ЧАСТЬ ПЕРВАЯ/1
Алексей Хаврюченко
Не спрашивайте меня, с чего началась эта история. У историй нет начала, они тянутся из ниоткуда в никуда. Есть только момент, когда чей-то взгляд впервые скользнёт по её бесконечному потоку, чтобы зацепиться за какую-то деталь. Итак…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГРЯЗЬ
ПРОЛОГ
…Лёню мутило. Может он перебрал сегодня, а может ему толкнули какое-то фуфло. Не время было разбираться. Не то состояние. Вокруг мелькали лучи, замирали в неестественных позах белесые силуэты танцующих, стучала музыка и нечеловечески тонко звучал голос диджея. Бутылка тоника в руке - и та казалась неподъёмной. Лёня без сил прислонился к стене и закрыл глаза. Тошнота не проходила. Проклятое пойло - он таки перебрал. Хватил лишку. Определённо, это тоник с пивом. Не надо было… Надо было… Надо было взять себя в руки.
Бутылка звякнула о пол. Лёня даже не заметил, как её выпустил. Домой, домой… Впереди замаячил чёрный контур коридора… По стеночке, аккуратненько… Мать будет вздыхать… Как всегда… Тошно… Он уже не маленький, чего… Ругать не будет, только вздыхать… Ненавижу… Отец может и будет, но завтра… Завтра - никуда, останусь дома.
Правая рука провалилась, болью отозвалось плечо. Блин! Завтра отоспаться… Никаких клубов. Плевать на Толика. На первый день в универ надо прийти здоровым. Первый день…
Он отрывался все два месяца, начиная с удачно сложившихся экзаменов. Новая жизнь маячила впереди. Без контроля, без учителей. Студентам весело - это известно всем. Просто шара какая-то. Свобода от всего. Он заработал её - своей учёбой, своим трудом, своими мозгами, - так он сказал родителям. Мать вздохнула, отец усмехнулся в усы. Ненавижу. Вечно они…
Зато потом была радость. Просто радость. Просто счастье. Просто - жизнь. Настолько легче дышать, когда не чувствуешь себя обязанным идти куда-то и делать что-то, думать о чём-то. И зачем это всё? Да и предстоящая учёба, разве может она чем-то напугать. Праздник продолжается, да?
В коридоре никого не было. Скользкие пластиковые стены, мигающая от старости ртутная лампа под потолком. Заплетались ноги, стучало в переносицу сердце. Странная пустота. Куда-то он забрёл. Позади гремит музыка, а впереди - пустота… Где-то здесь был выход…
На дверную ручку Лёня натолкнулся случайно. На белую, пластиковую ручку, холодящую пальцы. Лампа мигнула сново, осветив серую дверь. Лёня даже не успел подумать - просто повернул. Дальше всё получилось случайно.
Раздался щелчок, дверь распахнулась под тяжестью тела. В лицо пахнуло странной свежестью и запахом прелого леса. Нога зацепилась за порог, и Лёня не успел даже охнуть, как кувыркнулся вниз, головой прямо в толстенный слой листьев. Позади раздался грохот, стало совсем темно.
Первое, что ощутил Лёня, был холод. Непривычный, неуютный, не городской. Сырость ударила в ноздри - аж защемило в глазах, а руки непроизвольно дёрнулись, подгребая под тело листья вперемешку с ветками и паутиной. Он замер, оглушённый и очумевший.
Глаза привыкли к ночному мраку, и Лёня разглядел деревья. Ветра не было, но ветки покачивались, навевая страх. Мир вокруг вдруг, совершенно внезапно наполнился звуками: шуршанием, свистом, приглушенным уханьем и тонким писком. Лёня почувствовал, что его тело теряет вес, но тут подпрыгнул желудок, и его вырвало всем, что он успел напихать в себя перед походом в клуб. Он утёрся рукавом и некстати подумал, что мама будет ругать. С трудом встал. В голове забили колокола, и он сделал первый шаг, с трудом удержавшись на ногах. Дальше было легче…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ИЗГОЙ
Последующие часы Лёня помнил плохо. Он долго шёл, потом бежал, спотыкаясь, падая и проламываясь через кусты. Куртка промокла и превратилась из белой в гряно-серую, отсырели кроссы… Мир виделся урывками: дерево, ветка хлещет по глазам, боль в пальцах на правой руке, вой слева, совсем близко. Лёня никогда не видел живых волков, даже в зоопарке, и только знал, что они - санитары леса. Если они санитары… значит он больной, да? Но ведь он не больной, он дичь. И Лёня бежал дальше, дальше, спотыкаясь, падая, ломая кусты и хрипя пересохшим горлом.
Людей он попросту испугался. Ноги вынесли его на едва заметную дорогу шириной метров в пять и подкосились. Лёня упал в грязь и отупело наблюдал, как несколько человек в бесформенных плащах, мелко крестясь, пятились назад и возбуждённо кричали что-то на непонятном языке. Он и сам попытался заговорить, но не смог вспомнить ни одного слова. Люди пятились дальше, пока их не остановил окрик всадника, внезапно появившегося на дороге.
Лёню пробила дрожь. Заплясали руки, судорогой свело шею, аж дёрнулась голова. Мир дрогнул и поплыл. Лёня услышал свой хрип и отключился.
***
Тощий Флёбер никогда не видел сарацин и в первый момент перепугался не меньше слуг, но как только рука его нащупала кошелёк, самообладание и сила духа как всегда вернулись. Неверный упал на колени и приняля взывать к бесам, а потом зарычал, подобно адскому псу, и ринулся в атаку. Гийом и Маттис в испуге бежали, но не таков был Флёбер, чтобы оставлять первому же грабителю свой товар - он дождался противника и со всей силы ударил его дубинкой по затылку. Сарацин взвыл напоследок и свалился на дорогу.
Флёбер спешился и подождал, пока Гийом и Маттис вернутся, а вместе с ними и другие охранники, шедшие прежде рядом с повозкой.
- Святой Мартин, - прошептал Ритс.
- Чтоб мне провалиться, - согласился Маттис, - это же дух Чёрного Холма.
- Это не дух, - презрительно ответил Флёбер и ногой перевернул неподвижное тело. - Это сарацин. Все сарацины носят белые одежды и питаются мясом христиан.
- А это, видать, сарацинский князь, - отметил Ритс. - Гляди, хозяин, одежда так и сверкает.
- И обувь чудная, - в подтверждение своих слов Гийом содрал с ноги поверженного врага ботинок.
- Мягкая, - с удивлением добавил он.
- Нужно побыстрее добраться до Ланса, - решительно сказал Флёбер, - и рассказать, что сарацины проникли во владения нашего государя.
***
Ему было холодно. Больше Лёня о чём он думать не мог. Он не помнил, когда ему в последний раз было так холодно. Сырость пронзала его насквозь, от неё болели кости. Он раньше и не знал о сущестовании такого холода.
Он не понимал, что с ним произошло. Его руки были стянуты верёвкой, другой конец которой крепился к седлу грязной невысокой лошадки. Всадник время от времени оборачивался и по-хозяйски осматривал пленника, сбившего босые ноги о дорожные камни и корни. Его блестяще белые кроссовки тепер болтались за спиной у охранника. Футболку отобрал другой - толстый, с гнилыми зубами, а куртка красовалась на главаре. Лёня же был одет в грубый балахон, похожий на мешок для картошки. Голова и всё тело зудели - а он даже не мог почесаться. Слезились глаза, в башке засела тупая боль. Зачем с ним сделали такое? Куда его ведут? За что?
Он не пытался спрашивать. И так было ясно - не поймут. Люди, словившие его, переговаривались на незнакомом языке. Гортанный, звучный, похож на французский… Лёня попытался вспомнить хоть что-нибудь на французском, но в голову ничего не лезло. Он учил английский - язык мирового общения, необходимый элемент будущей карьеры… зачем? Где оно всё теперь? Он попытался сказать что-то простое, чтобы завязать разговор: “How do you do?”, - например, но из горла вырвался только невразумительный хрип.
Всадник обернулся и окинул пленника оценивающим взглядом. Улыбка на его лице могла бы сойти за весёлую, если б не выражение звериной радости удачливого хищника.
Лёня понял, что нужно говорить, не важно что - главное говорить, чтобы его не приняли за зверя, за бессловесную обезьяну.
- Куда?.. - выдавил он первое пришедшее на ум слово.
Всадник с любопытством прислушался, поднял руку и остановил коня. Прочие тоже стали. Повинуясь окрику всадника - явно главного здесь, охранник, забравший кроссовки, ткнул Лёне под нос вонючую деревянную плошку, в которой болталась грязная вода.
- О… Ба… - кривясь сказал охранник и несильно ударил Лёню плошкой по губам.
Лёня покорно отхлебнул и тут же закашлялся. Охранник опасливо убрал руку.
- Пить… - сглотнув прошетал Лёня. - О… Ба…
Всадник что-то сказал, и остальные загоготали. Лёня жадно допил остатки воды. Охранник стряхнул капли на дорогу и пошёл вперёд.
- Куда вы идёте? - спросил Лёня, но всадник внезапно нахмурился и пустил лошадь вперёд. Лёню толкнули в шею, и движение возобновилось.
***
Пленник был забавным и странным. Флёбер время от времени приглядывался к нему и всё дивился, как мог выжить в пустыне такой мягкотелый человек. Сарацинский принц явно был изнежен придворной жизнью. Его тело было белым, не знало жаркого солнца и грязи. Наверно он мылся каждый день. А ноги! Святой Антоний, да они же мягкие, словно у новорождённого. И по повадкам - явно вельможа, а скорее княжеский сын: смотрит в глаза, голову не гнёт. И высокий, чертовски высокий. Выше Ритса на голову - а уж с Ритсом мало кто мог померяться ростом во всём Пейоке. Он не знал, что такое голодное детство - это уж точно.
Тощий Флёбер нахмурился. Пленник всё время спотыклася, лошадь шла всё медленней. До Перекрёстка они ещё доберутся, но дальше… Нет, дальше так нельзя. Нужно выбирать, или новости, или груз шёлка. Шёлк не испортится, а вот вести о сарацинах… Купец вздохнул. Что ж, придётся оставить пленника и товар на дворе у Бойкой Рион, а самому поспешить в Ланс, к Государю. Гвибер Великий щедр к тем, кто приносит важную весть, и как знать, может этот сарацин перевесит барыши от перепродажи двух штук заморской ткани.
Перекрёсток заметно вырос за те два года, что Флёбер провёл в далёких землях, но по-прежнему оставался шумным и весёлым. Несколько халуп появилось под частоколом за воротами, а внутри стало ещё теснее, да и народу прибыло изрядно, однако ни часовня Святого Мартина, ни непролазная грязь никуда не делись. Постоялый двор Рион всё так же стоял на главной площади, на том самом перекрёстке дорог из Ланса и Вернадуа, что дал название городку. Краска на вывеске облупилась, а сама доска покоробилась и треснула в нескольких местах, но рисунок был всё ещё узнаваем: подбоченившаяся красотка в красной юбке и платке. Флёбер на миг остановился, вспоминая, как был здесь в последний раз. Вздохнул и, оставив людей, товар и пленника у коновязи, поднялся в гостиницу.
Хозяйка, вытиравшая стол, долго морщилсь, глядя на него, а потом расплылась в улыбке и, ткнув пальцем в его сторону, громогласно провозгласила:
- Ба! Да это же Тощий Флёбер! Не сожрали ещё тебя волки, никак?
- Здравствуй, Рион, - осклабился в ответ Флёбер. - Решил вот вернуться в ваш городишко, посмотреть, как вы тут…
- Да ты всё такой же занула, - прервала его Рион. - Садись лучше и рассказывай, чего в этот раз видал за горами.
- Сяду, сяду. Только дай сначала место в конюшне для моих людей и лошадей. И придумай, куда бы тут пристроить одного хлюпика…
***
Лёня брёл, как одурманенный. Его душил жар. Он только знал, что верёвка дёргает его вперёд, и ноги, казалось, не слушались сознания, а передвигались сами. Деревья вокруг тряслилсь, словно он ехал в машине по разбитой дороге. В какой-то момент ему стало смешно: он едет на машине, на отцовском разваленном «Жигуле», а думает, что его связанного ведут непонятно куда, - но он вовремя одёрнул себя. Безумие было страшнее того, что с ним произошло: это Лёня понял одним рывком мысли и теперь держался за эти слова изо всех сил.
Просека, которой они шли, закончилась совершенно внезапно, выведя их на поляну перед затянутой мхом деревянной стеной. Покосившиеся ворота - как в селе, - стояли открытыми. Чёрные халупы, собранные из непонятно как держащихся ошмётков дерева, наполовину утонули в придорожной грязи. Их караван, не задерживаясь, прошёл внутрь. Там всё было так же: грязь, хибары, сумбур, - но добавились толчея и метущиеся под ногами куры.
«Мы здесь остановимся», - внезапно понял Лёня, и ноги его тут же начали подгибаться, словно эта мысль подрубила сухожилья. Он со скрипом в зубах заставил себя двигаться дальше, туда, где среди халуп стали появляться солидные дома, построенные из необтёсанных брёвен, а посреди глиняной дороги попадались непересыхающие вонючие лужи. Возле одного из таких домов, напротив самой глубокой лужи в деревне, ехавший на коне человек - как видно, его хозяин на ближайшее время, - остановился, что-то радостно крикнул, а потом вылез их седла и зашёл внутрь, оставив Лёню в компании пяти охранников, двух ослов и коня у длинной жерди, привязанной к вбитым в землю палкам на уровне груди. Лёня схваитился за эту жердь руками, но не удержался и упал прямо в грязь. Его сторожа даже не засмеялись, но и встать не помогли.
Вскоре (а может ему показалось, что вскоре - он потерял ощущение времени) Лёня услышал приказы хозяина, и его вновь дёрнули за верёвку. Он открыл глаза. Хозяин стоял перед ним и показывал рукой в сторону открытых дверей. Лёня попытался сдвиуться, но не смог. Тогда хозяин не выдержал и толкнул его вверх по кривым ступеням. Лёня споткнулся и, влетев в дом, упал на колени. Люди, сидящие внутри за огромными столами, обернулись к нему и начали ржать, тыча в него пальцами.
«Детский сад», - внезапно подумал Лёня и стиснул зубы.
Его схватили за плечи и поволокли в угол, где и бросили на охапку вонючего сена. Люди вокруг гомонили, и от этого шума у Лёни закружилась голова. В доме было тепло, и жар ударил ему в лицо. Внезапно его стало знобить. Лёня подтянул колени и сжался в комок. Рук он уже не чувствовал, а ноги тянуло вниз, будто за них зацепилась машина… Машина… Гудение… Так гудят моторы… За ним приехал отец… Шум, будто в пробке… проще выйти и обойти пешком, но он так устал… Ноги тянут, словно машина… тянут…
В миг просветления Лёня успел понять, что заболел, но тут его снова накрыло, и он перестал что-либо соображать.
Проснулся он уже в темноте. Было сыро. За столами уже никто не сидел, а его руки были развязаны. Лёня закрыл глаза, но тут его толкнули. Он присмотрелся: над ним стояла жещина и что-то протягивала.
«Я хочу спать», - попытался ответить Лёня, но не смог. Женщина ещё раз потеребила его за плечо и подала плошку.
- Ба-аа, - забавно протянула она и поднесла плошку к самому его лицу.
“Отцепись”, - зло подумал Лёня, но всё же приподнялся на локте и взял в руки глиняный сосуд.
Женщина присела рядом с ним на корточки и заглянула в лицо. Лёня увидел покрытые оспинами щёки и нос, запачканный копотью.
В плошке оказалась вода, и Лёня жадно её выхлебал. Слабость вновь навалилась на него вместе со злобой.
“Чтоб вы все сдохли!” - подумал он и зашёлся в глубоком грудном кашле.
***
Тощий Флёбер отправился в путь рано утром. Лёг он поздно, поскольку весь вечер травил байки о последнем путешествии за горы, а потом развлекался с одной из служанок в комнате на этаже. Чувствовал он себя как-то нервно, а всё из-за пленного сарацина. Сначала он боялся, что тот сбежит, а теперь наоборот - что отдаст концы раньше времени, и ему, Флёберу, нечего будет предъявить Государю в подтверждение своих слов. Хлипким оказался сарацинский князь: как кинули его на солому, так и не подымался. Даже когда Рион приказала развязать ему руки - куда он денется? - не шелохнулся.
- С тебя ещё полливра, - ворчливо заметила Рион, когда Флёбер спустился в зал. - Твои разбойники меня тут обожрут, пока твой сарацин встанет на ноги.
- Рион, голубушка, я думал мы договорились…
- То было вчера, когда ты просился на одну ночь. А сейчас, глянь, твой принц валяется без чувств. Уж поверь мне, это ещё дня на два… если не околеет вообще.
- Ну… вот я вернусь из Ланса…
- Ты мне зубы не заговаривай, - Бойкая Рион сплюнула и, помолчав, продолжила уже мягче: - Да чего ты, ведь герцог тебе в Лансе пригоршню солнцев отсыпет за такого раба.
- Прям уж солнцев… - проворчал Флёбер, но полез в кошель за монетой. - Держи.
Рион покрутила в пальцах серебряный кругляш, потом посмотрела на купца и махнула рукой:
- Монета-то непонятная…
- Это императорский флорин, - гордо объявил Флёбер. - Чистое серебро.
- Ладно уж… Кати! - крикнула Рион. - Спускайся! Хватит бока отлёживать, - и буркнула под нос. - Слабость у неё, видите ли. А столы кто вытирать будет?
Флёбер усмехнулся в бороду и пошёл на конюшню будить слуг да готовиться к отъезду. Он долго думал, кого оставить за главного, и в конце концов решил проучить дело Маттису - у того в Перриньяке была семья и лавка, в случае чего он отвечал бы за сохранность товара свой собственностью. А с собой Флёбер взял Ритца, как самого быстрого и выносливого - чтобы мог идти рядом с лошадью.
Пока Ритц снаряжал лошадь, Флёбер отдавал последние указания Маттису. Тот стоял, хмуро щурился и сплёвывал набок. Флёберу не нравилось выражение его лица, и он ещё раз задумался, а не задержаться ли в Перекрёстке, чтобы дождаться выздоровления пленника, но потом жажда деятельности всё же взяла гору. Он просто не мог оставаться с такой новостью здесь, её надо было рассказать Государю… и получить заслуженную награду. Купец улыбнулся своим мыслям, чем вверг в изумление Маттиса, который ради такого случая даже перестал сплёвывать.
- …И помни, что ты отвечаешь за товар, - в который раз напомнил Флёбер и вышел из конюшни. Ритц вёл за ним на поводу негружённую и радостную по такому случаю лошадь.
Было слышно, как внутри гостиницы Рион продолжает распекать служанку.
- …Ишь чо надумала, плохо ей… А работать кто будет?.. Бегом! Чтобы на столах ни одного пятна!.. И не вздумай кашлять на постояльцев, а то распугаешь… Выдумала ещё…
Флёбер в последний раз с сомнением посмотрел в сторону конюшни, где оставался его товар, вздохнул и залез на коня.
***
В минуты, когда болезнь отступала, - обычно раз в несколько часов, - Лёня пытался придумать, что делать дальше. Кашель рвал ему горло, а в лоб изнутри упиралось что-то тядёлое и горячее. Мысли тоже были тяжёлыми - они сразу сваливались вниз и тянули за собой Лёню, в отчаянье, из которого нет пути. Он пытался заставить себя искать решение, как учил его отец: «Через «не могу». Пересиль лень. Начни с малого и не останавливайся, пока не закончишь», - но получалось только хуже. Слова и усилия неуловимо перерастали в бред, когда жар опять охватывал его тело, и Лёня только и мог, что шептать эти слова, чтобы они не потерялись, не переродились, не переплавились в духовке его болезни… Начни с малого… Пересиль… Начни…
Очнувшись в очередной раз, Лёня ещё раз повторил это слово и тут же горько усмехнулся самому себе. «Аспирин», - вот что он шептал в бреду. Он звал мать, чтобы она дала ему аспирин, сбила температуру, вызвала врача… Горечь наполнила Лёню до краёв, и он заплакал. Где те таблетки, от которых он с криком отказывался в детстве? Где дом? Где нормальный мир? За что он сюда попал?..
Лёня продолжал рыдать, пока в его голове не начало гудеть, а нос не распух, и ему пришлось дышать ртом. Он хлюпнул и внезапно понял, что температуры нет. Болезнь отошла, оставив только слабость во всём теле. Желудок тут же напомнил о себе глубоким урчанием.
Он собрался силами и приподнялся на локте, чтобы осмотреть зал. Было сумрачно - то ли рассвет, то ли густой туман на улице. В зале никого не наблюдалось, и Лёня решил уже, что все спят, но что-то его насторожило. Людей не просто не было, такое впечатление, будто они куда-то исчезли. В воздухе висело напряжение, которое он вначале принял за остатки болезненного бреда - но нет, тревога катилась на него отовсюду.
Лёня поднялся, держась за стену. Что делать дальше, он ещё не думал, но просто лежать было страшно. В дальнем углу за облитой всем, что только можно придумать, стойкой раздался шум. Лёня прислушался. Это был человеческий шум: кто-то бормотал и всхлипывал. Спотыкаясь и часто моргая, он Лёня двинулся туда. Было слышно, как ветер стучит где-то деревом о дерево. На улице беспокойно заржала лошадь. Лёня дёрнулся, но ничего особенного не произошло. Тогда он пошёл дальше.
За стойкой лежала женщина. Лёня вспомнил её - она вчера (вчера? или день назад… или раньше?) разговаривала с человеком, который его сюда привёл. Толстоватая и грубая. Сейчас она лежала навзничь и что-то шептала. Глаза её были закрыты.
Лёня заколебался. Будить её? Но он же… кто он? Раб? Пленник? Она же обратно прикажет его связать. Но что ему ещё оставалось? Бежать? - Куда? И ведь надо что-то есть…
Внезапно женщина открыла глаза, и её взгляд упёрся прямо в Лёню. Увидав его, она явно испугалась и попыталась отмахнуться, но рука её только дёрнулась и тут же упала на пол. Женщина захрипела, а потом закашлялась, но даже кашель её был слабым и невнятным. Лёня отшатнулся и внезапно понял, что она больна. Жар проступал у неё на лице пятнами, губы пересохли.
Лёня сглотнул. Её явно свалила т же болезнь, что и его. Но где же остальные? Почему никто…
Он оглянулся и только сейчас увидал, что в углу, скрючившись, лежит ещё один человек. Он не двигался. Совсем. Лёне стало страшно, и он решил не проверять…
«Тут все…» - подумал он и не решился закончить мысль. - «Бежать. Пока не поздно… Только еда…»
Он осмотрелся. На дощатом столе за стойкой лежало что-то похожее на хлеб, а рядом стоял кувшин. Лёня колебался только долю мгновения, а потом схватил их и, прижав в груди, собрался бежать. Вот только нести так в руках груз было неудобно. Он сорвал с дверного прохода, ведущего вглубь здания, какую-то тряпку и завернул свою добычу, а потом, вихляя на слабых ногах, бросился вон из дома.
На улице было пустынно. Обрывки тумана слонялись туда-сюда над лужами. Вдалеке показался человек, тянущий мешок, однако, завидев Лёею, от истерично дёрнулся и бросился наутёк. Приглядевшись, Лёня увидел под замшелым забором неподвижное тело. Почему-то он даже не удивился… ничего не дрогнуло в нём. Казалось, болезнь выжгля в нём дыру, в заодно спалила все чувства, кроме голода и тягучей тоски.
Из здания, в котором Лёня распознал конюшню, раздалось ржание, и он решил зайти туда. Лошадь была только одна, кормушка перед ней - пуста.
«Теперь у меня есть лошадь», - злорадно подумал Лёня и протянул руку к её голове. Лошадь лязгнула зубами, чуть не отхватив ему пальцы, и, заржав, дёрнулась назад.
Лёня отпрянул, и внезапно до него дошло, что он понятия не имеет, как обращаться с лошадьми. Он и видел-то их лишь в кино. И ещё пони в парке, но они не в счёт. Они не косились на него недобрым взглядом и не перебирали копытами при каждом его резком движении.
«Всё равно не оставлю им», - со злостью решил Лёня и развязал верёвку, удерживающую лошадь в стойле.
Конь рванулся к свету так, что Лёня едва успел отпрыгнуть. Приземлился он неудачно, ударившись ногой о деревяшку в охапке сена, и пока подымался - конь уже скрылся на улице. От прыжка жидкость в кувшине выплеснулась, и теперь от Лёниного балахона разило чем-то прокисшим. Он надпил. Оказалось, он прихватил какое-то очень скверное пиво или нечто в этом роде.
Рядом что-то зашевелилось, и Лёня увидел наполовину закопавшегося в сено мужчину. Это был один из его охранников. Руки его разметались, а сам он слабо шевелился, словно пытался откуда-то выползти. Глаза его были незряче открыты.
Лёня сглотнул, а потом с мрачной решимостью стал обыскивать место. Вскоре нашлась дорожная сумка, а в ней - Лёнины кроссовки и много всякого другого добра, в том числе и ценного с виду. Сумку Лёня забрал. Потом облапал метущегося в горячке человека и выудил из-за обмоток на ноге нож. Мыслей при этом не возникало в Лёниной голове, действовал он бездумно и с какой-то непривычной для себя жестокостью, без колебаний толкая и выкручивая беззащитное тело охранника.
Больше ничего ценного не нашлось. Складывалось такое впечатление, что отсюда унесли всё, что можно. Лёня вздохнул и сел, чтобы обуться в кроссовки. В сене что-то тускло блестнуло, и он поднял монетку - некрасивую, чёрную, с грубо обрубленными краями. Лёня задумался, куда бы её положить, и не нашёл лучшего места, чем кроссовок.
Обувшись, он поднялся и со злорадством сказал бывшему охраннику:
- Вот так. Вчера я - сегодня ты.
Тот замер, словно прислушиваясь, а потом застонал. Лёня пожал плечами и вышел.
***
Деревня, кажется, обезумела. Людей - живых - на улицах было немного, да и те передвигались рывками, перебежками, жались к заборам и стенам. Все озирались и дёргались без причины. Но хуже, когда собирались группы. Боязнь повисала в воздухе, все следили друг за другом. На глазах у Лёни одного мужчину, который нервно закашлялся, тут же ударили по голове палкой. Люди при этом прыснули в разные стороны и немедленно скрылись в улочках, опасливо оглядываясь на упавшего.
В невысокой деревянной церквушке возле гостиницы Лёня впервы увидел толпу. Люди стояли на коленях, прижимая детей, бормотали что-то непонятное. Кто-то уже валялся под стенами, а другие метались в горячке. Лысый щуплый мужчина в чёрном балахоне и с крестом на груди сдиел в глубине и, раскачивась, повторял раз за разом одни и те же фразы. Лёня с удивлением узнал в них что-то похожее на латынь. Глаза человека были устремлены вверх и, похоже, ничего не видели. Никто не обратил внимания, когда Лёня зашёл внутрь. Уже только от этого ему стало настолько жутко, что он поспешил выйти.
Казалось, что на улицах остались одни лишь бродяги. Согбенные, страшные и пугливые, они крались вдоль заборов, сбивались в кучи и рассыплись вновь. Лёне они показались каким-то сообществом, которое сговорилось о чём-то и теперь превращающее план в жизнь, но приблизившись к одной из таких групп, он лишь ощутил на себе осторожные взгляд, каким они обводили всё вокруг - живое и неживое - и ничего более. Тут Лёня понял, что все эти люди друг друга не знают, и он для них - такой же, как все, может и странноватый, но кто здесь сейчас был нормален?
Через некоторое время Лёня обнаружил, что слоняется с одной из таких групп по улочкам деревни, которая по местным меркам, вероятно, была даже городком. У них не было цели, но Лёня не мог придумать, что делать дальше, поэтому ходил со всеми, оглядываясь, присматриваясь, прислушиваясь, избегая приближаться к трупам. Потом кто-то из них решился и толкнул дверь в дом, из которого не доносилось ни единого звука. Остальные зашли вслед за ним и, не сговариваясь, принялись за грабёж. Лёня был со всеми. Почему-то ему казалось, что так он в меньшей опасности, чем оставаясь на улице один.
За первым домом последовал второй. Лёня разжился несколькими лепёшками и красивым алым кушаком, который он спрятал под балахон. В третьем они нашли несколько трупов - мужчину и двух мальчиков, бледных и истаявших дотла, - но это их уже не могло остановить. Они стали переворачивать всё в поисках еды и ценностей. Двое нашли сундук и начали драться за право его открыть. Ещё один попытался выкопать что-то из земляного пола, который показался ему подозрительным, ничего не нашёл и со злости принялся крушить стулом полки и ветхие стены.
Лёня замер, глядя на это бесцельное бешенство, и тогда один из бродяг - с узким плутоватым лицом, что-то ему сказал.
- Что? - переспросил ошаршенный Лёня. Он не ожидал, что с ним могут заговорить.
- Фу… Не парси? - (или что-то в этом роде) повторил бродяга.
- Не знаю, - осторожно ответил Лёня.
Бродяга озадаченно посмотрел на него, а потом махнул рукой в сторону двери. Лёня пожал плечами и вышел вслед за ним, а потом наружу потянулись и остальные.
***
Они обносили дома до самого заката. Заходили, обыскивали, в случае необходимости оттаскивали трупы, а под конец дня, осмелев, и полуживых хозяев, забирали всё, что могли унести, и переходили к следующему двору. Некоторые двери были прочно заперты, а изнутри доносились сердитые голоса. Лёня не понимал языка, но это явно были угрозы. Бродяги отвечали криками и гадким смехом, но внутрь не ломились. Поживы было достаточно и без того.
К вечеру в их группе началась грызня из-за добычи. Когда стало ясно, что ни голод, ни сопротивление в ближайшее время не грозят, каждый стал тянуть к себе всё больше ценных, необычных, привлекательных вещей - и тут же начинались ссоры, доходившие до драк. Лёня в них не лез, да и старался под себя не грести. Заговоривший с ним узколицый, как он заметил, вёл себя так же. И вообще, они непроизвольно стали держаться ближе друг к другу, словно заключили негласное соглашение.
На ночь остановились в одном из заброшенных домов. Каждый уселся отдельно от других под стеной. В центре единственной комнаты, прямо на земляном полу развели костёр из немудрёной мебели - грубых табуретов, полок, обломков сундуков - найденых тут же. Лёня с удивлением наблюдал, как добывают огонь при помощи кремня и огнива: ему, конечно же, никогда не доводилось видеть такое вживую, и он сомневался, что сможет повторить это сам.
На костре ничего не готовили. Если кто-то и нашёл мясо, то только вяленное. В любом случае, каждый был за себя, каждый ел сам, что сумел добыть за день. Общим были только кров, костёр и усталость.
Дым наполнил комнату. Защипало в глазах. Кто-то из бродяг догадался залезть по хлипкой лестнице наверх и проделать дыру в стене. Сквозняк тут же стал затягивать завитки дыма наверх, и стало немного легче.
«Как же они жили в этом доме? - задумался Лёня, кусая чёрствую лепёшку и закусывая чем-то овощным, мелко нарубленным и зелёным, украденным вместе с горшком в одном из домов. - Наверно здесь никогда не зажигали огонь. Или очаг был в другом месте, откуда дым тянуло на улицу.»
Ужин был грубым и непривычным, но Лёне и этого показалось мало. Однако он сдержался и оставил часть овощного рагу на утро, а к лепёшкам постарался не прикосаться. Он и так съел слишком много, если сравнивать с остальными: Лёня внимательно следил за трапезой своих соседей, да и те часто опасливо глазели в его сторону.
От костра воздух немного прогрелся, и Лёню ударила усталостью. Подумать только, ещё этим утром он едва оправился от болезни - а целый день провёл на ногах. Как это неправильно… Так нельзя…
Лёня начал проваливаться в сон, но проснулся от того, что его ногу легонько дёрнули. Он открыл глаза и увидел, что один из бродяг пытается стянуть с него кроссовок.
- Эй! - то ли испуганно, то ли сердито крикнул Лёня.
Вор дёрнулся, но отползать не стал. В свете затухающего костра Лёня заметил, что глаза того блестят безумием.
Лёня подтянул ноги под себя и осторожно сел на корточки. Вор внимательно следил за ним, глядя в глаза. В определённый момент он нервно скривился и протянул руку к Лёниной сумке. Лёня толкнул его, но тот всё равно вцепился в лямку и потянул её на себя. Тогда Лёня выхватил нож, который нащупывал всё это время, и полоснул врага по пальцам - на самом деле, бил он куда прийдётся, но получилось так.
Вор взвизгнул - обиженно и удивлённо - и отшатнулся, выпустив сумку.
- Вон! - заорал Лёня.
Бродяги проснулись, стали озираться в их сторону. Вор внезапно заскулил и боком, по-крабьи, перебрался в темноту по другую сторону догорающего костра.
Лёня продолжил внимательно всматриваться чрез мерцающие угли. Его била дрожь - то, что произошло, не было похоже ни на драку, ни на ссору, но адреналин в крови толкал его в бой, которого разум не хотел и боялся. Но ничего не происходило. Бродяги улеглись обратно, скулёж по ту сторон костра затих. И на смену боевому возбуждению резко пришла тоска. Лёня сжал зубы, чтобы не завыть от отчаянья. Что он здесь делает? Почему он не дома? Почему он с этими вонючими бродягами, в уродливом балахоне, на земляном полу? Он должен вернуться назад, в квартиру, к родителям, к телевизору и MP3-плейеру! Он должен.
Лёня, забыв об опасности, что есть силы зажмурил глаза. Минута или больше прошла, наполненная грохотом собственного сердца. В воздухе пахло костром и немытыми телами. Он осторожно открыл глаза. Всё было на тех же местах: стены, огонь, похожие на мешки тела спутников. Лёня выдохнул и твёрдо сказал себе, что не будет плакать. У него это получилось. Он сгрёб под себя охапку полусгнившего сена и упал в тревожный сон, сжимая в руках рукоять ножа и сумку.
***
Утром их ватага ушла из опустевшего и замершего городка куда-то на юг, по широкой дороге, на которой местами встречались остатки каменной кладки. У них не было определённой цели, у бродяг не было главаря - каждый сам за себя. Но надо было куда-то идти - и все шли за тем, кто сделал первый шаг.
Новый мир был очень сложным для Лёни. Он не понимал языка, но хуже того - он не понимал поведения людей вокруг себя. Они шли на юг, хотя могли остаться в городке - пустых домов было в избытке. Но об этом даже не задумывались. Все просто знали, что нужно идти - и шли. Каждый был волен повернуть в свою сторону - но шёл со всеми. Никто не договаривался о привалах, но в определённый момент стоило кому-то остановиться - и вскоре все распологались вокруг.
Чем дальше, тем с больше горечью Лёня понимал, что не умеет ничего. Ни-че-го! Он не умел развести костёр, не умел правильно разбить орех камнем, не умел различать съедобные ягоды, не умел правильно выбрать место для стоянки, не умел одеваться так, чтобы его не кусали комары, не умел правильно передвигать ноги по разбитым дорогам. Да что он вообщем умел?! Решать задачки в школе? Находить новые рингтоны для мобилы? Смешно… Лёня замечал взгляды бродяг, и ему не нужно было знание языка, чтобы прочитать в них презрение с ноткой жалости. Его считали недоумком, убогим - и, возможно, были во многом правы.
Впрочем, хитролицый человек, заговоривший с ним вчера, вёл себя иначе. Он присматривался к Лёне с плохо скрываемым интересом и всем видом своим давал понять, что ему покровительствует. К середине дня он приблизился к Лёне на одном из переходов и вновь завёл беседу.
Его звали Жак. Для этого Лёне знания языка не понадобились. Он назвался сам.
- Льёне? - переспросил Жак и почему-то расхохотался.
Лёня даже не пытался выяснить, что в этом смешного. Он понял, что жутко соскучился по обычному человеческому общению, поэтому решил на такие вещи внимания не обращать.
Дальше, путём долгих повторений, жестов, размахивания руками и подмигивания, Жак наконец-то довёл свой следующий вопрос: «Откуда ты?»
Лёня запнулся. Как ему объяснить, если сам не знаешь, на каком ты свете и как сюда попал. В конце концов он просто показал рукой на восток.
Жак задумался, а потом переспросил:
- Гет?
Лёня пожал плечами.
Жак почесал голову и утвердительным тоном сказал сам себе:
- Се гет.
- Гет, - решил согласиться Лёня.
Жак понимающе кивнул.
Весь оставшийся день он шёл рядом с Лёней и пытался завести разговор, а тот пытался отвечать - хоть бы наугад. Через некоторое время ему стало казаться, что они понимает собеседника, но он уже слишком устал от всего - от дороги, от постоянного напряжения - поэтому даже не обрадовался.
Время от времени в речи Жака проскальзывало все то же слово - «гет», и в какой-то момент Лёня понял, что так обращаются к нему. Это было его новое имя.
***
Не спрашивайте меня, с чего началась эта история. У историй нет начала, они тянутся из ниоткуда в никуда. Есть только момент, когда чей-то взгляд впервые скользнёт по её бесконечному потоку, чтобы зацепиться за какую-то деталь. Итак…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГРЯЗЬ
ПРОЛОГ
…Лёню мутило. Может он перебрал сегодня, а может ему толкнули какое-то фуфло. Не время было разбираться. Не то состояние. Вокруг мелькали лучи, замирали в неестественных позах белесые силуэты танцующих, стучала музыка и нечеловечески тонко звучал голос диджея. Бутылка тоника в руке - и та казалась неподъёмной. Лёня без сил прислонился к стене и закрыл глаза. Тошнота не проходила. Проклятое пойло - он таки перебрал. Хватил лишку. Определённо, это тоник с пивом. Не надо было… Надо было… Надо было взять себя в руки.
Бутылка звякнула о пол. Лёня даже не заметил, как её выпустил. Домой, домой… Впереди замаячил чёрный контур коридора… По стеночке, аккуратненько… Мать будет вздыхать… Как всегда… Тошно… Он уже не маленький, чего… Ругать не будет, только вздыхать… Ненавижу… Отец может и будет, но завтра… Завтра - никуда, останусь дома.
Правая рука провалилась, болью отозвалось плечо. Блин! Завтра отоспаться… Никаких клубов. Плевать на Толика. На первый день в универ надо прийти здоровым. Первый день…
Он отрывался все два месяца, начиная с удачно сложившихся экзаменов. Новая жизнь маячила впереди. Без контроля, без учителей. Студентам весело - это известно всем. Просто шара какая-то. Свобода от всего. Он заработал её - своей учёбой, своим трудом, своими мозгами, - так он сказал родителям. Мать вздохнула, отец усмехнулся в усы. Ненавижу. Вечно они…
Зато потом была радость. Просто радость. Просто счастье. Просто - жизнь. Настолько легче дышать, когда не чувствуешь себя обязанным идти куда-то и делать что-то, думать о чём-то. И зачем это всё? Да и предстоящая учёба, разве может она чем-то напугать. Праздник продолжается, да?
В коридоре никого не было. Скользкие пластиковые стены, мигающая от старости ртутная лампа под потолком. Заплетались ноги, стучало в переносицу сердце. Странная пустота. Куда-то он забрёл. Позади гремит музыка, а впереди - пустота… Где-то здесь был выход…
На дверную ручку Лёня натолкнулся случайно. На белую, пластиковую ручку, холодящую пальцы. Лампа мигнула сново, осветив серую дверь. Лёня даже не успел подумать - просто повернул. Дальше всё получилось случайно.
Раздался щелчок, дверь распахнулась под тяжестью тела. В лицо пахнуло странной свежестью и запахом прелого леса. Нога зацепилась за порог, и Лёня не успел даже охнуть, как кувыркнулся вниз, головой прямо в толстенный слой листьев. Позади раздался грохот, стало совсем темно.
Первое, что ощутил Лёня, был холод. Непривычный, неуютный, не городской. Сырость ударила в ноздри - аж защемило в глазах, а руки непроизвольно дёрнулись, подгребая под тело листья вперемешку с ветками и паутиной. Он замер, оглушённый и очумевший.
Глаза привыкли к ночному мраку, и Лёня разглядел деревья. Ветра не было, но ветки покачивались, навевая страх. Мир вокруг вдруг, совершенно внезапно наполнился звуками: шуршанием, свистом, приглушенным уханьем и тонким писком. Лёня почувствовал, что его тело теряет вес, но тут подпрыгнул желудок, и его вырвало всем, что он успел напихать в себя перед походом в клуб. Он утёрся рукавом и некстати подумал, что мама будет ругать. С трудом встал. В голове забили колокола, и он сделал первый шаг, с трудом удержавшись на ногах. Дальше было легче…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ИЗГОЙ
Последующие часы Лёня помнил плохо. Он долго шёл, потом бежал, спотыкаясь, падая и проламываясь через кусты. Куртка промокла и превратилась из белой в гряно-серую, отсырели кроссы… Мир виделся урывками: дерево, ветка хлещет по глазам, боль в пальцах на правой руке, вой слева, совсем близко. Лёня никогда не видел живых волков, даже в зоопарке, и только знал, что они - санитары леса. Если они санитары… значит он больной, да? Но ведь он не больной, он дичь. И Лёня бежал дальше, дальше, спотыкаясь, падая, ломая кусты и хрипя пересохшим горлом.
Людей он попросту испугался. Ноги вынесли его на едва заметную дорогу шириной метров в пять и подкосились. Лёня упал в грязь и отупело наблюдал, как несколько человек в бесформенных плащах, мелко крестясь, пятились назад и возбуждённо кричали что-то на непонятном языке. Он и сам попытался заговорить, но не смог вспомнить ни одного слова. Люди пятились дальше, пока их не остановил окрик всадника, внезапно появившегося на дороге.
Лёню пробила дрожь. Заплясали руки, судорогой свело шею, аж дёрнулась голова. Мир дрогнул и поплыл. Лёня услышал свой хрип и отключился.
***
Тощий Флёбер никогда не видел сарацин и в первый момент перепугался не меньше слуг, но как только рука его нащупала кошелёк, самообладание и сила духа как всегда вернулись. Неверный упал на колени и приняля взывать к бесам, а потом зарычал, подобно адскому псу, и ринулся в атаку. Гийом и Маттис в испуге бежали, но не таков был Флёбер, чтобы оставлять первому же грабителю свой товар - он дождался противника и со всей силы ударил его дубинкой по затылку. Сарацин взвыл напоследок и свалился на дорогу.
Флёбер спешился и подождал, пока Гийом и Маттис вернутся, а вместе с ними и другие охранники, шедшие прежде рядом с повозкой.
- Святой Мартин, - прошептал Ритс.
- Чтоб мне провалиться, - согласился Маттис, - это же дух Чёрного Холма.
- Это не дух, - презрительно ответил Флёбер и ногой перевернул неподвижное тело. - Это сарацин. Все сарацины носят белые одежды и питаются мясом христиан.
- А это, видать, сарацинский князь, - отметил Ритс. - Гляди, хозяин, одежда так и сверкает.
- И обувь чудная, - в подтверждение своих слов Гийом содрал с ноги поверженного врага ботинок.
- Мягкая, - с удивлением добавил он.
- Нужно побыстрее добраться до Ланса, - решительно сказал Флёбер, - и рассказать, что сарацины проникли во владения нашего государя.
***
Ему было холодно. Больше Лёня о чём он думать не мог. Он не помнил, когда ему в последний раз было так холодно. Сырость пронзала его насквозь, от неё болели кости. Он раньше и не знал о сущестовании такого холода.
Он не понимал, что с ним произошло. Его руки были стянуты верёвкой, другой конец которой крепился к седлу грязной невысокой лошадки. Всадник время от времени оборачивался и по-хозяйски осматривал пленника, сбившего босые ноги о дорожные камни и корни. Его блестяще белые кроссовки тепер болтались за спиной у охранника. Футболку отобрал другой - толстый, с гнилыми зубами, а куртка красовалась на главаре. Лёня же был одет в грубый балахон, похожий на мешок для картошки. Голова и всё тело зудели - а он даже не мог почесаться. Слезились глаза, в башке засела тупая боль. Зачем с ним сделали такое? Куда его ведут? За что?
Он не пытался спрашивать. И так было ясно - не поймут. Люди, словившие его, переговаривались на незнакомом языке. Гортанный, звучный, похож на французский… Лёня попытался вспомнить хоть что-нибудь на французском, но в голову ничего не лезло. Он учил английский - язык мирового общения, необходимый элемент будущей карьеры… зачем? Где оно всё теперь? Он попытался сказать что-то простое, чтобы завязать разговор: “How do you do?”, - например, но из горла вырвался только невразумительный хрип.
Всадник обернулся и окинул пленника оценивающим взглядом. Улыбка на его лице могла бы сойти за весёлую, если б не выражение звериной радости удачливого хищника.
Лёня понял, что нужно говорить, не важно что - главное говорить, чтобы его не приняли за зверя, за бессловесную обезьяну.
- Куда?.. - выдавил он первое пришедшее на ум слово.
Всадник с любопытством прислушался, поднял руку и остановил коня. Прочие тоже стали. Повинуясь окрику всадника - явно главного здесь, охранник, забравший кроссовки, ткнул Лёне под нос вонючую деревянную плошку, в которой болталась грязная вода.
- О… Ба… - кривясь сказал охранник и несильно ударил Лёню плошкой по губам.
Лёня покорно отхлебнул и тут же закашлялся. Охранник опасливо убрал руку.
- Пить… - сглотнув прошетал Лёня. - О… Ба…
Всадник что-то сказал, и остальные загоготали. Лёня жадно допил остатки воды. Охранник стряхнул капли на дорогу и пошёл вперёд.
- Куда вы идёте? - спросил Лёня, но всадник внезапно нахмурился и пустил лошадь вперёд. Лёню толкнули в шею, и движение возобновилось.
***
Пленник был забавным и странным. Флёбер время от времени приглядывался к нему и всё дивился, как мог выжить в пустыне такой мягкотелый человек. Сарацинский принц явно был изнежен придворной жизнью. Его тело было белым, не знало жаркого солнца и грязи. Наверно он мылся каждый день. А ноги! Святой Антоний, да они же мягкие, словно у новорождённого. И по повадкам - явно вельможа, а скорее княжеский сын: смотрит в глаза, голову не гнёт. И высокий, чертовски высокий. Выше Ритса на голову - а уж с Ритсом мало кто мог померяться ростом во всём Пейоке. Он не знал, что такое голодное детство - это уж точно.
Тощий Флёбер нахмурился. Пленник всё время спотыклася, лошадь шла всё медленней. До Перекрёстка они ещё доберутся, но дальше… Нет, дальше так нельзя. Нужно выбирать, или новости, или груз шёлка. Шёлк не испортится, а вот вести о сарацинах… Купец вздохнул. Что ж, придётся оставить пленника и товар на дворе у Бойкой Рион, а самому поспешить в Ланс, к Государю. Гвибер Великий щедр к тем, кто приносит важную весть, и как знать, может этот сарацин перевесит барыши от перепродажи двух штук заморской ткани.
Перекрёсток заметно вырос за те два года, что Флёбер провёл в далёких землях, но по-прежнему оставался шумным и весёлым. Несколько халуп появилось под частоколом за воротами, а внутри стало ещё теснее, да и народу прибыло изрядно, однако ни часовня Святого Мартина, ни непролазная грязь никуда не делись. Постоялый двор Рион всё так же стоял на главной площади, на том самом перекрёстке дорог из Ланса и Вернадуа, что дал название городку. Краска на вывеске облупилась, а сама доска покоробилась и треснула в нескольких местах, но рисунок был всё ещё узнаваем: подбоченившаяся красотка в красной юбке и платке. Флёбер на миг остановился, вспоминая, как был здесь в последний раз. Вздохнул и, оставив людей, товар и пленника у коновязи, поднялся в гостиницу.
Хозяйка, вытиравшая стол, долго морщилсь, глядя на него, а потом расплылась в улыбке и, ткнув пальцем в его сторону, громогласно провозгласила:
- Ба! Да это же Тощий Флёбер! Не сожрали ещё тебя волки, никак?
- Здравствуй, Рион, - осклабился в ответ Флёбер. - Решил вот вернуться в ваш городишко, посмотреть, как вы тут…
- Да ты всё такой же занула, - прервала его Рион. - Садись лучше и рассказывай, чего в этот раз видал за горами.
- Сяду, сяду. Только дай сначала место в конюшне для моих людей и лошадей. И придумай, куда бы тут пристроить одного хлюпика…
***
Лёня брёл, как одурманенный. Его душил жар. Он только знал, что верёвка дёргает его вперёд, и ноги, казалось, не слушались сознания, а передвигались сами. Деревья вокруг тряслилсь, словно он ехал в машине по разбитой дороге. В какой-то момент ему стало смешно: он едет на машине, на отцовском разваленном «Жигуле», а думает, что его связанного ведут непонятно куда, - но он вовремя одёрнул себя. Безумие было страшнее того, что с ним произошло: это Лёня понял одним рывком мысли и теперь держался за эти слова изо всех сил.
Просека, которой они шли, закончилась совершенно внезапно, выведя их на поляну перед затянутой мхом деревянной стеной. Покосившиеся ворота - как в селе, - стояли открытыми. Чёрные халупы, собранные из непонятно как держащихся ошмётков дерева, наполовину утонули в придорожной грязи. Их караван, не задерживаясь, прошёл внутрь. Там всё было так же: грязь, хибары, сумбур, - но добавились толчея и метущиеся под ногами куры.
«Мы здесь остановимся», - внезапно понял Лёня, и ноги его тут же начали подгибаться, словно эта мысль подрубила сухожилья. Он со скрипом в зубах заставил себя двигаться дальше, туда, где среди халуп стали появляться солидные дома, построенные из необтёсанных брёвен, а посреди глиняной дороги попадались непересыхающие вонючие лужи. Возле одного из таких домов, напротив самой глубокой лужи в деревне, ехавший на коне человек - как видно, его хозяин на ближайшее время, - остановился, что-то радостно крикнул, а потом вылез их седла и зашёл внутрь, оставив Лёню в компании пяти охранников, двух ослов и коня у длинной жерди, привязанной к вбитым в землю палкам на уровне груди. Лёня схваитился за эту жердь руками, но не удержался и упал прямо в грязь. Его сторожа даже не засмеялись, но и встать не помогли.
Вскоре (а может ему показалось, что вскоре - он потерял ощущение времени) Лёня услышал приказы хозяина, и его вновь дёрнули за верёвку. Он открыл глаза. Хозяин стоял перед ним и показывал рукой в сторону открытых дверей. Лёня попытался сдвиуться, но не смог. Тогда хозяин не выдержал и толкнул его вверх по кривым ступеням. Лёня споткнулся и, влетев в дом, упал на колени. Люди, сидящие внутри за огромными столами, обернулись к нему и начали ржать, тыча в него пальцами.
«Детский сад», - внезапно подумал Лёня и стиснул зубы.
Его схватили за плечи и поволокли в угол, где и бросили на охапку вонючего сена. Люди вокруг гомонили, и от этого шума у Лёни закружилась голова. В доме было тепло, и жар ударил ему в лицо. Внезапно его стало знобить. Лёня подтянул колени и сжался в комок. Рук он уже не чувствовал, а ноги тянуло вниз, будто за них зацепилась машина… Машина… Гудение… Так гудят моторы… За ним приехал отец… Шум, будто в пробке… проще выйти и обойти пешком, но он так устал… Ноги тянут, словно машина… тянут…
В миг просветления Лёня успел понять, что заболел, но тут его снова накрыло, и он перестал что-либо соображать.
Проснулся он уже в темноте. Было сыро. За столами уже никто не сидел, а его руки были развязаны. Лёня закрыл глаза, но тут его толкнули. Он присмотрелся: над ним стояла жещина и что-то протягивала.
«Я хочу спать», - попытался ответить Лёня, но не смог. Женщина ещё раз потеребила его за плечо и подала плошку.
- Ба-аа, - забавно протянула она и поднесла плошку к самому его лицу.
“Отцепись”, - зло подумал Лёня, но всё же приподнялся на локте и взял в руки глиняный сосуд.
Женщина присела рядом с ним на корточки и заглянула в лицо. Лёня увидел покрытые оспинами щёки и нос, запачканный копотью.
В плошке оказалась вода, и Лёня жадно её выхлебал. Слабость вновь навалилась на него вместе со злобой.
“Чтоб вы все сдохли!” - подумал он и зашёлся в глубоком грудном кашле.
***
Тощий Флёбер отправился в путь рано утром. Лёг он поздно, поскольку весь вечер травил байки о последнем путешествии за горы, а потом развлекался с одной из служанок в комнате на этаже. Чувствовал он себя как-то нервно, а всё из-за пленного сарацина. Сначала он боялся, что тот сбежит, а теперь наоборот - что отдаст концы раньше времени, и ему, Флёберу, нечего будет предъявить Государю в подтверждение своих слов. Хлипким оказался сарацинский князь: как кинули его на солому, так и не подымался. Даже когда Рион приказала развязать ему руки - куда он денется? - не шелохнулся.
- С тебя ещё полливра, - ворчливо заметила Рион, когда Флёбер спустился в зал. - Твои разбойники меня тут обожрут, пока твой сарацин встанет на ноги.
- Рион, голубушка, я думал мы договорились…
- То было вчера, когда ты просился на одну ночь. А сейчас, глянь, твой принц валяется без чувств. Уж поверь мне, это ещё дня на два… если не околеет вообще.
- Ну… вот я вернусь из Ланса…
- Ты мне зубы не заговаривай, - Бойкая Рион сплюнула и, помолчав, продолжила уже мягче: - Да чего ты, ведь герцог тебе в Лансе пригоршню солнцев отсыпет за такого раба.
- Прям уж солнцев… - проворчал Флёбер, но полез в кошель за монетой. - Держи.
Рион покрутила в пальцах серебряный кругляш, потом посмотрела на купца и махнула рукой:
- Монета-то непонятная…
- Это императорский флорин, - гордо объявил Флёбер. - Чистое серебро.
- Ладно уж… Кати! - крикнула Рион. - Спускайся! Хватит бока отлёживать, - и буркнула под нос. - Слабость у неё, видите ли. А столы кто вытирать будет?
Флёбер усмехнулся в бороду и пошёл на конюшню будить слуг да готовиться к отъезду. Он долго думал, кого оставить за главного, и в конце концов решил проучить дело Маттису - у того в Перриньяке была семья и лавка, в случае чего он отвечал бы за сохранность товара свой собственностью. А с собой Флёбер взял Ритца, как самого быстрого и выносливого - чтобы мог идти рядом с лошадью.
Пока Ритц снаряжал лошадь, Флёбер отдавал последние указания Маттису. Тот стоял, хмуро щурился и сплёвывал набок. Флёберу не нравилось выражение его лица, и он ещё раз задумался, а не задержаться ли в Перекрёстке, чтобы дождаться выздоровления пленника, но потом жажда деятельности всё же взяла гору. Он просто не мог оставаться с такой новостью здесь, её надо было рассказать Государю… и получить заслуженную награду. Купец улыбнулся своим мыслям, чем вверг в изумление Маттиса, который ради такого случая даже перестал сплёвывать.
- …И помни, что ты отвечаешь за товар, - в который раз напомнил Флёбер и вышел из конюшни. Ритц вёл за ним на поводу негружённую и радостную по такому случаю лошадь.
Было слышно, как внутри гостиницы Рион продолжает распекать служанку.
- …Ишь чо надумала, плохо ей… А работать кто будет?.. Бегом! Чтобы на столах ни одного пятна!.. И не вздумай кашлять на постояльцев, а то распугаешь… Выдумала ещё…
Флёбер в последний раз с сомнением посмотрел в сторону конюшни, где оставался его товар, вздохнул и залез на коня.
***
В минуты, когда болезнь отступала, - обычно раз в несколько часов, - Лёня пытался придумать, что делать дальше. Кашель рвал ему горло, а в лоб изнутри упиралось что-то тядёлое и горячее. Мысли тоже были тяжёлыми - они сразу сваливались вниз и тянули за собой Лёню, в отчаянье, из которого нет пути. Он пытался заставить себя искать решение, как учил его отец: «Через «не могу». Пересиль лень. Начни с малого и не останавливайся, пока не закончишь», - но получалось только хуже. Слова и усилия неуловимо перерастали в бред, когда жар опять охватывал его тело, и Лёня только и мог, что шептать эти слова, чтобы они не потерялись, не переродились, не переплавились в духовке его болезни… Начни с малого… Пересиль… Начни…
Очнувшись в очередной раз, Лёня ещё раз повторил это слово и тут же горько усмехнулся самому себе. «Аспирин», - вот что он шептал в бреду. Он звал мать, чтобы она дала ему аспирин, сбила температуру, вызвала врача… Горечь наполнила Лёню до краёв, и он заплакал. Где те таблетки, от которых он с криком отказывался в детстве? Где дом? Где нормальный мир? За что он сюда попал?..
Лёня продолжал рыдать, пока в его голове не начало гудеть, а нос не распух, и ему пришлось дышать ртом. Он хлюпнул и внезапно понял, что температуры нет. Болезнь отошла, оставив только слабость во всём теле. Желудок тут же напомнил о себе глубоким урчанием.
Он собрался силами и приподнялся на локте, чтобы осмотреть зал. Было сумрачно - то ли рассвет, то ли густой туман на улице. В зале никого не наблюдалось, и Лёня решил уже, что все спят, но что-то его насторожило. Людей не просто не было, такое впечатление, будто они куда-то исчезли. В воздухе висело напряжение, которое он вначале принял за остатки болезненного бреда - но нет, тревога катилась на него отовсюду.
Лёня поднялся, держась за стену. Что делать дальше, он ещё не думал, но просто лежать было страшно. В дальнем углу за облитой всем, что только можно придумать, стойкой раздался шум. Лёня прислушался. Это был человеческий шум: кто-то бормотал и всхлипывал. Спотыкаясь и часто моргая, он Лёня двинулся туда. Было слышно, как ветер стучит где-то деревом о дерево. На улице беспокойно заржала лошадь. Лёня дёрнулся, но ничего особенного не произошло. Тогда он пошёл дальше.
За стойкой лежала женщина. Лёня вспомнил её - она вчера (вчера? или день назад… или раньше?) разговаривала с человеком, который его сюда привёл. Толстоватая и грубая. Сейчас она лежала навзничь и что-то шептала. Глаза её были закрыты.
Лёня заколебался. Будить её? Но он же… кто он? Раб? Пленник? Она же обратно прикажет его связать. Но что ему ещё оставалось? Бежать? - Куда? И ведь надо что-то есть…
Внезапно женщина открыла глаза, и её взгляд упёрся прямо в Лёню. Увидав его, она явно испугалась и попыталась отмахнуться, но рука её только дёрнулась и тут же упала на пол. Женщина захрипела, а потом закашлялась, но даже кашель её был слабым и невнятным. Лёня отшатнулся и внезапно понял, что она больна. Жар проступал у неё на лице пятнами, губы пересохли.
Лёня сглотнул. Её явно свалила т же болезнь, что и его. Но где же остальные? Почему никто…
Он оглянулся и только сейчас увидал, что в углу, скрючившись, лежит ещё один человек. Он не двигался. Совсем. Лёне стало страшно, и он решил не проверять…
«Тут все…» - подумал он и не решился закончить мысль. - «Бежать. Пока не поздно… Только еда…»
Он осмотрелся. На дощатом столе за стойкой лежало что-то похожее на хлеб, а рядом стоял кувшин. Лёня колебался только долю мгновения, а потом схватил их и, прижав в груди, собрался бежать. Вот только нести так в руках груз было неудобно. Он сорвал с дверного прохода, ведущего вглубь здания, какую-то тряпку и завернул свою добычу, а потом, вихляя на слабых ногах, бросился вон из дома.
На улице было пустынно. Обрывки тумана слонялись туда-сюда над лужами. Вдалеке показался человек, тянущий мешок, однако, завидев Лёею, от истерично дёрнулся и бросился наутёк. Приглядевшись, Лёня увидел под замшелым забором неподвижное тело. Почему-то он даже не удивился… ничего не дрогнуло в нём. Казалось, болезнь выжгля в нём дыру, в заодно спалила все чувства, кроме голода и тягучей тоски.
Из здания, в котором Лёня распознал конюшню, раздалось ржание, и он решил зайти туда. Лошадь была только одна, кормушка перед ней - пуста.
«Теперь у меня есть лошадь», - злорадно подумал Лёня и протянул руку к её голове. Лошадь лязгнула зубами, чуть не отхватив ему пальцы, и, заржав, дёрнулась назад.
Лёня отпрянул, и внезапно до него дошло, что он понятия не имеет, как обращаться с лошадьми. Он и видел-то их лишь в кино. И ещё пони в парке, но они не в счёт. Они не косились на него недобрым взглядом и не перебирали копытами при каждом его резком движении.
«Всё равно не оставлю им», - со злостью решил Лёня и развязал верёвку, удерживающую лошадь в стойле.
Конь рванулся к свету так, что Лёня едва успел отпрыгнуть. Приземлился он неудачно, ударившись ногой о деревяшку в охапке сена, и пока подымался - конь уже скрылся на улице. От прыжка жидкость в кувшине выплеснулась, и теперь от Лёниного балахона разило чем-то прокисшим. Он надпил. Оказалось, он прихватил какое-то очень скверное пиво или нечто в этом роде.
Рядом что-то зашевелилось, и Лёня увидел наполовину закопавшегося в сено мужчину. Это был один из его охранников. Руки его разметались, а сам он слабо шевелился, словно пытался откуда-то выползти. Глаза его были незряче открыты.
Лёня сглотнул, а потом с мрачной решимостью стал обыскивать место. Вскоре нашлась дорожная сумка, а в ней - Лёнины кроссовки и много всякого другого добра, в том числе и ценного с виду. Сумку Лёня забрал. Потом облапал метущегося в горячке человека и выудил из-за обмоток на ноге нож. Мыслей при этом не возникало в Лёниной голове, действовал он бездумно и с какой-то непривычной для себя жестокостью, без колебаний толкая и выкручивая беззащитное тело охранника.
Больше ничего ценного не нашлось. Складывалось такое впечатление, что отсюда унесли всё, что можно. Лёня вздохнул и сел, чтобы обуться в кроссовки. В сене что-то тускло блестнуло, и он поднял монетку - некрасивую, чёрную, с грубо обрубленными краями. Лёня задумался, куда бы её положить, и не нашёл лучшего места, чем кроссовок.
Обувшись, он поднялся и со злорадством сказал бывшему охраннику:
- Вот так. Вчера я - сегодня ты.
Тот замер, словно прислушиваясь, а потом застонал. Лёня пожал плечами и вышел.
***
Деревня, кажется, обезумела. Людей - живых - на улицах было немного, да и те передвигались рывками, перебежками, жались к заборам и стенам. Все озирались и дёргались без причины. Но хуже, когда собирались группы. Боязнь повисала в воздухе, все следили друг за другом. На глазах у Лёни одного мужчину, который нервно закашлялся, тут же ударили по голове палкой. Люди при этом прыснули в разные стороны и немедленно скрылись в улочках, опасливо оглядываясь на упавшего.
В невысокой деревянной церквушке возле гостиницы Лёня впервы увидел толпу. Люди стояли на коленях, прижимая детей, бормотали что-то непонятное. Кто-то уже валялся под стенами, а другие метались в горячке. Лысый щуплый мужчина в чёрном балахоне и с крестом на груди сдиел в глубине и, раскачивась, повторял раз за разом одни и те же фразы. Лёня с удивлением узнал в них что-то похожее на латынь. Глаза человека были устремлены вверх и, похоже, ничего не видели. Никто не обратил внимания, когда Лёня зашёл внутрь. Уже только от этого ему стало настолько жутко, что он поспешил выйти.
Казалось, что на улицах остались одни лишь бродяги. Согбенные, страшные и пугливые, они крались вдоль заборов, сбивались в кучи и рассыплись вновь. Лёне они показались каким-то сообществом, которое сговорилось о чём-то и теперь превращающее план в жизнь, но приблизившись к одной из таких групп, он лишь ощутил на себе осторожные взгляд, каким они обводили всё вокруг - живое и неживое - и ничего более. Тут Лёня понял, что все эти люди друг друга не знают, и он для них - такой же, как все, может и странноватый, но кто здесь сейчас был нормален?
Через некоторое время Лёня обнаружил, что слоняется с одной из таких групп по улочкам деревни, которая по местным меркам, вероятно, была даже городком. У них не было цели, но Лёня не мог придумать, что делать дальше, поэтому ходил со всеми, оглядываясь, присматриваясь, прислушиваясь, избегая приближаться к трупам. Потом кто-то из них решился и толкнул дверь в дом, из которого не доносилось ни единого звука. Остальные зашли вслед за ним и, не сговариваясь, принялись за грабёж. Лёня был со всеми. Почему-то ему казалось, что так он в меньшей опасности, чем оставаясь на улице один.
За первым домом последовал второй. Лёня разжился несколькими лепёшками и красивым алым кушаком, который он спрятал под балахон. В третьем они нашли несколько трупов - мужчину и двух мальчиков, бледных и истаявших дотла, - но это их уже не могло остановить. Они стали переворачивать всё в поисках еды и ценностей. Двое нашли сундук и начали драться за право его открыть. Ещё один попытался выкопать что-то из земляного пола, который показался ему подозрительным, ничего не нашёл и со злости принялся крушить стулом полки и ветхие стены.
Лёня замер, глядя на это бесцельное бешенство, и тогда один из бродяг - с узким плутоватым лицом, что-то ему сказал.
- Что? - переспросил ошаршенный Лёня. Он не ожидал, что с ним могут заговорить.
- Фу… Не парси? - (или что-то в этом роде) повторил бродяга.
- Не знаю, - осторожно ответил Лёня.
Бродяга озадаченно посмотрел на него, а потом махнул рукой в сторону двери. Лёня пожал плечами и вышел вслед за ним, а потом наружу потянулись и остальные.
***
Они обносили дома до самого заката. Заходили, обыскивали, в случае необходимости оттаскивали трупы, а под конец дня, осмелев, и полуживых хозяев, забирали всё, что могли унести, и переходили к следующему двору. Некоторые двери были прочно заперты, а изнутри доносились сердитые голоса. Лёня не понимал языка, но это явно были угрозы. Бродяги отвечали криками и гадким смехом, но внутрь не ломились. Поживы было достаточно и без того.
К вечеру в их группе началась грызня из-за добычи. Когда стало ясно, что ни голод, ни сопротивление в ближайшее время не грозят, каждый стал тянуть к себе всё больше ценных, необычных, привлекательных вещей - и тут же начинались ссоры, доходившие до драк. Лёня в них не лез, да и старался под себя не грести. Заговоривший с ним узколицый, как он заметил, вёл себя так же. И вообще, они непроизвольно стали держаться ближе друг к другу, словно заключили негласное соглашение.
На ночь остановились в одном из заброшенных домов. Каждый уселся отдельно от других под стеной. В центре единственной комнаты, прямо на земляном полу развели костёр из немудрёной мебели - грубых табуретов, полок, обломков сундуков - найденых тут же. Лёня с удивлением наблюдал, как добывают огонь при помощи кремня и огнива: ему, конечно же, никогда не доводилось видеть такое вживую, и он сомневался, что сможет повторить это сам.
На костре ничего не готовили. Если кто-то и нашёл мясо, то только вяленное. В любом случае, каждый был за себя, каждый ел сам, что сумел добыть за день. Общим были только кров, костёр и усталость.
Дым наполнил комнату. Защипало в глазах. Кто-то из бродяг догадался залезть по хлипкой лестнице наверх и проделать дыру в стене. Сквозняк тут же стал затягивать завитки дыма наверх, и стало немного легче.
«Как же они жили в этом доме? - задумался Лёня, кусая чёрствую лепёшку и закусывая чем-то овощным, мелко нарубленным и зелёным, украденным вместе с горшком в одном из домов. - Наверно здесь никогда не зажигали огонь. Или очаг был в другом месте, откуда дым тянуло на улицу.»
Ужин был грубым и непривычным, но Лёне и этого показалось мало. Однако он сдержался и оставил часть овощного рагу на утро, а к лепёшкам постарался не прикосаться. Он и так съел слишком много, если сравнивать с остальными: Лёня внимательно следил за трапезой своих соседей, да и те часто опасливо глазели в его сторону.
От костра воздух немного прогрелся, и Лёню ударила усталостью. Подумать только, ещё этим утром он едва оправился от болезни - а целый день провёл на ногах. Как это неправильно… Так нельзя…
Лёня начал проваливаться в сон, но проснулся от того, что его ногу легонько дёрнули. Он открыл глаза и увидел, что один из бродяг пытается стянуть с него кроссовок.
- Эй! - то ли испуганно, то ли сердито крикнул Лёня.
Вор дёрнулся, но отползать не стал. В свете затухающего костра Лёня заметил, что глаза того блестят безумием.
Лёня подтянул ноги под себя и осторожно сел на корточки. Вор внимательно следил за ним, глядя в глаза. В определённый момент он нервно скривился и протянул руку к Лёниной сумке. Лёня толкнул его, но тот всё равно вцепился в лямку и потянул её на себя. Тогда Лёня выхватил нож, который нащупывал всё это время, и полоснул врага по пальцам - на самом деле, бил он куда прийдётся, но получилось так.
Вор взвизгнул - обиженно и удивлённо - и отшатнулся, выпустив сумку.
- Вон! - заорал Лёня.
Бродяги проснулись, стали озираться в их сторону. Вор внезапно заскулил и боком, по-крабьи, перебрался в темноту по другую сторону догорающего костра.
Лёня продолжил внимательно всматриваться чрез мерцающие угли. Его била дрожь - то, что произошло, не было похоже ни на драку, ни на ссору, но адреналин в крови толкал его в бой, которого разум не хотел и боялся. Но ничего не происходило. Бродяги улеглись обратно, скулёж по ту сторон костра затих. И на смену боевому возбуждению резко пришла тоска. Лёня сжал зубы, чтобы не завыть от отчаянья. Что он здесь делает? Почему он не дома? Почему он с этими вонючими бродягами, в уродливом балахоне, на земляном полу? Он должен вернуться назад, в квартиру, к родителям, к телевизору и MP3-плейеру! Он должен.
Лёня, забыв об опасности, что есть силы зажмурил глаза. Минута или больше прошла, наполненная грохотом собственного сердца. В воздухе пахло костром и немытыми телами. Он осторожно открыл глаза. Всё было на тех же местах: стены, огонь, похожие на мешки тела спутников. Лёня выдохнул и твёрдо сказал себе, что не будет плакать. У него это получилось. Он сгрёб под себя охапку полусгнившего сена и упал в тревожный сон, сжимая в руках рукоять ножа и сумку.
***
Утром их ватага ушла из опустевшего и замершего городка куда-то на юг, по широкой дороге, на которой местами встречались остатки каменной кладки. У них не было определённой цели, у бродяг не было главаря - каждый сам за себя. Но надо было куда-то идти - и все шли за тем, кто сделал первый шаг.
Новый мир был очень сложным для Лёни. Он не понимал языка, но хуже того - он не понимал поведения людей вокруг себя. Они шли на юг, хотя могли остаться в городке - пустых домов было в избытке. Но об этом даже не задумывались. Все просто знали, что нужно идти - и шли. Каждый был волен повернуть в свою сторону - но шёл со всеми. Никто не договаривался о привалах, но в определённый момент стоило кому-то остановиться - и вскоре все распологались вокруг.
Чем дальше, тем с больше горечью Лёня понимал, что не умеет ничего. Ни-че-го! Он не умел развести костёр, не умел правильно разбить орех камнем, не умел различать съедобные ягоды, не умел правильно выбрать место для стоянки, не умел одеваться так, чтобы его не кусали комары, не умел правильно передвигать ноги по разбитым дорогам. Да что он вообщем умел?! Решать задачки в школе? Находить новые рингтоны для мобилы? Смешно… Лёня замечал взгляды бродяг, и ему не нужно было знание языка, чтобы прочитать в них презрение с ноткой жалости. Его считали недоумком, убогим - и, возможно, были во многом правы.
Впрочем, хитролицый человек, заговоривший с ним вчера, вёл себя иначе. Он присматривался к Лёне с плохо скрываемым интересом и всем видом своим давал понять, что ему покровительствует. К середине дня он приблизился к Лёне на одном из переходов и вновь завёл беседу.
Его звали Жак. Для этого Лёне знания языка не понадобились. Он назвался сам.
- Льёне? - переспросил Жак и почему-то расхохотался.
Лёня даже не пытался выяснить, что в этом смешного. Он понял, что жутко соскучился по обычному человеческому общению, поэтому решил на такие вещи внимания не обращать.
Дальше, путём долгих повторений, жестов, размахивания руками и подмигивания, Жак наконец-то довёл свой следующий вопрос: «Откуда ты?»
Лёня запнулся. Как ему объяснить, если сам не знаешь, на каком ты свете и как сюда попал. В конце концов он просто показал рукой на восток.
Жак задумался, а потом переспросил:
- Гет?
Лёня пожал плечами.
Жак почесал голову и утвердительным тоном сказал сам себе:
- Се гет.
- Гет, - решил согласиться Лёня.
Жак понимающе кивнул.
Весь оставшийся день он шёл рядом с Лёней и пытался завести разговор, а тот пытался отвечать - хоть бы наугад. Через некоторое время ему стало казаться, что они понимает собеседника, но он уже слишком устал от всего - от дороги, от постоянного напряжения - поэтому даже не обрадовался.
Время от времени в речи Жака проскальзывало все то же слово - «гет», и в какой-то момент Лёня понял, что так обращаются к нему. Это было его новое имя.
***