Серёжа Мрачковский.
Ещё несколько офортов.
Все три сделаны с натуры, и на всех один человек изображён, Сергей Георгиевичч Мрачковский, Серёжа, туапсинский художник.
Был он сух и сутул, но голос имел от природы мощный и глубокий, рокочущий. Когда раздражался - ревел, как медведь в водопаде.
Характер имел непростой, и репутацию соответствующую. Побаивались его. Ну что поделать, раздражали его некоторые люди,
и он это не особо скрывал.
А ещё раздражал его совок. Серёжа постоянно слушал "Голос Америки" и "Свободу".
Он это называл "слушать вражьи голоса". А себя называл, слегка запинаясь, андеграундным художником. "Андегра" получалось звучно,
а "ндным" выходило похуже.
Довоенный ещё детдомовец, после войны и долгих скитаний осел в Туапсе, женился, работал в местном худфонде оформителем.
Но считал себя чистым художником. И всё таки им стал, когда вышел на пенсию.
И были у него выставки в Москве и Питере, и за рубежом,был публичный успех, и даже послы к нему на лимузинах приезжали, на вернисажи.
И деньги увесистыми брикетами за картины получал. Но это отдельная история.
Мастерская его была завалена художническим хламом. Окна мутные, по углам паутина, пахнет красками,
кофе и душистым табаком. Студентом я у него всё время пропадал:
Серёжа любил гостей, особенно приезжих, любил разговоры, с удовольствием вытаскивал из штабелей
"холстики", демонстрировал. Выслушав продвинутые трактовки своих абстракций, махал руками и рокотал::
- Я, короче, нарисовал, а потом пусть искусствоведы выдумывают, что я имел ввиду, что я там хотел сказать.
Технически живопись его в последние годы была очень проста: он лил краски на холст и потом кое-где возил кистью, или замазывал ненужное.
Получалось удивительно свежо и интересно. Вроде куда как просто, а поди попробуй, налей...
У меня есть пара его работ которыми я свои как раз на свежесть и проверяю.
Не всем его живопись нравилась, но это дело вкуса. Я считаю, что были среди тех "холстиков" и истинные шедевры.
Работал Серёжа с утра каждый день, и говорил, что иначе сдохнет. Как ни придёшь к нему - сидит на топчане, дымит,
и смотрит на какую-нибудь недомазанную картину.
Иногда, напялив выгоревшую соломенную шляпу, ходил с нами на море, на дикий пляж или на мол. Там я его и нацарапал:
Серёжа курил трубку и самокрутки, сам закупал махру, смешивал с мёдом.Пускал душистые клубы дыма, приятные для нюханья.
Удивительное дело. Иную картинку увеличишь, а там такое роскошество и свобода, которую на большом размере почему-то проявить не можешь:
Целллулоид не медь, мягок очень.
Поэтому шершавости бороздок, которые удерживают краску и придают линиям бархатистость, быстро сглаживаются. Но зато теперь можно подробно видеть, как что нацарапано.
Это четвёртый, или пятый оттиск с того же целлулоида, что в начале (там первый оттиск):
Вот приёмник с "голосами", очки-лупы, мелкий хлам на окне...
В тот день Серёжа попозировл мне немного, подымил, подумал о чём-то глубоко своём, и уснул на топчане.
Под его храп я доделал интерьер вокруг фигуры. Топчаном он гордился, сам его придумал. Видишь, говорит, тут всего-то лист фанеры, четыре доски и ножки, всё.
И знаете, я потом себе сделал такой же. По образу и подобию. Серёжа мне чертёжик набросал.
Он до сих пор у меня, и я на нём сплю, уже лет двадцать.
Все три сделаны с натуры, и на всех один человек изображён, Сергей Георгиевичч Мрачковский, Серёжа, туапсинский художник.
Был он сух и сутул, но голос имел от природы мощный и глубокий, рокочущий. Когда раздражался - ревел, как медведь в водопаде.
Характер имел непростой, и репутацию соответствующую. Побаивались его. Ну что поделать, раздражали его некоторые люди,
и он это не особо скрывал.
А ещё раздражал его совок. Серёжа постоянно слушал "Голос Америки" и "Свободу".
Он это называл "слушать вражьи голоса". А себя называл, слегка запинаясь, андеграундным художником. "Андегра" получалось звучно,
а "ндным" выходило похуже.
Довоенный ещё детдомовец, после войны и долгих скитаний осел в Туапсе, женился, работал в местном худфонде оформителем.
Но считал себя чистым художником. И всё таки им стал, когда вышел на пенсию.
И были у него выставки в Москве и Питере, и за рубежом,был публичный успех, и даже послы к нему на лимузинах приезжали, на вернисажи.
И деньги увесистыми брикетами за картины получал. Но это отдельная история.
Мастерская его была завалена художническим хламом. Окна мутные, по углам паутина, пахнет красками,
кофе и душистым табаком. Студентом я у него всё время пропадал:
Серёжа любил гостей, особенно приезжих, любил разговоры, с удовольствием вытаскивал из штабелей
"холстики", демонстрировал. Выслушав продвинутые трактовки своих абстракций, махал руками и рокотал::
- Я, короче, нарисовал, а потом пусть искусствоведы выдумывают, что я имел ввиду, что я там хотел сказать.
Технически живопись его в последние годы была очень проста: он лил краски на холст и потом кое-где возил кистью, или замазывал ненужное.
Получалось удивительно свежо и интересно. Вроде куда как просто, а поди попробуй, налей...
У меня есть пара его работ которыми я свои как раз на свежесть и проверяю.
Не всем его живопись нравилась, но это дело вкуса. Я считаю, что были среди тех "холстиков" и истинные шедевры.
Работал Серёжа с утра каждый день, и говорил, что иначе сдохнет. Как ни придёшь к нему - сидит на топчане, дымит,
и смотрит на какую-нибудь недомазанную картину.
Иногда, напялив выгоревшую соломенную шляпу, ходил с нами на море, на дикий пляж или на мол. Там я его и нацарапал:
Серёжа курил трубку и самокрутки, сам закупал махру, смешивал с мёдом.Пускал душистые клубы дыма, приятные для нюханья.
Удивительное дело. Иную картинку увеличишь, а там такое роскошество и свобода, которую на большом размере почему-то проявить не можешь:
Целллулоид не медь, мягок очень.
Поэтому шершавости бороздок, которые удерживают краску и придают линиям бархатистость, быстро сглаживаются. Но зато теперь можно подробно видеть, как что нацарапано.
Это четвёртый, или пятый оттиск с того же целлулоида, что в начале (там первый оттиск):
Вот приёмник с "голосами", очки-лупы, мелкий хлам на окне...
В тот день Серёжа попозировл мне немного, подымил, подумал о чём-то глубоко своём, и уснул на топчане.
Под его храп я доделал интерьер вокруг фигуры. Топчаном он гордился, сам его придумал. Видишь, говорит, тут всего-то лист фанеры, четыре доски и ножки, всё.
И знаете, я потом себе сделал такой же. По образу и подобию. Серёжа мне чертёжик набросал.
Он до сих пор у меня, и я на нём сплю, уже лет двадцать.