ЧАСТЬ ПЕРВАЯ/2
Они продолжали бродяжничать. Дни шли за днями, километры пробегали под ногами, одни деревья сменялись другими. Они шли никуда, и Лёня запретил себе думать о цели их путешествия. Думать о цели значило искать причины - а от одной мысли о причинах произошедшего с ним Лёню начинало трясти. Нет, об этом лучше не размышлять. Покуда есть дорога - лучше идти.
Кроссовки, за которые Лёня так боролся в первые дни своего несчастья, оказались дерьмовым ширпотребом и порвались на четвёртые сутки путешествия. Лёня обмотал их тряпкой, но та постоянно сползала, и ему приходилось часто останавливаться, чтобы её поправить. Бродяги лениво смотрели на эти операци и временами посмеивались над незадачливым спутником. А что ему было делать? Раньше он купил бы новые кроссы - и был бы рад обновке, но теперь… Купить? Отнять у другого? Даже если так, где он найдёт обувь по ноге? Как всё это было сложно…
Временами у Лёни начиналсь галлюцинации. Один день ему не давали покоя звонки мобильников, которые слышались отовсюду каждые несколько минут. То он оборачивался, потому что ему мерещилась машина, приближающаяся сзади, и ей надо было уступить дорогу. Ночью ему слышалось назойливое бубнение телевизора, а блики от экрана мешали спать, и он спросонок начинал искать дистанционный пульт. Это было как фантомные боли в отрезанной руке. Звуки старого мира выходили из него, дразня слух. Лёня дёргался и скрипел зубами каждый раз. Бродяги на это не сильно обращали внимания - дёрганных хватало и среди них самих.
Он устал, промёрз. Он привык быть голодным. Он привык к чесотке в немытом теле, к вшам в спутанных волосах, к поносам от поедания кашицы из желудей и прочих кореньев, к чувству постоянной опасности. Но по-прежнему он не мог принять того, что люди так живут и считают это естественным. Что-то внутри его противилось такому мироощущению и зудело похуже комариных укусов.
Впрочем, не всё было так плохо. За эти недели он стал немного понимать местный язык. Практически единственным его собеседником оставался Жак, который всё пытался выведать у него что-то или рассказать сам. В нём, казалось, был спрятан невидимый двигатель, заставлявший всё время трепаться, даже не получая ответа. Общение с другими бродягами в основном ограничивалось словами вроде «Подай!» или «Отвали!», обращённым, естественно, к Лёне. Коллективное мнение окончательно признало его неумехой, потому и отношение к нему было соответствующим.
Однажды он, путаясь в словах, спросил Жака, почему тот с ним носится.
Жак нахмурил лоб, а потом его лицо снова приняло привычное плутоватое выражение. Он ответил, и Лёня вычленил из его речи несколько понятных фраз:
- Ты… не все… Ты… не обычный…
Лёня кивнул, хотя и не мог сказать сказать, что понял Жака до конца.
Порой Лёне казалось, что Жак забавляется с ним, как с ребёнком: научил, как растирать жёлуди в съедобную кашицу, показал удобный и быстрый способ подвязывать рассыпающуюся обувь (сам он ходил в таких обносках, что их и ботинками-то назвать было сложно), всё время указывал на съедобные ягоды или грибы, а потом заставлял заучивать их названия. Лёня не находил в этом особого удовольствия, но и слишком сложным для него учёба не была: он и по-русски-то не знал, как они называются - так не всё ли равно, под каким именем их помнить? Жаку же эти занятия доставляли непонятную радость, и каждый раз к его плутоватому выражению лица добавлялась ещё и хитрая улыбка.
Между тем, дорога вела их через сплошные леса. Раньше под этим словом Лёня подразумевал нечто едино-абстрактное: набор деревьев, лесопосадка. Странствуя в течение недель, он внезапно осознал, в чём разница между рощей и перелеском, вырубкой и пущей - словами, которые он раньше считал странными и ненужными синонимами одного и того же.
Лесной мир ошарашил и не переставлял удивлять Лёню. Ему, считавшему белочку единственным животным (кроме бычья), которое можно увидеть за городом, приходилось следить в оба, чтобы не попасться на пути секача, ведущего свою семью низкими тропами, или наблюдать мельтешение пятен и ветвистых рогов там, где неспешно шли олени. А временами по ночам раздавался волчий вой. Лёне ставало не по себе каждый раз, когда он понимал, что его не отделяют от хищников ни стены, ни расстояние. Бродяги реагировали на вой спокойней. Начало осени, сытая пора, волки не нападают на группы людей, - пояснил Жак. Лёня только потупился, в очередной раз сознавая себя непроходимым идиотом.
И уж конечно лесной мир не был безлюдным. Дня не проходило, чтобы бродяги, рассыпавшись в стороны от дороги в поисках ягод и грибов, не натыкалиссь на землянки или шалаши, в которых жили отшельники, беглецы или обычные крестьяне, собиравшие в богатом осеннем лесу снедь и хворост на зиму, промышляющие мелкой охотой, выпасающие свиней или следящие за небольшой заимкой.
Время от времени попадались и деревни. Эпидемия докотилась и до них, поэтому часто дома стояли пустыми, а лица крестьян были помечены слабостью и горем. Но жизнь продолжалась: люди сволакивали сухую траву деревянными граблями, заготавливали жерди, иногда кололи свиней - стояла самая богатая пора года, начало осени, и те, кто выжил, работали за двоих, собирая урожай и заготавливая корм на зиму.
Везде бродяги вели себя приблизительно одинаково. В пустые дома не заглядывали - всё равно там ничего ценного уже не осталось, а злить жителей было лишним. Зато ходили по дворам и жалобно причитали, кляня тяжёлую жизнь. И хоязева - оборванные и худые - давали им еду. Лёню это поражало, он бы в схожей ситуации попрошаек гнал взашей - те бы и не сильно сопротивлялись - но крестьяне почему-то поступали нелогично, асбурдно, и кормили чужаков: кто сохраняя важность и достоинство, другой - со слезами умиления (часто это были женщины), а иные и вовсе со словами благодарности и просьбами помолиться за их души.
«Может нас принимают за паломников?» - задавался вопросом Лёня. Не очень было на то похоже. И работы от них не требовали… Жак не смог ему объяснить, в чём фокус, да и не сильно старался. Казалось, что ситуация была для него настолько естественна, что находить ей причины он даже не пытался. В итоге, Лёня тоже ходил по дворам и, не доверяя своему языку, жалобно мычал. Крестьяне глазели на него, чувствуя необычность, но едой не обижали.
На дороге они были не одни. Иногда встречались такие же ватаги бродяг, согнанных с местах мором, а может и не прекращавших своё движение никогда. Иногда попадались одинокие путники: бродяги-ремесленики, паломники - или группы купцов с охраной. Несколько раз мимо проезжали всадники в богатых одеждах (по крайней мере, в целых), вооружённые, в сопровождении слуг. Тогда Лёнина компания старались спрятаться и не попадаться им на пути. Как объяснил Жак, такой мог и убить - особой причины для этого не требовалось. «Никто не любит бродяг», - с кривой ухмылкой добавил он.
А однажды они догнали бродячего монаха, босоногого, одетого в мешковатую рясу, перепоясанного веревием - очень похожего на них всех. Как-то получилось, что он остался с ними на ночлег. Весь вечер у костра он рассказывал разные истории: Лёня не всегда понимал их полностью, но чаще всего речь шла о чудесах, поющих ручьях, говорящих фигурах святых, плачущих статуях, движущихся горах - и непременно заканчивались фразой о мудрости Господа, сотворившего этот мир (Лёня даже выучил её напамять, так часто она повторялась). Бродяги слушали его, раскрыв рты, а потом щедро делились своими небогатыми харчами.
Той ночью один их бродяг попытался украсть у монаха сумку и сбежать. Остальные, заметив это, избили его - с какой-то нечеловеческой радостью - и выбросили в лес одного и без вещей. Монах при этом только молился. Кажется, он испугался такой защиты больше, чем опасности, исходившей от вора.
Так или иначе, монах присоединился к ватаге. Его звали Руальд Бретанец и он совершал паломничество по монастырям - так Лёня вкратце описал себе кучу отрывочных и полупонятных фраз Жака.
Брат Руальд присматривался к Лёне с интересом, а одним вечером завёл с ним разговор, но вовсе не о чудесах, которыми он продолжал развлекать бродяг - монах спрашивал, как Гет верит в Бога. Лёня испугался вопроса и, прикинувшись непонятливым дурачком, ушёл от беседы. Слишком ярко ему вспомнились школьные рассказы о расправах с еретиками. Монах немного расстроился, будто на что-то надеялся, а Лёня его разочаровал.
***
Лёня перестал вести счёт дням, как только сбился: сегодня воскресенье четвёртой недели или понедельник пятой. Да и смысла в этом не было - никто не считал время. Точнее, его считали не днями и даже не неделями, а периодами: «пока не закончится сенокос», или «пока не начнут опадать листья с осин», или «до дождей». Расстояние же меряли не километрами или милями, а переходами: сколько-то дней оттуда туда. В Лёниной голове, в которой опасно гудела пустота, оставленная запретными мыслями о прежнем мире, эти понятия отложились легко, и он скоро свыкся с ними, даже не пытаясь думать иначе. Не стоило усложнять жизнь ненужными словами, когда каждый день надо было хоть как-то пережить.
Жить под открытым небом было тяжело. Но настал день, когда стало ещё хуже - пришла настоящая осень, и зарядили проливные дожди. И тут Лёню в очередной раз накрыло приступом тоски. Никогда, никогда раньше он не жил в мире дождя. Всегда была крыша над головой: если не квартира, то школа, а хоть бы и любой попутный магазин, в который можно заскочить и делать вид, будто выбираешь мобилу… Был дом… Нет, был Дом… А теперь его нет…
Пока осень была тёплой, бродяги обычно пережидали дождь под кронами деревьев, а один раз - в небольшой пещерке, которую Жак нашёл в склоне оврага. Теперь никто не пытался прятаться. Это было бесполезно - дождь не прекращался, он лил постоянно, везде была вода, и оставаться на одном месте было не что бессмысленно, но и опасно. Поэтому они волочились по раскисшей дороге под частыми ударами падающих с листьев тяжёлых капель. На ночлег устраивались повыше, чтобы вода стекала вниз, но это помогало не всегда. Не каждый раз получалось развести костр, и тогда они сбивались в кучу, чтобы хоть как-то согреться на сырой земле, от которой их отделял лишь тонкий слой наломанных веток.
Лёня стал себя хуже чувствовать, у него снова появился кашель. От постоянной сырости и грязи на теле появилась непонятная сыпь, она чесалась и болела при прикосновении вечно мокрой одежды. Болели колени, от непрерывного напряжения сводило спину. В голове не оставалось никаких мыслей, кроме мечты о горячем чае.
Бродягам тоже было не сладко. Болотистое месиво под ногами, тяжёлое низкое небо в просветах между деревьями, трудности с поиском пропитания - всё это давило на них не меньше, чем на Лёню, бесило, делало злыми раздражительными. Уже несколько раз вспыхивали драки, из-за пустяков, а то и вовсе без причины. Бродяги кричали друг на друга, схватывались и качались по мокрой траве, но даже злоба их была слабой, приглушенной постоянным недоеданием и усталостью, так что никаких тяжёлых последствий у драк не было.
К счастью, на четвёртый день дождей лес у них на пути внезапно расступился, открыв вид на чёрные перепаханные клочки полей и зеленеющие луга вокруг виднеющихся вдали крепостных стен.
- Вилльнова, - сказал Жак, показав рукой в направлении стен. - Новый Город.
***
Несмотря на то, что город казался таки близким, путь к нему занял весь остаток дня. Зубчатая стена с массивными башнями, оседлавшая невысокий холм, приближалась медленно, и за это время Лёня успел наслушаться от Жака всяких баек о Вилльнове. Не всё было складно в этих рассказах, и многие истории, на Лёнин взгляд, противоречили друг другу, но в целом он смог сложить для себя картину.
Ещё недавно (насколько недавно, было неясно, то ли сто лет, то ли одно поколение назад) здесь была лесная пустынь, населённая лишь диким зверьём и зловредными комарами, что плодились на соседских болотах. И в этой глуши давным-давно был основан монастырь святого Михаила (Сан-Мишель, как сказал Жак). Монахи жили по строгому уставу, прерывая своё молчание лишь для молитв и усердно возделывая небольшие клочки земли, отвоёванные у леса. Но постепенно люди стали селиться в этих местах, вырубая деревья под поля, осушать болота. И однажды оказалось, что монастырь уже стоит не посреди глуши, а в окружении десятка мелких хуторов и деревенек, раскиданных среди лесных просторов. Под его стенами стал собираться всякий случайный люд. Кто-то из послушников так и не решился порвать с миром, но и от монашеской братии далеко уходить не хотел. Какие-то семьи бежали от войны с Флоранцией, а другие от эпидемии чумы; ещё кто-то шёл под покровительство аббата, чтобы избежать голода. Бродячие ремесленики останавливались здесь на отдых, а потом решали не уходить, поскольку к ним отовсюду начинали сходиться заказчики. Одна родовитая рыцарская семья переселилась сюда, скрываясь от кровной мести на своей родине. В общем, селение при монастыре Сан-Мишель стало своеобразным фильтром, который отсеевал из вечного потока бродяг всех стОящих и заметных, склонных к оседлости и спокойствию.
Потом селище обнесли стеной, построили церковь, получили от Государя грамоты на торговлю и защиту. Поскольку раньше в округе был только один город - Ланс, то его стали звать Старым Городом, а свою новую родину, соответственно, Новым - Вилльновой.
Не понял Лёня в этом всём одной важной вещи - кто в городе правит. Говоря об этом, Жак постоянно употреблял какие-то непонятные слова, часто сбивался, задумывался, начинал исправляться - в общем, он и сам, похоже, не сильно это понимал. А из историй его получалось что-то несусветное. То главной персоной в конфликтах, судьёй и владыкой, выступал аббат монастыря. А то внезапно выяснялось, что за советом и справедливостью горожане обращались к какому-то графу, причём не местному, а присланному Государем из Ланса. И ещё были «большие люди» города, которым подчинялись все дела и от которых зависело благополучие Вилльновы. В конце концов Жак рассердился и на вопрос: «Так кто же кому подчиняется?» - бросил:
- Бог всеми владеет.
Лёня решил не настаивать, тем более, что они уже подошли к стенам.
Расстояния и размеры опять обманули его. Жак постоянно говорил о Вилльнове, как об огромном месте, и Лёня, рассматривая издали ободок стен, думал, что видит только краешек города, и всё ждал, когда из-за холма вынырнет остальное. Только теперь он понял, что это - всё. Вся Вилльнова была размером с какой-нибудь микрорайон в спальном массиве. Обойти её по кругу Лёня смог бы за полчаса - не больше. Отчего-то его это расстроило. Он ждал от пресловутых средневековых городов чего-то бОльшего.
Через главные ворота они не пошли: там стояла охрана, и бродяг она-то уж точно бы не пропустила. Вместо этого Жак, не доходя до стен, свернул влево и какими-то тропами повёл их через сады и кустарник. Через несколько минут Лёня почувствовал вонь, а потом увидел мусорку. Следовало признать, пахла она ровно так же, как и в 21-м столетьи. Гниющие отбросы были раскиданы на десятки метров от стены, и пройдя через них, их ватага подошла к небольшим дверям в стене - там, где маленькая ложбинка в холме заставляла её нырять вниз. Эти ворота, больше похожие на калитку, были открыты. Один из бродяг юркнул внутрь, а вскоре появился обратно и махнул рукой, мол свободно.
- Почему не охраняют? - удивлённо спросил Лёня Жака.
Тот ухмыльнулся в свойственной ему манере и язвительно заметил:
- А кому охота стоять среди этой вонищи?
- А закрыть ворота?
- И отпирать каждый раз, когда доброму горожанину надо будет вывалить тележку мусора? - Жак захохотал, довольный собственным остроумием. - Скорее, пойдём. Солнце скоро сядет.
***
Сказать, что город разочаровал Лёню - ничего не сказать. В его представлении Вилльнова должна была тянуться в небо десятками островерхих крыш, быть каменной от уличного булыжника до верхних этажей, змеиться узенькими улочками, на которых вдвоём и не разминёшься. Вместо этого он обнаружил какую-то несуразную смесь частного сектора и заплёванного блошиного рынка возле метро, с его хаотично раскиданными ларьками и будками. Каменных домов не было, да просто дома среди халуп и хлипких многоэтажных сараев встречались нечасто. О мощёных улицах здесь и не слышали. Улиц, впрочем, тоже не было - одни переулки, проходы, тупики и лазы. Такое впечатление, что строили здесь, где Бог на душ положит - если посреди улочки было место, где бы мог растянутся человек, то там уже стояли стены очередного сарая или лабаза. Повсюду воняло, из-за высоких заборов слышалось блеянье и хрюканье, а под ногами среди грязи часто лежал навоз.
Всё здесь было не так… Да и что вообще было та в этом мире… То, как Лёня представлял себе жизнь, оказалось обманом, и с каждым шагом он открывал для себя, что илююзий, с которыми ему надо расстаться, ещё немало.
Ещё он надеялся, хоть это было и глупо, узнать по городу, куда он попал, в какую страну. Все сёла одинаковы, - думал он, - но ведь можно что-то опознать по архитектуре. Если бродяги не знают, как зовётся их собственная страна, то уж горожане… Как наивно… Что можно было определить по этим дворам и загонам, отличавшимся от деревни только тем, что находились внутри стен?
Переночевали они под забором, соорудив навес из найденых в канаве веток, а на следующее утро принялись за дело. Лёня ожидал, что они, как обычно, пойдут по дворам, но Жак на это покачал головой:
- Это город. Горожане нам ничего не дадут. Жадные.
Выяснилось, что у Жака есть план относительно Лёни.
- Ты всё равно сам пропадёшь, - сказал он. - А тут, ты меня держись.
- Но что мне надо делать?
- Ты, главное, молчи. И стой. И всё, - Жак озорно ухмыльнулся, на мгновенье став похожим на крысу.
Они прошлись по лабиринту задворков и вышли на то, что можно было назвать улицей. По крайней мере, она была прямая и на ней могло разминуться две повозки. Протолкавшись через утреннюю сумятицу - крестьян, везущих продукты, лавочников, раскладывающих товар, спешащих куда-то мальчишек, просто случайных прохожих, - они дошли до площади, очень напоминающей внутренний дворик в каком-нибудь старом районе: те же размеры, те же тени от нависающих домов, даже деревья, раскинувшие ветки высоко над людьми. Здесь дома были аккуратные, в несколько этажей, деревянные, обмазанные глиной, а иногда раскрашенные в весёлый жёлтый цвет. За крышами Лёня увидел шпиль церкви.
Жак сказал ему стать около дерева. Лёня покорно исполнил указание. И тут началось.
Его друг внезапно распрямился и, набрав воздуха, начал громко-громко говорить, не обращаясь конкретно ни к кому. Лёня опешил. Он знал, что Жак любит потрепаться, но не подозревал, что тот умеет тараторить с такой скоростью и такими зазывными интонациями. Лёня понимал из его речи не больше половины. Что-то о далёкой стране, о детях, о войне, о побеге, о рыцарях и конях, о лесах и горах - и всё это о нём, пришельце из Гетии, Льйоне Длинном.
Люди останавливались и слушали, и тогда Жак заговаривал непосредственно с ними. Тут Лёня понимал ещё меньше, потому что тот часто балагурил, шутил, говорил какими-то понятными лишь ему намёкам - а может Лёня просто не знал того, что знали эти прохожие, и оттого Жаковы короткие и эмоциональные фразы были для него просто набором слов. Между тем, люди начинали сочувственно кивать, а потом оставлять вещи у ног Лёни: какие-то мелочи, ненужную рухлядь, драную одежду и старые башмаки, овощи или лепёшки, а иногда и мелкие монеты. Жак каждый раз рассыпался в благодарностях, да и Лёня старался показать, что он признателен, хотя рот по-прежнему предпочитал не открывать. Подав милостыню, горожане спешили уйти, словно боялись потратиться ещё больше.
Так они стояли на площади почти до конца дня. В конце концов Лёня перестал вслушиваться в скороговорку неунывающего и нехрипнущего Жака, и только кивал, когда очередной дар оказывался у его ног. Он оцепенело стоял и смотрел. Люди глазели на него, а он глазел на людей. И с грустью осознавал, что всё в этом мире ему ново и незнакомо.
Люди, подходившие к ним, были очень разными. Но было в них нечто общее, как в характерах, так в облике и одежде. Все были обуты - это сразу бросалось в глаза после недель блужданий с босоногими бродягами. Лёня понимал горожан - по такой грязи ступать разутым было не только противно, но и опасно, порезать или разбить ногу ничего не стоило. Так что лучше было разориться хоть на какие-то башмаки, хоть деревянные, тем более, что от деревенской прижимистости в Вилльнове избавлялись быстро. Ещё общим было стремление выделиться одеждой, выразить ею свои знатность, статус, богатство - кто чем мог похвастаться. Горожане словно тыкали под нос каждый лоскут шёлковой ткани, каждую бляшку на куртке или шапке. Лёне почему-то вспомнились анекдоты из детства - о «новых русских» с их золотыми цепурами и килограммовыми атлетами на крестах. Вот уж кто пришёлся бы здесь ко двору. В какой-то момент Лёня остро пожалел, что на нём нет его белой «клубной» футболки с блёстками - с ней он произвёл бы на бюргеров неизгладимое впечатление.
Но главное, что роднило горожан - это живой интерес к Жаковому неприкрытому вранью. Останавливались все - от мальчишки-посыльного до знатной женщины, которую несли в паланкине четверу дюжих мужиков. Охали, хватались за бока, утирали слёзы, охотно вступали в бессодержательные беседы с говоруном Жаком. Их, кажется, не волновала логичность рассказа или отсутствие каких-либо доказательств Лёниного происхождения. Они глотали историю целиком, словно сюжет голливудского фильма, который, конечно, дерьмо, но посмотреть можно, особенно если нечего делать. Именно за это развлечение люди платили чем могли, потому что загадочный великан из далёкой восточной Гетии, пусть он сто раз самозванец, был лучшим развлечением за несколько недель в этой тюрьме из неряшливых домов, тёмных стен и грязи.
От долгого стояния у Лёни начала кружиться голова. Порой ему казалось, что он в своём родном мире, что просто так сложились обстоятельства - он стоит на базаре и просит милостыню. Ну, так получилось. Вот эта бабка, что качает головой в ответ на Жаковы бредни, наверняка только что распродала свои семечки и спешит на электричку. И платок у неё типичный - «бабковский», и бесформенные бахилы на ногах, и крючковатый нос, и скрипучий голос. А этот, коротко стриженный, наверняка быкует на рынке, сбивая бабло с держателей точек. Ну и что, что хозяин его зовётся не директором ЗАО «Наш рынок» и не бугром, а старостой или капитаном? Суть не меняется. Люди не меняются, ничего не изменилось.
Жак пхнул Лёню локтём.
- Пошли уже. Жрать охота.
Лёня помотал головой. И вправду, солнце уже село за крыши, дневное тепло рассеялось и осенняя сырость не бодрила, а пронизывала. Он кивнул, помог Жаку собрать дневной улов и поспешил за ним в темноту переулков.
***
Как именно Жак нашёл место для ночлега, Лёня даже не пытался понять. Он просто прошёл вслед за ним через какой-то хлев и оказался в тесной каморке, забитой сеном и мелким хламом, который даже по местным меркам, вероятно, не нуждался в охране.
Жак с неприкрытым удовольствием растянулся на сене.
- Крыша над головой… Как хорошо…
Лёня упал на сено рядом и подтянул мешок с дневным заработком.
- Ну, посмотрим, чем расщедрились горожане, - тут же подал голос Жак и, сев, принялся выгребать добро на пол.
- Это, значит… - он запнулся и странно посмотрел на Лёню. Тот замер.
Жак покрутил в руках старые башмаки - самый знатный улов за день. Вздохнул и продолжил:
- Хорошие… Малы на меня, наверно… Бери, - и кинул Лёне.
Лёня удивлённо поморгал. Он был не только выше Жака, но размером ноги явно ему не уступал.
- Смотри, какая вещь, - Жак продолжал раздел добра. На этот раз в его руках была облезшая шапка с наушниками. - Сейчас тепло, а вот позже пригодится.
Он опять странно посмотрел на Лёню, закусил губу и закончил:
- Ну, я себе ещё достану. Держи.
Лёня опешил.
- Но… почему мне? Ведь поровну… наверно…
Жак хмыкнул.
- Поровну… Как ребёнок ты. Ничего не понимаешь в жизни. Другой бы тебя обобрал… а я не буду… Как дитя…
В руках у него звякнуло, и Жак достал деньги, завёрнутые в грязный платок.
- Ты хоть знаешь, что это? - он подбросил звякающий свёрток. - Деньги. Понимаешь?
- Понимаю, - Лёня даже не обиделся. - Деньги. За них купить можно, что хочешь.
- Что хочешь… - эхом повторил Жак и вздохнул. - Что хочешь. Были бы деньги, много денег. - Он помолчал. - Поровну будем делить?
Лёня покачал головой.
- Я не знаю, что сколько… как это будет?..
- Стоит, - подсказал Жак.
- …стоит, - закончил Лёня. - Лучше пусть будут у тебя.
Жак облегчённо вздохнул и положил деньги рядом с собой.
- Странный ты. Другой бы удавился, а ты… У вас там все такие щедрые?
- Где?
- В Гетии.
- Я не из Гетии, - покачал головой Лёня.
- Только горожанам этого не говори, - Жак заржал.
Отсмеявшись, он ещё раз посмотрел на кучку монет, рассыпанных на грязной поверхности платка, а потом достал пару мелких и протянул Лёне.
- Держи. За каждую можно купить миску горячей похлёбки с хлебом в одной из местных харчевен. Будут говорить, что это дороже - у тебя на лбу написано, что ты цены не знаешь, - но ты стой на своём.
- Главное - уверенность, - кивнул Лёня, с трудом вспомнив нужные слова.
- Вот, не такой уж ты и глупый, как казалось, - Жак ухмыльнулся. - Всё, а теперь спать.
- А что заватра?
- Вот завтра и посмотрим, - пожал плечами Жак и, сложив вещи под голову, улёгся в сено.
Лёня помолчал и спросил:
- Жак?
- А?
- Когда мы познакомились, я назвал своё имя, а ты засмеялся. Почему?
Жак наморщил лоб.
- А… тогда. Ну, ты сказал, что ты - страшный зверь.
- Я? - удивился Лёня.
- Ну да. Такой большой, сильный, с длинным хвостом. Южный зверь, у нас не водится. Только на гербах рисуют.
- Что это ещё за зверь?
- Ох… Если б я его ещё видел. Ну, он такой большой. Он царь зверей.
- Лев?! - Лёня от неожиданности заговорил по-русски.
- Лев, - повторил Жак. - Лионе. Теперь ты понимаешь, почему я тебя назвал Гетом. Не похож ты на льва, не похож.
Лёня не стал спорить.
***
Несмотря на усталость, Лёне не спалось. То ли он отвык от крыши над головой, то ли в мыслях его что-то сдвинулось за этот день. Подумать только, завтра он опять прийдёт сюда. У него есть дом, хоть какой - но дом. Не ясно, как он будет зарабатывать на жизнь, но как-нибудь всё должно сложиться. Жак его не бросит, а значит и не оставит без занятий. Вряд ли получится изображать таинственного пришельца очень долго, но… придумается что-то другое. Может у него получится найти…
Лёня перевернулся на другой бок. Да, теперь у него немного яснее в голове, надо подумать о будущем. В чужом мире, не в чужом - но жить надо. А значит надо как-то закрепиться, найти занятие, выяснить… Да-да, что именно ему надо выяснить? Что это за страна - это главное. Какое время. Может есть путь назад, может они знают, как перемещаться… Стоп, - Лёня остановил разбушевавшиеся мысли. Ещё надо выяснить, знает ли кто-нибудь о таких перемещениях вообще. Брат Руальд рассказывал много чудес, может он знает… Или эти чудеса - такие же байки, как и трёп Жака сегодня на площади? Нет, сначала закрепиться, упорядочить жизнь. Чтобы каждый день возвращаться в тепло… Чтобы была еда… Чтобы было приятно лежать на сене… Чтобы… да…
Лёня заснул.
***
Как всегда, оказалось, что у жизни были по поводу Лёни совершенно другие планы.
Утром его растолкал Жак и с явным возбуждением сказал, что надо сваливать из города.
- Чего? - пробормотал ещё не отошедший от сладкого сна Лёня.
- Мор. В городе мор, - Жак лихорадочно хватал добытые вчера вещи и бросал в торбу. - Шевелись же! Могут закрыть ворота.
- Но куда? - в растерянности спросил Лёня.
- Отсюда, - зло бросли Жак. - Ну! Чего ты лежишь?!
…Лёня бежал за Жаком по грязным переулкам. Сумка оттягивала плечо, хотя многое пришлось оставить в ночлежке. На душе было муторно - от прерванного сна, от разбитых надежд, от очевидной необходимости возвращаться назад в мир леса и дождя, без крова и тепла. Он не переставал клясть судьбу, хотя и понимал, что от этого легче не станет.
У бродяг, собравшихся за мусорными воротами, настроение было схожим. В городе уже начиналась паника. Хотя никто толком и не знал, откуда пришла зараза, да и появилась ли она вообще, но на чужаков уже посматривали весьма угрожающе, и никто не хотел дожидаться открытого гнева.
После бурных, но недолгих споров было принято решение идти дальше на юг. Никаких особых доводов приведено не было, но большинство почему-то двинулось туда, а остальные просто примкнули. Жак, против обыкновения, молчал и кусал губы. Лёня жался к нему, чтобы злость бродяг случайно не пролилась на него.
Шли насупленные и раздражённые. Вечером снова начался дождь, и пришлось ложиться в сырости. Злоба наростала и вот-вот готова была прорваться наружу. Когда брат Руальд попытался сказать что-то примирительное, на него накинулось сразу несколько бродяг с бессвязными криками, почему-то обвиняя во всём его.
- Чего они так? - тихо спросил Лёня у Жака.
- Дураки потому-то, - сердито буркнул тот. - Молчи, а то и тебя побъют.
До драки тем вечером не дошло, но предчувствие беды не оставляло Лёню всю бессонную ночь.
***
Это случилось на следующий день. Они прошли уже много часов и опять устали, когда на пути им попалась деревня. Бродяги стали ходить по дворам и клянчить еду, но ли хозяева были злы, то ли интонации у просящих подаяние были слишком наглыми, но двери захлопывались перед ними одна за другой.
И тогда бродяги как с цепи сорвались. Сначала один перелез через плетень и начал копаться в копне сена в поисках чего-то спрятанного (Лёня там и не понял, чего). За ним во двор ворвались остальные, как ни старался их остановить брат Руальд. Хозяин выскочил с топором и зарубил одного. На него накинулись сразу несколько и буквально разорвали на куски. Потом вломились в дом и принялись хозяйничать там. Дочка хозяина пыталсь сбежать - её завалили прямо посреди двора и принялись по очереди насиловать. На крик сбежались соседи, но их было слишком мало, и они не рискнули связываться с потерявшими человеческий облик бродягами, которым вседозволенность ударила в головы.
Лёня оторопело смотрел на это, держась руками за воротный столб, чтобы не упасть от внезапно накотившей слабости. Рядом с ним стояло ещё несколько человек, среди которых, к его радости - Жак и брат Руальд.
Скоро бродяги дорвались до хозяйских запасов вина. Бесчувственное тело хозяйской дочки осталось лежать на мокром дворе, а внутри дома уже слышались весёлые крики, перемежаемые руганью.
- Помогите мне, - сказал брат Руальд и направился к лежащей девушке. Двое стоявших у ворот поспешно двинулись за ним.
Они подняли её тело и, прикрыв как-то обрывками одежды, понесли наружу, туда, где стояла, сжимая кулаки в бессильной злобе, кучка соседей. Лёня видел издалека, как говорит с ними брат Руальд, как те молча принимают тело девушки и уносят его прочь. Двое бродяг же, помогавших монаху, поспешно вернулись.
Все смотрели на Жака, признав его главарём их небольшой группы.
- Идём внутрь, - сдавленно сказал он.
- К этим?! - нервно вскрикнул один.
- Может попробуем уйти? - предложил другой.
- Прибьют нас, - хмуро ответил один из помогавших брату Руальду, парень по имени Тиба Чёрный. - Они и монаха-то чуть не пришибли на месте. А нам повезло, что он за нас вступился.
- Внутрь, - повторил Жак и двинулся к дому.
В доме всё было разгромлено и разбито. Рассыпана по полу мука, разбиты кувшины и горшки, сломаны лавки - всё бессмысленно и самоубийственно. Никто не думал о завтра, уничтожали за то, что можно уничтожить.
Большинство бродяг копошилось по углам в дальних концах дома, отгороженных перегородками - хозяин, по-видимому, был богатым. Никого больше не было видно - наверно остальная семья успела сбежать.
Лёня посмотрел на настороженное лицо Жака, и сердце его упало. Он надеялся, что у того есть план. Но Жак, кажется, был так обескуражен происходящей внутри вакханалией.
- Будм ждать, - сказал он коротко и сел на обломок доски возле дверей. Остальные последовали его примеру.
Дальнейшего Лёня пытался не видеть и тем более - не запоминать. После шока от произошедшего это оказалось довольно просто: в памяти остались лишь бессвязные отрывки видеоряда, как в фильмах модернистов (видал он такие когда-то).
Очнулся он от толчка в бок. Над ним, склонившись, сидел на корточках Жак. В открытую дверь светила низкая луна полукругом.
- Пошли, - тихо сказал Жак.
Лёня осмотрелся. Рядом тихо сидели ещё трое. Остальные спали.
- А?.. - он кивнул на других.
- Я им предложил уйти всем вместе. Так было бы безопасней. Но они напились… Дураки пустоголовые…
- Но… Может нам лучше не…
- Слушай меня, - яростно зашептал Жак, - я знаю, что говорю. Здесь больше оставаться нельзя. У меня чувство… Я знаю, когда надо валить. Я уже не первый год бродяжничаю и ещё никогда не ошибался… Скорее, Гет, времени мало.
Лёня сглотнул и тихо поднялся.
- За мной, - Жак шагнул в открытую дверь.
***
Они тайком выбрались из тихо спящего дома и быстро скрылись в лесу, избегая дороги и хоженых троп. Больше своих компаньонов по ватаге они никогда не видали. Жак несколько дней вёл их куда-то на восток и в конце концов привёл на одинокий хутор среди густого леса. Там он поговорил с хозяином, и они поселились у него, обязавшись работать за харч. Их было пятеро: Лёня, Жак, Тиба Чёрный, Каталон Мавр и Жован Четыре Пальца.
Уже много недель спустя они узнали, что возмущение добрых людей Перйона достигло предела, и Государь Гвибер Великий послал своего сына Гийома, чтобы тот покарал бродяг, творивших насилие на дороге из Виллановы. Герцогский сын настиг ватагу в одном переходе от Перриньяка и всех до одного перебил и развешал на дубах для устрашения прочей швали.
Кроссовки, за которые Лёня так боролся в первые дни своего несчастья, оказались дерьмовым ширпотребом и порвались на четвёртые сутки путешествия. Лёня обмотал их тряпкой, но та постоянно сползала, и ему приходилось часто останавливаться, чтобы её поправить. Бродяги лениво смотрели на эти операци и временами посмеивались над незадачливым спутником. А что ему было делать? Раньше он купил бы новые кроссы - и был бы рад обновке, но теперь… Купить? Отнять у другого? Даже если так, где он найдёт обувь по ноге? Как всё это было сложно…
Временами у Лёни начиналсь галлюцинации. Один день ему не давали покоя звонки мобильников, которые слышались отовсюду каждые несколько минут. То он оборачивался, потому что ему мерещилась машина, приближающаяся сзади, и ей надо было уступить дорогу. Ночью ему слышалось назойливое бубнение телевизора, а блики от экрана мешали спать, и он спросонок начинал искать дистанционный пульт. Это было как фантомные боли в отрезанной руке. Звуки старого мира выходили из него, дразня слух. Лёня дёргался и скрипел зубами каждый раз. Бродяги на это не сильно обращали внимания - дёрганных хватало и среди них самих.
Он устал, промёрз. Он привык быть голодным. Он привык к чесотке в немытом теле, к вшам в спутанных волосах, к поносам от поедания кашицы из желудей и прочих кореньев, к чувству постоянной опасности. Но по-прежнему он не мог принять того, что люди так живут и считают это естественным. Что-то внутри его противилось такому мироощущению и зудело похуже комариных укусов.
Впрочем, не всё было так плохо. За эти недели он стал немного понимать местный язык. Практически единственным его собеседником оставался Жак, который всё пытался выведать у него что-то или рассказать сам. В нём, казалось, был спрятан невидимый двигатель, заставлявший всё время трепаться, даже не получая ответа. Общение с другими бродягами в основном ограничивалось словами вроде «Подай!» или «Отвали!», обращённым, естественно, к Лёне. Коллективное мнение окончательно признало его неумехой, потому и отношение к нему было соответствующим.
Однажды он, путаясь в словах, спросил Жака, почему тот с ним носится.
Жак нахмурил лоб, а потом его лицо снова приняло привычное плутоватое выражение. Он ответил, и Лёня вычленил из его речи несколько понятных фраз:
- Ты… не все… Ты… не обычный…
Лёня кивнул, хотя и не мог сказать сказать, что понял Жака до конца.
Порой Лёне казалось, что Жак забавляется с ним, как с ребёнком: научил, как растирать жёлуди в съедобную кашицу, показал удобный и быстрый способ подвязывать рассыпающуюся обувь (сам он ходил в таких обносках, что их и ботинками-то назвать было сложно), всё время указывал на съедобные ягоды или грибы, а потом заставлял заучивать их названия. Лёня не находил в этом особого удовольствия, но и слишком сложным для него учёба не была: он и по-русски-то не знал, как они называются - так не всё ли равно, под каким именем их помнить? Жаку же эти занятия доставляли непонятную радость, и каждый раз к его плутоватому выражению лица добавлялась ещё и хитрая улыбка.
Между тем, дорога вела их через сплошные леса. Раньше под этим словом Лёня подразумевал нечто едино-абстрактное: набор деревьев, лесопосадка. Странствуя в течение недель, он внезапно осознал, в чём разница между рощей и перелеском, вырубкой и пущей - словами, которые он раньше считал странными и ненужными синонимами одного и того же.
Лесной мир ошарашил и не переставлял удивлять Лёню. Ему, считавшему белочку единственным животным (кроме бычья), которое можно увидеть за городом, приходилось следить в оба, чтобы не попасться на пути секача, ведущего свою семью низкими тропами, или наблюдать мельтешение пятен и ветвистых рогов там, где неспешно шли олени. А временами по ночам раздавался волчий вой. Лёне ставало не по себе каждый раз, когда он понимал, что его не отделяют от хищников ни стены, ни расстояние. Бродяги реагировали на вой спокойней. Начало осени, сытая пора, волки не нападают на группы людей, - пояснил Жак. Лёня только потупился, в очередной раз сознавая себя непроходимым идиотом.
И уж конечно лесной мир не был безлюдным. Дня не проходило, чтобы бродяги, рассыпавшись в стороны от дороги в поисках ягод и грибов, не натыкалиссь на землянки или шалаши, в которых жили отшельники, беглецы или обычные крестьяне, собиравшие в богатом осеннем лесу снедь и хворост на зиму, промышляющие мелкой охотой, выпасающие свиней или следящие за небольшой заимкой.
Время от времени попадались и деревни. Эпидемия докотилась и до них, поэтому часто дома стояли пустыми, а лица крестьян были помечены слабостью и горем. Но жизнь продолжалась: люди сволакивали сухую траву деревянными граблями, заготавливали жерди, иногда кололи свиней - стояла самая богатая пора года, начало осени, и те, кто выжил, работали за двоих, собирая урожай и заготавливая корм на зиму.
Везде бродяги вели себя приблизительно одинаково. В пустые дома не заглядывали - всё равно там ничего ценного уже не осталось, а злить жителей было лишним. Зато ходили по дворам и жалобно причитали, кляня тяжёлую жизнь. И хоязева - оборванные и худые - давали им еду. Лёню это поражало, он бы в схожей ситуации попрошаек гнал взашей - те бы и не сильно сопротивлялись - но крестьяне почему-то поступали нелогично, асбурдно, и кормили чужаков: кто сохраняя важность и достоинство, другой - со слезами умиления (часто это были женщины), а иные и вовсе со словами благодарности и просьбами помолиться за их души.
«Может нас принимают за паломников?» - задавался вопросом Лёня. Не очень было на то похоже. И работы от них не требовали… Жак не смог ему объяснить, в чём фокус, да и не сильно старался. Казалось, что ситуация была для него настолько естественна, что находить ей причины он даже не пытался. В итоге, Лёня тоже ходил по дворам и, не доверяя своему языку, жалобно мычал. Крестьяне глазели на него, чувствуя необычность, но едой не обижали.
На дороге они были не одни. Иногда встречались такие же ватаги бродяг, согнанных с местах мором, а может и не прекращавших своё движение никогда. Иногда попадались одинокие путники: бродяги-ремесленики, паломники - или группы купцов с охраной. Несколько раз мимо проезжали всадники в богатых одеждах (по крайней мере, в целых), вооружённые, в сопровождении слуг. Тогда Лёнина компания старались спрятаться и не попадаться им на пути. Как объяснил Жак, такой мог и убить - особой причины для этого не требовалось. «Никто не любит бродяг», - с кривой ухмылкой добавил он.
А однажды они догнали бродячего монаха, босоногого, одетого в мешковатую рясу, перепоясанного веревием - очень похожего на них всех. Как-то получилось, что он остался с ними на ночлег. Весь вечер у костра он рассказывал разные истории: Лёня не всегда понимал их полностью, но чаще всего речь шла о чудесах, поющих ручьях, говорящих фигурах святых, плачущих статуях, движущихся горах - и непременно заканчивались фразой о мудрости Господа, сотворившего этот мир (Лёня даже выучил её напамять, так часто она повторялась). Бродяги слушали его, раскрыв рты, а потом щедро делились своими небогатыми харчами.
Той ночью один их бродяг попытался украсть у монаха сумку и сбежать. Остальные, заметив это, избили его - с какой-то нечеловеческой радостью - и выбросили в лес одного и без вещей. Монах при этом только молился. Кажется, он испугался такой защиты больше, чем опасности, исходившей от вора.
Так или иначе, монах присоединился к ватаге. Его звали Руальд Бретанец и он совершал паломничество по монастырям - так Лёня вкратце описал себе кучу отрывочных и полупонятных фраз Жака.
Брат Руальд присматривался к Лёне с интересом, а одним вечером завёл с ним разговор, но вовсе не о чудесах, которыми он продолжал развлекать бродяг - монах спрашивал, как Гет верит в Бога. Лёня испугался вопроса и, прикинувшись непонятливым дурачком, ушёл от беседы. Слишком ярко ему вспомнились школьные рассказы о расправах с еретиками. Монах немного расстроился, будто на что-то надеялся, а Лёня его разочаровал.
***
Лёня перестал вести счёт дням, как только сбился: сегодня воскресенье четвёртой недели или понедельник пятой. Да и смысла в этом не было - никто не считал время. Точнее, его считали не днями и даже не неделями, а периодами: «пока не закончится сенокос», или «пока не начнут опадать листья с осин», или «до дождей». Расстояние же меряли не километрами или милями, а переходами: сколько-то дней оттуда туда. В Лёниной голове, в которой опасно гудела пустота, оставленная запретными мыслями о прежнем мире, эти понятия отложились легко, и он скоро свыкся с ними, даже не пытаясь думать иначе. Не стоило усложнять жизнь ненужными словами, когда каждый день надо было хоть как-то пережить.
Жить под открытым небом было тяжело. Но настал день, когда стало ещё хуже - пришла настоящая осень, и зарядили проливные дожди. И тут Лёню в очередной раз накрыло приступом тоски. Никогда, никогда раньше он не жил в мире дождя. Всегда была крыша над головой: если не квартира, то школа, а хоть бы и любой попутный магазин, в который можно заскочить и делать вид, будто выбираешь мобилу… Был дом… Нет, был Дом… А теперь его нет…
Пока осень была тёплой, бродяги обычно пережидали дождь под кронами деревьев, а один раз - в небольшой пещерке, которую Жак нашёл в склоне оврага. Теперь никто не пытался прятаться. Это было бесполезно - дождь не прекращался, он лил постоянно, везде была вода, и оставаться на одном месте было не что бессмысленно, но и опасно. Поэтому они волочились по раскисшей дороге под частыми ударами падающих с листьев тяжёлых капель. На ночлег устраивались повыше, чтобы вода стекала вниз, но это помогало не всегда. Не каждый раз получалось развести костр, и тогда они сбивались в кучу, чтобы хоть как-то согреться на сырой земле, от которой их отделял лишь тонкий слой наломанных веток.
Лёня стал себя хуже чувствовать, у него снова появился кашель. От постоянной сырости и грязи на теле появилась непонятная сыпь, она чесалась и болела при прикосновении вечно мокрой одежды. Болели колени, от непрерывного напряжения сводило спину. В голове не оставалось никаких мыслей, кроме мечты о горячем чае.
Бродягам тоже было не сладко. Болотистое месиво под ногами, тяжёлое низкое небо в просветах между деревьями, трудности с поиском пропитания - всё это давило на них не меньше, чем на Лёню, бесило, делало злыми раздражительными. Уже несколько раз вспыхивали драки, из-за пустяков, а то и вовсе без причины. Бродяги кричали друг на друга, схватывались и качались по мокрой траве, но даже злоба их была слабой, приглушенной постоянным недоеданием и усталостью, так что никаких тяжёлых последствий у драк не было.
К счастью, на четвёртый день дождей лес у них на пути внезапно расступился, открыв вид на чёрные перепаханные клочки полей и зеленеющие луга вокруг виднеющихся вдали крепостных стен.
- Вилльнова, - сказал Жак, показав рукой в направлении стен. - Новый Город.
***
Несмотря на то, что город казался таки близким, путь к нему занял весь остаток дня. Зубчатая стена с массивными башнями, оседлавшая невысокий холм, приближалась медленно, и за это время Лёня успел наслушаться от Жака всяких баек о Вилльнове. Не всё было складно в этих рассказах, и многие истории, на Лёнин взгляд, противоречили друг другу, но в целом он смог сложить для себя картину.
Ещё недавно (насколько недавно, было неясно, то ли сто лет, то ли одно поколение назад) здесь была лесная пустынь, населённая лишь диким зверьём и зловредными комарами, что плодились на соседских болотах. И в этой глуши давным-давно был основан монастырь святого Михаила (Сан-Мишель, как сказал Жак). Монахи жили по строгому уставу, прерывая своё молчание лишь для молитв и усердно возделывая небольшие клочки земли, отвоёванные у леса. Но постепенно люди стали селиться в этих местах, вырубая деревья под поля, осушать болота. И однажды оказалось, что монастырь уже стоит не посреди глуши, а в окружении десятка мелких хуторов и деревенек, раскиданных среди лесных просторов. Под его стенами стал собираться всякий случайный люд. Кто-то из послушников так и не решился порвать с миром, но и от монашеской братии далеко уходить не хотел. Какие-то семьи бежали от войны с Флоранцией, а другие от эпидемии чумы; ещё кто-то шёл под покровительство аббата, чтобы избежать голода. Бродячие ремесленики останавливались здесь на отдых, а потом решали не уходить, поскольку к ним отовсюду начинали сходиться заказчики. Одна родовитая рыцарская семья переселилась сюда, скрываясь от кровной мести на своей родине. В общем, селение при монастыре Сан-Мишель стало своеобразным фильтром, который отсеевал из вечного потока бродяг всех стОящих и заметных, склонных к оседлости и спокойствию.
Потом селище обнесли стеной, построили церковь, получили от Государя грамоты на торговлю и защиту. Поскольку раньше в округе был только один город - Ланс, то его стали звать Старым Городом, а свою новую родину, соответственно, Новым - Вилльновой.
Не понял Лёня в этом всём одной важной вещи - кто в городе правит. Говоря об этом, Жак постоянно употреблял какие-то непонятные слова, часто сбивался, задумывался, начинал исправляться - в общем, он и сам, похоже, не сильно это понимал. А из историй его получалось что-то несусветное. То главной персоной в конфликтах, судьёй и владыкой, выступал аббат монастыря. А то внезапно выяснялось, что за советом и справедливостью горожане обращались к какому-то графу, причём не местному, а присланному Государем из Ланса. И ещё были «большие люди» города, которым подчинялись все дела и от которых зависело благополучие Вилльновы. В конце концов Жак рассердился и на вопрос: «Так кто же кому подчиняется?» - бросил:
- Бог всеми владеет.
Лёня решил не настаивать, тем более, что они уже подошли к стенам.
Расстояния и размеры опять обманули его. Жак постоянно говорил о Вилльнове, как об огромном месте, и Лёня, рассматривая издали ободок стен, думал, что видит только краешек города, и всё ждал, когда из-за холма вынырнет остальное. Только теперь он понял, что это - всё. Вся Вилльнова была размером с какой-нибудь микрорайон в спальном массиве. Обойти её по кругу Лёня смог бы за полчаса - не больше. Отчего-то его это расстроило. Он ждал от пресловутых средневековых городов чего-то бОльшего.
Через главные ворота они не пошли: там стояла охрана, и бродяг она-то уж точно бы не пропустила. Вместо этого Жак, не доходя до стен, свернул влево и какими-то тропами повёл их через сады и кустарник. Через несколько минут Лёня почувствовал вонь, а потом увидел мусорку. Следовало признать, пахла она ровно так же, как и в 21-м столетьи. Гниющие отбросы были раскиданы на десятки метров от стены, и пройдя через них, их ватага подошла к небольшим дверям в стене - там, где маленькая ложбинка в холме заставляла её нырять вниз. Эти ворота, больше похожие на калитку, были открыты. Один из бродяг юркнул внутрь, а вскоре появился обратно и махнул рукой, мол свободно.
- Почему не охраняют? - удивлённо спросил Лёня Жака.
Тот ухмыльнулся в свойственной ему манере и язвительно заметил:
- А кому охота стоять среди этой вонищи?
- А закрыть ворота?
- И отпирать каждый раз, когда доброму горожанину надо будет вывалить тележку мусора? - Жак захохотал, довольный собственным остроумием. - Скорее, пойдём. Солнце скоро сядет.
***
Сказать, что город разочаровал Лёню - ничего не сказать. В его представлении Вилльнова должна была тянуться в небо десятками островерхих крыш, быть каменной от уличного булыжника до верхних этажей, змеиться узенькими улочками, на которых вдвоём и не разминёшься. Вместо этого он обнаружил какую-то несуразную смесь частного сектора и заплёванного блошиного рынка возле метро, с его хаотично раскиданными ларьками и будками. Каменных домов не было, да просто дома среди халуп и хлипких многоэтажных сараев встречались нечасто. О мощёных улицах здесь и не слышали. Улиц, впрочем, тоже не было - одни переулки, проходы, тупики и лазы. Такое впечатление, что строили здесь, где Бог на душ положит - если посреди улочки было место, где бы мог растянутся человек, то там уже стояли стены очередного сарая или лабаза. Повсюду воняло, из-за высоких заборов слышалось блеянье и хрюканье, а под ногами среди грязи часто лежал навоз.
Всё здесь было не так… Да и что вообще было та в этом мире… То, как Лёня представлял себе жизнь, оказалось обманом, и с каждым шагом он открывал для себя, что илююзий, с которыми ему надо расстаться, ещё немало.
Ещё он надеялся, хоть это было и глупо, узнать по городу, куда он попал, в какую страну. Все сёла одинаковы, - думал он, - но ведь можно что-то опознать по архитектуре. Если бродяги не знают, как зовётся их собственная страна, то уж горожане… Как наивно… Что можно было определить по этим дворам и загонам, отличавшимся от деревни только тем, что находились внутри стен?
Переночевали они под забором, соорудив навес из найденых в канаве веток, а на следующее утро принялись за дело. Лёня ожидал, что они, как обычно, пойдут по дворам, но Жак на это покачал головой:
- Это город. Горожане нам ничего не дадут. Жадные.
Выяснилось, что у Жака есть план относительно Лёни.
- Ты всё равно сам пропадёшь, - сказал он. - А тут, ты меня держись.
- Но что мне надо делать?
- Ты, главное, молчи. И стой. И всё, - Жак озорно ухмыльнулся, на мгновенье став похожим на крысу.
Они прошлись по лабиринту задворков и вышли на то, что можно было назвать улицей. По крайней мере, она была прямая и на ней могло разминуться две повозки. Протолкавшись через утреннюю сумятицу - крестьян, везущих продукты, лавочников, раскладывающих товар, спешащих куда-то мальчишек, просто случайных прохожих, - они дошли до площади, очень напоминающей внутренний дворик в каком-нибудь старом районе: те же размеры, те же тени от нависающих домов, даже деревья, раскинувшие ветки высоко над людьми. Здесь дома были аккуратные, в несколько этажей, деревянные, обмазанные глиной, а иногда раскрашенные в весёлый жёлтый цвет. За крышами Лёня увидел шпиль церкви.
Жак сказал ему стать около дерева. Лёня покорно исполнил указание. И тут началось.
Его друг внезапно распрямился и, набрав воздуха, начал громко-громко говорить, не обращаясь конкретно ни к кому. Лёня опешил. Он знал, что Жак любит потрепаться, но не подозревал, что тот умеет тараторить с такой скоростью и такими зазывными интонациями. Лёня понимал из его речи не больше половины. Что-то о далёкой стране, о детях, о войне, о побеге, о рыцарях и конях, о лесах и горах - и всё это о нём, пришельце из Гетии, Льйоне Длинном.
Люди останавливались и слушали, и тогда Жак заговаривал непосредственно с ними. Тут Лёня понимал ещё меньше, потому что тот часто балагурил, шутил, говорил какими-то понятными лишь ему намёкам - а может Лёня просто не знал того, что знали эти прохожие, и оттого Жаковы короткие и эмоциональные фразы были для него просто набором слов. Между тем, люди начинали сочувственно кивать, а потом оставлять вещи у ног Лёни: какие-то мелочи, ненужную рухлядь, драную одежду и старые башмаки, овощи или лепёшки, а иногда и мелкие монеты. Жак каждый раз рассыпался в благодарностях, да и Лёня старался показать, что он признателен, хотя рот по-прежнему предпочитал не открывать. Подав милостыню, горожане спешили уйти, словно боялись потратиться ещё больше.
Так они стояли на площади почти до конца дня. В конце концов Лёня перестал вслушиваться в скороговорку неунывающего и нехрипнущего Жака, и только кивал, когда очередной дар оказывался у его ног. Он оцепенело стоял и смотрел. Люди глазели на него, а он глазел на людей. И с грустью осознавал, что всё в этом мире ему ново и незнакомо.
Люди, подходившие к ним, были очень разными. Но было в них нечто общее, как в характерах, так в облике и одежде. Все были обуты - это сразу бросалось в глаза после недель блужданий с босоногими бродягами. Лёня понимал горожан - по такой грязи ступать разутым было не только противно, но и опасно, порезать или разбить ногу ничего не стоило. Так что лучше было разориться хоть на какие-то башмаки, хоть деревянные, тем более, что от деревенской прижимистости в Вилльнове избавлялись быстро. Ещё общим было стремление выделиться одеждой, выразить ею свои знатность, статус, богатство - кто чем мог похвастаться. Горожане словно тыкали под нос каждый лоскут шёлковой ткани, каждую бляшку на куртке или шапке. Лёне почему-то вспомнились анекдоты из детства - о «новых русских» с их золотыми цепурами и килограммовыми атлетами на крестах. Вот уж кто пришёлся бы здесь ко двору. В какой-то момент Лёня остро пожалел, что на нём нет его белой «клубной» футболки с блёстками - с ней он произвёл бы на бюргеров неизгладимое впечатление.
Но главное, что роднило горожан - это живой интерес к Жаковому неприкрытому вранью. Останавливались все - от мальчишки-посыльного до знатной женщины, которую несли в паланкине четверу дюжих мужиков. Охали, хватались за бока, утирали слёзы, охотно вступали в бессодержательные беседы с говоруном Жаком. Их, кажется, не волновала логичность рассказа или отсутствие каких-либо доказательств Лёниного происхождения. Они глотали историю целиком, словно сюжет голливудского фильма, который, конечно, дерьмо, но посмотреть можно, особенно если нечего делать. Именно за это развлечение люди платили чем могли, потому что загадочный великан из далёкой восточной Гетии, пусть он сто раз самозванец, был лучшим развлечением за несколько недель в этой тюрьме из неряшливых домов, тёмных стен и грязи.
От долгого стояния у Лёни начала кружиться голова. Порой ему казалось, что он в своём родном мире, что просто так сложились обстоятельства - он стоит на базаре и просит милостыню. Ну, так получилось. Вот эта бабка, что качает головой в ответ на Жаковы бредни, наверняка только что распродала свои семечки и спешит на электричку. И платок у неё типичный - «бабковский», и бесформенные бахилы на ногах, и крючковатый нос, и скрипучий голос. А этот, коротко стриженный, наверняка быкует на рынке, сбивая бабло с держателей точек. Ну и что, что хозяин его зовётся не директором ЗАО «Наш рынок» и не бугром, а старостой или капитаном? Суть не меняется. Люди не меняются, ничего не изменилось.
Жак пхнул Лёню локтём.
- Пошли уже. Жрать охота.
Лёня помотал головой. И вправду, солнце уже село за крыши, дневное тепло рассеялось и осенняя сырость не бодрила, а пронизывала. Он кивнул, помог Жаку собрать дневной улов и поспешил за ним в темноту переулков.
***
Как именно Жак нашёл место для ночлега, Лёня даже не пытался понять. Он просто прошёл вслед за ним через какой-то хлев и оказался в тесной каморке, забитой сеном и мелким хламом, который даже по местным меркам, вероятно, не нуждался в охране.
Жак с неприкрытым удовольствием растянулся на сене.
- Крыша над головой… Как хорошо…
Лёня упал на сено рядом и подтянул мешок с дневным заработком.
- Ну, посмотрим, чем расщедрились горожане, - тут же подал голос Жак и, сев, принялся выгребать добро на пол.
- Это, значит… - он запнулся и странно посмотрел на Лёню. Тот замер.
Жак покрутил в руках старые башмаки - самый знатный улов за день. Вздохнул и продолжил:
- Хорошие… Малы на меня, наверно… Бери, - и кинул Лёне.
Лёня удивлённо поморгал. Он был не только выше Жака, но размером ноги явно ему не уступал.
- Смотри, какая вещь, - Жак продолжал раздел добра. На этот раз в его руках была облезшая шапка с наушниками. - Сейчас тепло, а вот позже пригодится.
Он опять странно посмотрел на Лёню, закусил губу и закончил:
- Ну, я себе ещё достану. Держи.
Лёня опешил.
- Но… почему мне? Ведь поровну… наверно…
Жак хмыкнул.
- Поровну… Как ребёнок ты. Ничего не понимаешь в жизни. Другой бы тебя обобрал… а я не буду… Как дитя…
В руках у него звякнуло, и Жак достал деньги, завёрнутые в грязный платок.
- Ты хоть знаешь, что это? - он подбросил звякающий свёрток. - Деньги. Понимаешь?
- Понимаю, - Лёня даже не обиделся. - Деньги. За них купить можно, что хочешь.
- Что хочешь… - эхом повторил Жак и вздохнул. - Что хочешь. Были бы деньги, много денег. - Он помолчал. - Поровну будем делить?
Лёня покачал головой.
- Я не знаю, что сколько… как это будет?..
- Стоит, - подсказал Жак.
- …стоит, - закончил Лёня. - Лучше пусть будут у тебя.
Жак облегчённо вздохнул и положил деньги рядом с собой.
- Странный ты. Другой бы удавился, а ты… У вас там все такие щедрые?
- Где?
- В Гетии.
- Я не из Гетии, - покачал головой Лёня.
- Только горожанам этого не говори, - Жак заржал.
Отсмеявшись, он ещё раз посмотрел на кучку монет, рассыпанных на грязной поверхности платка, а потом достал пару мелких и протянул Лёне.
- Держи. За каждую можно купить миску горячей похлёбки с хлебом в одной из местных харчевен. Будут говорить, что это дороже - у тебя на лбу написано, что ты цены не знаешь, - но ты стой на своём.
- Главное - уверенность, - кивнул Лёня, с трудом вспомнив нужные слова.
- Вот, не такой уж ты и глупый, как казалось, - Жак ухмыльнулся. - Всё, а теперь спать.
- А что заватра?
- Вот завтра и посмотрим, - пожал плечами Жак и, сложив вещи под голову, улёгся в сено.
Лёня помолчал и спросил:
- Жак?
- А?
- Когда мы познакомились, я назвал своё имя, а ты засмеялся. Почему?
Жак наморщил лоб.
- А… тогда. Ну, ты сказал, что ты - страшный зверь.
- Я? - удивился Лёня.
- Ну да. Такой большой, сильный, с длинным хвостом. Южный зверь, у нас не водится. Только на гербах рисуют.
- Что это ещё за зверь?
- Ох… Если б я его ещё видел. Ну, он такой большой. Он царь зверей.
- Лев?! - Лёня от неожиданности заговорил по-русски.
- Лев, - повторил Жак. - Лионе. Теперь ты понимаешь, почему я тебя назвал Гетом. Не похож ты на льва, не похож.
Лёня не стал спорить.
***
Несмотря на усталость, Лёне не спалось. То ли он отвык от крыши над головой, то ли в мыслях его что-то сдвинулось за этот день. Подумать только, завтра он опять прийдёт сюда. У него есть дом, хоть какой - но дом. Не ясно, как он будет зарабатывать на жизнь, но как-нибудь всё должно сложиться. Жак его не бросит, а значит и не оставит без занятий. Вряд ли получится изображать таинственного пришельца очень долго, но… придумается что-то другое. Может у него получится найти…
Лёня перевернулся на другой бок. Да, теперь у него немного яснее в голове, надо подумать о будущем. В чужом мире, не в чужом - но жить надо. А значит надо как-то закрепиться, найти занятие, выяснить… Да-да, что именно ему надо выяснить? Что это за страна - это главное. Какое время. Может есть путь назад, может они знают, как перемещаться… Стоп, - Лёня остановил разбушевавшиеся мысли. Ещё надо выяснить, знает ли кто-нибудь о таких перемещениях вообще. Брат Руальд рассказывал много чудес, может он знает… Или эти чудеса - такие же байки, как и трёп Жака сегодня на площади? Нет, сначала закрепиться, упорядочить жизнь. Чтобы каждый день возвращаться в тепло… Чтобы была еда… Чтобы было приятно лежать на сене… Чтобы… да…
Лёня заснул.
***
Как всегда, оказалось, что у жизни были по поводу Лёни совершенно другие планы.
Утром его растолкал Жак и с явным возбуждением сказал, что надо сваливать из города.
- Чего? - пробормотал ещё не отошедший от сладкого сна Лёня.
- Мор. В городе мор, - Жак лихорадочно хватал добытые вчера вещи и бросал в торбу. - Шевелись же! Могут закрыть ворота.
- Но куда? - в растерянности спросил Лёня.
- Отсюда, - зло бросли Жак. - Ну! Чего ты лежишь?!
…Лёня бежал за Жаком по грязным переулкам. Сумка оттягивала плечо, хотя многое пришлось оставить в ночлежке. На душе было муторно - от прерванного сна, от разбитых надежд, от очевидной необходимости возвращаться назад в мир леса и дождя, без крова и тепла. Он не переставал клясть судьбу, хотя и понимал, что от этого легче не станет.
У бродяг, собравшихся за мусорными воротами, настроение было схожим. В городе уже начиналась паника. Хотя никто толком и не знал, откуда пришла зараза, да и появилась ли она вообще, но на чужаков уже посматривали весьма угрожающе, и никто не хотел дожидаться открытого гнева.
После бурных, но недолгих споров было принято решение идти дальше на юг. Никаких особых доводов приведено не было, но большинство почему-то двинулось туда, а остальные просто примкнули. Жак, против обыкновения, молчал и кусал губы. Лёня жался к нему, чтобы злость бродяг случайно не пролилась на него.
Шли насупленные и раздражённые. Вечером снова начался дождь, и пришлось ложиться в сырости. Злоба наростала и вот-вот готова была прорваться наружу. Когда брат Руальд попытался сказать что-то примирительное, на него накинулось сразу несколько бродяг с бессвязными криками, почему-то обвиняя во всём его.
- Чего они так? - тихо спросил Лёня у Жака.
- Дураки потому-то, - сердито буркнул тот. - Молчи, а то и тебя побъют.
До драки тем вечером не дошло, но предчувствие беды не оставляло Лёню всю бессонную ночь.
***
Это случилось на следующий день. Они прошли уже много часов и опять устали, когда на пути им попалась деревня. Бродяги стали ходить по дворам и клянчить еду, но ли хозяева были злы, то ли интонации у просящих подаяние были слишком наглыми, но двери захлопывались перед ними одна за другой.
И тогда бродяги как с цепи сорвались. Сначала один перелез через плетень и начал копаться в копне сена в поисках чего-то спрятанного (Лёня там и не понял, чего). За ним во двор ворвались остальные, как ни старался их остановить брат Руальд. Хозяин выскочил с топором и зарубил одного. На него накинулись сразу несколько и буквально разорвали на куски. Потом вломились в дом и принялись хозяйничать там. Дочка хозяина пыталсь сбежать - её завалили прямо посреди двора и принялись по очереди насиловать. На крик сбежались соседи, но их было слишком мало, и они не рискнули связываться с потерявшими человеческий облик бродягами, которым вседозволенность ударила в головы.
Лёня оторопело смотрел на это, держась руками за воротный столб, чтобы не упасть от внезапно накотившей слабости. Рядом с ним стояло ещё несколько человек, среди которых, к его радости - Жак и брат Руальд.
Скоро бродяги дорвались до хозяйских запасов вина. Бесчувственное тело хозяйской дочки осталось лежать на мокром дворе, а внутри дома уже слышались весёлые крики, перемежаемые руганью.
- Помогите мне, - сказал брат Руальд и направился к лежащей девушке. Двое стоявших у ворот поспешно двинулись за ним.
Они подняли её тело и, прикрыв как-то обрывками одежды, понесли наружу, туда, где стояла, сжимая кулаки в бессильной злобе, кучка соседей. Лёня видел издалека, как говорит с ними брат Руальд, как те молча принимают тело девушки и уносят его прочь. Двое бродяг же, помогавших монаху, поспешно вернулись.
Все смотрели на Жака, признав его главарём их небольшой группы.
- Идём внутрь, - сдавленно сказал он.
- К этим?! - нервно вскрикнул один.
- Может попробуем уйти? - предложил другой.
- Прибьют нас, - хмуро ответил один из помогавших брату Руальду, парень по имени Тиба Чёрный. - Они и монаха-то чуть не пришибли на месте. А нам повезло, что он за нас вступился.
- Внутрь, - повторил Жак и двинулся к дому.
В доме всё было разгромлено и разбито. Рассыпана по полу мука, разбиты кувшины и горшки, сломаны лавки - всё бессмысленно и самоубийственно. Никто не думал о завтра, уничтожали за то, что можно уничтожить.
Большинство бродяг копошилось по углам в дальних концах дома, отгороженных перегородками - хозяин, по-видимому, был богатым. Никого больше не было видно - наверно остальная семья успела сбежать.
Лёня посмотрел на настороженное лицо Жака, и сердце его упало. Он надеялся, что у того есть план. Но Жак, кажется, был так обескуражен происходящей внутри вакханалией.
- Будм ждать, - сказал он коротко и сел на обломок доски возле дверей. Остальные последовали его примеру.
Дальнейшего Лёня пытался не видеть и тем более - не запоминать. После шока от произошедшего это оказалось довольно просто: в памяти остались лишь бессвязные отрывки видеоряда, как в фильмах модернистов (видал он такие когда-то).
Очнулся он от толчка в бок. Над ним, склонившись, сидел на корточках Жак. В открытую дверь светила низкая луна полукругом.
- Пошли, - тихо сказал Жак.
Лёня осмотрелся. Рядом тихо сидели ещё трое. Остальные спали.
- А?.. - он кивнул на других.
- Я им предложил уйти всем вместе. Так было бы безопасней. Но они напились… Дураки пустоголовые…
- Но… Может нам лучше не…
- Слушай меня, - яростно зашептал Жак, - я знаю, что говорю. Здесь больше оставаться нельзя. У меня чувство… Я знаю, когда надо валить. Я уже не первый год бродяжничаю и ещё никогда не ошибался… Скорее, Гет, времени мало.
Лёня сглотнул и тихо поднялся.
- За мной, - Жак шагнул в открытую дверь.
***
Они тайком выбрались из тихо спящего дома и быстро скрылись в лесу, избегая дороги и хоженых троп. Больше своих компаньонов по ватаге они никогда не видали. Жак несколько дней вёл их куда-то на восток и в конце концов привёл на одинокий хутор среди густого леса. Там он поговорил с хозяином, и они поселились у него, обязавшись работать за харч. Их было пятеро: Лёня, Жак, Тиба Чёрный, Каталон Мавр и Жован Четыре Пальца.
Уже много недель спустя они узнали, что возмущение добрых людей Перйона достигло предела, и Государь Гвибер Великий послал своего сына Гийома, чтобы тот покарал бродяг, творивших насилие на дороге из Виллановы. Герцогский сын настиг ватагу в одном переходе от Перриньяка и всех до одного перебил и развешал на дубах для устрашения прочей швали.