Про семечки
Сегодня я, состроив страдальческую гримасу, отправила своего коллегу в магазин за жареными семечками.
А все потому что весна.
Весной и летом, когда уже становилось тепло, уроки делались быстро, а вечера постоянно удлиннялись, в наши лет 12-13 у нас было неизменное увлечение - отправляться бродить по району.
Наша школа стояла в глубине такого закольцованного спального района, в котором были жилые дома, школы, магазины, детские садики и все.
Но это были те благословенные времена, когда спальные районы были чистые, утопали в зелени и строились таким образом, чтобы там можно было гулять часами.
Женька обычно заходила за мной, и выйдя из дома, мы проходили мой двор, через арку выходили на улицу, переходили дорогу по ближайшему переходу и там, у магазина, покупали жареные семечки у бабушки нашей одноклассницы Маши.
Не знаю, как Жене, а мне каждый раз было мучительно стыдно от этого "классового" несоответствия - мы учимся в одном классе, но после уроков мы идем и за свои деньги покупаем у ее бабушки семечки. Похожее чувство легкого стыда за свое, не слишком пролетарское происхождение, я испытывала, когда садилась в 343-й троллейбус, ездящий по нашему основному, 15-му маршруту.
Этот троллейбус всегда водила мама нашего одноклассника, вход был через переднюю дверь, нужно было отдать ей деньги на проезд и поздороваться, потому что она нас, естественно, узнавала.
В этот момент мне почему-то каждый раз становилось как-то холодно. То ли оттого, что все видят, что я здороваюсь с водителем троллейбуса и могут подумать, что моя мама, например, тоже водит троллейбус. То ли оттого, что моя мама троллейбус не водит, хотя должна бы.
В общем, кажется именно тогда я поняла, что наш дом - вообще-то кооперативный дом троллейбусного управления. При такой жизни странно, что знакомый водитель троллейбуса у меня был только один.
Впрочем, может быть их было больше, а это я просто вечный тормоз?
Кстати, именно с этого троллейбуса у меня на всю жизнь осталась привычка смотреть на номера городского транспорта и машин.
Сначала мы с Женей повсюду искали этот 343-й троллейбус, потому что он стал для нас родным (несмотря на весь мой внутренний стыд и холод). Мы радовались ему, если удавалось его подловить на нашей остановке и радовались, если просто вдруг встречали его в городе.
А потом начали запоминать и показывать друг другу другие интересные номера и буквенные сочетания на автомобильных номерах.
Я это так с тех пор и делаю. Отмечаю про себя всякие 777, 555 и сочетания типа "ккк", "хам", "пну".
Поэтому знайте, если на месте преступления с участием машины окажусь я, то велика вероятность, что номер я запомню.
Впрочем, вернемся к семечкам.
Всегда хорошо поджаренные,они были насыпаны в мастерски свернутый газетный кулек, который я сама так и не научилась делать.
Машина бабушка торговала ими, кажется, только в теплую погоду, потому что зимой я ее как-то помню, или помню очень смутно.
Она была неизменна - сиденье из столик из чего-то, похожего на два ящика из-под бутылок, кастрюлька с семечками и стаканчик в ней, и рядом свернутые газетные кульки, вложенные один в другой. Стаканчиков всегда было два, маленький и побольше. Маленький мог стоит 50 копеек или рубль, а большой тогда рубль или полтора, не помню уже сейчас точно.
Машина бабушка всегда была в одной и той же теплой вязаной синей кофте с пуговицами, седые волосы ее были убраны и заколоты сзади, платка на голове она вроде бы не носила.
Когда мы покупали семечки, она узнавая нас, всегда отвечала на наше приветствие и накидывала нам по горсти семечек сверху. Или могла, например, насыпать почти полтора стакана вместе одного целого. В общем, в нашем чертовски нищем детстве, когда любимым увлечением было смотреть под ноги, чтобы вдруг найти там оброненный кем-то рубль, было очень важно иметь вот такой вот "блат", свою знакомую торговку семечками. Машину бабушку. Она, наверное, умерла уже, а я даже не знаю, как ее звали.
Купив семечки, зажав в руке эти чудесные газетные кульки, мы отправлялись бродить. Бродить и щелкать семечки. Шелуху мы не сплевывали вульгарно под ноги, а аккуратно, как птички, зубами и языком очищали семечку, зажав ее "попку" пальцами так, чтобы в конце концов вся шелуха оставалась в пальцах. И это потом уже можно было смело кидать под ноги.
Не могу сейчас вспомнить, шли мы каким-то конкретным маршрутом или всякий раз разным. Но у нас совершенно точно были проторенные шаг за шагом проходимые дороги, и отклонение от них было невозможным. Или может это сейчас мне так вспоминается? В школу, например, можно было идти 3мя разными путями, но никак не их смешением: через двор 40-го дома, через двор дома по ул. Губкина, 17, где жила Женя, за которой я часто по утрам заходила, или через магазин "Агропром" и детский сад, обходя дом "Губкина 17". И никак нельзя было начать идти через дом №40, а потом свернуть во двор дома "Губкина17", нельзя, потому что я с детства была обсессивно-компульсивным фашистом.
Ходили мы с этими семечками часами, кружа около школы, которая всегда оставалась центром притяжения, зависая на ее спортплощадке, куда сейчас не подойдешь, потому что все зазаборено, бродили по дворам, лавочкам и качелям, нигде не оставаясь надолго.
Семечки заканчивались, темнело, постепенно становилось прохладно, в воздухе носились и оглушительно орали ласточки, мы в какой-то момент, зависнув в очередной компашке друзей и знакомых, вдруг спохватывались, что уже пора бы идти домой, потому что завтра понедельник и контрольная, или воскресенье и поездка на дачу, или потому что скоро по телевизору интересное кино.
И расходились.
Дома, как сейчас хочется, чтобы было, ждал бы крепкий черный чай с очень вкусным бутербродом - булка, масло и сыр, и какие-нибудь местные новости по телевизору.
А потом умываться, долго-долго чистить зубы, чтобы окончательно прогнать маслянистый запах жареных семечек и ложиться в кровать, чтобы еще часа 2-3 читать что-нибудь любимое.
Я почти всегда засыпала позже всех, и никакие уговоры или угрозы про испорченные глаза не помогали остановиться.
Когда я наконец засыпала, перед глазами продолжал качаться наш вечно щербатый асфальт, в ушах звенели остатки каких-то вечно важных разговоров, которые теперь уже не вспомнить, и засыпать было так легко, потому что счастье было простым и близким, а будущее - бесконечным.
А все потому что весна.
Весной и летом, когда уже становилось тепло, уроки делались быстро, а вечера постоянно удлиннялись, в наши лет 12-13 у нас было неизменное увлечение - отправляться бродить по району.
Наша школа стояла в глубине такого закольцованного спального района, в котором были жилые дома, школы, магазины, детские садики и все.
Но это были те благословенные времена, когда спальные районы были чистые, утопали в зелени и строились таким образом, чтобы там можно было гулять часами.
Женька обычно заходила за мной, и выйдя из дома, мы проходили мой двор, через арку выходили на улицу, переходили дорогу по ближайшему переходу и там, у магазина, покупали жареные семечки у бабушки нашей одноклассницы Маши.
Не знаю, как Жене, а мне каждый раз было мучительно стыдно от этого "классового" несоответствия - мы учимся в одном классе, но после уроков мы идем и за свои деньги покупаем у ее бабушки семечки. Похожее чувство легкого стыда за свое, не слишком пролетарское происхождение, я испытывала, когда садилась в 343-й троллейбус, ездящий по нашему основному, 15-му маршруту.
Этот троллейбус всегда водила мама нашего одноклассника, вход был через переднюю дверь, нужно было отдать ей деньги на проезд и поздороваться, потому что она нас, естественно, узнавала.
В этот момент мне почему-то каждый раз становилось как-то холодно. То ли оттого, что все видят, что я здороваюсь с водителем троллейбуса и могут подумать, что моя мама, например, тоже водит троллейбус. То ли оттого, что моя мама троллейбус не водит, хотя должна бы.
В общем, кажется именно тогда я поняла, что наш дом - вообще-то кооперативный дом троллейбусного управления. При такой жизни странно, что знакомый водитель троллейбуса у меня был только один.
Впрочем, может быть их было больше, а это я просто вечный тормоз?
Кстати, именно с этого троллейбуса у меня на всю жизнь осталась привычка смотреть на номера городского транспорта и машин.
Сначала мы с Женей повсюду искали этот 343-й троллейбус, потому что он стал для нас родным (несмотря на весь мой внутренний стыд и холод). Мы радовались ему, если удавалось его подловить на нашей остановке и радовались, если просто вдруг встречали его в городе.
А потом начали запоминать и показывать друг другу другие интересные номера и буквенные сочетания на автомобильных номерах.
Я это так с тех пор и делаю. Отмечаю про себя всякие 777, 555 и сочетания типа "ккк", "хам", "пну".
Поэтому знайте, если на месте преступления с участием машины окажусь я, то велика вероятность, что номер я запомню.
Впрочем, вернемся к семечкам.
Всегда хорошо поджаренные,они были насыпаны в мастерски свернутый газетный кулек, который я сама так и не научилась делать.
Машина бабушка торговала ими, кажется, только в теплую погоду, потому что зимой я ее как-то помню, или помню очень смутно.
Она была неизменна - сиденье из столик из чего-то, похожего на два ящика из-под бутылок, кастрюлька с семечками и стаканчик в ней, и рядом свернутые газетные кульки, вложенные один в другой. Стаканчиков всегда было два, маленький и побольше. Маленький мог стоит 50 копеек или рубль, а большой тогда рубль или полтора, не помню уже сейчас точно.
Машина бабушка всегда была в одной и той же теплой вязаной синей кофте с пуговицами, седые волосы ее были убраны и заколоты сзади, платка на голове она вроде бы не носила.
Когда мы покупали семечки, она узнавая нас, всегда отвечала на наше приветствие и накидывала нам по горсти семечек сверху. Или могла, например, насыпать почти полтора стакана вместе одного целого. В общем, в нашем чертовски нищем детстве, когда любимым увлечением было смотреть под ноги, чтобы вдруг найти там оброненный кем-то рубль, было очень важно иметь вот такой вот "блат", свою знакомую торговку семечками. Машину бабушку. Она, наверное, умерла уже, а я даже не знаю, как ее звали.
Купив семечки, зажав в руке эти чудесные газетные кульки, мы отправлялись бродить. Бродить и щелкать семечки. Шелуху мы не сплевывали вульгарно под ноги, а аккуратно, как птички, зубами и языком очищали семечку, зажав ее "попку" пальцами так, чтобы в конце концов вся шелуха оставалась в пальцах. И это потом уже можно было смело кидать под ноги.
Не могу сейчас вспомнить, шли мы каким-то конкретным маршрутом или всякий раз разным. Но у нас совершенно точно были проторенные шаг за шагом проходимые дороги, и отклонение от них было невозможным. Или может это сейчас мне так вспоминается? В школу, например, можно было идти 3мя разными путями, но никак не их смешением: через двор 40-го дома, через двор дома по ул. Губкина, 17, где жила Женя, за которой я часто по утрам заходила, или через магазин "Агропром" и детский сад, обходя дом "Губкина 17". И никак нельзя было начать идти через дом №40, а потом свернуть во двор дома "Губкина17", нельзя, потому что я с детства была обсессивно-компульсивным фашистом.
Ходили мы с этими семечками часами, кружа около школы, которая всегда оставалась центром притяжения, зависая на ее спортплощадке, куда сейчас не подойдешь, потому что все зазаборено, бродили по дворам, лавочкам и качелям, нигде не оставаясь надолго.
Семечки заканчивались, темнело, постепенно становилось прохладно, в воздухе носились и оглушительно орали ласточки, мы в какой-то момент, зависнув в очередной компашке друзей и знакомых, вдруг спохватывались, что уже пора бы идти домой, потому что завтра понедельник и контрольная, или воскресенье и поездка на дачу, или потому что скоро по телевизору интересное кино.
И расходились.
Дома, как сейчас хочется, чтобы было, ждал бы крепкий черный чай с очень вкусным бутербродом - булка, масло и сыр, и какие-нибудь местные новости по телевизору.
А потом умываться, долго-долго чистить зубы, чтобы окончательно прогнать маслянистый запах жареных семечек и ложиться в кровать, чтобы еще часа 2-3 читать что-нибудь любимое.
Я почти всегда засыпала позже всех, и никакие уговоры или угрозы про испорченные глаза не помогали остановиться.
Когда я наконец засыпала, перед глазами продолжал качаться наш вечно щербатый асфальт, в ушах звенели остатки каких-то вечно важных разговоров, которые теперь уже не вспомнить, и засыпать было так легко, потому что счастье было простым и близким, а будущее - бесконечным.