Частная хроника Отечественной войны. 20 - 26 июля 1812.
«Дух народный всего торжественнее выказывается в годину решительного подвига. В часы грозной, в часы явной опасности народ русский подрастает душою и крепчает мышцею отважною».
С.Н. Глинка. «Из записок о 1812 годе».
ГЗТ "КУЛЬТУРА"
23 июля (11 июля) 1812. Бой под Салтановкой.
18 июля в Бобруйске Багратион получил приказание вести 2-ю Западную армию в Витебск на соединение с основными силами. Однако корпус маршала Даву (ок. 26000 человек), заняв Могилев, преградил Багратиону путь. «Даву нашел в полутора милях от Могилева сильную позицию у деревни Салтановки, которую он… занял в ожидании Багратиона», - лаконично описывал Клаузевиц диспозицию перед боем. Положение французов было, действительно, выгодно: слева позицию прикрывал Днепр, с правого фланга - густой лес, а по фронту протекал овражистый и местами заболоченный ручей. Мосты и переправы через него Даву приказал уничтожить или забаррикадировать.
Выполняя волю императора, командующий 2-й армией Петр Иванович Багратион приказал 7-му пехотному корпусу генерала Раевского (15000 человек) атаковать, но одновременно отдал распоряжение построить переправу через Днепр у Нового Быхова - на случай неудачи. По всей видимости, Багратион не очень верил в успех предприятия и главные силы в бой не отправил.
Тем не менее, корпус Раевского приложил все старания, чтобы пробиться к Могилеву. На рассвете 23 июля два егерские полка 12-й пехотной дивизии генерал-майора Колюбакина выбили французские посты за ручей, но плотину взять им не удалось. «Они были встречены таким сильным артиллерийским огнем и такой пальбой из ружей, что должны были остановиться и дать себя таким образом громить картечью и расстреливать, не двигаясь с места, в продолжение нескольких минут; в этом случае в первый раз пришлось нам признать, что русские действительно были, как говорили про них, стены, которые нужно было разрушить. Русский солдат, в самом деле, превосходно выдерживает огонь, и легче уничтожить его, чем заставить отступить». - Писал капитан Великой армии Жиро де л’Эн.
26-я дивизия генерал-майора Паскевича попыталась обойти неприятельские позиции слева и занять деревню Фатово, но подоспевший французский резерв оттеснил дивизию назад. Раевский снова приказал атаковать расстреливаемый французскими пушками мост у деревни Салтановка. В критический момент боя, когда командир Смоленского полка полковник Рылеев был ранен и солдаты дрогнули, Раевский, тоже раненый, повел войска в атаку. «Я сам свидетель, что многие офицеры и нижние чины, получив по две раны и перевязав их, возвращались в сражение, как на пир». - Докладывал Раевский командующему Багратиону.
Бой продолжался больше десяти часов, русские войска «несколько раз врывались в Салтановку, но должны были воротиться». Ночью корпус Раевского отошел к деревне Дашковка. Русские потеряли в этом бою примерно 2500, а французы 3500 человек.
Благодаря этому эпизоду родилась одна из самых ура-патриотических легенд Отечественной войны. 12 августа 1812 года газета «Северная почта» опубликовала заметку о том, что Николай Николаевич Раевский, желая воодушевить солдат, не только сам кинулся на врага, «но поставил подле себя и двух юных сыновей своих, и закричал: «Вперед, ребята, за Царя и за отечество! Я и дети мои, коих приношу в жертву, откроем вам путь».
Еще Николай Ростов в романе «Война и мир», вышедшем в 1867 году, сомневался в достоверности этой легенды, а в 80-х годах XIX века опубликовали записки поэта Батюшкова, который был адъютантом Раевского. «Из меня сделали римлянина, милый Батюшков». - Жаловался ему Раевский. «Но помилуйте, ваше высокопревосходительство, не вы ли, взяв за руку детей ваших и знамя, пошли на мост, повторяя: вперед, ребята; я и дети мои откроем вам путь ко славе, или что-то тому подобное». Раевский засмеялся. «Я так никогда не говорю витиевато, ты сам знаешь. Правда, я был впереди. Солдаты пятились, я ободрял их. Со мною были адъютанты, ординарцы. По левую сторону всех перебило и переранило, на мне остановилась картечь. Но детей моих не было в эту минуту. Младший сын сбирал в лесу ягоды (он был тогда сущий ребёнок, и пуля ему прострелила панталоны); вот и все тут, весь анекдот сочинен в Петербурге».
На следующий день, 24 июля, Даву, ожидая еще более ожесточенного сражения, отошел к Могилеву и приготовился к обороне, а Багратион под прикрытием атамана Платова, «появившегося с своими войсками у самых окопов» неприятеля, переправил армию на левый берег Днепра. Когда Даву понял, что нового сражения не будет, догонять русскую армию уже было слишком поздно, она вырвалась из «белорусского мешка» и быстрыми маршами шла к Смоленску.
24 июля (12 июля) 1812. Император Александр I прибыл в Москву.
«Не вмещая в стенах своих радости и восторга, казалось, что вековая Москва, сдвинувшись с исполинского основания своего, летела на встречу государя». - Описывал Сергей Николаевич Глинка ожидание императора. 23 июля народ собрался на Поклонной горе, где тогда была роща. Кто-то читал императорское воззвание, кто-то говорил восторженные речи, повторяя, что «Наполеон не может нас победить, потому что для этого нужно всех нас наперед перебить», кто-то предлагал дождаться царя, выпрячь лошадей и нести карету на руках до Москвы! Но Александр I приехал ночью, когда народ уже разошелся.
На следующий день госсекретарь Александр Шишков писал: «Появление Государя в Москве произвело всеобщее воспламенение чувств и сердец, разлившееся от ней по окрестностям ее и по всему пространству России». Однако не только пожар чувств разливался по округе. Ростовский чиновник Михаил Иванович Маракуев описывал, что 24 июля в Кремле, куда приехал император, собралось огромное количество народа. Вдруг распространился слух, что сейчас прикажут «запереть все ворота и брать каждого силой в солдаты. Едва эта молва промчалась, как чернь ринулась вон и в несколько минут Кремль опустел. Из Кремля разнеслось эхо по всей Москве и множество черного народа из нее разбежалось».
Тем не менее, 27 июля в Слободском дворце (ныне здание МГТУ им. Баумана) случилось событие, которое многие современники считали вершиной русского патриотизма. В ожидании императора в разных залах дворца собрались представители благородного и купеческого сословий, «казалось, что в каждом гражданине воскрес дух Минина». «Я был поражен тем впечатлением, которое произвело чтение манифеста. - Описывал губернатор Москвы граф Ростопчин поведение купцов. - Сначала обнаружился гнев; но когда Шишков дошел до того места, где говорится, что враг идет с лестью на устах, но с цепями в руке - тогда негодование прорвалось наружу и достигло своего апогея: присутствующие ударяли себя по голове, рвали на себе волосы, ломали руки, видно было, как слезы ярости текли по этим лицам, напоминающим лица древних…» Тем не менее, Ростопчин не преминул поставить у бокового выхода возок с двумя полицейскими, одетыми по-дорожному, давая понять, что каждый сказавший лишнее слово отправиться в Сибирь.
После речи Александра I в купеческом собрании загремел «общий голос: «Государь! Возьми все - и имущество и жизнь нашу!» Купцы пообещали собрать 2 400 000 рублей, огромную по тем временам сумму, а дворяне были готовы выставить 32000 ополченцев - одного ратника с десяти душ, обеспеченного продовольствием на три месяца. Граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов обещал сформировать целый кавалерийский полк, и даже собирался пожертвовать имением… «Некоторые маменьки после того заявили, что граф уже не такой завидный жених, но мы все были от него в восхищении». - Писал об этом Пушкин в романе «Рославлев». К сожалению, формирование полка затянулось, и в боевых действиях он не участвовал, но сам Мамонов сражался при Бородине.
«Народный трибун», патриот и ополченец №1 Сергей Глинка сказал страшное: «Мы не должны ужасаться, Москва будет сдана». Едва вырвалось из уст моих это роковое слово, некоторые из вельмож и превосходительных привстали. Одни кричали: «Кто вам это сказал?» Другие спрашивали: «Почему вы это знаете?» Не смущаясь духом, я продолжал: «Милостивые государи! Во-первых, от Немана до Москвы нет ни природной, ни искусственной обороны, достаточной к остановлению сильного неприятеля. Во-вторых, из всех отечественных летописей наших явствует, что Москва привыкла страдать за Россию, в-третьих, сдача Москвы будет спасением России и Европы». После этих слов Глинка запасся «косынкой и белым жилетом», чтобы отправиться в Сибирь, но 30 июля генерал-губернатор передал ему благодарность государя, вручил орден Владимира 4-й степени и 300 тысяч рублей на организацию ополчения.
25 июля (13 июля) 1812. Бой под Островно.
1-я Западная армия дожидалась 2-ю армию Багратиона в Витебске, когда неожиданно в трех верстах от города по дороге на Бешенковичи были обнаружены французские разъезды. Чтобы перекрыть эту дорогу, Барклай-де-Толли выслал 4-й пехотный корпус графа Остермана-Толстого и несколько кавалерийских полков (от 6 до 9 тысяч человек). В двенадцати верстах от Витебска гусары наткнулись на французский пикет, опрокинули его и погнали к местечку Островно. Там они напоролись на авангард французских войск под командованием Мюрата, который разгромил лейб-гвардии гусарский и Нежинский драгунский полки: «За лесом во множестве неприятельской конницы сих храбрых неосторожных сонм исчез, как капля во множестве воды», - описывал этот бой подпоручик Гавриил Петрович Мешетич.
На помощь русским гусарам подоспели главные силы Остермана-Толстого. Прямо на дороге завязался упорный бой, который с переменным успехом длился весь день. Русские войска несли огромные потери, когда доложили об этом графу Остерману-Толстому, «он, под березой стоя, нюхая табак, сказал: «Стоять и умирать». В конце дня на помощь Мюрату подоспела дивизия Дельзона из корпуса Евгения Богарне, Остерман-Толстой приказал отступать к Витебску и занять новую позицию.
В ночь на 26 июля разбитые полки Остермана сменила 3-я пехотная дивизия Петра Петровича Коновицына, и утром на узкой лесной дороге бой начался с новой силой. С восьми утра до трех часов дня выдерживали русские войска объединенные атаки Мюрата и Евгения Богарне. Коновицын удачно атаковал на левом фланге, обратив французов в бегство, однако польские уланы под предводительством Мюрата отбросили русских обратно. Барклай-де-Толли прислал на усиление арьергарда 1-ю гренадерскую дивизию генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова, к которому перешло командование.
К двум часам дня во французских войсках поднялся шум, прибыл сам император: «Его присутствие возбудило, как всегда, всеобщий энтузиазм, и все поняли, что он явился, чтобы увенчать славу этого прекрасного дня». - Вспоминал капитан Эжен Лабом. Положение русских войск осложнилось еще и неразберихой в командовании: «Ни храбрость войск, ни самого генерала Коновницына бесстрашие не могли удержать их. Опрокинутые стрелки наши быстро отходили толпами. - Описывал этот день начальник штаба 1-й армии генерал Ермолов. - Генерал Коновницын, негодуя, что команду над войсками принял генерал Тучков, не заботился о восстановлении порядка, последний не внимал важности обстоятельств и потребной деятельности не оказывал. Я сделал им представление о необходимости вывести войска из замешательства и обратить к устройству». В итоге, как писал Лабом, неприятель стал «отступать только постепенно, и его многочисленные стрелки заставляли дорого оплачивать почву, которую мы у них отвоевывали».
Узнав об отступлении арьергарда, в ночь на 27 июля Барклай-де-Толли приказал разрушить мосты через Западную Двину и стал готовиться генеральному сражению. Однако под утро прискакал курьер от Багратиона князь Меншиков, который извещал, что 2-й армии не удалось пробиться к Витебску, и она движется к Смоленску. Сражение с превосходящими силами французов стало бессмысленным, Барклай приказал готовиться к отступлению на Смоленск, чтобы соединиться со 2-й армией, а для прикрытия выставил арьергард под командованием графа Палена.
Наполеон, вместо того, чтобы активно нападать, стал готовиться к генеральному сражению. «Император был весел и уже сиял лучами славы, - до такой степени он верил в то, что померяется силами со своими врагами и добьется результата, оправдывающего поход, который завел его уже слишком далеко». - Писал Коленкур. «Завтра в 5 утра солнце Аустерлица!» - говорил Бонапарт Мюрату.
Однако следующим утром русских войск в Витебске уже не было. Их «след простыл», в буквальном смысле. Под покровом ночи, разведя костры, солдаты 1-й русской армии скрылись в темноте. «Неприятельская армия совершила отступление бесподобно. - Писал Барон Дедем: По утру на рассвете русское войско исчезло как бы по мановению волшебной палочки. Каждый из нас искал его и удивлялся тому, что его не видно; но наше удивление возросло, когда, несмотря на быстроту нашего форсированного марша, нам не удалось уже не говоря отыскать русскую армию, но даже напасть на ее следы».