Репортаж с ногою в море. Культурная оккупация

[agorkovoy]

Вокруг, уставившись в свои телефоны, сгибались худые бородатые люди - Алиса в Севастополе показала нам кафе, которое было очень похоже на популярные в Петербурге места. За одним из столиков возились старшеклассники (узкие джинсы, кеды, яркие футболки), им только что принесли бутерброды. Подростки шумели, пытаясь запихать в рот куски хлеба так, чтобы при этом не вываливалось все съедобное содержимое, но у них это получалось плохо. В конце концов, размазав еду по тарелкам, школьники ушли.

Когда-то я тоже ел, чтобы просто убить время.

На летней веранде парни лет двадцати элегантно курили кальян, выдыхая дым через нос. Алиса говорила, что однажды какая-то проходившая мимо бабушка крикнула: “У нас такого безобразия сроду не было! Вот Путин приедет - и все запретит!” Манерные курильщики не обратили должного внимания на брошенное в их сторону замечание.
И еще Алиса сказала:
- Это кафе появилось здесь недавно. Скоро все станет таким одинаковым.

Мы встретились у Графской пристани полчаса назад, и Алиса первым делом спросила:
- Где твои волосы?
Я улыбнулся и сказал:
- Алиса, Крым ведь наш!
Ее руки возмущенно взметнулись, а затем сцепились ладонями на груди:
- И ты туда же! Приехал после присоединения и ничего ведь не знаешь.
- А что я должен знать?
Оказывается, я не знал об особых тайных пляжах, не чувствовал ауры никем не испорченных мест. Оказывается, я равнодушен к живой природе. Оказывается, я «русич», типичный турист в шортах и сандалиях. А я-то смотрел на себя в зеркало по утрам все это время и бесстыдно себе нравился, получал удовольствие от поездки - как я мог?
Речь зашла о Керчи, и я сказал, что Керчь - это руина.
- А Севастополь тогда что?
- Севастополь это шрам от давно затянувшейся раны, место, где уснула поглощенная телом боль. Лишь иногда под кожей просыпается жгучее беспокойство, предчувствие перемен в окружающей среде.
- Какой вздор!



Мы приехали в Севастополь вечером, меня рвало всю дорогу - то ли отравление, то ли тепловой удар. В доме, в котором мы жили, полным ходом шел ремонт, поэтому душ находился на улице, вода в баке за день нагревалась солнцем, и мне очень нужно было немного растворенного тепла. Я был так удивлен нежностью упавших на кожу капель, что громко крикнул на весь двор: “Как хорошо!” Потом я закрыл кран и поднял голову, чтобы наблюдать молчание большого паука, повисшего на фоне гаснущего воздуха.
На следующий день я проснулся с этим воздухом в животе и ничего не мог есть, боялся нарушить едва восстановившийся внутренний покой. Ближе к вечеру, когда жара спала, я осмелился отправиться в центр города, поэтому спустился к остановке, где стоял бюст матроса Кошки. Троллейбус вёз меня лёгкого, я отдал кондукторше блестящий пятачок - в Крыму все мелкие деньги такие, новые. В салоне женщина громко разговаривала по телефону, поэтому кондукторша сделала ей замечание.
- Потише? А кому я мешаю? Скажите, пожалуйста! Я, между прочим, тут с семьдесят восьмого года живу!
- А я с восемьдесят первого!
На этом спор закончился.

Между тем, Алиса продолжала спрашивать:
- Что вы будете завтра делать?
- Мы пойдем смотреть “Оборону Севастополя”.
- Я же говорю - турист! А, впрочем, вы же в первый раз, вам, наверное, будет интересно.

Мне действительно было интересно, и после панорамы мои туристические сандалии понесли меня глотать изображения дальше. В музее имени Крошицкого оказалось душно, я искал - где же источник запертости? Нам открыли отдельный маленький зал для временных выставок, чтобы мы посмотрели на экземпляры журнала “Мир искусства”, и оказалось, что именно там и томилась в себе сущность духоты.

Мы шли с Алисой, когда оказались у белого здания театра. Мимо нас проехал на роликах парень в футболке с “вежливыми людьми”. “Вежливость, - говорила Алиса. - Вежливость местных - первое, что отмечают мои знакомые, которые приезжают в Севастополь”.
Культурка-штукатурка. На языке пустота. Я приеду домой и осенью буду смотреть, как в Гонконге после акций протеста сами же демонстранты убирают улицы города. И цивилизованный русскоязычный пользователь пишет в какой-нибудь клеточке социальной сети: “Посмотрите! Нам еще расти и расти до них! Это вам не Москва!”
- Это - да!
- Не Москва, нет.
- В следующий раз тоже так делать будем, ага.
- Права человека, ну.
- Свобода выбора, да.
- Молодцы какие, вот.
Концепт культуры шевельнулся в лабиринтах мозговых складок. Нахлынувшая вежливость оказалась для многих сторонних наблюдателей Крымского кризиса чем-то фальшивым, неубедительным. Вот если бы весной полуостров захватила бескомпромиссная, стремительная чистота, все было бы иначе, однако этого не случилось.



Вольтер писал Екатерине в 1768 году, что она должна освободить Грецию от османского ига, ибо магометане презирают искусство и не оказывают должного почтения дамам, посему турок из Европы необходимо изгнать: этот народ заслуживает уничтожения. Акт агрессии Просвещения, дерзкий проект, перебравшийся в плохо сделанный рекламный плакат, размноженный на улицах крымских городов - наша русская немка указывает скипетром на присоединенный к империи полуостров. Магометане презирали искусство, а христиане, разумеется, нет. Корабль Максимилиана Волошина в Коктебельском заливе сел на мель, врос в землю, ороговел до набережной и набрал солидную массу, вместив множество известных имен, о которых принято говорить с придыханием. На брюхо дома-музея поэта, как многолетний слой планктона, налипли кафе и рестораны с кричащей музыкой - она способна заглушить любые бубны и валеты. По набережной бродят семьи в поисках еды и удовольствий, мощно шлепают ногами голые мужики, их обгоревшие животы тяжело дышат, вздымая крупные золотые кресты. Радужные бездельники с грязными волосами и широкими штанами цвета веселых галлюцинаций просят денег или плохо играют на музыкальных инструментах. Я увидел женщину, которая продавала на коктебельской набережной сувениры - керамические серьги в виде фигурок мальчиков и девочек.
- Они изображают музыкантов, - говорила женщина. - Мы сделали эту серию к джазовому фестивалю. Вам нравится?
- Я хочу купить одну пару сережек в подарок.

Вместо нежных стишков подари ей пару серёг.

- Конечно, берите. Вот тут, видите? Вы же английский, наверное, знаете, мы тут написали “hand-made”. А потом еще внизу на мове перевод, раньше у нас это было актуально...
Ее слова разбудили недавнее воспоминание, как на пляже я нашел пятьдесят украинских копеек - они блестели в массе гальки, выдавали себя за десять российских рублей.



Между тем, всем известный коктебельский фестиваль, который должен был пройти в сентябре, переехал в Одесскую область. А сейчас рядом с мысом Юнге построили сцену, на которой написано “НАШ ДЖАЗ”. Выступает пианист Даниил Борисович Крамер - я в детстве очень любил его записи. Несмотря на ветер, звук со сцены идет сильный и чистый: рояль не весь раскрыт, но струны в нем дрожат. Ресторанная плесень неожиданно слезла с затасканных мелодий - Гершвин и есть Гершвин, Эллингтон и есть Эллингтон.
После Крамера на сцену выходят ведущие и организаторы, они всех благодарят, а затем кричат: “КОКТЕБЕЛЬ-КРЫМ-РОССИЯ!” Лежащие на пляже люди слоган одобряют, но шумят в ответ аккуратно.
Недалеко от сцены устроена фотовыставка под открытым небом, оттуда смотрят известные всем носители русского языка - Мацуев, Гергиев, Кончаловский и еще, еще, еще. Туристы особого интереса к выставке не проявляют, а местные рассматривают фото и стенды.
Я засмеялся: культурная оккупация.

Помню, как обиженно рассказывала мне женщина в Севастополе про украинские новости:
- Они говорят - оккупанты пришли! Оккупанты пришли российские, представляешь? Повели, говорят, под дулом автомата, зомбировали телевизором нас, дураков. Да я никогда не голосовала за украинских политиков - никогда! Никогда в них ничего не понимала, на выборы не ходила, а тут, когда референдум объявили - сын прибежал, говорит, пойдем, мама, и мы в день голосования прямо утром и пошли, а люди все кругом - идут, идут, идут...

Текст продолжает нуждаться в прямой речи, поэтому приведу еще один краткий монолог. Катя родилась в Керчи, закончила школу и поступила в университет в Харькове, сейчас у нее каникулы:
- Зашли сюда, что нужно сделали - ушли. Мне сразу было понятно, каким будет результат голосования, а по украинским каналам передавали неправду, конечно. Теперь вот по российским передают - мама звонит, волнуется, я ей отвечаю, что в Харькове все относительно спокойно. Я, конечно, может, глупость спрошу, но кто такой Бандера?

И вопросы на этом не заканчиваются.

Когда я покупал футболки в сувенирной лавке, я выбрал ту, на которой были изображены защитники Севастополя периода Крымской войны с надписью:

ЧУЖОГО НЕ НАДО. СВОЕГО НЕ ОТДАДИМ!
- Это вы себе?
Женщина смотрела на меня по-доброму.
- Нет, другу.
- А друг, наверное, служил в Севастополе? У меня часто берут те, кто служил.
Мой друг, признаться, нигде не служил, равно как и я сам. Мы нежные отпрыски интеллигентские, где уж нам. Поэтому нет, говорю, просто хочется привезти что-нибудь из Крыма приятелю.
- А, ну ладно. Берите эту, с защитниками, она хорошая - тут же история, это я понимаю. У меня вот еще что есть.
Она достала футболку, на которой был текст:

КТО НАС ОБИДИТ - ТРЕХ ДНЕЙ НЕ ПРОЖИВЕТ.
- Не могу понять - почему трех дней? Почему именно трех?
Я пожал плечами в ответ.
Себе же я выбрал на память футболку с “вежливыми людьми”. Алиса меня в ней так и не увидела, но наверняка сказала бы, что я глупый, а я бы нашел, что ей ответить.

В июле рядом с селом Грабово Донецкой области упал самолет, сбитый ракетой “земля-воздух”, три сотни людей с небес разбились. Поднятые как по тревоге обладатели красных глаз прильнули к экранам своих мерцающих амбразур и начали строчить лентами слов наугад, заливая все вокруг черными знаками. Поэт Орлуша написал стихотворение-реквием, где признался, что он один из тех, кто подло сбил “Боинг”, ведь виноват во всем лирический герой - русский - слово, излучающее в этом контексте широкий спектр ядовитых значений - энергия этого семантического полураспада оживила давно всеми забытого злодея, напялившего ушанку со звездой и грозящегося всех положить за родину-мать.

Громкий, путающий дело крик юродивого:
- Виноват! Мой грех! Я убивец!

Пока я читал стихотворение, во мне клокотало: “Мне кажется, что Дрейфус это я!” Чтобы оно клокотало меньше, я поднял голову и пропел низким, срывающимся на хрип голосом: “ДРЕЙФУС ЭТО Я!” Какая мощная, всеобъемлющая, одухотворяющая эмпатия, ведь она присуща только благородному человеку, способному признавать свои ошибки и, конечно же, умолять, плакать, раскаиваться. Со-чувствование распространялось как заразная болезнь, как желание стать индейцем и маршировать с флагом.

Сначала я прятался от “Мы”, куда меня несколько месяцев пытались уложить. Еще весной с Украины прилетело громоздкое стихотворение, из которого, как это часто бывает, выпала одна фраза. Она ясно указывала, что я нахожусь по другую сторону баррикад, и мое место - в обществе небратьев. Небратья, однако, тоже распались на небратьев-I (грустных и отвергнутых) и небратьев-II (воинствующих и оскорбленных). “Мы” разложилось на две составляющие. Чтобы уяснить, что происходит, я написал на листе бумаги следующее:

МИ/МЫ1xМЫ2
В числителе МИ вхолостую пыталось умножить себя на единицу, дабы стать больше, значительнее, но это выглядело как иллюзия действия, как сизифов труд. Тем временем, в знаменателе происходило движение: произведение двух множителей, оставаясь неизменным по своей сути, находилось в состоянии беспокойства, так как величина каждой переменной постоянно менялась, хоть и нельзя сказать, что изменения эти были значительными. Упавший самолет ухудшил и без того печальное положение так, что из диффузной каши МЫ1 и МЫ2 начали отчетливо доноситься вопли каких-то Я, старающихся упорядочить создавшийся хаос перетекания, как будто это могло повлиять на результат потенциального математического действия. Нужно было быстро что-то предпринять, поэтому я начал рассуждать, перебегая от одного возникающего вопроса к другому.
- Являетесь ли вы типичным носителем восточноевропейского мифологизированного представления о вечном благополучии Западного мира?
- Вынужден признать, что да.
- Верите ли вы, что вами управляет данный вам язык, который структурирует ваше мышление определенным образом, заставляет сердце болеть, а голову - жужжать?
- Да.
- Родились ли вы в стране, которой нет?
- Да.
- Являетесь ли вы человеком образованным, культурным, просвещенным?
- Хочется верить, что являюсь.
Записав все полученные ответы, проанализировав свою внутреннюю реакцию на поставленные вопросы, я взял новый лист бумаги и получил следующее выражение:

МИ/МЫ1xМЫ2=Я, где Я это Андрей, а не просто кто-то.

Эта формула меня удовлетворила. Я смело натянул на себя футболку с “вежливыми людьми” и воскликнул:
- Вот он я, интеллигентный, неспособный к физическому труду гражданин, презирающий также и труд умственный! Вот он я, приятный во всех отношениях любитель бесед в кафе, отчужденный от простоты субъект, переживающий за судьбу мира, почитающий справедливость и пренебрежительно относящийся к законам. Вот он я - культурный оккупант! И посему, я нахожусь по другую сторону равенства - а там, где нужно сменить плюс на минус, мне нет места, ибо задача действия - соответствовать мне, а не наоборот!

Раздался злобный удар кулаком в стену, а больше мне никто не ответил - общежитие в Коктебеле тонуло в стрекочущей темноте.
Я выключил лампу, и насекомые перестали лететь на свет.

Фото: Евгения Мошкова

Коктебель-Севастополь-Петербург. 2014