Полная реконструкция женской наготы в античности: к вопросу о "римском бикини", ч. 1
Комментарии уважаемого a_l_e_j_o заставили нас вновь вернуться к вопросу о так называемом "римском бикини" с мозаики на сицилийской вилле Казале, которое несколько лет назад стало навязчивой копипастой, кочующей с одного бложика, сайта женского журнала и сервера "светских новостей" на другой.
Офисный планктон неизобретателен и избегает глубин (как и планктон морской), поэтому простого вау-фактора для того, чтобы наводнить национальный сектор интернета какой-нибудь давно известной миру ерундой, бывает обычно вполне достаточно. В данном случае вау-фактором был уже сам факт существования чего-то, похожего на купальник, в мире римских неандертальцев: посмотрите, эти древние ну совсем как люди! Понятно, что людьми планктон по недоразумению считает себя.
К тому же тетка в грубом купальнике это заведомо не "NSFW", поэтому планктон во время обеденных перерывов заполнил фотографиями несчастной мозаики (известной с 1960-х гг.), коллективным писком восторга и мыслительными выделениями на тему "история повторяется", буквально весь литораль.
Поморщившись, мы все же решили поставить точку в вопросе об античных трусах. Так носили античные женщины трусы или нет? Правильный ответ: и да и нет, а если еще точнее, то и нет и да. Поэтому поступим как философы-софисты: разобъем повествование на две части, посвятив первую обстоятельствам, связанным с "нет", а вторую с ситуациями, когда "таки да".
Поскольку наш диптих посвящен именно трусам, не хотелось бы долго останавливаться на "топе", то есть на бандаже для груди, коих в античности существовало множество вариантов, многократно описанных и изображенных. Число упоминаний бандажа в античной литературе многократно превышает возможности этой заметки, поэтому отметим здесь лишь пару важных моментов.
Во-первых, бандаж упоминается с гомеровских времен и вплоть до самого конца античности, поэтому сложно сказать, когда началась практика его употребления и когда она закончилась. Совершенно точно, что она продолжила существовать какое-то время в Византии. Достаточно поздний (IV век н.э.) автор Аристенет в своих "Любовных письмах", расписывая прелести возлюбленной,
чуть было не упустил сказать, что груди Лаиды, подобные кидонским яблокам, грозят разорвать сдерживающую их повязку
Во-вторых, совершенно необходимо отметить, что, хотя сама повязка в античной лирике часто фетишизировалась, ее использование никак не было связано с чувством стыда, а потому функциональность древнего бандажа нельзя отождествлять с таковой современного лифчика или топа. Ведь современная евро-американская женщина, несмотря на весь топлес-активизм, находясь в компании даже самых близких друзей, крайне редко готова обнажить груди, и если все же делает это, то не без известных колебаний.
Хотя в собственном опыте автора имеется ситуация, когда удалось просто уговорить давнюю хорошую знакомую (не любовницу) пару дней ходить по городской квартире в пик по-настоящему невыносимой пустынной жары в одних трусиках вместо полного комплекта бикини, а на одном из мест работы автора в конце "нулевых" одна из сотрудниц свободно распространяла по локальной сети фотографии себя топлес, нельзя, конечно, считать эти истории хоть сколько-нибудь нормообразуюшими: в первом случае речь идет о представительнице достаточно раскованной субкультуры в экстремальных погодных условиях (когда топ буквально мешал дышать полной грудью, обливаться потом и создавал предпосылки к гипоксии), во-втором - о банальном привлечении мужского внимания.
Да, в восьмидесятые годы в Европе и нулевые годы в СНГ топлес-отдых на пляже почти успел стать культурным мейнстримом, но потом, как это водится у постхристиан, "что-то пошло не так", и топ победно сохранил все цензурные коннотации. Проще говоря, девушка без лифчика все еще считается так называемой "легкой эротикой", в то время как в лифчике - "скучным вторником". Эта ситуация периодически (со сменой поколений) оспаривается, но каждый раз упрямо возвращается, что свидетельствует об ее укорененности в глубинах культурных топологий западной цивилизации.
В античности же бандаж носил исключительно функциональное значение, а обнажение свободной девушкой груди было уместно и широко применялось в некоторых (в том числе и наиболее публичных) контекстах. Нельзя не согласиться с профессором, доктором медицинских наук Н.П.Алексеевым, который писал:
Я уже отмечал, что с древних времен существовал обычай перевязывать грудь широкой лентой во время спортивных занятий и хозяйственных работ. Тем не менее, следует заметить, что никакого отношения к бюстгальтеру это не имело, так как представляло собой просто прикрытие груди с целью защиты от возможных травм.
Действительно, когда в эпоху Принципата римские граждане получили возможность не только смотреть на гладиадорские поединки, но и лично участвовать в них, уже около 100 года н.э. можно было видеть, как
Mevia Tuscum figat aprum et nuda teneat venabula mamma...
( Мевия тускского вепря разит и копьем потрясает, грудь обнажив... )
Это сообщает нам Ювенал в своих "Сатирах". Мевия - это не настоящее имя, а популярный в Риме женский псевдоним. Под ним скрывалась женщина-гладиатор, известная во времена Домициана - по всей видимости, знатная римская матрона или дочь знатного семейства, увлекавшаяся цирковыми играми, страсть к которым захватила многих женщин из высшего римского общества. Мевия появлялась на арене как амазонка, с обнаженной грудью, которая ей (как и большинству молодых женщин Средиземноморья) очевидно, никак не мешала. Дошедшие до нас единичные изображения женщин-гладиаторов подтверждают, что они обнажали одну или две груди (если это позволял избранный ими тип вооружения), и что строфион (бандаж) не использовался.
С эстетической точки зрения гладиаторские игры в эпоху Империи могут считаться отдаленным аналогом современного командного спорта. Поэтому о наступлении в современном мире эстетической ситуации, близкой к римской, можно будет говорить только тогда, когда спортивные каналы начнут трансляцию матчей по женскому футболу или волейболу (включая юниорские лиги) с игроками топлес, брать у этих девушек интервью и т.п.
Выступая на арене, "Мевия", как и многие после нее, нарушала ветхое табу республиканского Рима, законы которого запрещали матронам публично обнажать грудь. Таким образом, ее амплуа служило ей для целей женской эмансипации, которая все больше соответствовала зрелой атмосфере Рима имперского.
Но даже и это табу не носило сексуального характера (иначе бы оно распространялось в т.ч. на искусство и т.д.), а попросту эффективно отделяло свободных полноправных женщин от несвободных. Источником последних почти всегда был плен. Плен, в свою очередь, всегда был связан с обнажением, но позором была не сама нагота, а состояние плена и неизбежность перехода в рабское состояние. Эта ассоциация прочно закрепилась в сознании римской элиты Республики, засела у нее в "подкорке", и потому в эпоху Принципата, когда захватнические войны почти не велись, а численность и социальные позиции вольноотпущенников неизмеримо возросли, потребовалась известная культурная революция, которую и воплощали такие девушки, как Мевия.
Что же касается рабов обоих полов, то impudicitia (что очень приблизительно можно перевести как "телесное бесстыдство") еще Сенекой вменялась им в обязанность, то есть, став рабами, они по определению более не имели того, что "англосаксы" именуют private parts, поскольку все их тело теперь принадлежало господину, а тот, в свою очередь, имел полное право "расшарить" тело раба или рабыни, то есть сделать это тело публичным в любом контексте, который только мог прийти ему в голову.
Инкогнито уподобляясь пленным рабам (которые и составляли поначалу бо'льшую часть контингента гладиаторских школ), римские граждане демонстрировали humanitas, то есть снисхождение и человеколюбие, способствуя тем самым не только собственной эмансипации, но и эмансипации самих рабов. Обнаженная женская грудь как уязвимая и ранимая часть тела - также важный символ humanitas: она символизирует призыв к пощаде и примирению, исходящий со стороны того, кто попал в зависимое, подчиненное положение. В фантастическом, "голливудском" мире Арены, таким образом, достигал определенного имажинативного равенства (ассоциируемого в латинской культуре с Золотым Веком) не только коллективный гражданин (гражданка), но и коллективный раб (рабыня). В этом смысле функция Арены имела нечто общее с функциями праздника Сатурналий.
В то же время театрализованные гладиаторские игры были одной из немногих трансгрессивных субкультур, доступных жителю римского города. Все эти субкультуры (не считая религиозных) были своего рода сочетанием экстремальных видов спорта и ролевых игр живого действия. О других подобных течениях среди свободной римской молодежи, в т.ч. в связи с женской наготой, будет сказано далее.
Ну а теперь - к трусам. Точнее, к их вопиющему отсутствию.
[продолжение следует]
Офисный планктон неизобретателен и избегает глубин (как и планктон морской), поэтому простого вау-фактора для того, чтобы наводнить национальный сектор интернета какой-нибудь давно известной миру ерундой, бывает обычно вполне достаточно. В данном случае вау-фактором был уже сам факт существования чего-то, похожего на купальник, в мире римских неандертальцев: посмотрите, эти древние ну совсем как люди! Понятно, что людьми планктон по недоразумению считает себя.
К тому же тетка в грубом купальнике это заведомо не "NSFW", поэтому планктон во время обеденных перерывов заполнил фотографиями несчастной мозаики (известной с 1960-х гг.), коллективным писком восторга и мыслительными выделениями на тему "история повторяется", буквально весь литораль.
Поморщившись, мы все же решили поставить точку в вопросе об античных трусах. Так носили античные женщины трусы или нет? Правильный ответ: и да и нет, а если еще точнее, то и нет и да. Поэтому поступим как философы-софисты: разобъем повествование на две части, посвятив первую обстоятельствам, связанным с "нет", а вторую с ситуациями, когда "таки да".
Поскольку наш диптих посвящен именно трусам, не хотелось бы долго останавливаться на "топе", то есть на бандаже для груди, коих в античности существовало множество вариантов, многократно описанных и изображенных. Число упоминаний бандажа в античной литературе многократно превышает возможности этой заметки, поэтому отметим здесь лишь пару важных моментов.
Во-первых, бандаж упоминается с гомеровских времен и вплоть до самого конца античности, поэтому сложно сказать, когда началась практика его употребления и когда она закончилась. Совершенно точно, что она продолжила существовать какое-то время в Византии. Достаточно поздний (IV век н.э.) автор Аристенет в своих "Любовных письмах", расписывая прелести возлюбленной,
чуть было не упустил сказать, что груди Лаиды, подобные кидонским яблокам, грозят разорвать сдерживающую их повязку
Во-вторых, совершенно необходимо отметить, что, хотя сама повязка в античной лирике часто фетишизировалась, ее использование никак не было связано с чувством стыда, а потому функциональность древнего бандажа нельзя отождествлять с таковой современного лифчика или топа. Ведь современная евро-американская женщина, несмотря на весь топлес-активизм, находясь в компании даже самых близких друзей, крайне редко готова обнажить груди, и если все же делает это, то не без известных колебаний.
Хотя в собственном опыте автора имеется ситуация, когда удалось просто уговорить давнюю хорошую знакомую (не любовницу) пару дней ходить по городской квартире в пик по-настоящему невыносимой пустынной жары в одних трусиках вместо полного комплекта бикини, а на одном из мест работы автора в конце "нулевых" одна из сотрудниц свободно распространяла по локальной сети фотографии себя топлес, нельзя, конечно, считать эти истории хоть сколько-нибудь нормообразуюшими: в первом случае речь идет о представительнице достаточно раскованной субкультуры в экстремальных погодных условиях (когда топ буквально мешал дышать полной грудью, обливаться потом и создавал предпосылки к гипоксии), во-втором - о банальном привлечении мужского внимания.
Да, в восьмидесятые годы в Европе и нулевые годы в СНГ топлес-отдых на пляже почти успел стать культурным мейнстримом, но потом, как это водится у постхристиан, "что-то пошло не так", и топ победно сохранил все цензурные коннотации. Проще говоря, девушка без лифчика все еще считается так называемой "легкой эротикой", в то время как в лифчике - "скучным вторником". Эта ситуация периодически (со сменой поколений) оспаривается, но каждый раз упрямо возвращается, что свидетельствует об ее укорененности в глубинах культурных топологий западной цивилизации.
В античности же бандаж носил исключительно функциональное значение, а обнажение свободной девушкой груди было уместно и широко применялось в некоторых (в том числе и наиболее публичных) контекстах. Нельзя не согласиться с профессором, доктором медицинских наук Н.П.Алексеевым, который писал:
Я уже отмечал, что с древних времен существовал обычай перевязывать грудь широкой лентой во время спортивных занятий и хозяйственных работ. Тем не менее, следует заметить, что никакого отношения к бюстгальтеру это не имело, так как представляло собой просто прикрытие груди с целью защиты от возможных травм.
Действительно, когда в эпоху Принципата римские граждане получили возможность не только смотреть на гладиадорские поединки, но и лично участвовать в них, уже около 100 года н.э. можно было видеть, как
Mevia Tuscum figat aprum et nuda teneat venabula mamma...
( Мевия тускского вепря разит и копьем потрясает, грудь обнажив... )
Это сообщает нам Ювенал в своих "Сатирах". Мевия - это не настоящее имя, а популярный в Риме женский псевдоним. Под ним скрывалась женщина-гладиатор, известная во времена Домициана - по всей видимости, знатная римская матрона или дочь знатного семейства, увлекавшаяся цирковыми играми, страсть к которым захватила многих женщин из высшего римского общества. Мевия появлялась на арене как амазонка, с обнаженной грудью, которая ей (как и большинству молодых женщин Средиземноморья) очевидно, никак не мешала. Дошедшие до нас единичные изображения женщин-гладиаторов подтверждают, что они обнажали одну или две груди (если это позволял избранный ими тип вооружения), и что строфион (бандаж) не использовался.
С эстетической точки зрения гладиаторские игры в эпоху Империи могут считаться отдаленным аналогом современного командного спорта. Поэтому о наступлении в современном мире эстетической ситуации, близкой к римской, можно будет говорить только тогда, когда спортивные каналы начнут трансляцию матчей по женскому футболу или волейболу (включая юниорские лиги) с игроками топлес, брать у этих девушек интервью и т.п.
Выступая на арене, "Мевия", как и многие после нее, нарушала ветхое табу республиканского Рима, законы которого запрещали матронам публично обнажать грудь. Таким образом, ее амплуа служило ей для целей женской эмансипации, которая все больше соответствовала зрелой атмосфере Рима имперского.
Но даже и это табу не носило сексуального характера (иначе бы оно распространялось в т.ч. на искусство и т.д.), а попросту эффективно отделяло свободных полноправных женщин от несвободных. Источником последних почти всегда был плен. Плен, в свою очередь, всегда был связан с обнажением, но позором была не сама нагота, а состояние плена и неизбежность перехода в рабское состояние. Эта ассоциация прочно закрепилась в сознании римской элиты Республики, засела у нее в "подкорке", и потому в эпоху Принципата, когда захватнические войны почти не велись, а численность и социальные позиции вольноотпущенников неизмеримо возросли, потребовалась известная культурная революция, которую и воплощали такие девушки, как Мевия.
Что же касается рабов обоих полов, то impudicitia (что очень приблизительно можно перевести как "телесное бесстыдство") еще Сенекой вменялась им в обязанность, то есть, став рабами, они по определению более не имели того, что "англосаксы" именуют private parts, поскольку все их тело теперь принадлежало господину, а тот, в свою очередь, имел полное право "расшарить" тело раба или рабыни, то есть сделать это тело публичным в любом контексте, который только мог прийти ему в голову.
Инкогнито уподобляясь пленным рабам (которые и составляли поначалу бо'льшую часть контингента гладиаторских школ), римские граждане демонстрировали humanitas, то есть снисхождение и человеколюбие, способствуя тем самым не только собственной эмансипации, но и эмансипации самих рабов. Обнаженная женская грудь как уязвимая и ранимая часть тела - также важный символ humanitas: она символизирует призыв к пощаде и примирению, исходящий со стороны того, кто попал в зависимое, подчиненное положение. В фантастическом, "голливудском" мире Арены, таким образом, достигал определенного имажинативного равенства (ассоциируемого в латинской культуре с Золотым Веком) не только коллективный гражданин (гражданка), но и коллективный раб (рабыня). В этом смысле функция Арены имела нечто общее с функциями праздника Сатурналий.
В то же время театрализованные гладиаторские игры были одной из немногих трансгрессивных субкультур, доступных жителю римского города. Все эти субкультуры (не считая религиозных) были своего рода сочетанием экстремальных видов спорта и ролевых игр живого действия. О других подобных течениях среди свободной римской молодежи, в т.ч. в связи с женской наготой, будет сказано далее.
Ну а теперь - к трусам. Точнее, к их вопиющему отсутствию.
[продолжение следует]