Граница сдержанности или об отношении к беспорядкам
Вечером 20.01.2009 активисты движения Антифа, возмущенные убийством адвоката Станислава Маркелова и журналистки Анастасии Бабуровой, организовали демонстрацию, как реакцию на убийства общественных активистов и антифашистов, на бездействие властей, на неединичные случаи выгораживания преступников (например печально знаменитые превращения убийц в хулиганов). Акция ознаменовалась несколькими превентивными разгонами силами ОМОНа, и последовавшим за этим шумным несанкционированным шествием акционеров, занятием проезжей части дорог, эксцессами опрокидывания мусорных контейнеров и битья стекол, т.е. чем-то отдаленно напоминающим беспорядки.
Возник вопрос об отношении к беспорядкам (или о границе допустимости протестных действий, как его вариации: несанкционированный протест или перекрытие улицы - это, вроде, не крамола, а разбитое стекло - крамола?). Как и в большинстве других подобных случаев ответ на этот вопрос не имеет смысла без обязательного учета следующих аспектов конкретного: а) закономерности и б) целесообразности (в том числе и вопрос меры).
Но прежде несколько слов о природе демонстрации вообще.
Что такое демонстрация, и почему она должна кого-то «нервировать»?
Демонстрация - это символические беспорядки, как танец - символический половой акт, а спортивное состязание - схватка.
В здоровом обществе демонстрируемый символ понимается с полуслова. Уже одной демонстрации символа достаточно, чтобы навести порядок. Общество нездоровое порождает обнаглевшую власть, которая разучилась читать символы, и тогда такому обществу в конце концов выкладывают в натуре то, что раньше символически только подразумевалось.
1. Закономерность
Нет никакого абстрактного, плохого по-умолчанию «бития стекол» вообще. Даже акт убийства, - без сомнения, крайнее проявление насилия, - невозможно в отрыве от контекста определить как однозначно недопустимое и порицаемое явление (например, между убийством маньяком беззащитной жертвы и убийством по необходимости опасного маньяка есть существенная разница, понятная каждому, кто хотя бы догадывается о существовании реального мира). Поэтому всхлипывания и вопли по поводу намеков на беспорядки как таковые - «хулиганство!», «порча чужого имущества!», «ничем не лучше фашистов!» и т.д. и т.п. - есть банальное филистерство.
1. У беспорядков также могут быть самые разные основания: поводы и объяснения (вариант описания действительности, господствующий в групповом или массовом сознании). Происходящее может иметь адекватное описание в рамках объективных и очевидных оснований (экономические, классовые столкновения, оккупация и др.), а может и иррационально-фантастическую трактовку «во всем виноваты хачи», «во всем виноваты ведьмы», «происки дьявола» и проч. Поводы также могут быть как бесспорными (ухудшение условий жизни отдельных слоев населения, регулярные убийства представителей отдельных социальных групп), так и притянутыми за уши (объективно имеет место проблема, но предложенное объяснение неадекватно вовсе, либо требуются большие натяжки) и даже полностью надуманными.
Совершенно конкретные основания мы должны рассматривать и в нашем случае. Гибель людей, отстаивающих свои (и не только) права и убеждения становится почти привычным делом. Власти, также традиционно, неохотно реагируют на эти, вообще говоря, вопиющие явления, покрывают убийц, СМИ либо замалчивают происходящее, либо дают искаженную, фрагментарную, рваную информацию, которая быстро вымывается обычным потоком пустопорожней шелухи. Общество (отчасти по вышеизложенным причинам, а отчасти по причине «моральной инфляции») безразлично. Как прикажете реагировать людям, которых демонстративно убивают? Замолчать в тряпочку? Или продолжать символически ходить с беззубыми плакатами и жалобами на которые всем - и власти, и СМИ, и обывателю - положить (лишь бы имущество не трогали)? Станислав Маркелов был опытным юристом и умел отстоять свои и чужие права строго в рамках закона (доказано массой дел в которых он участвовал). Его демонстративно убили (как и многих до него) среди бела дня. Так что же еще надо сделать и кем же еще надо быть, чтобы защититься?
Когда человека (или социальную группу) беспределом и безразличием загоняют в угол, ставят в патовую ситуацию, человек совершает символическое агрессивное действие, которым дает понять, что достигнут предел и он готов переступить черту. Человек бьет стекла, перекрывает движение, чтобы лицемерные власть, СМИ и обыватель наконец обратили на этот позорный кошмар свое избирательно рассеянное внимание. Такова форма социального диалога в антагонистических обществах: когда низы больше не могут терпеть, они символически преступают закон, милосердно начиная с незначительных проступков, тем самым предупреждая: здесь грань и за нее старым порядком ходу нет. Если же власть и обыватель настолько самодовольны, что не понимают и этого крайнего языка, ограничиваясь тупым подавлением и отмахиваясь от тревожных звоночков филистерскими нравоучениями на тему «бить стекла нехорошо» (сравни: «пусть едят пирожные»1), то для такой власти и такого обывателя, как показала история, в результате все заканчивается весьма печально. Глумление и унижение до известной степени можно терпеть, но когда речь идет о выживании терпение утрачивает смысл (смерть и терпение несочетаемые понятия).
Отличается это от поведения хулигана, бьющего стекла в свое удовольствие?
2. Филистерские жалобы по поводу потенциальных «без вины пострадавших» в абсолютно любом случае активной борьбы - будь то забастовки, перекрытия или беспорядки - утомили. Эти вероятные «без вины пострадавшие» в буржуазной риторике против левых и рабочих активистов, обильно тиражируемой СМИ, превратились уже просто в настоящих заложников: всякий чиновник, всякий барыга, всякий журналюга на содержании, всякий мещанин и филистер не преминут напомнить чем могут грозить «третьей стороне» акции против этого самого чиновника, барыги, спонсора журналюги. Их реальные интересы нельзя трогать именно потому, что «могут пострадать случайные люди»! О своей роли в конфликте и в создании патовой ситуации эти высоконравственные герои, вдруг бескорыстно, но очень своевременно, озаботившиеся интересами других, скромно умалчивают. Особенно нагло эти претензии выглядят в случае забастовок, где отношения между сторонами конфликта наиболее формализованы (имеется договор, обязательства могут быть выражены в денежной форме), и потому суть происходящего всего труднее затушевать. Собственники, обращаясь за поддержкой к третьей стороне, восклицают: «Товарищи! Вы не можете улететь / уехать на поезде / (что угодно по вкусу) потому, что рабочие эгоистично бастуют! Они перекладывают свои проблемы на вас!» Разумеется, если ты так или иначе не заплатил рабочему, рабочий должен работать бесплатно, чтобы не пострадали те, перед кем у тебя обязательства по предоставлению услуг. Рабочий оказывается дважды «виноват» за невыполнение собственником обязательств: в первую очередь перед самим рабочим, и во вторую, как следствие, перед потребителем. Буржуазные идеологи любят рассуждать о воображаемом общественном договоре, как основе всякого социального порядка. Поэтому приведенная выше схема из наиболее формальной области трудовых отношений в общих чертах легко распространяется и на иные сферы общественной жизни. Иначе говоря, если общественный договор в отношении меня грубо и систематически нарушается, с какой стати требовать от меня его неукоснительного соблюдения даже в мелочах? Государство и общество, де-факто, самым кошмарным образом выпихивают меня из сферы права и я оказываюсь дважды «виноват» перед ними: за невыполнение государством своих (декларируемых) обязанностей по защите моих прав и за угрозу правам других, которую такими действиями создает государство, преступно пренебрегая своими прямыми обязанностями. И от того совсем трогательно звучат морализаторские стенания филистеров, подхватывающих эту лукавую риторику.
Если иные средства взаимодействия в социальном диалоге оказываются недоступными или фиктивными, прибегают к сильнейшему, всегда работающему (в силу своей фундаментальности) аргументу - экономическому воздействию, всегда предполагающему экономический ущерб или угрозу такого ущерба. Естественно, основания для таких действий должны быть (и являются по факту) достаточно вескими, т.к. «нелегитимный» ущерб предполагает ответственность, и к этому радикальному средству протеста обращаются тогда, когда беспредел и угнетение эту ответственность перевешивают (как продолжительная невыплата зарплат перевешивает угрозу увольнения, а реальная угроза убийства перевешивает статью за хулиганство). Власти об этом прекрасно знают, потому и ужесточают целенаправленно соответствующие статьи законодательства (об этом ниже).
Уже сам выбор объектов атаки в ходе социального конфликта формирует сообщение тем социальным группам, внимание или реакция которых требуется. Бастующие рабочие остановкой производства недвусмысленно обращаются к нанимателю, заставляя его, наконец, прочувствовать то, что он упорно отказывался воспринимать другими путями («по-хорошему»); лишенные льгот пенсионеры перекрытием дорог и остановкой движения по транспортным магистралям говорят с властями, внятно доводя до их сведения требования, которые власти не снисходили услышать; участники беспорядков атакуя банки, магазины, государственные учреждения и полицейские участки (и частное имущество в случаях, когда социальная дифференциация особенно резка, как во Франции) посылают мессидж собственникам и государству (Франция, Греция, Латвия и далее). Выраженное на языке экономического интереса сообщение до адресата доходит моментально и уясняется без переводчика. Да, во всех этих случаях речь идет о материальном (экономическом) ущербе; да, во всех этих случаях определенный ущерб может понести и третья сторона, хотя «сообщение» адресовывалось вовсе не ей. В случае забастовки могут пострадать потребители и предприятия смежники; в ходе перекрытий будет остановлен не только транспортный поток, но и движение пассажиров, не имеющих прямого отношения к конфликту, и кое-кто из этих пассажиров может даже неприятно (в том числе и в материальном плане) куда-нибудь опоздать, не говоря уж об общей для всех потере времени; в случае беспорядков, которые, в силу своей массовости, могут либо сильно отклоняться от замысла организаторов, либо такового изначального замысла не иметь вовсе (стихийные выступления), ущерб может быть причинен объектам либо ошибочно отнесенным к атакуемым, либо выбранным отдельными участниками для атаки с корыстными целями под шумок общих беспорядков. Это, вовсе, не исключительное свойство протестующей стороны (власти, разгоняя протестующих, тоже, особо не разбирают кто активист, а кто просто зевака, от души прессуя всех, кто попадется под горячую руку, дубинку или газовую струю, да и с имуществом при этом шибко не церемонятся, - я уж не говорю про использование для подавления военной силы, - однако для легитимного насилия это считается в порядке вещей). Случайные представители третьей стороны вовлеченные в конфликт (а это их ключевое качество - случайность) в противостоянии всегда принимают ту или иную сторону с примерно следующими позициями:
Если же человек случайно попал под удар, но при этом понимает всю вынужденность подобных действий, то - искренние ему извинения! Он действительно случайная жертва конфликта. Массовые (уличные) выступления, как и классовый подход вообще, по своей сути не являются точечным оружием, имеют существенную погрешность, «бьют по площадям». Да, страдают случайные люди. С этим никто не спорит. Это крайнее, сильнодействующее оружие социальной войны (со всеми возможными издержками, включая «дружественный огонь»). У общества есть точный инструмент, максимально исключающий случайные жертвы и предусматривающий индивидуальную ответственность. Называется он: Закон. Чтобы не было массовых выступлений, беспорядков с их эксцессами, достаточно чтобы Закон соблюдался. Этого то и вынуждены требовать демонстранты. Что, слишком неподъемные требования? Ну если соблюдение закона неподъемно, то чего жаловаться на случайную несправедливость и эксцессы!
Упрекать активистов в возможных эксцессах, абсолютно игнорируя основания, условия и выдвигаемые требования, - чистейшей воды филистерство.
Да, существуют и политкорректные варианты радикального протеста, с минимальным ущербом для других. Например, самосожжение на Красной площади. Отличный выбор. Ввиду относительной массовости такой формы протеста, у охранников и дворников Красной площади уже заготовлены все необходимые спецсредства (брезентовые накидки, чтобы сбивать пламя, огнетушители, метлы и совки, для зачистки останков, мусорные контейнеры для утилизации), так что ущерб другим сторонам, в самом деле, будет минимальным. Как, впрочем, и эффект: не смотря на вопиющую дикость таких актов отчаяния и их массовость, об этом мало кому известно. А если и известно, то до этого мало кому есть дело. Очень политкорректно и удобно для всех. Рекомендую.
3. Ранее уже было достаточно сказано про различия в основаниях. Очевидно, что размежевание по национальному или расовому признаку (в результате чего претензии предъявляются даже недееспособным детям) совсем не одно и то же, что противостояние подавляемой социальной группы и государства (или класса и класса). Очевидно, что систематические политические убийства, остающиеся без должной реакции со стороны общества и власти, совсем не одно и то же, что пьяная драка с обязательным «Наших бьют!». На счет этих очевидных вещей, думаю, более не стоит повторяться. Но вот сравнивать серийные убийства, «некрофилию» (отрезание голов и любование результатом) с вынужденными беспорядками - через край даже для самого махрового филистера. Моральная инфляция в этих случаях зашла слишком далеко и шарики не просто закатились за ролики, но, по всей видимости, были безвозвратно утеряны. Однако это расстройство лечится радикальным средством: ближайшим попаданием близкого человека под нож националиста (есть варианты2).
В общем, филистеров, с их оторванными от конкретики нравоучениями (не говоря уже о «высокоморальных» излияниях патентованных националистов, больших поклонников погромов3, изощренной уголовщины и, вообще, скотства), можно смело и обоснованно посылать на фиг.
2. Целесообразность
Все рассмотренное выше условно отвечало на вопрос «Почему?». Целесообразность - это ответ на обобщенный вопрос «Зачем?». Любое действие может являться вполне допустимым в конкретных обстоятельствах, но, при этом, бесцельным и даже вредным. Сначала оценивают ситуацию, потом ставят цель, потом выбирают средства достижения цели, потом действуют. Потом цикл повторяется.
Какие цели преследовало внесение в форму акции элементов беспорядков (все то же «Зачем?»)? На этот прямой вопрос затрудняются ответить даже искренние сторонники акции. Можно лишь строить догадки:
Чтобы было как в Греции? Но в России (а тем более в Москве) и в Греции, пока что, совершенно разные ситуации. В Греции, как и в Латвии, в Болгарии, с вариациями, хронические экономические противоречия, - которые народ успел прочувствовать в полной мере, - только обострились с наступлением кризиса. В дополнение к тому, в Греции очень сильно протестное движение, в него вовлекаются целые классы и социальные прослойки, население политически активно, сильно влияние действительно левых политических партий, они популярны и пользуются поддержкой масс. Все совсем не так в России, здесь население на время подзабыло всю прелесть неолиберальных реформ, благодаря конъюнктуре экономика жирела на нефтяных доходах, реальное производство атрофировалось, зато всячески стимулировалось потребление, ощутить же последствия кризиса во всей их полноте россиянам, по всей видимости, еще только предстоит. В политическом и социальном плане население аморфно, полноценных крупных левых партий нет, существующие разрозненные левые группы, движения и карликовые партии крайне слабы. Поэтому то, что в Греции послужило катализатором мощных массовых беспорядков и чуть не привело к кризису власти, в России не вызвало даже достаточного и устойчивого информационного резонанса («ну, убили и убили, мало ли что-ли у нас людей таким образом убили?»; о национальном ЧП, как в Греции, и речи не идет). Когда в беспорядках участвуют массы, простое и быстрое репрессивное подавление выступлений и возможная последующая расправа над участниками крайне затруднены, тогда как группу из 200 человек можно, при желании, в полном составе просто закрыть даже по надуманным обвинениям, и проблема решена (и другим страшно). Не лишне будет напомнить здесь классическую теорему о том, что: революцию (как и народные выступления) нельзя сделать, ее можно только возглавить. Доказана многочисленными историческими прецедентами (в том числе и такими вот акциями, когда протест ограниченной группы, оторванной от масс, путается с самим движением масс). И совсем не стоит смешивать организацию народных выступлений с их имитацией (оранжевой или еще какой). Имитировать можно вообще все, - от оргазма до революции, - но для этого нужно обладать: а) достаточными ресурсами и б) иметь определенную цель (и стратегию), ради которой всякая имитация затевается. Ресурсов тех у наших акционеров нет по факту, а конкретная цель не просматривается.
Другим объяснением выбранной формы акционирования может быть понятное желание после очередной трагической потери не молчать, и не говорить банальности (зная что так было в прошлый раз, и в позапрошлый), а сделать хоть что-нибудь предметное, лишь бы не бездействовать прямо сейчас. Этот импульс можно понять, но нельзя в действиях подчинятся импульсам. Импульс (эмоция) ни в коем случае не должен подменять рациональную цель. Иначе легко из субъекта, стороны политических и социальных отношений превратиться в «собаку Павлова», рефлекторно воспроизводящую заданную реакцию на внешний стимул. Так для организации беспорядков (как формального повода для чего-либо) достаточно будет организовать очередное убийство активиста и спокойно наблюдать требуемую реакцию группы, с последующим развертыванием собственного плана. Таким образом, реактивное поведение только повышает вероятность расправ.
Антифа вполне состоялось как устойчивое молодежное движение. Это достижение, потому что море движений издыхают не успев появиться, еще столько же продолжают существовать в карликовых, сектантских формах. Антифа же демонстрирует устойчивый рост. Еще несколько лет назад о таком движении никто не слышал. Сегодня значительно умножились ряды активистов-акционеров движения, и в еще большем масштабе выросли ряды сторонников движения, тех на кого деятельность движения оказывает влияние через информационную среду4. Саму деятельность можно уверенно охарактеризовать, в целом, как вполне результативную. Изменилось отношение к проблеме фашизма (от стыдливого замалчивания общество пришло к открытому признанию проблемы), антифашизм стал рассматриваться как полноценная сила, противостоящая неонацистам (не смотря на куда более солидный возраст последних), антифашизм заслужил уверенное признание в молодежной среде, наиболее радикальные наци стремительно маргинализируются, в последнее время наметился вынужденный разворот государственной политики в сторону ужесточения контроля над националистическими движениями и борьбы с наиболее дикими проявлениями фашизации (пресечение деятельности банд серийных убийц). До победы, конечно, еще далеко, но это уже значительные достижения. Прямое подтверждение эффективности действий Антифа, переход наци на ножи (что по глупости многими бонами, а зачастую и некоторыми антифа, воспринимается как превосходство). Этого следовало ожидать (в истории такое развитие событий уже неоднократно воспроизводилось). Отстоять свои позиции в рамках старой системы отношений наци оказались не способны. Как на поле: безнадежно слитый матч, побуждает грубо нарушать правила5. Разумеется способы борьбы будут меняться. Разумеется с ростом влияния будет расти и противодействие (как со стороны националистов, так и со стороны государства). Антифа уже заплатили за успехи слишком большую цену, чтобы относиться к происходящему легкомысленно.
Чего хочет государство: вообще, от молодежных движений и конкретно от Антифа? Государство хочет сохранения существующих экономических отношений. И больше всего на свете оно боится наступления «внутреннего врага» (в лице рабочих, служащих, пенсионеров, обанкротившейся мелкой и средней буржуазии, нищих военных и т.п.). С внешним врагом можно договориться, можно этого врага уничтожить. Внутреннего - в случае обострения - ни уговорить, ни уничтожить нельзя (это означало бы либо делиться, либо совсем потерять источник дохода). Поэтому нужны способы, позволяющие постоянно удерживать внутреннего врага в рамках. Отсюда, в частности, расширение и ужесточение уголовных статей так или иначе связанных с беспорядками (напр., умышленное уничтожение или повреждение имущества, массовые беспорядки, хулиганство, вандализм).
По этой же причине отношение государства к любым неформальным молодежным движениям и организациям прохладное. Именно молодежные организации выглядят особо «огнеопасными», как наиболее радикальная, импульсивная и быстрая на подъем среда. Совершенно лояльными могут считаться только специально созданные карманные движения, да и с теми отношения сегодня строятся не по линии идеологии, а по принципу найма. Режим холодного подозрения главная черта отношения власти к молодежи. Организации, которые по каким-то причинам показались власти опасными, методично и решительно уничтожаются. Это практика (примеров - множество). В ход идут различные методы от разгрома до разложения, не гнушаются органы и судебной расправой (С. Маркелов выступал защитником по некоторым таким делам).
В свете вышеизложенной политики не приходится удивляться неприязненному отношению к Антифа со стороны официоза, при фактическом отсутствии формальных претензий (теоретически, антифашизм - это одно из направлений политики государства; фактические заигрывания с национализмом и скрывающиеся за ними намерения официально не могут быть провозглашены, по крайней мере пока). Неприятие и неприязнь реализуется в виде политики замещения (когда марионеточные молодежные организации пытаются подменить собой движение), в виде политики дискредитации (когда чуткие к соцзаказу массмедиа формируют устойчивые шаблоны и предрассудки). Наиболее популярно и наглядно пропагандистский шаблон выражен в одной из серий сериала «Ментовские войны» (которая, к слову говоря, является одновременно и заслугой движения - тема пошла в массы, и контратакой на него - через форму подачи материала, проводится необходимое внушение, формируется предубеждение). Идея такова: «как бы честен ты ни был, какие бы справедливые цели перед собой ни ставил, что бы ни делал - у тебя все равно ничего не получится, будет только хуже, ты только навредишь, а потому - ты «ничем не лучше фашиста». Сиди и не отсвечивай! Знать как надо делать могут только Дяди В Погонах и те, кто действует под их чутким руководством (привет карманным организациям!)»6. Но, справедливости ради, надо поблагодарить государство за то, что шаблоны заметно плакатны и наивны, а чиновники от пропаганды не страдают избытком креатива. Эти шаблоны и предрассудки с радостью подхватываются филистерами, позволяя им «оправдывать» свою безразличную, трусливую, филистерскую позицию. На безрыбье и рак рыба.
Помимо ползучих дискредитации и замещения заметной тенденцией (не законом) является также враждебная предвзятость к активистам движения со стороны властных органов, и покровительство этих же органов националистическим активистам. Но это скорее проблема местных уровней, чем государственная политика. Эта проблема, отчасти, имеет решение уже в юридическом поле.
Возникает вопрос: зачем движению Антифа сейчас нужен открытый конфликт с государством (зачем давать повод для формальных претензий)?
Антифа позиционируется как «разношерстное» в плане идеологии движение, где связующим элементом выступает антифашизм. Это значит, что доминирование частной идеологии (напр. антигосударственных течений или прогосударственных) будет действовать движению во вред, отталкивая потенциальных (пусть временных) союзников и ослабляя движение. Намеренное противопоставление движения еще и государству (которое и без того ласковым не назовешь) наводит на мысль, что многочисленных и разномастных фашистов на ножах не достаточно. Движению, видимо, мало врагов, мало проблем, мало риска, нужен еще «героический» «вызов огня на себя». Что для каждого участника должно иметь более высокий приоритет в рамках движения: общий намеченный результат или частные идеологические установки? Для реализаций идеологических установок у всех есть специализированные партии, движения, группы. Для этого Антифа привлекать не обязательно. Это при том, что государственный и институциональный ресурс (хотя бы на уровне более лояльного отношения к активистам, не говоря уже о возможном сотрудничестве в плане обезвреживания наци) для дела оказался бы не лишним. Опять же: нам «шашечки или ехать»?
Именно с позиций целесообразности, - а не с филистерских позиций: «стекла бить нехорошо!», - полностью оправдана и, более того, необходима критика акции.
Возник вопрос об отношении к беспорядкам (или о границе допустимости протестных действий, как его вариации: несанкционированный протест или перекрытие улицы - это, вроде, не крамола, а разбитое стекло - крамола?). Как и в большинстве других подобных случаев ответ на этот вопрос не имеет смысла без обязательного учета следующих аспектов конкретного: а) закономерности и б) целесообразности (в том числе и вопрос меры).
Но прежде несколько слов о природе демонстрации вообще.
Что такое демонстрация, и почему она должна кого-то «нервировать»?
Демонстрация - это символические беспорядки, как танец - символический половой акт, а спортивное состязание - схватка.
В здоровом обществе демонстрируемый символ понимается с полуслова. Уже одной демонстрации символа достаточно, чтобы навести порядок. Общество нездоровое порождает обнаглевшую власть, которая разучилась читать символы, и тогда такому обществу в конце концов выкладывают в натуре то, что раньше символически только подразумевалось.
1. Закономерность
Нет никакого абстрактного, плохого по-умолчанию «бития стекол» вообще. Даже акт убийства, - без сомнения, крайнее проявление насилия, - невозможно в отрыве от контекста определить как однозначно недопустимое и порицаемое явление (например, между убийством маньяком беззащитной жертвы и убийством по необходимости опасного маньяка есть существенная разница, понятная каждому, кто хотя бы догадывается о существовании реального мира). Поэтому всхлипывания и вопли по поводу намеков на беспорядки как таковые - «хулиганство!», «порча чужого имущества!», «ничем не лучше фашистов!» и т.д. и т.п. - есть банальное филистерство.
1. У беспорядков также могут быть самые разные основания: поводы и объяснения (вариант описания действительности, господствующий в групповом или массовом сознании). Происходящее может иметь адекватное описание в рамках объективных и очевидных оснований (экономические, классовые столкновения, оккупация и др.), а может и иррационально-фантастическую трактовку «во всем виноваты хачи», «во всем виноваты ведьмы», «происки дьявола» и проч. Поводы также могут быть как бесспорными (ухудшение условий жизни отдельных слоев населения, регулярные убийства представителей отдельных социальных групп), так и притянутыми за уши (объективно имеет место проблема, но предложенное объяснение неадекватно вовсе, либо требуются большие натяжки) и даже полностью надуманными.
Совершенно конкретные основания мы должны рассматривать и в нашем случае. Гибель людей, отстаивающих свои (и не только) права и убеждения становится почти привычным делом. Власти, также традиционно, неохотно реагируют на эти, вообще говоря, вопиющие явления, покрывают убийц, СМИ либо замалчивают происходящее, либо дают искаженную, фрагментарную, рваную информацию, которая быстро вымывается обычным потоком пустопорожней шелухи. Общество (отчасти по вышеизложенным причинам, а отчасти по причине «моральной инфляции») безразлично. Как прикажете реагировать людям, которых демонстративно убивают? Замолчать в тряпочку? Или продолжать символически ходить с беззубыми плакатами и жалобами на которые всем - и власти, и СМИ, и обывателю - положить (лишь бы имущество не трогали)? Станислав Маркелов был опытным юристом и умел отстоять свои и чужие права строго в рамках закона (доказано массой дел в которых он участвовал). Его демонстративно убили (как и многих до него) среди бела дня. Так что же еще надо сделать и кем же еще надо быть, чтобы защититься?
Когда человека (или социальную группу) беспределом и безразличием загоняют в угол, ставят в патовую ситуацию, человек совершает символическое агрессивное действие, которым дает понять, что достигнут предел и он готов переступить черту. Человек бьет стекла, перекрывает движение, чтобы лицемерные власть, СМИ и обыватель наконец обратили на этот позорный кошмар свое избирательно рассеянное внимание. Такова форма социального диалога в антагонистических обществах: когда низы больше не могут терпеть, они символически преступают закон, милосердно начиная с незначительных проступков, тем самым предупреждая: здесь грань и за нее старым порядком ходу нет. Если же власть и обыватель настолько самодовольны, что не понимают и этого крайнего языка, ограничиваясь тупым подавлением и отмахиваясь от тревожных звоночков филистерскими нравоучениями на тему «бить стекла нехорошо» (сравни: «пусть едят пирожные»1), то для такой власти и такого обывателя, как показала история, в результате все заканчивается весьма печально. Глумление и унижение до известной степени можно терпеть, но когда речь идет о выживании терпение утрачивает смысл (смерть и терпение несочетаемые понятия).
Отличается это от поведения хулигана, бьющего стекла в свое удовольствие?
2. Филистерские жалобы по поводу потенциальных «без вины пострадавших» в абсолютно любом случае активной борьбы - будь то забастовки, перекрытия или беспорядки - утомили. Эти вероятные «без вины пострадавшие» в буржуазной риторике против левых и рабочих активистов, обильно тиражируемой СМИ, превратились уже просто в настоящих заложников: всякий чиновник, всякий барыга, всякий журналюга на содержании, всякий мещанин и филистер не преминут напомнить чем могут грозить «третьей стороне» акции против этого самого чиновника, барыги, спонсора журналюги. Их реальные интересы нельзя трогать именно потому, что «могут пострадать случайные люди»! О своей роли в конфликте и в создании патовой ситуации эти высоконравственные герои, вдруг бескорыстно, но очень своевременно, озаботившиеся интересами других, скромно умалчивают. Особенно нагло эти претензии выглядят в случае забастовок, где отношения между сторонами конфликта наиболее формализованы (имеется договор, обязательства могут быть выражены в денежной форме), и потому суть происходящего всего труднее затушевать. Собственники, обращаясь за поддержкой к третьей стороне, восклицают: «Товарищи! Вы не можете улететь / уехать на поезде / (что угодно по вкусу) потому, что рабочие эгоистично бастуют! Они перекладывают свои проблемы на вас!» Разумеется, если ты так или иначе не заплатил рабочему, рабочий должен работать бесплатно, чтобы не пострадали те, перед кем у тебя обязательства по предоставлению услуг. Рабочий оказывается дважды «виноват» за невыполнение собственником обязательств: в первую очередь перед самим рабочим, и во вторую, как следствие, перед потребителем. Буржуазные идеологи любят рассуждать о воображаемом общественном договоре, как основе всякого социального порядка. Поэтому приведенная выше схема из наиболее формальной области трудовых отношений в общих чертах легко распространяется и на иные сферы общественной жизни. Иначе говоря, если общественный договор в отношении меня грубо и систематически нарушается, с какой стати требовать от меня его неукоснительного соблюдения даже в мелочах? Государство и общество, де-факто, самым кошмарным образом выпихивают меня из сферы права и я оказываюсь дважды «виноват» перед ними: за невыполнение государством своих (декларируемых) обязанностей по защите моих прав и за угрозу правам других, которую такими действиями создает государство, преступно пренебрегая своими прямыми обязанностями. И от того совсем трогательно звучат морализаторские стенания филистеров, подхватывающих эту лукавую риторику.
Если иные средства взаимодействия в социальном диалоге оказываются недоступными или фиктивными, прибегают к сильнейшему, всегда работающему (в силу своей фундаментальности) аргументу - экономическому воздействию, всегда предполагающему экономический ущерб или угрозу такого ущерба. Естественно, основания для таких действий должны быть (и являются по факту) достаточно вескими, т.к. «нелегитимный» ущерб предполагает ответственность, и к этому радикальному средству протеста обращаются тогда, когда беспредел и угнетение эту ответственность перевешивают (как продолжительная невыплата зарплат перевешивает угрозу увольнения, а реальная угроза убийства перевешивает статью за хулиганство). Власти об этом прекрасно знают, потому и ужесточают целенаправленно соответствующие статьи законодательства (об этом ниже).
Уже сам выбор объектов атаки в ходе социального конфликта формирует сообщение тем социальным группам, внимание или реакция которых требуется. Бастующие рабочие остановкой производства недвусмысленно обращаются к нанимателю, заставляя его, наконец, прочувствовать то, что он упорно отказывался воспринимать другими путями («по-хорошему»); лишенные льгот пенсионеры перекрытием дорог и остановкой движения по транспортным магистралям говорят с властями, внятно доводя до их сведения требования, которые власти не снисходили услышать; участники беспорядков атакуя банки, магазины, государственные учреждения и полицейские участки (и частное имущество в случаях, когда социальная дифференциация особенно резка, как во Франции) посылают мессидж собственникам и государству (Франция, Греция, Латвия и далее). Выраженное на языке экономического интереса сообщение до адресата доходит моментально и уясняется без переводчика. Да, во всех этих случаях речь идет о материальном (экономическом) ущербе; да, во всех этих случаях определенный ущерб может понести и третья сторона, хотя «сообщение» адресовывалось вовсе не ей. В случае забастовки могут пострадать потребители и предприятия смежники; в ходе перекрытий будет остановлен не только транспортный поток, но и движение пассажиров, не имеющих прямого отношения к конфликту, и кое-кто из этих пассажиров может даже неприятно (в том числе и в материальном плане) куда-нибудь опоздать, не говоря уж об общей для всех потере времени; в случае беспорядков, которые, в силу своей массовости, могут либо сильно отклоняться от замысла организаторов, либо такового изначального замысла не иметь вовсе (стихийные выступления), ущерб может быть причинен объектам либо ошибочно отнесенным к атакуемым, либо выбранным отдельными участниками для атаки с корыстными целями под шумок общих беспорядков. Это, вовсе, не исключительное свойство протестующей стороны (власти, разгоняя протестующих, тоже, особо не разбирают кто активист, а кто просто зевака, от души прессуя всех, кто попадется под горячую руку, дубинку или газовую струю, да и с имуществом при этом шибко не церемонятся, - я уж не говорю про использование для подавления военной силы, - однако для легитимного насилия это считается в порядке вещей). Случайные представители третьей стороны вовлеченные в конфликт (а это их ключевое качество - случайность) в противостоянии всегда принимают ту или иную сторону с примерно следующими позициями:
- «Я пострадал (имущественно), но понимаю и поддерживаю протест».
- «Чтоб вы все сдохли - мне пофиг до ваших проблем!»
Если же человек случайно попал под удар, но при этом понимает всю вынужденность подобных действий, то - искренние ему извинения! Он действительно случайная жертва конфликта. Массовые (уличные) выступления, как и классовый подход вообще, по своей сути не являются точечным оружием, имеют существенную погрешность, «бьют по площадям». Да, страдают случайные люди. С этим никто не спорит. Это крайнее, сильнодействующее оружие социальной войны (со всеми возможными издержками, включая «дружественный огонь»). У общества есть точный инструмент, максимально исключающий случайные жертвы и предусматривающий индивидуальную ответственность. Называется он: Закон. Чтобы не было массовых выступлений, беспорядков с их эксцессами, достаточно чтобы Закон соблюдался. Этого то и вынуждены требовать демонстранты. Что, слишком неподъемные требования? Ну если соблюдение закона неподъемно, то чего жаловаться на случайную несправедливость и эксцессы!
Упрекать активистов в возможных эксцессах, абсолютно игнорируя основания, условия и выдвигаемые требования, - чистейшей воды филистерство.
Да, существуют и политкорректные варианты радикального протеста, с минимальным ущербом для других. Например, самосожжение на Красной площади. Отличный выбор. Ввиду относительной массовости такой формы протеста, у охранников и дворников Красной площади уже заготовлены все необходимые спецсредства (брезентовые накидки, чтобы сбивать пламя, огнетушители, метлы и совки, для зачистки останков, мусорные контейнеры для утилизации), так что ущерб другим сторонам, в самом деле, будет минимальным. Как, впрочем, и эффект: не смотря на вопиющую дикость таких актов отчаяния и их массовость, об этом мало кому известно. А если и известно, то до этого мало кому есть дело. Очень политкорректно и удобно для всех. Рекомендую.
3. Ранее уже было достаточно сказано про различия в основаниях. Очевидно, что размежевание по национальному или расовому признаку (в результате чего претензии предъявляются даже недееспособным детям) совсем не одно и то же, что противостояние подавляемой социальной группы и государства (или класса и класса). Очевидно, что систематические политические убийства, остающиеся без должной реакции со стороны общества и власти, совсем не одно и то же, что пьяная драка с обязательным «Наших бьют!». На счет этих очевидных вещей, думаю, более не стоит повторяться. Но вот сравнивать серийные убийства, «некрофилию» (отрезание голов и любование результатом) с вынужденными беспорядками - через край даже для самого махрового филистера. Моральная инфляция в этих случаях зашла слишком далеко и шарики не просто закатились за ролики, но, по всей видимости, были безвозвратно утеряны. Однако это расстройство лечится радикальным средством: ближайшим попаданием близкого человека под нож националиста (есть варианты2).
В общем, филистеров, с их оторванными от конкретики нравоучениями (не говоря уже о «высокоморальных» излияниях патентованных националистов, больших поклонников погромов3, изощренной уголовщины и, вообще, скотства), можно смело и обоснованно посылать на фиг.
2. Целесообразность
Все рассмотренное выше условно отвечало на вопрос «Почему?». Целесообразность - это ответ на обобщенный вопрос «Зачем?». Любое действие может являться вполне допустимым в конкретных обстоятельствах, но, при этом, бесцельным и даже вредным. Сначала оценивают ситуацию, потом ставят цель, потом выбирают средства достижения цели, потом действуют. Потом цикл повторяется.
Какие цели преследовало внесение в форму акции элементов беспорядков (все то же «Зачем?»)? На этот прямой вопрос затрудняются ответить даже искренние сторонники акции. Можно лишь строить догадки:
Чтобы было как в Греции? Но в России (а тем более в Москве) и в Греции, пока что, совершенно разные ситуации. В Греции, как и в Латвии, в Болгарии, с вариациями, хронические экономические противоречия, - которые народ успел прочувствовать в полной мере, - только обострились с наступлением кризиса. В дополнение к тому, в Греции очень сильно протестное движение, в него вовлекаются целые классы и социальные прослойки, население политически активно, сильно влияние действительно левых политических партий, они популярны и пользуются поддержкой масс. Все совсем не так в России, здесь население на время подзабыло всю прелесть неолиберальных реформ, благодаря конъюнктуре экономика жирела на нефтяных доходах, реальное производство атрофировалось, зато всячески стимулировалось потребление, ощутить же последствия кризиса во всей их полноте россиянам, по всей видимости, еще только предстоит. В политическом и социальном плане население аморфно, полноценных крупных левых партий нет, существующие разрозненные левые группы, движения и карликовые партии крайне слабы. Поэтому то, что в Греции послужило катализатором мощных массовых беспорядков и чуть не привело к кризису власти, в России не вызвало даже достаточного и устойчивого информационного резонанса («ну, убили и убили, мало ли что-ли у нас людей таким образом убили?»; о национальном ЧП, как в Греции, и речи не идет). Когда в беспорядках участвуют массы, простое и быстрое репрессивное подавление выступлений и возможная последующая расправа над участниками крайне затруднены, тогда как группу из 200 человек можно, при желании, в полном составе просто закрыть даже по надуманным обвинениям, и проблема решена (и другим страшно). Не лишне будет напомнить здесь классическую теорему о том, что: революцию (как и народные выступления) нельзя сделать, ее можно только возглавить. Доказана многочисленными историческими прецедентами (в том числе и такими вот акциями, когда протест ограниченной группы, оторванной от масс, путается с самим движением масс). И совсем не стоит смешивать организацию народных выступлений с их имитацией (оранжевой или еще какой). Имитировать можно вообще все, - от оргазма до революции, - но для этого нужно обладать: а) достаточными ресурсами и б) иметь определенную цель (и стратегию), ради которой всякая имитация затевается. Ресурсов тех у наших акционеров нет по факту, а конкретная цель не просматривается.
Другим объяснением выбранной формы акционирования может быть понятное желание после очередной трагической потери не молчать, и не говорить банальности (зная что так было в прошлый раз, и в позапрошлый), а сделать хоть что-нибудь предметное, лишь бы не бездействовать прямо сейчас. Этот импульс можно понять, но нельзя в действиях подчинятся импульсам. Импульс (эмоция) ни в коем случае не должен подменять рациональную цель. Иначе легко из субъекта, стороны политических и социальных отношений превратиться в «собаку Павлова», рефлекторно воспроизводящую заданную реакцию на внешний стимул. Так для организации беспорядков (как формального повода для чего-либо) достаточно будет организовать очередное убийство активиста и спокойно наблюдать требуемую реакцию группы, с последующим развертыванием собственного плана. Таким образом, реактивное поведение только повышает вероятность расправ.
Антифа вполне состоялось как устойчивое молодежное движение. Это достижение, потому что море движений издыхают не успев появиться, еще столько же продолжают существовать в карликовых, сектантских формах. Антифа же демонстрирует устойчивый рост. Еще несколько лет назад о таком движении никто не слышал. Сегодня значительно умножились ряды активистов-акционеров движения, и в еще большем масштабе выросли ряды сторонников движения, тех на кого деятельность движения оказывает влияние через информационную среду4. Саму деятельность можно уверенно охарактеризовать, в целом, как вполне результативную. Изменилось отношение к проблеме фашизма (от стыдливого замалчивания общество пришло к открытому признанию проблемы), антифашизм стал рассматриваться как полноценная сила, противостоящая неонацистам (не смотря на куда более солидный возраст последних), антифашизм заслужил уверенное признание в молодежной среде, наиболее радикальные наци стремительно маргинализируются, в последнее время наметился вынужденный разворот государственной политики в сторону ужесточения контроля над националистическими движениями и борьбы с наиболее дикими проявлениями фашизации (пресечение деятельности банд серийных убийц). До победы, конечно, еще далеко, но это уже значительные достижения. Прямое подтверждение эффективности действий Антифа, переход наци на ножи (что по глупости многими бонами, а зачастую и некоторыми антифа, воспринимается как превосходство). Этого следовало ожидать (в истории такое развитие событий уже неоднократно воспроизводилось). Отстоять свои позиции в рамках старой системы отношений наци оказались не способны. Как на поле: безнадежно слитый матч, побуждает грубо нарушать правила5. Разумеется способы борьбы будут меняться. Разумеется с ростом влияния будет расти и противодействие (как со стороны националистов, так и со стороны государства). Антифа уже заплатили за успехи слишком большую цену, чтобы относиться к происходящему легкомысленно.
Чего хочет государство: вообще, от молодежных движений и конкретно от Антифа? Государство хочет сохранения существующих экономических отношений. И больше всего на свете оно боится наступления «внутреннего врага» (в лице рабочих, служащих, пенсионеров, обанкротившейся мелкой и средней буржуазии, нищих военных и т.п.). С внешним врагом можно договориться, можно этого врага уничтожить. Внутреннего - в случае обострения - ни уговорить, ни уничтожить нельзя (это означало бы либо делиться, либо совсем потерять источник дохода). Поэтому нужны способы, позволяющие постоянно удерживать внутреннего врага в рамках. Отсюда, в частности, расширение и ужесточение уголовных статей так или иначе связанных с беспорядками (напр., умышленное уничтожение или повреждение имущества, массовые беспорядки, хулиганство, вандализм).
По этой же причине отношение государства к любым неформальным молодежным движениям и организациям прохладное. Именно молодежные организации выглядят особо «огнеопасными», как наиболее радикальная, импульсивная и быстрая на подъем среда. Совершенно лояльными могут считаться только специально созданные карманные движения, да и с теми отношения сегодня строятся не по линии идеологии, а по принципу найма. Режим холодного подозрения главная черта отношения власти к молодежи. Организации, которые по каким-то причинам показались власти опасными, методично и решительно уничтожаются. Это практика (примеров - множество). В ход идут различные методы от разгрома до разложения, не гнушаются органы и судебной расправой (С. Маркелов выступал защитником по некоторым таким делам).
В свете вышеизложенной политики не приходится удивляться неприязненному отношению к Антифа со стороны официоза, при фактическом отсутствии формальных претензий (теоретически, антифашизм - это одно из направлений политики государства; фактические заигрывания с национализмом и скрывающиеся за ними намерения официально не могут быть провозглашены, по крайней мере пока). Неприятие и неприязнь реализуется в виде политики замещения (когда марионеточные молодежные организации пытаются подменить собой движение), в виде политики дискредитации (когда чуткие к соцзаказу массмедиа формируют устойчивые шаблоны и предрассудки). Наиболее популярно и наглядно пропагандистский шаблон выражен в одной из серий сериала «Ментовские войны» (которая, к слову говоря, является одновременно и заслугой движения - тема пошла в массы, и контратакой на него - через форму подачи материала, проводится необходимое внушение, формируется предубеждение). Идея такова: «как бы честен ты ни был, какие бы справедливые цели перед собой ни ставил, что бы ни делал - у тебя все равно ничего не получится, будет только хуже, ты только навредишь, а потому - ты «ничем не лучше фашиста». Сиди и не отсвечивай! Знать как надо делать могут только Дяди В Погонах и те, кто действует под их чутким руководством (привет карманным организациям!)»6. Но, справедливости ради, надо поблагодарить государство за то, что шаблоны заметно плакатны и наивны, а чиновники от пропаганды не страдают избытком креатива. Эти шаблоны и предрассудки с радостью подхватываются филистерами, позволяя им «оправдывать» свою безразличную, трусливую, филистерскую позицию. На безрыбье и рак рыба.
Помимо ползучих дискредитации и замещения заметной тенденцией (не законом) является также враждебная предвзятость к активистам движения со стороны властных органов, и покровительство этих же органов националистическим активистам. Но это скорее проблема местных уровней, чем государственная политика. Эта проблема, отчасти, имеет решение уже в юридическом поле.
Возникает вопрос: зачем движению Антифа сейчас нужен открытый конфликт с государством (зачем давать повод для формальных претензий)?
Антифа позиционируется как «разношерстное» в плане идеологии движение, где связующим элементом выступает антифашизм. Это значит, что доминирование частной идеологии (напр. антигосударственных течений или прогосударственных) будет действовать движению во вред, отталкивая потенциальных (пусть временных) союзников и ослабляя движение. Намеренное противопоставление движения еще и государству (которое и без того ласковым не назовешь) наводит на мысль, что многочисленных и разномастных фашистов на ножах не достаточно. Движению, видимо, мало врагов, мало проблем, мало риска, нужен еще «героический» «вызов огня на себя». Что для каждого участника должно иметь более высокий приоритет в рамках движения: общий намеченный результат или частные идеологические установки? Для реализаций идеологических установок у всех есть специализированные партии, движения, группы. Для этого Антифа привлекать не обязательно. Это при том, что государственный и институциональный ресурс (хотя бы на уровне более лояльного отношения к активистам, не говоря уже о возможном сотрудничестве в плане обезвреживания наци) для дела оказался бы не лишним. Опять же: нам «шашечки или ехать»?
Именно с позиций целесообразности, - а не с филистерских позиций: «стекла бить нехорошо!», - полностью оправдана и, более того, необходима критика акции.
- «Если нет хлеба, пусть едят пирожные» (faute de pain on mange de la brioche) - это курьёзное выражение приписывается французской королеве Марии Антуанетте, известной своим пристрастием к роскоши и развлечениям и гильотинированной по решению революционного суда. По своей сути аналогично предложению в адрес людей, систематически гибнущих от рук убийц без всякой внятной реакции со стороны общества, продолжать протестовать в разрешенных рамках, не доставляя неприятностей окружающим. «Пусть едят пирожные».
- Варианты:
- Похож на нерусского ( http://community.livejournal.com/ru_antifa/177379.html, http://community.livejournal.com/ru_antifa/171277.html).
- Похож на неправильного русского ( http://community.livejournal.com/ru_antifa/188200.html).
- Оказался рядом с нерусским или неправильным русским (там же).
- Носит шубу ( http://community.livejournal.com/ru_antifa/191047.html).
- Ходит в церковь ( http://community.livejournal.com/ru_antifa/187546.html).
- Посещает неправильные места (список правильных мест не известен) (там же).
- Не угодил братве ( http://community.livejournal.com/ru_antifa/189709.html).
- Погром - в строгом смысле - это «1. Шовинистическое выступление против какой-нибудь национальной или иной группы населения, сопровождающееся грабежом и убийствами» (Ожегов). (См. также: http://slovari.yandex.ru/search.xml?text=%D0%BF%D0%BE%D0%B3%D1%80%D0%BE%D0%BC). В разговорной речи также употребляется в нестрогом значении «2. Полный беспорядок, разгром (разг.)» (Ожегов). Особенно активно к такому разговорному употреблению стали прибегать в постсоветскую эпоху (видимо, помимо прочего, пытаясь придать иную смысловую окраску черносотенным погромщикам, которые духовно близки сегодняшнему православно-державному истеблишменту, а потому должны восприниматься не ретроградным зверьем, а некой умеренной протестной силой в ряду многих). Однако слово «погромщик» имеет однозначный смысл: «Участник погрома (в 1 знач.)» (Ожегов, 1999).
- Одним из сильнейших средств организации сторонников являлся портал http://antifa.ru, вокруг которого формировалось довольно внушительное сообщество. Сетевые сообщества - это новая прогрессивная форма организации сотрудничества и одна из ценнейших и ключевых составляющих современного (информационного) производства. Считаю тактической (а возможно и стратегической) ошибкой приостановку деятельности портала Антифа и общее снижение интенсивности информационной и агитационной работы вообще.
- Ну а как следствие: с тем, кто грубо нарушает правила играть честно невозможно и бессмысленно. Наступает момент, когда таких с поля (и не только с поля) удаляют не церемонясь. Но это отдельная тема.
- Идея не оригинальна и не нова. Это один из популярнейших идеологических мотивов в мировом кинематографе (и искусстве вообще). С его помощью дискредитируются любые попытки реальной борьбы с существующими порядками.