(no subject)
Кажется, я вам еще не рассказывала про первую любовь. Как это вообще с нами происходит - почему про первый секс мы уже сотни раз рассказывали со смехом друзьям на задымленных кухнях, а вот про первую любовь все как-то не соберемся?..
В общем, мне было 12. Родители заплели мне две тугие косички с бантами и отвезли в пионерский лагерь с оптимистичным названием "Здоровье". Меня поселили в комнату с еще тремя детдомовскими девочками, которые обворовали меня в первый же день. Я проплакала в подушку полночи, а назавтра мы с ними уже подружились, где-то между поеданием пшенки в столовой и речкой.
Было очень жаркое и сухое лето, а купаться в речке можно было только от свистка до свистка. Мы стояли в рядочек - белые, еще не загоревшие, в смешных слегка великоватых купальниках - и по команде вожатого бежали вперед, поднимая брызги выше головы.
Когда звучал второй свисток, можно было выбраться на берег и собирать раковины беззубок - перламутровые внутри, так напоминающие изящную пудреницу, что хотелось непременно найти целую и носить с собой в школу. Но попадались только осколки.
Но самые смелые мальчишки по свистку из воды не выходили - они продолжали плавать, несмотря на крики вожатых заплывали за буйки и пытались переплыть речку на спор.
Один из них, как полагается, был особенно смел и хорош - тонкий и гибкий, как тростинка, загорелый и улыбчивый, с непослушным чубом на голове - но я настолько не была избалована вниманием своих одноклассников, что даже не рассчитывала ни на что, кроме молчаливого любования издалека.
Поэтому настоящим сюрпризом для меня стало, когда мои соседки по комнате, перемигиваясь и толкая друг друга локтями в бок, спросили, не нравится ли мне "Маська", потому что я ему очень даже нравлюсь. Когда я, пугаясь первого в своей жизни успеха на личном фронте, пересохшими губами выговорила "Ну, допустим..." - они начали шуметь: "Я тебе говорила!" - "Это я тебе говорила!" - а потом торжественно объявили, что нас, в таком случае, надо женить. Обряд был назначен на вечер того же дня, после отбоя.
В полутемной комнате, при свете каким-то образом раздобытых свечей, старшие девочки, набросив, видимо для солидности, на себя покрывала с кроватей на манер тоги, торжественно спрашивали: "Согласен ли ты, Максим, дружить с Аленой всю эту "смену"?" Мы, перепуганные и смущенные, старались друг на друга не смотреть. В качестве обручальных колец нам надели на пальцы резиночки для волос, и наказали носить их "как символ верности".
Наутро за завтраком в столовой мы сидели за одним столом.
- А что, ты резиночку-то снял? - спросила я, внимательно разглядывая руки Максима.
- Конечно, снял, что за глупости, это ж так, только для смеху было! А ты что, не сняла? - с подозрением спросил он.
- Конечно, тоже сняла! - деланно рассмеялась я, пряча руку под стол.
И все-таки именно с этого "обряда" у меня появилось ощущение принадлежности, целостное такое и очень непривычное, но крайне приятное.
Мы ходили по дорожкам между сосен, держась за руки. В то время в лагере была дико популярна игра "Пух, перо, мех". Игра, собственно, сводилась к тому, что тебя окружала толпа лиц противоположного пола от 10 до 16, и, визгливо смеясь, тебе предлагали выбрать пух, перо или мех. "Перо" означало "целуй одного", "пух" - "целуй двух", ну а "мех" - ... правильно, "целуй всех". Особо изощренные игроки предоставляли еще один непростой выбор: "пылесос" - "целуй взасос" или "трубы" - "целуй в губы". Кажется, именно тогда я открыла для себя зыбкое и раздражающее чувство ревности, от которого все как бы чесалось внутри. Толпа девчонок окружила моего (моего!) мальчика с требованием выбрать, скольких из них целовать. Внутри меня все замерло и запротестовало, и я влетела в этот круг, разбив чьи-то сцепленные руки, и уволокла его оттуда.
- Ничего себе! А ты отбивать умеешь, - уважительно заметил мой Прынц.
А я продолжала тянуть его за руку куда-то в тенек, полная мрачной решимости сделать самой то, чего пока не успели сделать за меня другие. Собственно, именно тогда я впервые поцеловала мальчика - что с тех пор делаю часто и с удовольствием.
***
Мы с подружкой собирали улиток, а потом рассматривали, как они ползают по нашим ладоням. В тот день их было две, мраморной расцветки, величественно медленных и с крошечными рожками на голове. Мы влетели в комнату мальчиков с криком:
- Маська, гляди, улитка к другой прилипла!..
И как вкопанные остановились на пороге. "Маська" закричал и замахал на нас руками, потому что не было на нем ровным счетом ничего.
Мы со смехом вылетели из комнаты, и подружка долго еще хихикая рассказывала мне, что успела рассмотреть "прямо все-все". Я улыбалась в ответ, но это был наверное первый в моей жизни момент, когда я особенно остро осознала, что плохо видеть - огромный минус. Я так и не призналась подружке, что я-то, в отличие от нее, видела только большое белое говорящее пятно в дальнем углу комнаты. И меня эта физическая невозможность приобщиться к чему-то большему просто жгла изнутри.
По вечерам мы ходили на дискотеки. Отыгрываясь за все школьные праздники, на которых я подпирала стенку, я танцевала со своим кавалером каждый медленный танец, не уступая его никому ни на минуту. Косички я заплетать перестала, и распускала волосы по плечам. Они спадали до вырезов выцветших китайских платьиц, которые я нацепляла по случаю вечернего "выхода в свет". На платьицах красовались застиранные тряпичные розы и ядовитых раскрасок странные звери, рожденные больной фантазией азиатских мультипликаторов. Но, впрочем, в то время так были одеты практически все. Самое кошмарное платье, в невыносимо розовую крапинку, я приберегла для последней дискотеки. Было полнолуние, и мы танцевали под песню Кузьмина "Я не забуду тебя никогда", раздававшуюся вместе со всхлипами и сипами из стареньких динамиков. "Ты мне будешь писать письма?" - спросила я, жалобно глядя в глаза своей так ненадолго обретенной мечте.
Я отчетливо помню, как бежала назавтра к автобусу, который собирался увезти милого мальчика в Бакчар. Мне было совершенно ясно, что скорее всего мы больше никогда не увидимся. Я думала, что я забегу в автобус и поцелую его на прощание. Мне казалось, что мы обязательно должны запомнить этот поцелуй, и вспоминать его еще долгие годы, мечтательно вглядываясь в горизонт, как герои любовных романов и художественных фильмов. Но когда я залетела внутрь и увидела сидящих там смеющихся детей, услышала их шутки и разговоры, я сразу оробела. Все, что я смогла выдавить на глазах у всего автобуса - что-то типа "Ну... это... пока", неуклюже чмокнуть его в лоб и убежать оттуда еще до того, как он что-то сказал в ответ.
Потом еще с полгода мы переписывались. Это были очень милые письма: "Нет, выставка из Хабаровска к нам не приезжала. К нам вообще никто не ездит..."
Я носила письма в школу, и мы с девчонками взахлеб читали их на переменах. Иногда мне казалось, что они не очень-то верят, что я не пишу их себе сама.
Хотя по правде говоря, когда начинаешь думать про эту самую первую любовь - начинаешь сомневаться, какая из них была первой? Может, это был маленький смешной мальчик Вовка, которому было три, и о котором у меня такие обрывочные воспоминания: синяя пластмассовая лопатка, которой удобно скидывать снег с крыльца и ковыряться в сугробах, дымящаяся хрусткая жареная картошка и крик под окном: «Нёнка, иди гулять!».
В общем, мне было 12. Родители заплели мне две тугие косички с бантами и отвезли в пионерский лагерь с оптимистичным названием "Здоровье". Меня поселили в комнату с еще тремя детдомовскими девочками, которые обворовали меня в первый же день. Я проплакала в подушку полночи, а назавтра мы с ними уже подружились, где-то между поеданием пшенки в столовой и речкой.
Было очень жаркое и сухое лето, а купаться в речке можно было только от свистка до свистка. Мы стояли в рядочек - белые, еще не загоревшие, в смешных слегка великоватых купальниках - и по команде вожатого бежали вперед, поднимая брызги выше головы.
Когда звучал второй свисток, можно было выбраться на берег и собирать раковины беззубок - перламутровые внутри, так напоминающие изящную пудреницу, что хотелось непременно найти целую и носить с собой в школу. Но попадались только осколки.
Но самые смелые мальчишки по свистку из воды не выходили - они продолжали плавать, несмотря на крики вожатых заплывали за буйки и пытались переплыть речку на спор.
Один из них, как полагается, был особенно смел и хорош - тонкий и гибкий, как тростинка, загорелый и улыбчивый, с непослушным чубом на голове - но я настолько не была избалована вниманием своих одноклассников, что даже не рассчитывала ни на что, кроме молчаливого любования издалека.
Поэтому настоящим сюрпризом для меня стало, когда мои соседки по комнате, перемигиваясь и толкая друг друга локтями в бок, спросили, не нравится ли мне "Маська", потому что я ему очень даже нравлюсь. Когда я, пугаясь первого в своей жизни успеха на личном фронте, пересохшими губами выговорила "Ну, допустим..." - они начали шуметь: "Я тебе говорила!" - "Это я тебе говорила!" - а потом торжественно объявили, что нас, в таком случае, надо женить. Обряд был назначен на вечер того же дня, после отбоя.
В полутемной комнате, при свете каким-то образом раздобытых свечей, старшие девочки, набросив, видимо для солидности, на себя покрывала с кроватей на манер тоги, торжественно спрашивали: "Согласен ли ты, Максим, дружить с Аленой всю эту "смену"?" Мы, перепуганные и смущенные, старались друг на друга не смотреть. В качестве обручальных колец нам надели на пальцы резиночки для волос, и наказали носить их "как символ верности".
Наутро за завтраком в столовой мы сидели за одним столом.
- А что, ты резиночку-то снял? - спросила я, внимательно разглядывая руки Максима.
- Конечно, снял, что за глупости, это ж так, только для смеху было! А ты что, не сняла? - с подозрением спросил он.
- Конечно, тоже сняла! - деланно рассмеялась я, пряча руку под стол.
И все-таки именно с этого "обряда" у меня появилось ощущение принадлежности, целостное такое и очень непривычное, но крайне приятное.
Мы ходили по дорожкам между сосен, держась за руки. В то время в лагере была дико популярна игра "Пух, перо, мех". Игра, собственно, сводилась к тому, что тебя окружала толпа лиц противоположного пола от 10 до 16, и, визгливо смеясь, тебе предлагали выбрать пух, перо или мех. "Перо" означало "целуй одного", "пух" - "целуй двух", ну а "мех" - ... правильно, "целуй всех". Особо изощренные игроки предоставляли еще один непростой выбор: "пылесос" - "целуй взасос" или "трубы" - "целуй в губы". Кажется, именно тогда я открыла для себя зыбкое и раздражающее чувство ревности, от которого все как бы чесалось внутри. Толпа девчонок окружила моего (моего!) мальчика с требованием выбрать, скольких из них целовать. Внутри меня все замерло и запротестовало, и я влетела в этот круг, разбив чьи-то сцепленные руки, и уволокла его оттуда.
- Ничего себе! А ты отбивать умеешь, - уважительно заметил мой Прынц.
А я продолжала тянуть его за руку куда-то в тенек, полная мрачной решимости сделать самой то, чего пока не успели сделать за меня другие. Собственно, именно тогда я впервые поцеловала мальчика - что с тех пор делаю часто и с удовольствием.
***
Мы с подружкой собирали улиток, а потом рассматривали, как они ползают по нашим ладоням. В тот день их было две, мраморной расцветки, величественно медленных и с крошечными рожками на голове. Мы влетели в комнату мальчиков с криком:
- Маська, гляди, улитка к другой прилипла!..
И как вкопанные остановились на пороге. "Маська" закричал и замахал на нас руками, потому что не было на нем ровным счетом ничего.
Мы со смехом вылетели из комнаты, и подружка долго еще хихикая рассказывала мне, что успела рассмотреть "прямо все-все". Я улыбалась в ответ, но это был наверное первый в моей жизни момент, когда я особенно остро осознала, что плохо видеть - огромный минус. Я так и не призналась подружке, что я-то, в отличие от нее, видела только большое белое говорящее пятно в дальнем углу комнаты. И меня эта физическая невозможность приобщиться к чему-то большему просто жгла изнутри.
По вечерам мы ходили на дискотеки. Отыгрываясь за все школьные праздники, на которых я подпирала стенку, я танцевала со своим кавалером каждый медленный танец, не уступая его никому ни на минуту. Косички я заплетать перестала, и распускала волосы по плечам. Они спадали до вырезов выцветших китайских платьиц, которые я нацепляла по случаю вечернего "выхода в свет". На платьицах красовались застиранные тряпичные розы и ядовитых раскрасок странные звери, рожденные больной фантазией азиатских мультипликаторов. Но, впрочем, в то время так были одеты практически все. Самое кошмарное платье, в невыносимо розовую крапинку, я приберегла для последней дискотеки. Было полнолуние, и мы танцевали под песню Кузьмина "Я не забуду тебя никогда", раздававшуюся вместе со всхлипами и сипами из стареньких динамиков. "Ты мне будешь писать письма?" - спросила я, жалобно глядя в глаза своей так ненадолго обретенной мечте.
Я отчетливо помню, как бежала назавтра к автобусу, который собирался увезти милого мальчика в Бакчар. Мне было совершенно ясно, что скорее всего мы больше никогда не увидимся. Я думала, что я забегу в автобус и поцелую его на прощание. Мне казалось, что мы обязательно должны запомнить этот поцелуй, и вспоминать его еще долгие годы, мечтательно вглядываясь в горизонт, как герои любовных романов и художественных фильмов. Но когда я залетела внутрь и увидела сидящих там смеющихся детей, услышала их шутки и разговоры, я сразу оробела. Все, что я смогла выдавить на глазах у всего автобуса - что-то типа "Ну... это... пока", неуклюже чмокнуть его в лоб и убежать оттуда еще до того, как он что-то сказал в ответ.
Потом еще с полгода мы переписывались. Это были очень милые письма: "Нет, выставка из Хабаровска к нам не приезжала. К нам вообще никто не ездит..."
Я носила письма в школу, и мы с девчонками взахлеб читали их на переменах. Иногда мне казалось, что они не очень-то верят, что я не пишу их себе сама.
Хотя по правде говоря, когда начинаешь думать про эту самую первую любовь - начинаешь сомневаться, какая из них была первой? Может, это был маленький смешной мальчик Вовка, которому было три, и о котором у меня такие обрывочные воспоминания: синяя пластмассовая лопатка, которой удобно скидывать снег с крыльца и ковыряться в сугробах, дымящаяся хрусткая жареная картошка и крик под окном: «Нёнка, иди гулять!».