.
Описание идентификации, данное Селигманом (1999), помогает нам увидеть, как эта концепция простирается далеко за пределы модели “вести себя так, как кто-то другой”. Селигман предполагает, что идентификация происходит не с отдельной навязанной нам ролью, а с целой системой дидактических отношений, когда наша собственная субъективность начинает ориентироваться на отношенческую диаду “быть-с-другим”, характеризуемую колебаниями между “быть собой” и “быть-с-другим”. Модели идентификации лучше описывать в контексте процесса взаимодействия, а не в контексте конкретных атрибутов, которые “заимствуются” у человека, с которым происходит идентификация. Селигман основывает свою концепцию на том, что опыт идентификации с агрессором совсем не обязательно предполагает включение черт личности агрессора в личность другого человека: она воплощается, определяется и ограничивается параметрами конкретной ситуации взаимодействия агрессора и жертвы. Это означает, что в случае идентификации с агрессором, параметры, которые определяют и конструируют опыт жертвы, не были как-то оговорены в процессе взаимодействия агрессора и жертвы, а были напрямую “импортированы” жертвой из головы агрессора. Тут необходимо отметить, что именно эти параметры взаимодействия могут привести к полному и необратимому замещению личности жертвы личностью или частью личности агрессора (например, его идеологией. Это и было наиболее типичной картиной американских военнопленных в Корее после “промывания мозгов”).
Идентификация и интроекция представляют собой два аспекта одного и того же процесса. Ференци говорит об идентификации, когда человек пытается почувствовать то, что чувствует другой, проникая в его мысли и моделируя свой опыт внутри, в рамках опыта этого другого человека. В том случае, когда человек попадает в ситуацию риска, идентификация представляет собой средство адаптации себя к угрожающему другому. Интроекция означает, что мы включаем образ агрессора в наше собственное мышление, так как это может помочь нам думать, что мы можем контролировать внешнюю угрозу, чувствовать, что внешняя угроза превратилась в нечто внутреннее, в том, чем мы можем более успешно управлять; то, что Фейрберн (Fairbairn) называл интернализацией плохого объекта.
Существует ещё одна, третья, концепция - диссоциация, которую Ференци рассматривал как ответную реакцию на травму. Понимание диссоциации у Ференци совпадает с мнением других авторов; он видит диссоциацию как исключение психически непереносимого опыта из непосредственного восприятия реальности.
Диссоциация, идентификация и интроекция оперируют в комплексе в момент травмы. Как именно это происходит? - Во время атаки с целью подавления и принуждения, которую жертва нападения не может избежать (чаще всего просто потому что нападение совершается неожиданно), жертва сдаётся на милость агрессора. Отказывается от чувства самости, от своих собственных привычных реакций и личных чувств, то есть, диссоциирует огромный пласт личного опыта, так как сохранить в неприкосновенности свою личность в ситуации витального риска значительно увеличило бы угрозу для жизни жертвы. Происходит диссоциация. Надеясь выжить, жертва использует свою способность идентифицироваться с агрессором, “переделывая” свою психику и поведение таким образом, чтобы её образ не вызывал бы в агрессоре желания продолжать насилие или увеличивать его масштабы. Происходит идентификация с агрессором. Одновременно, жертва вбирает в себя (происходит интроекция) отдельные (переносимые) аспекты внешней ситуации и создаёт с их помощью фантазии, которые в дальнейшем позволили бы ей выживать.
Цели и последствия психической интроекции
Хотя может показаться, что это не так, но в травматической ситуации, самость (self) человека и его способность верить в “хорошие внешние объекты” не исчезают; они перемещаются в мир интроектов. Интроекция положительных аспектов образа родителей-абьюзеров является попыткой ребёнка сохранить положительные части его с ним взаимоотношений, попытка “возвратиться... в состояние счастья, которое существовало до травмы, травмы, которую ребёнок пытается психически аннулировать” (Ференци, 1933). Эти интроекты превращаются в спрятанное в тайном месте сокровище.
Однако, интроецируются не только положительные аспекты родительского образа, но и его негативные, абьюзерские аспекты. Интроекция абьюзера позволяет нам продолжать нашу борьбу с ним. В нашем уме, агрессор, (вернее, образ агрессора, интроецированный агрессор) доступен нам; он - наш. В нашей фантазии, часто - в неосознанной фантазии, мы ведём бесконечный бой, который не отваживаемся выдержать в реальности. Травма и унижение, которое в реальности наносит нам необходимость сдаться и подчиниться, может ввергнуть нас в бесконечное внутреннее сражение и сосредочить все наши усилия в последующей жизни на том, что подчинить или завоевать нашего агрессора, будь то в нашем уме или во внешнем мире, где в таком случае, мы спроецируем образ агрессора на его “заместителей”, с которыми затем примемся бороться. Мы можем пытаться подчинить себе нашего внутреннего врага с помощью насилия или более искусным методом: с помощью нашего ему подчинения, но он будет продолжать преследовать нас; мы никогда не сможем победить его по-настоящему, потому что он уже поверг нас, по-крайней мере, однажды в нашей жизни.
Таким образом, интроекция не только помогает нам преодолеть чувства, связанные с травмой, но и делает опыт травмы вечным. И эта вечная травма представляет собой причину наших постоянных травматических реакций на окружающий мир.
Также и идентификация с агрессором, и диссоциация могут стать хроническими и реактивными. Существует различие между тем, что Ференци называет идентификацией с агрессором в момент травмы, и идентификацией с агрессором как стилем жизни.
Ференци (1933) писал, что самым вредоносным аспектом идентификации с агрессором является “интроекция ребёнком чувства вины взрослого агрессора”. Ребёнок-жертва абьюза обвиняет себя в случившемся и чувствует себя плохим. Этот ребёнок идентифицировал себя со злом, которое есть в агрессоре и, возможно, с восприятием абьюзера, в котором ребёнок представляется как “плохой”. Однако, термин Ференци “чувство вины” подразумевает, что все абьюзеры чувствуют вину, а это не так. В этом процессе принятия вины на себя задействован механизм интроекции, так как ребёнок принимает как своё собственное внутреннее зло абьюзера и реорганизует реальные травматические события таким образом, чтобы превратить самого себя в причину абьюза. Это грандиозная иллюзия контроля предпочтительнее, чем чувствовать себя беззащитной жертвой.
Например, многие взрослые, особенно женщины, утверждают, что их родители - это “бедные люди”, которые “мучились” с настоящим исчадием, то есть, с ребёнком, которая “плохо себя вела”. Неудивительно, что родителям так часто приходилось наказывать ребёнка. Женщины особенно любят эту версию оправдания физического абьюза над самими собой в детстве, так как им особенно необходимо чувствовать этот иллюзорный контроль над событиями в своей последующей жизни.
Когда феминистки сражаются с женским “меня никто никогда не...” и “я не жертва”, “не нагнетайте”, “у нас не всё так плохо”, “не тычьте мне вашими изнасилованными девочками”, это представляет собой сражение и спор с женской гендерной фантазией собственной грандиозности и контроля над своим существованием, которых, разумеется, в реальности нет.
Идентификация с агрессором и диссоциация тесно переплетены, один процесс опирается на другой и наоборот. В момент травмы, диссоциация опустошает ум: “исчезают” собственный опыт, включая восприятие, мысли, чувства и ощущение уязвимости. Диссоциация также может “стирать” только часть мысленного содержания. Как бы то ни было, диссоциация эмоционального опыта выполняет две задачи: во-первых, она отдаляет нас от невыносимых переживаний боли или страха; во-вторых, помогает нам в процессе адаптации, селективно изолируя только те переживания, которые могли бы стать опасными для нас в травматической ситуации, если бы стали заметны извне.
Продолжение статьи