Почтовые перебои
«Чего хочешь, ищи, но не потеряй мира». На этом письмо Григория Сковороды обрывается, а новых все нет и нет.
Небо плоско, белесо и безжизненно. Я брожу по пустой квартире на улице Турку и нахожу почти выкипевший чайник, залитую солнцем комнату, музыку в наушниках, скисшее молоко в кухонном шкафчике, горку мятых рубашек на гладильной доске.
Черешневый лак густеет, и тяжелая капля долго-долго не может сорваться вниз. Я наливаю в прозрачную кружку бледный чай, а когда нахожу его через два часа, он все еще не остыл.
Воздух застывает, на небе по-прежнему нет ничьих следов, и никто не вкладывает в меня ответы.
Я набираю в грудь вязкий воздух и ныряю голым телом в горячее платье. Запираю обе двери снаружи. В зеркале лифта отражается человек, в нетерпении постукивающий каблуком по полу.
Через несколько часов я нахожу себя в полумраке и тишине. На столике передо мной разбросаны блокноты, ручки, пакетики с сахаром, конверты и прямоугольные картонки. Глоток кофе из крохотной чашки - и я пишу, перескакивая ручкой с картонки на картонку. И нет в этот момент больше ничего - только горький кофе, только подпрыгивающие строчки, только книги на полках вокруг и платье, прилипающее к спине.
Тем временем моя сестра переносит на бумагу последние фразы («Но как это может быть, что знание запретно или знание сокрыто? Будда Шакьямуни никогда не говорил, что нечто сокрыто. Он говорил, что все нереально. Это означает, что то, что является истинным знанием, это всегда перед нами. Но на самом деле самое главное находится в начале текста. И если когда мы входим в знание того, что написано в первой строке, это уже совершенно»), ставит точку, отнимает семь часов и засыпает. И ей снится пустая квартира на улице Турку и торсионный след от опорок Григория Сковороды в белесом небе.
Небо плоско, белесо и безжизненно. Я брожу по пустой квартире на улице Турку и нахожу почти выкипевший чайник, залитую солнцем комнату, музыку в наушниках, скисшее молоко в кухонном шкафчике, горку мятых рубашек на гладильной доске.
Черешневый лак густеет, и тяжелая капля долго-долго не может сорваться вниз. Я наливаю в прозрачную кружку бледный чай, а когда нахожу его через два часа, он все еще не остыл.
Воздух застывает, на небе по-прежнему нет ничьих следов, и никто не вкладывает в меня ответы.
Я набираю в грудь вязкий воздух и ныряю голым телом в горячее платье. Запираю обе двери снаружи. В зеркале лифта отражается человек, в нетерпении постукивающий каблуком по полу.
Через несколько часов я нахожу себя в полумраке и тишине. На столике передо мной разбросаны блокноты, ручки, пакетики с сахаром, конверты и прямоугольные картонки. Глоток кофе из крохотной чашки - и я пишу, перескакивая ручкой с картонки на картонку. И нет в этот момент больше ничего - только горький кофе, только подпрыгивающие строчки, только книги на полках вокруг и платье, прилипающее к спине.
Тем временем моя сестра переносит на бумагу последние фразы («Но как это может быть, что знание запретно или знание сокрыто? Будда Шакьямуни никогда не говорил, что нечто сокрыто. Он говорил, что все нереально. Это означает, что то, что является истинным знанием, это всегда перед нами. Но на самом деле самое главное находится в начале текста. И если когда мы входим в знание того, что написано в первой строке, это уже совершенно»), ставит точку, отнимает семь часов и засыпает. И ей снится пустая квартира на улице Турку и торсионный след от опорок Григория Сковороды в белесом небе.