Клуб
Самым трудным было выбрать худшую ее песню. Меня, и еще двадцать четыре миллиона человек бесила даже не песня, а одна строчка из нее: «В сиянии дня ты отыщешь меня». Но мы были в меньшинстве. Сорок шесть миллионов раздражала другая песня, в которой четырнадцать раз повторялось «Только мне». Самое поразительное, что ее песни бесили людей даже когда звучали на других языках, даже когда их исполняли дети или животные. Один человек в Японии после того как в очередной раз услышал в магазине «Язык безмятежности», которую исполнял механический попугай, пытался покончить жизнь самоубийством. Если бы не кассирша, вовремя выхватившая у него зубочистки, все могло кончиться плохо.
Конечно мы пытались судиться, чтобы иметь право не слышать эту дрянь хотя бы в открытом пространстве, но проиграли во всех инстанциях. Ее песни звучали повсеместно, иногда даже выше допустимого уровня громкости. Они сами устанавливались на устройства, сами воспроизводились, порой, чтобы удалить ее последний альбом, нужно было потратить несколько секунд: кнопки были или мелкими или постоянно меняли свое место, голосовые команды не принимались - продавцов мобильных устройств это устраивало: люди били свои аппараты и покупали новые. В Сеуле это привело к массовым протестам, был полностью разрушен музей современного искусства и рынок, но адвокатам снова удалось выиграть у нас.
Парадокс заключался в том, что чем чаще ее смотрели и слушали, тем больше у нее было денег и, следовательно, продюсеры могли внедрять ее еще агрессивней. Последние опросы показывали, что 88% она нравилась, а 65% ничего не имели против прилипчивости, и мы, хотя нас было почти сто миллионов, ничего против пяти миллиардов поделать не могли. Проклятым миллиардам нравились и «Власть мечты» и «Танцую потому что танцую», которую едва не сделали гимном, потому что пока она была хитом в восьми странах увеличилась рождаемость. «Миллиарды не могут ошибаться», - в сотый раз говорили нам, но мы всего лишь хотели побыть в тишине. Хотя зачем я вру? Нам безумно, отчаянно, больше всего на свете хотелось убить ее. Убить жестоко, если получится многократно и - в идеале - чтобы все могли это увидеть.
Сейчас уже трудно вспомнить, кому именно пришла в голову блестящая идея, кажется, одновременно ее высказали человек восемьдесят, она, что называется, лежала на поверхности...
Как я уже сказал, нас было примерно сто миллионов. Счетчик обновлялся ежесекундно, кто-то добавлялся, кто-то сдавался, но основной костяк был тверд в желании физически избавиться от нее. Мы жили в разных уголках земли и занимались разными делами. Сто девяносто человек были знакомы с ней через одно рукопожатие. Именно это натолкнуло нас на идею...
Сначала, в виде игры, мы начали планировать убийство. Потом игра стала популярной, мы выпустили четыре приложения, которые, однако, решили вскоре закрыть. Хотя игра и приносила неприличный доход, виртуальное убийство было лишь забавой, отвлекающей от настоящей проблемы. Но кое-чему в результате мы все-таки научились.
Клип про Ласкуша, ее любимого пса, собрал два миллиарда хейтов, но мы должны были попробовать.
Теннисный шарик вылетел за пределы стола и оказался в траве. Ровно через десять секунд включился разбрызгиватель, шарик поднялся в воздух, упал на дорогу, отскочил от машины и попал в окно; чтобы снять весь его путь нам пришлось повозиться, но оно того стоило! Ласкуш, которому были посвящены четыре альбома, сдох у нее на руках, несмотря на тщетные усилия медиков. Конечно, собака не виновата в том, что у нее хозяйка чудовище. Половина из нас была против убийства Ласкуша. Но таким образом мы лишь хотели предупредить. Если придется, мы сможем сделать такое и с ней. Хватит мозолить нам глаза и уши!
Доказать нашу причастность к убийству пса ей не удалось: все участники событий были людьми, входившими в те 88 процентов; они не знали о наших планах, не входили в наш Клуб и даже страшно разозлились когда увидели себя на экранах. Попытка засудить создателей клипа тоже не увенчалась успехом. У клипа не было автора. Часть процесса сняли обычные камеры слежения, монтаж выполнила бесплатная программа, которую запустил вирус. Наши юристы, а их у нас было свыше трех тысяч, продумали все варианты защиты. Мы совершили первое открытое убийство, которое выглядело как несчастный случай. Да, у нас был план, а еще четыре игры, в которую кто только не поиграл (по слухам, даже она скачала себе приложение). В этих играх было разработано полмиллиона всевозможных сценариев и вариант с теннисным шариком там был тоже, причем в десяти разновидностях.
Тогда она обратилась к поклонникам. Она не просила их отомстить за Ласкуша. Она просто спела еще одну песню в его честь. Фанаты все поняли правильно. Они действовали почти как мы, только грубее, не сильно заметая следы. Однажды им даже удалось собрать девяносто шесть человек на борту самолета. Мы тогда не знали друг друга в лицо, но когда эти люди вошли в сеть и увидели что оказались вместе, было уже слишком поздно - самолет набрал высоту, а еще через девять минут рухнул вниз, разрушив старый маяк, в котором жил еще один наш человек.
Она клонировала Ласкуша и больше не переживала за свою жизнь. В отличие от нас. Два месяца мы не могли писать ни о чем больше. Каждый день приносил новое печальное известие. Даже когда она нас простила и спела прощальную песню, нечаянные смерти не прекратились. Ее поклонники вошли во вкус. Нас становилось меньше, но даже уход из Клуба не гарантировал безопасности: фанаты работали по старым спискам и не следили за обновлениями.
Когда в результате цунами погибло еще девятнадцать тысяч человек, из которых одиннадцать тысяч были наших, мы в какой-то момент поверили в бога, точнее в то, что он тоже на ее стороне.
Наша жизнь навсегда изменилась. Люди брали новые имена, переезжали, иногда даже меняли внешность. Мы считали что наказаны за свою ненависть, за разжигание нелюбви. В конце концов мы могли надеть наушники, поставить фильтры на очки и лобовые стекла машин; очки прекрасно защищали не только от песен, но и от назойливой рекламы. Почему мы выбрали именно ее? Возможно, она была такой же заложницей своей популярности?
Разумеется, она знала, что нас убивают и часто говорила что сожалеет. Порой это даже звучало искренне. Словно она действительно верила в то, что говорит. Наверное она тоже хотела все прекратить. Но оно почему-то не прекращалось.
Счетчик показывал что нас теперь сто сорок две тысячи шестнадцать. К этому дню мы уже знали друг друга как будто были одной семьей: мы разделяли не только нелюбовь, тридцать два человека таким образом познакомились и родили детей. Решение собраться чтобы жить вместе было непростым, но другого выхода мы не видели.
Вскладчину мы выкупили шесть островов и объединили их в единое государство. Да, мы сбежали, потому что переубедить большинство не могли. Мы начали жизнь с чистого листа. Максимально отрезав себя от внешней цивилизации.
...Я по привычке пишу «мы», хотя никакого мы больше нет. Я вместе с еще сорока пятью остался в том меньшинстве, которое по разным причинам не смогло отчалить на острова. Хотя зачем я вру? Нас было мало, но нам не хотелось никуда уезжать. Среди нас был математик, который убедительно доказал, что у наших страхов в большинстве случаев не было материального обоснования. Человек смертен и внезапная смерть всего лишь статистика, не нужно всегда искать кому это выгодно. Принять такое было непросто, но мы смогли.
Мы давно перестали о ней писать, а один из наших, пережив аварию, даже забыл ее напрочь. Вскоре Клуб был закрыт. Мы сами приняли это решение. Нам давно надоела эта борьба, а других общих тем у нас не было. Возможно они были у тех, кто уехал, но сорок шесть оставшихся могли спокойно жить, не думая об остальных сорока пяти. Нас устраивало то окружение, которое у нас было. Не во всем, конечно. Возможно, недостатки это именно то, что делает нашу жизнь непредсказуемой.
Спустя восемьдесят два года она умерла. В прямом эфире, на сцене, к чему мы не имели никакого отношения. Она умерла в преклонном возрасте, на любимой работе, чему, наверное, можно было бы позавидовать. К тому времени про нее почти все забыли, в зале находились только ее родственники и друзья, за трансляцией в эфире следило не больше тысячи человек. Я был одним из них. Я смотрел как она угасает (камера взяла ее лицо крупно), и во мне больше не было злобы, только усталость и обида за потраченные напрасно усилия. К тому времени мы уже знали друг друга лично и даже один раз вместе поужинали. Я был последним из оставшихся в живых хейтеров. Мне было сто двадцать шесть лет, и половиной этих лет я был обязан ей.
Не знаю, почему она выбрала именно меня. Но я всегда знал, что это она приставила ко мне круглосуточную охрану, и это она нашла донора когда я тяжело заболел. Она очень хотела чтобы я ее пережил. Хотя бы на один день. Потому что ровно через день охрана исчезла, а счет, на который мне поступали деньги, был закрыт.
Мне позволили рассказать эту историю и дали еще одну минуту. Лицо убийцы показалось мне знакомым, но я не хотел тратить последнюю минуту на воспоминания. Вместо этого я запел... Старческим, жутким голосом я запел ту единственную песню, которую и рад был бы, но не мог выбросить из головы. Наконец эта песня прервется так как мне всегда хотелось.