А я сегодня видел...
А я сегодня в метро видел существо, которое могло быть олицетворением любви.
При чем любви в самом худшем ее проявлении.
Беззаветной, всепоглощающей материнской любви.
Существо это было... Жалким. Жалким настолько, насколько может быть человек. При чем вызывающим не ту жалость, что вызывают, например, БОМЖи - нет. В этой жалости нет брезгливости. В этой жалости только боль и... Знаете, желание пристрелить.
Да-да, именно пристрелить - как лошадь, сломавшую ногу, чтобы не мучилась. Она уже никогда не встанет и будет лежать, жалобно ржать, плакать и смотреть на тебя с немым укором - за что мне эта боль? Ну за что?!
Абсолютно бесцветное существо лет тридцати пяти. С опущенными плечами он стоял посреди вагона, глядя сквозь всех и вся. Не держась за поручень. Словно вне вагона - отдельно от всего мира.
В глазах - боль. Стыд. И - безразличие. Наигранное - потому что больно и стыдно. Но иначе - никак.
В руках сумка - знаете, с такими наши мамы ходили по магазинам в советское время, в ней газетка. Одежда напомнила мне первоклассника из семидесятых - да скорее всего, этим существо и было. И осталось именно им. Белая рубаха - вернее, серая. Мятая. Застегнутая наглухо - потому что воротничек грязный и стыдно. На сгибе руки висит темный потертый пиджак. Брюки - как школьные. Только без наглаженых стрелок. Видно, что их приучили подтягивать высоко, почти под грудь. Из-под них торчат гольфы. На ногах полуботинки - сбитые.
Видно, что во всей одежде соблюдается один "стиль" - эдакого вечного школьника. Видно, что к этому приучили. С детства.
Такое часто случается, когда рождается первый ребенок. Поздно рождается. И часто - без мужа.
И тогда вся нерастраченная любовь тяжким бременем падает на плечи будущего неудачника.
-Ай, кто это у нас тут такой слааавненький? Диииимочка... Сюсь!!!
- Агу! Агу!
- Димочка, нельзя на улицу, там хулиганы! Лучше я тебе сказочку почитаю...
- Да мама...
- Димочка, микстурку выпей! Ты вчера чихнул - это опасно!
- Да, мама...
- Димочка, надень калошки, на улице мокро...
- Да, мама...
И так всю жизнь. Каждый день.
Димочка растет. Димочка ходит в школу. Потом Димочка "много болеет" и неважно учится. Счастье, если он попадает в институт, тут есть хоть какой-то шанс, что он вырвется из-под маминой опеки.
Но нет. Мамины пальцы крючками впиваются в Димочку - мальчик болезненный, вы же знаете - ему нельзя в институт, там микробы. Я Димочку сама научу - все же я в институт ходила.
Димочке нельзя работать - посмотрите, он же слабенький!
И мама работает, и тянет ставшего уже мужчиной Димочку на себе. Димочка мучается в душе (да и в дУше, рассматривая свое выросшее достоинство - но тихонько, чтобы не заметила мама, это неприлично). Но обидеть маму - что вы...
Хорошо, если Димочка красив - есть шанс, что его уведет какая-нибудь влюбленная женщина, и будет опекать так же, как и мама - но даст опять же шанс стать человеком. Но нет - это не наш случай: кто из самок поведется на самца, не имеющего даже отдалено мужских признаков - вечный мальчик...
И Димочка существует под маминой опекой. И мама его одевает - как когда-то в школу. И так - изо дня в день.
А мама стареет. И впадает в маразм.
И в какой-то момент она умирает. Оставляя Димочку один на один с миром, которого тот никогда не видел. И некому больше стирать и гладить. И кормить.
Остается только стиль. Привычный.
И боль. И непонятие - как так? И взгляд в пустоту. В ничто. И обида на мир.
И гольфики - трогательные гольфики, торчащие из под брюк не по росту.
У меня в классе был такой мальчик - вечно обласканный мамой до мерзостности. До отвращения. Он и вызывал в классе только живое неприятие у нашей "лиговской" гопоты, и, как мне сейчас не стыдно - даже у меня. Я не знаю, что с ним сталось - дороги разошлись, но почему-то мне показалось, что именно таким и должен был стать тот "маменькин сынок".
Осталось ощущение неприятия, когда я вышел из вагона. И бессилия что-то изменить. И жалости.
А что делать?
Разве внять беззвучной мольбе и пристрелить...
При чем любви в самом худшем ее проявлении.
Беззаветной, всепоглощающей материнской любви.
Существо это было... Жалким. Жалким настолько, насколько может быть человек. При чем вызывающим не ту жалость, что вызывают, например, БОМЖи - нет. В этой жалости нет брезгливости. В этой жалости только боль и... Знаете, желание пристрелить.
Да-да, именно пристрелить - как лошадь, сломавшую ногу, чтобы не мучилась. Она уже никогда не встанет и будет лежать, жалобно ржать, плакать и смотреть на тебя с немым укором - за что мне эта боль? Ну за что?!
Абсолютно бесцветное существо лет тридцати пяти. С опущенными плечами он стоял посреди вагона, глядя сквозь всех и вся. Не держась за поручень. Словно вне вагона - отдельно от всего мира.
В глазах - боль. Стыд. И - безразличие. Наигранное - потому что больно и стыдно. Но иначе - никак.
В руках сумка - знаете, с такими наши мамы ходили по магазинам в советское время, в ней газетка. Одежда напомнила мне первоклассника из семидесятых - да скорее всего, этим существо и было. И осталось именно им. Белая рубаха - вернее, серая. Мятая. Застегнутая наглухо - потому что воротничек грязный и стыдно. На сгибе руки висит темный потертый пиджак. Брюки - как школьные. Только без наглаженых стрелок. Видно, что их приучили подтягивать высоко, почти под грудь. Из-под них торчат гольфы. На ногах полуботинки - сбитые.
Видно, что во всей одежде соблюдается один "стиль" - эдакого вечного школьника. Видно, что к этому приучили. С детства.
Такое часто случается, когда рождается первый ребенок. Поздно рождается. И часто - без мужа.
И тогда вся нерастраченная любовь тяжким бременем падает на плечи будущего неудачника.
-Ай, кто это у нас тут такой слааавненький? Диииимочка... Сюсь!!!
- Агу! Агу!
- Димочка, нельзя на улицу, там хулиганы! Лучше я тебе сказочку почитаю...
- Да мама...
- Димочка, микстурку выпей! Ты вчера чихнул - это опасно!
- Да, мама...
- Димочка, надень калошки, на улице мокро...
- Да, мама...
И так всю жизнь. Каждый день.
Димочка растет. Димочка ходит в школу. Потом Димочка "много болеет" и неважно учится. Счастье, если он попадает в институт, тут есть хоть какой-то шанс, что он вырвется из-под маминой опеки.
Но нет. Мамины пальцы крючками впиваются в Димочку - мальчик болезненный, вы же знаете - ему нельзя в институт, там микробы. Я Димочку сама научу - все же я в институт ходила.
Димочке нельзя работать - посмотрите, он же слабенький!
И мама работает, и тянет ставшего уже мужчиной Димочку на себе. Димочка мучается в душе (да и в дУше, рассматривая свое выросшее достоинство - но тихонько, чтобы не заметила мама, это неприлично). Но обидеть маму - что вы...
Хорошо, если Димочка красив - есть шанс, что его уведет какая-нибудь влюбленная женщина, и будет опекать так же, как и мама - но даст опять же шанс стать человеком. Но нет - это не наш случай: кто из самок поведется на самца, не имеющего даже отдалено мужских признаков - вечный мальчик...
И Димочка существует под маминой опекой. И мама его одевает - как когда-то в школу. И так - изо дня в день.
А мама стареет. И впадает в маразм.
И в какой-то момент она умирает. Оставляя Димочку один на один с миром, которого тот никогда не видел. И некому больше стирать и гладить. И кормить.
Остается только стиль. Привычный.
И боль. И непонятие - как так? И взгляд в пустоту. В ничто. И обида на мир.
И гольфики - трогательные гольфики, торчащие из под брюк не по росту.
У меня в классе был такой мальчик - вечно обласканный мамой до мерзостности. До отвращения. Он и вызывал в классе только живое неприятие у нашей "лиговской" гопоты, и, как мне сейчас не стыдно - даже у меня. Я не знаю, что с ним сталось - дороги разошлись, но почему-то мне показалось, что именно таким и должен был стать тот "маменькин сынок".
Осталось ощущение неприятия, когда я вышел из вагона. И бессилия что-то изменить. И жалости.
А что делать?
Разве внять беззвучной мольбе и пристрелить...