Российско-американские сюжеты
Массовая миграция из Российской империи в США в конце XIX - начале XX века привела за океан разных людей, поспособствовала ухудшению образа России в Америке, но и обогатила собственно американскую общественную жизнь. Одной из самых ярких представителей этой волны была Эмма Голдман (1869-1940), анархистка, феминистка, террористка, пацифистка, писательница, активистка рабочего движения, в конце концов высланная из США обратно в Россию - уже советскую, но не прижившуюся там.
Но обо всем по порядку.
Эмма Голдман в 1890-е
Эмма родилась в Ковно (Каунасе), в небогатой еврейской семье. Успев пожить в Кенигсберге, семья Голдманов перебралась в Санкт-Петербург в 1882 году, вскоре после убийства Александра II. Казнь народовольцев стала первым политическим событием, потрясшим душу девочки. Бедственное положение семьи вскоре заставило ее оставить учебу в гимназии и пойти работать на фабрику. Образ Российской империи был для нее связан с несправедливостью и угнетением, бесправным положением евреев, крестьян, женщин. Отец относился к детям строго (чтобы не сказать деспотично; она позже вспоминала о нем как о "кошмаре моего детства"), а в 15 лет попытался насильно выдать Эмму замуж. Вскоре после этого девушка находит способ бежать из дома и уехать в Америку, где уже жила ее старшая сестра (от первого брака матери).
Первой работой Эммы Голдман в Рочестере (штат Нью-Йорк) была фабрика по пошиву пальто. При десятичасовом рабочем дне Эмма зарабатывала всего 2,5 доллара в неделю. В целом, страна свободы казалась не сильно отличавшейся от покинутой империи.
Переломное событие в ее биографии случилось, впрочем, далеко от Рочестера - в Чикаго, где во время демонстрации анархистов на Сенной площади (Хеймаркет) 4 мая 1886 года была взорвана бомба, убившая и ранившая множество людей. Хотя анархисты убеждали, что взрыв был делом рук провокаторов, четверо активистов анархистского движения были казнены. С этого дня Эмма Голдман начала новый отсчет собственной жизни.
У меня было отчетливое чувство, что в моей душе родилось что-то новое и чудесное. Великий идеал, горячая вера, готовность посвятить всю себя памяти моих погибших товарищей, сделать их дело делом моей жизни… Я приняла решение. Я поеду в Нью-Йорк… и буду готовить себя к выполнению моей новой задачи.
Бросив работу и мужа, с которым прожила всего несколько месяцев, Эмма перебирается в Нью-Йорк и находит учителя в лице теоретика анархизма Иоганна Моста. В анархистской коммуне она встречает свою любовь и будущего товарища всей жизни - Александра Беркмана (еще одного эмигранта из России).
Александр Беркман (1870-1936)
Спустя всего шесть месяцев она отправилась в свое первое турне с выступлениями по стране. Успех этого турне стал началом ораторской карьеры Голдман, сделавшей ее одной из наиболее харизматичных и вдохновенных ораторов в истории искусства публичных выступлений. Как она потом вспоминала, «случилось что-то странное… Слова, которые я никогда не говорила раньше, начали литься из меня, все быстрее и быстрее. Они выходили со страстной интенсивностью…Аудитория растворилась, сам зал исчез, я сознавала только мои слова, мою песню экстаза».
Выступление Эммы Голдман
Голдман окунулась с головой в деятельность анархического движения. Она была ведущим организатором женщин-работниц во время забастовки швейников 1889 г. Неся красный флаг, она вела за собой анархистов во время первомайской демонстрации 1891 г., несмотря на попытки социалистов запретить им участвовать в ней. Но организаторской работы, раздачи листовок, участия в демонстрациях было недостаточно для этой женщины, нетерпеливо желавшей революции. Как и другие русские анархисты того времени в Нью-Йорке, не имевшие представления о различии американских и европейских традиций, она верила в то, что если только поднять на действие трудящиеся массы с помощью какого-либо яркого и поляризующего общество события, революция против хозяев-капиталистов может начаться. С их точки зрения, не хватало лишь подходящего случая.
На некоторое время маленькая анархическая коммуна переехала в Нью-Хейвен, чтобы вести агитацию там. Когда из-за болезней коммуна распалась, Голдман, Беркман и их друг художник Федя сформировали собственную коммуну, в которой они жили втроем. («Я верю в твою свободу любить», - сказал принципиальный Беркман, благословив любовь Эммы и Феди. Ревность, сказал он, не заслуживает места в сердце анархиста. А Голдман, которая презрительно относилась к унизительной идее, что женщина должна принадлежать одному мужчине как вещь, восхищалась Беркманом еще больше из-за его широты души.) Вместе трое любовников заключили единственное соглашение: «посвятить себя Делу в каком-нибудь высшем акте, умереть, если это потребуется, или продолжать жить и работать ради идеала, которому кому-то из нас возможно придется отдать свою жизнь».
Очень скоро потребность в «высшем акте» появилась. В Гомстеде, штат Пенсильвания, в 1892 г. забастовка металлистов против сталелитейной корпорации Карнеги была жестоко подавлена. Около десятка человек были убиты, сотни получили ранения. Когда трое товарищей узнали об этом, они решили, что пришло время для их акта политического насилия. Внимание страны были сконцентрировано на насилии в Гомстеде, и они решили, что это хороший психологический момент для политического покушения: насильственного акта пропаганды, находящегося в соответствии с анархической традицией и поднимающего людей на борьбу против капиталистических угнетателей. Так же как их русские кумиры убили царя, они убьют человека, ответственного за кровопролитие в Гомстеде, председателя правления компании Генри Клея Фрика. «Человеческая жизнь и вправду священна и ненарушима, - писал Беркман, - но убийство тирана, врага Народа, ни в коем случае не может рассматриваться как лишение человека жизни» (А.Беркман, «Тюремные воспоминания анархиста»).
Задачей Голдман было найти средства на покупку пистолета, а затем объяснить этот акт миру. Беркман должен был нажать на курок, принеся в жертву и свою жизнь. Отчаянно пытаясь найти необходимые средства, Голдман даже пыталась заниматься проституцией на Четырнадцатой улице, но в итоге ей пришлось просто занять деньги в долг. 23 июля 1892 г. Беркман вошел в офис Фрика в Питтсбурге, прицелился тирану в голову и дважды выстрелил прежде, чем окружающие люди смогли свалить его на пол несколькими ударами, а затем полиция утащила его.
Тот факт, что Фрик быстро встал на ноги после ранения, - достаточно быстро, чтобы руководить разгромом профсоюза с помощью сил национальной гвардии, - был основанием для того, чтобы преступление Беркмана было наказано семилетним сроком тюремного заключения, но обвинения против анархиста были суммированы и он был приговорен к двадцати двум годам заключения, из которых он в итоге отсидел четырнадцать. Покушение спутало планы забастовщиков и в то же время вызвало общенациональную волну страха перед анархистами. Забастовщики Гомстеда незамедлительно осудили этот акт, остальное население посчитало Беркмана сумасшедшим.
В Соединенных Штатах не было прецедента, который бы сделал политическое покушение Беркмана понятным широкой публике. Хотя Голдман употребила свои богатые ораторские способности на то, чтобы объяснить и защитить этот акт, немногие люди даже просто поняли мотивы заговорщиков, не говоря уже об оправдании этого их поступка. Даже Иоганн Мост, - долгое время бывший пропагандистом покушений и опубликовавший однажды инструкции по изготовлению бомб, - отрекся от акта Беркмана, заявив, что американский пролетариат был совершенно не готов к такому действию, и сделал предположение, что Беркман, возможно, планировал всего лишь ранить Фрика.
Это обвинение так задело темпераментную Голдман, которая рассчитывала, что Мост встанет на защиту Беркмана, что на большом собрании, где должен был выступать Мост, сидя в первом ряду вместе с Федей она потребовала, чтобы тот отказался от порочащих Беркмана обвинений. После того, как Мост отказался это сделать (пробормотав что-то по поводу «истеричной женщины»), Голдман выскочила на сцену, достала спрятанный под одеждой хлыст и предала Моста публичной порке. Когда она закончила, она переломила хлыст пополам об колено, бросила его к ногам Моста и гордо вышла из зала.
Этот эпизод отметил начало раскола в американском анархическом движении и начало нового этапа в жизни Голдман. Начала создаваться демоническая легенда о ней. Суд против нее самой в следующем году и вынесенный приговор по обвинению в произнесении речи перед нью-йоркскими безработными, которая якобы стала причиной бунта (хотя бунта не последовало), вполне предсказуемо стал сенсационной новостью. Одному из репортеров Голдман предсказала свое годичное тюремное заключение «не потому, что мой поступок того заслуживает, а потому что я анархистка». Когда она вышла на свободу год спустя, она обнаружила что превратилась в знаменитость. Ее называли «Красной Эммой», врагом бога, закона, брака и государства. Другой такой не было во всей Америке.
Теперь Голдман много ездила по стране с выступлениями, участвуя в каждом радикальном конфликте, в то время как ее репутация набивала залы битком. В то время лекционные туры были популярны, и «Красная Эмма» с ее легендарными ораторскими способностями, стала одной из самых звездных исполнительниц на всем континенте. Верная делу до полного самоотречения, она ездила из конца в конец страны, собирая средства на поддержку всякого заслуживающего того дела, большого или малого. Ветеран движения за гражданские права Роджер Болдуин так описывает впечатление, которое Голдман производила на людей:
Когда я только окончил Гарвардский университет, к нам в город приехала с лекциями Эмма Голдман. Меня пригласили ее послушать. Меня коробило даже от предположения, что мне может быть интересна женщина, о которой говорили, что она является сторонницей покушений, свободной любви, революции и атеизма, но мое любопытство привело меня к ней. Эта лекция открыла мне глаза. Никогда прежде мне не доводилось слышать такой социальной страсти, такого смелого развенчания пороков, такой электризованности слов, такого всеразрушающего вызова всем ценностям, которые меня учили воспринимать как высшие. С того дня я стал ее поклонником.
В конце 1890-х гг. Эмма Голдман ездит в Европу, где знакомится с патриархами анархизма Петром Кропоткиным, Эррико Малатестой и Луизой Мишель, произведя на каждого глубокое впечатление.
Затем, в 1901 г., общественная деятельность Голдман внезапно прервалась. Президент США Уильям Маккинли был убит молодым человеком Леоном Чолгошем, заявившим о том, что он анархист. Голдман арестовали как самую известную анархистку в Америке, которую к тому же, как признался на следствии Чолгош, он встречал во время одной из ее лекций. Голдман обвинили в соучастии в покушении. Это была одна из ироний ее судьбы, - в то время как ее участие в покушении на Фрика не привело к аресту и тюремному заключению, ее арестовали по обвинению в соучастии в покушении, которое она не одобрила, и как раз в то время, когда она пересмотрела свои взгляды на акты индивидуального террора и более не поддерживала их.
Уже находясь в тюрьме, она шокировала публику, предложив свои услуги сиделки умирающему Маккинли. («Ты была великолепна, дорогая, - написал ей Беркман из тюрьмы, узнав о ее предложении. - Насколько невозможным было для нас подобное предложение десять лет назад! Мы бы посчитали его предательством духа революции, это возмутило бы все наши традиции, если бы мы даже просто признали человеческое в официальных представителях капитализма».) Но ее одновременное выражение сочувствия к беспомощному убийце Чолгошу вызвало в ее адрес такой шквал ненависти, что еще долго после своего освобождения (из-за отсутствия улик против нее), и после того, как Чолгош был казнен на электрическом стуле, она вынуждена была скрываться в подполье, опасаясь за свою безопасность. Репрессии в отношении анархистов после покушения на МакКинли были столь суровыми, что в течение нескольких лет после этого она не могла появиться на публике под своим собственным именем. Она жила под именем Э.Г.Смит и зарабатывала на жизнь сиделкой, швеей, массажисткой, менеджером гастролирующей театральной труппы из России.
Голдман вернулась к активной общественной жизни в 1906 г. в качестве издательницы радикального ежемесячного журнала Mother Earth («Мать Земля»). Беркман, выпущенный из тюрьмы в том же году, присоединился к ней в качестве соредактора журнала. Вместе с группой друзей они выпускали его на протяжении двенадцати лет, лишь иногда прекращая публикацию в связи с вмешательством полиции. Современник описывал «полную суматохи редакцию Mother Earth» как «один из живых мыслящих центров Нью-Йорка» в то время, когда Гринвич Вилледж «кишела возмутителями спокойствия, выражавшими новый бунтарский дух». Квартира Голдман была тем местом, где, как писал «Большой Билл» Хейвуд (один из лидеров Индустриальных рабочих мира), каждый всегда мог получить чашку кофе «черного, как ночь, крепкого, как революционный идеал, и сладкого, как любовь».
Один из антивоенных выпусков журнала Mother Earth, сентябрь 1914 года
Во время лекционного тура по стране в 1910 г. Эмма Голдман выступала, по ее словам, в общей сложности 120 раз в 37 городах и 25 штатах. Билеты на ее выступления оплатили 25 тысяч человек, а еще больше прошли бесплатно.
В 1914 году она принимала участие в протестах анархистов против Джона Рокфеллера, которые были грубо разогнаны полицией. Беркман и четверо его товарищей решили отомстить Рокфеллеру, взорвав его виллу в Территауне, штат Нью-Йорк. Бомбу собирали в квартире Голдман, и 4 июля 1914 г. бомба самопроизвольно взорвалась, уничтожив троих заговорщиков, находившихся в квартире, и ранив несколько соседей. Неизвестно, знала ли Эмма про эту бомбу, но в следующем году она рассталась с Беркманом, который уехал в Сан-Франциско, где основал собственный революционный журнал «Взрыв».
11 февраля 1916 года Эмма вновь арестована. На этот раз - за распространение литературы о контроле над рождаемостью (Голдман считала аборты трагическим следствием тяжёлого социального положения женщин).
Желая изменить мир и выступить перед аудиторией, для которой анархизм был новой идеей, она иногда пыталась избежать ареста, заявляя лекции на казалось бы безобидные темы вроде современной драмы. (Ее лекции о драматическом искусстве, которые всегда выходили на обсуждение социальных проблем, были изданы в 1914 г. в сборнике «Социальное значение современной драмы»).
Но будучи бойцом по своей природе, она также выступала на наиболее провокационные темы в самых опасных местах, тем самым давая новую пищу легендам о себе. Она говорила о свободной любви с пуританами, об атеизме с церковниками, о революции с реформистами; она осуждала веру в избирательный бюллетень перед суфражистками, а патриотизм - перед солдатами и патриотами. «С чем большим противодействием я сталкивалась, - хвасталась она, - тем более в своей тарелке я себя чувствовала».
Для иллюстрации стиля Эммы можно добавить лишь рассказ об одной речи, очень голдмановской по духу, и, безусловно, самой краткой из ее речей. Она произнесла ее 11 сентября 1917 г. на собрании в Нью-Йорке в поддержку Беркмана, когда шла борьба против его экстрадиции из Нью-Йорка в Калифорнию, где против него было сфабриковано обвинение в убийстве. В это время Голдман сама была освобождена под залог в ожидании пересмотра в Верховом суде ее дела по обвинению в заговоре с целью срыва военного призыва, и залог, внесенный за нее, в любой момент мог быть отменен.
Она пришла в аудиторию, где проходило собрание, готовая выступать в защиту Беркмана, но в этот самый момент к ней подошел пристав и сообщил, что если она не откажется от выступления, он прикажет очистить зал от собравшихся. В обычных обстоятельствах Голдман просто бы игнорировала этот ультиматум, но, ощущая необходимость проведения этого конкретного митинга, она нехотя дала приставу свое согласие и заняла место в аудитории.
Предварительные выступления были завершены, несколько речей уже прозвучало, подошла очередь выступления Голдман. Когда ведущий собрания начал объяснять отсутствие Голдман, о котором все сожалеют, Красная Эмма вышла на сцену, засунув в рот кляп из большого носового платка. Она стояла, повернувшись к аудитории лицом и не произнося ни слова, как и обещала. Это вызвало шквал аплодисментов.
В конце концов в 1917 г. ее привычка противоречить во всем зашла слишком далеко. За организацию «Лиги против призыва» и организацию антивоенных митингов по всему восточному побережью США даже после того, как страна вступили в войну, она и Беркман были арестованы и обвинены в заговоре с целью срыва призыва. И хотя они замечательно защищали себя сами в ходе судебного процесса («Во время ведения процесса», - заявил председательствующий судья, - обвиняемые показали… способности, которые могли бы быть использованы к огромному благу нашей страны, если бы они сами решили выступать за нее, а не против»), они были осуждены. Их присудили к выплате штрафа и тюремному заключению сроком до двух лет. «Для подобных людей, которые хотели бы уничтожить наши законы, нет места в нашей стране», - заявил судья, рекомендовав депортировать их из США.
К рекомендации судьи прислушались. Чтобы получить основания для депортации Голдман, правительство отозвало выданное ей гражданство, лишив гражданства ее давно пропавшего без вести мужа. Слушания дела по поводу ее депортации вел сам будущий глава ФБР Эдгар Гувер, который охарактеризовал Эмму Голдман как "одного из самых опасных анархистов Америки". В 1919 г. на волне одних из самых суровых репрессий в истории Соединенных Штатов Голдман, Беркман и 247 других «красных» ранним утром были отконвоированы к старому военно-транспортному кораблю Buford и в соответствии с «Актом об исключении иностранцев» от 1918 г. депортированы в недавно созданную Советскую республику.
Когда этот «красный ковчег» уже был готов к отплытию из нью-йоркской гавани, пятидесятилетняя Голдман сделала свое последнее заявление для американской прессы: «Я считаю за честь быть первым политическим агитатором, депортированным из Соединенных Штатов». Свидетели этой истории утверждают, что смотревший на это американский конгрессмен крикнул ей «Счастливого рождества, Эмма!», а Голдман, повернувшись к нему, чтобы отреагировать на это с присущей ей сердитостью, поднесла руку к носу и высморкалась в его сторону. Это был последний ее жест на американской земле.
Голдман приехала в Россию, воодушевленная революцией. В Гуляйполе она встретилась с Нестором Ивановичем Махно, в Москве - с Джоном Ридом, Луизой Брайант и, конечно, с Владимиром Лениным, который предложил ей поработать на Советскую Республику. Однако революционный террор, репрессии против политических противников (включая анархистов) вызывали все большее разочарование Эммы. Последним ударом стало подавление большевиками Кронштадтского мятежа в начале 1921 года.
Именно тогда Голдман и Беркман решили уехать из страны, несмотря на то, что, как писала Голдман, «идея покинуть Россию до этого ни разу не рождалась в моей голове». После Кронштадта она была убеждена, что «триумф государства означал поражение революции». Двое анархистов незамедлительно обратились за паспортами на выезд, и, получив их в декабре 1921 г., ровно два года спустя после депортации из Соединенных Штатов, покинули Советскую Россию, «опустошенные и лишенные мечты».
Из России они уехали в эмиграцию, которая превратилась для них в длинную череду временных виз в различных европейских странах. В конце концов, Беркман поселился во Франции, а Голдман осела в Англии. Они оба зарабатывали скудные средства к существованию написанием статей и лекциями, незамечаемые или ненавидимые большинством левых из-за своей критики большевистского режима. Несмотря на то, что Голдман всегда защищала революцию, одновременно осуждая большевистскую тиранию, ее с легкостью обвиняли в предательстве революции. В своей автобиографии Бертран Рассел описал то, как ее встречали лондонские радикалы в 1924 г.:
В ее честь был устроен обед. Когда она поднялась, чтобы произнести приветственное слово, ее встретили с энтузиазмом, но когда она закончила и села на место, в зале стояла гробовая тишина. Все потому, что вся ее речь была направлена против большевиков.
Она написала серию статей для газеты New York World, а затем книгу «Мое разочарование в России» (My Disillusionment in Russia, 1923-1924). Она была осуждена за это некоторыми из тех самых радикалов, которые десятилетие спустя, во время московских процессов отвернутся не только от большевизма, но и от революции вообще.
Быть отверженной среди бывших друзей, однако, было для Голдман не в новинку. Почти единственной среди анархистов она защищала Чолгоша; почти единственной среди феминисток она разоблачала иллюзии по поводу избирательного права для женщин; теперь почти в одиночку среди революционеров она осуждала большевизм, в то же время ни на минуту не отрекаясь от своих революционных взглядов. «Цензура со стороны товарищей, - сказала она однажды, - имеет на меня такое же действие как полицейское преследование, она делает меня увереннее в себе». В эмиграции она не растеряла ни капли из своей настойчивости и желания «бунтовать».
В 1925 г., чтобы стать гражданкой Великобритании и получить надежный паспорт, она вышла замуж за старого шахтера-анархиста из Уэльса Джеймса Колтона. Голдман на протяжении долгого времени была ярой противницей института брака, и хотя церемония была полностью формальной, - она оплатила Колтону стоимость его проезда до Лондона и обратно и возместила средства, которые он потерял из-за неявки на работу, - тем не менее, разразился небольшой скандал. С новым паспортом она отправилась в тур по Канаде, а затем, присоединившись к Беркману на юге Франции, где она жила на средства, предоставленные американскими товарищами, она осела, чтобы написать мемуары, «Проживая свою жизнь» (Living My Life).
Книга, выпущенная в 1931 г. издательством Knopf, была хорошо принята читателями, но мир, о котором она вспоминала, уже стал историей. В начале тридцатых, несмотря на различные препятствия со стороны правительства и цензуру, Голдман ездила по Европе и осуждала «Гитлера и его банду», с ужасом наблюдая, как одна страна за другой поддавались централизму и диктатуре, а анархизм становился все более незначительным фактором. В 1934 г. ее когда-то опасные взгляды показались достаточно мирными ее заслуженным американским друзьям, которые смогли организовать девяностодневный лекционный тур по Соединенным Штатам.
За исключением злобного и вполне предсказуемого бойкота со стороны американской Коммунистической партии, ее возвращение в страну было достаточно бедно событиями. Пятнадцать лет спустя после того, как она была отправлена в ссылку и названа Эдгаром Гувером самой опасной женщиной в Америке, «чье возвращение в наше общество принесло бы излишний вред», ее идеи децентрализации и либертарного общества были в таком забвении, что они больше не несли в себе никакой реальной угрозы; выбор стоял между фашизмом и коммунизмом. Голдман вернулась во Францию с ощущением того, что она ведет борьбу, обреченную на поражение.
После того, как Беркман покончил жизнь самоубийством в 1936 г., Голдман возможно предалась бы унынию, если бы не неожиданно вспыхнувшая революция и гражданская война в Испании. Откликнувшись на приглашение испанских анархистов, оплотом которых была Барселона, она поспешила на баррикады, снова вообразив, что революция ее мечты начала свершаться. «Давящая тяжесть, которая лежала на моем сердце после Сашиной смерти исчезла как по волшебству», - писала она в одном из писем, наблюдая за организацией на вольных началах сельских коммун и фабричных коллективов, школ, учреждений обслуживания и милиции. В возрасте 67 лет она снова бросилась в активную борьбу, координируя пропагандистские усилия испанских анархистов в Англии, со всей энергией и присущим ей духом молодости.
Но, наблюдая как анархисты уступали позиции Франко с одной стороны и сталинистам - с другой, видя как они идут на смертельные для них компромиссы с коалиционным республиканским правительством ради военной победы, она была снова поставлена перед острыми дилеммами, с которыми она столкнулась ранее в России. И все же она отказывалась изменить своим принципам или признать поражение. Даже когда стало ясно, что Франко одерживает победу, она отправилась в Канаду собирать средства для помощи Испании.
Там 17 февраля 1940 г. семидесятилетнюю Голдман разбил паралич. Она умерла три месяца спустя, 14 мая. Ее тело было перевезено в Чикаго и похоронено рядом с хеймаркетскими мучениками, чьей памяти она посвятила свою жизнь в ту «черную пятницу» более пятидесяти лет назад. И памятник, воздвигнутый на чикагском Вальдхаймском кладбище в память о казненных анархистах, памятник, перед которым она тоже проливала слезы и возлагала венки, - служит памятью и ей.
Имя Эммы Голдман вновь вспомнилось в конце 1960-х - начале 1970-х, когда движение за гражданские права породило широкую, анархистскую по сути волну выступлений молодежи, феминистских и других радикальных групп.
На первой массовой демонстрации феминисток нового поколения 26 августа 1970 г. шумная группа, называющая себя «Бригада имени Эммы Голдман», шла по Пятой авеню в Нью-Йорке, неся огромный транспарант, на котором было написано ее имя. Активные молодые женщины раздавали листовки с цитатами из речей Голдман и скандировали:
Emma said it in Nineteen-Ten,
Now we’re going to say it again…
(Эмма говорила об этом в 1910-м,
теперь мы снова говорим об этом…)
Источники: Шульман, Аликс. Эмма Гольдман (опубликовано по-английски в качестве предисловия к сборнику Red Emma Speaks («Говорит Красная Эмма», 1970). Вики, Wiki.
Но обо всем по порядку.
Эмма Голдман в 1890-е
Эмма родилась в Ковно (Каунасе), в небогатой еврейской семье. Успев пожить в Кенигсберге, семья Голдманов перебралась в Санкт-Петербург в 1882 году, вскоре после убийства Александра II. Казнь народовольцев стала первым политическим событием, потрясшим душу девочки. Бедственное положение семьи вскоре заставило ее оставить учебу в гимназии и пойти работать на фабрику. Образ Российской империи был для нее связан с несправедливостью и угнетением, бесправным положением евреев, крестьян, женщин. Отец относился к детям строго (чтобы не сказать деспотично; она позже вспоминала о нем как о "кошмаре моего детства"), а в 15 лет попытался насильно выдать Эмму замуж. Вскоре после этого девушка находит способ бежать из дома и уехать в Америку, где уже жила ее старшая сестра (от первого брака матери).
Первой работой Эммы Голдман в Рочестере (штат Нью-Йорк) была фабрика по пошиву пальто. При десятичасовом рабочем дне Эмма зарабатывала всего 2,5 доллара в неделю. В целом, страна свободы казалась не сильно отличавшейся от покинутой империи.
Переломное событие в ее биографии случилось, впрочем, далеко от Рочестера - в Чикаго, где во время демонстрации анархистов на Сенной площади (Хеймаркет) 4 мая 1886 года была взорвана бомба, убившая и ранившая множество людей. Хотя анархисты убеждали, что взрыв был делом рук провокаторов, четверо активистов анархистского движения были казнены. С этого дня Эмма Голдман начала новый отсчет собственной жизни.
У меня было отчетливое чувство, что в моей душе родилось что-то новое и чудесное. Великий идеал, горячая вера, готовность посвятить всю себя памяти моих погибших товарищей, сделать их дело делом моей жизни… Я приняла решение. Я поеду в Нью-Йорк… и буду готовить себя к выполнению моей новой задачи.
Бросив работу и мужа, с которым прожила всего несколько месяцев, Эмма перебирается в Нью-Йорк и находит учителя в лице теоретика анархизма Иоганна Моста. В анархистской коммуне она встречает свою любовь и будущего товарища всей жизни - Александра Беркмана (еще одного эмигранта из России).
Александр Беркман (1870-1936)
Спустя всего шесть месяцев она отправилась в свое первое турне с выступлениями по стране. Успех этого турне стал началом ораторской карьеры Голдман, сделавшей ее одной из наиболее харизматичных и вдохновенных ораторов в истории искусства публичных выступлений. Как она потом вспоминала, «случилось что-то странное… Слова, которые я никогда не говорила раньше, начали литься из меня, все быстрее и быстрее. Они выходили со страстной интенсивностью…Аудитория растворилась, сам зал исчез, я сознавала только мои слова, мою песню экстаза».
Выступление Эммы Голдман
Голдман окунулась с головой в деятельность анархического движения. Она была ведущим организатором женщин-работниц во время забастовки швейников 1889 г. Неся красный флаг, она вела за собой анархистов во время первомайской демонстрации 1891 г., несмотря на попытки социалистов запретить им участвовать в ней. Но организаторской работы, раздачи листовок, участия в демонстрациях было недостаточно для этой женщины, нетерпеливо желавшей революции. Как и другие русские анархисты того времени в Нью-Йорке, не имевшие представления о различии американских и европейских традиций, она верила в то, что если только поднять на действие трудящиеся массы с помощью какого-либо яркого и поляризующего общество события, революция против хозяев-капиталистов может начаться. С их точки зрения, не хватало лишь подходящего случая.
На некоторое время маленькая анархическая коммуна переехала в Нью-Хейвен, чтобы вести агитацию там. Когда из-за болезней коммуна распалась, Голдман, Беркман и их друг художник Федя сформировали собственную коммуну, в которой они жили втроем. («Я верю в твою свободу любить», - сказал принципиальный Беркман, благословив любовь Эммы и Феди. Ревность, сказал он, не заслуживает места в сердце анархиста. А Голдман, которая презрительно относилась к унизительной идее, что женщина должна принадлежать одному мужчине как вещь, восхищалась Беркманом еще больше из-за его широты души.) Вместе трое любовников заключили единственное соглашение: «посвятить себя Делу в каком-нибудь высшем акте, умереть, если это потребуется, или продолжать жить и работать ради идеала, которому кому-то из нас возможно придется отдать свою жизнь».
Очень скоро потребность в «высшем акте» появилась. В Гомстеде, штат Пенсильвания, в 1892 г. забастовка металлистов против сталелитейной корпорации Карнеги была жестоко подавлена. Около десятка человек были убиты, сотни получили ранения. Когда трое товарищей узнали об этом, они решили, что пришло время для их акта политического насилия. Внимание страны были сконцентрировано на насилии в Гомстеде, и они решили, что это хороший психологический момент для политического покушения: насильственного акта пропаганды, находящегося в соответствии с анархической традицией и поднимающего людей на борьбу против капиталистических угнетателей. Так же как их русские кумиры убили царя, они убьют человека, ответственного за кровопролитие в Гомстеде, председателя правления компании Генри Клея Фрика. «Человеческая жизнь и вправду священна и ненарушима, - писал Беркман, - но убийство тирана, врага Народа, ни в коем случае не может рассматриваться как лишение человека жизни» (А.Беркман, «Тюремные воспоминания анархиста»).
Задачей Голдман было найти средства на покупку пистолета, а затем объяснить этот акт миру. Беркман должен был нажать на курок, принеся в жертву и свою жизнь. Отчаянно пытаясь найти необходимые средства, Голдман даже пыталась заниматься проституцией на Четырнадцатой улице, но в итоге ей пришлось просто занять деньги в долг. 23 июля 1892 г. Беркман вошел в офис Фрика в Питтсбурге, прицелился тирану в голову и дважды выстрелил прежде, чем окружающие люди смогли свалить его на пол несколькими ударами, а затем полиция утащила его.
Тот факт, что Фрик быстро встал на ноги после ранения, - достаточно быстро, чтобы руководить разгромом профсоюза с помощью сил национальной гвардии, - был основанием для того, чтобы преступление Беркмана было наказано семилетним сроком тюремного заключения, но обвинения против анархиста были суммированы и он был приговорен к двадцати двум годам заключения, из которых он в итоге отсидел четырнадцать. Покушение спутало планы забастовщиков и в то же время вызвало общенациональную волну страха перед анархистами. Забастовщики Гомстеда незамедлительно осудили этот акт, остальное население посчитало Беркмана сумасшедшим.
В Соединенных Штатах не было прецедента, который бы сделал политическое покушение Беркмана понятным широкой публике. Хотя Голдман употребила свои богатые ораторские способности на то, чтобы объяснить и защитить этот акт, немногие люди даже просто поняли мотивы заговорщиков, не говоря уже об оправдании этого их поступка. Даже Иоганн Мост, - долгое время бывший пропагандистом покушений и опубликовавший однажды инструкции по изготовлению бомб, - отрекся от акта Беркмана, заявив, что американский пролетариат был совершенно не готов к такому действию, и сделал предположение, что Беркман, возможно, планировал всего лишь ранить Фрика.
Это обвинение так задело темпераментную Голдман, которая рассчитывала, что Мост встанет на защиту Беркмана, что на большом собрании, где должен был выступать Мост, сидя в первом ряду вместе с Федей она потребовала, чтобы тот отказался от порочащих Беркмана обвинений. После того, как Мост отказался это сделать (пробормотав что-то по поводу «истеричной женщины»), Голдман выскочила на сцену, достала спрятанный под одеждой хлыст и предала Моста публичной порке. Когда она закончила, она переломила хлыст пополам об колено, бросила его к ногам Моста и гордо вышла из зала.
Этот эпизод отметил начало раскола в американском анархическом движении и начало нового этапа в жизни Голдман. Начала создаваться демоническая легенда о ней. Суд против нее самой в следующем году и вынесенный приговор по обвинению в произнесении речи перед нью-йоркскими безработными, которая якобы стала причиной бунта (хотя бунта не последовало), вполне предсказуемо стал сенсационной новостью. Одному из репортеров Голдман предсказала свое годичное тюремное заключение «не потому, что мой поступок того заслуживает, а потому что я анархистка». Когда она вышла на свободу год спустя, она обнаружила что превратилась в знаменитость. Ее называли «Красной Эммой», врагом бога, закона, брака и государства. Другой такой не было во всей Америке.
Теперь Голдман много ездила по стране с выступлениями, участвуя в каждом радикальном конфликте, в то время как ее репутация набивала залы битком. В то время лекционные туры были популярны, и «Красная Эмма» с ее легендарными ораторскими способностями, стала одной из самых звездных исполнительниц на всем континенте. Верная делу до полного самоотречения, она ездила из конца в конец страны, собирая средства на поддержку всякого заслуживающего того дела, большого или малого. Ветеран движения за гражданские права Роджер Болдуин так описывает впечатление, которое Голдман производила на людей:
Когда я только окончил Гарвардский университет, к нам в город приехала с лекциями Эмма Голдман. Меня пригласили ее послушать. Меня коробило даже от предположения, что мне может быть интересна женщина, о которой говорили, что она является сторонницей покушений, свободной любви, революции и атеизма, но мое любопытство привело меня к ней. Эта лекция открыла мне глаза. Никогда прежде мне не доводилось слышать такой социальной страсти, такого смелого развенчания пороков, такой электризованности слов, такого всеразрушающего вызова всем ценностям, которые меня учили воспринимать как высшие. С того дня я стал ее поклонником.
В конце 1890-х гг. Эмма Голдман ездит в Европу, где знакомится с патриархами анархизма Петром Кропоткиным, Эррико Малатестой и Луизой Мишель, произведя на каждого глубокое впечатление.
Затем, в 1901 г., общественная деятельность Голдман внезапно прервалась. Президент США Уильям Маккинли был убит молодым человеком Леоном Чолгошем, заявившим о том, что он анархист. Голдман арестовали как самую известную анархистку в Америке, которую к тому же, как признался на следствии Чолгош, он встречал во время одной из ее лекций. Голдман обвинили в соучастии в покушении. Это была одна из ироний ее судьбы, - в то время как ее участие в покушении на Фрика не привело к аресту и тюремному заключению, ее арестовали по обвинению в соучастии в покушении, которое она не одобрила, и как раз в то время, когда она пересмотрела свои взгляды на акты индивидуального террора и более не поддерживала их.
Уже находясь в тюрьме, она шокировала публику, предложив свои услуги сиделки умирающему Маккинли. («Ты была великолепна, дорогая, - написал ей Беркман из тюрьмы, узнав о ее предложении. - Насколько невозможным было для нас подобное предложение десять лет назад! Мы бы посчитали его предательством духа революции, это возмутило бы все наши традиции, если бы мы даже просто признали человеческое в официальных представителях капитализма».) Но ее одновременное выражение сочувствия к беспомощному убийце Чолгошу вызвало в ее адрес такой шквал ненависти, что еще долго после своего освобождения (из-за отсутствия улик против нее), и после того, как Чолгош был казнен на электрическом стуле, она вынуждена была скрываться в подполье, опасаясь за свою безопасность. Репрессии в отношении анархистов после покушения на МакКинли были столь суровыми, что в течение нескольких лет после этого она не могла появиться на публике под своим собственным именем. Она жила под именем Э.Г.Смит и зарабатывала на жизнь сиделкой, швеей, массажисткой, менеджером гастролирующей театральной труппы из России.
Голдман вернулась к активной общественной жизни в 1906 г. в качестве издательницы радикального ежемесячного журнала Mother Earth («Мать Земля»). Беркман, выпущенный из тюрьмы в том же году, присоединился к ней в качестве соредактора журнала. Вместе с группой друзей они выпускали его на протяжении двенадцати лет, лишь иногда прекращая публикацию в связи с вмешательством полиции. Современник описывал «полную суматохи редакцию Mother Earth» как «один из живых мыслящих центров Нью-Йорка» в то время, когда Гринвич Вилледж «кишела возмутителями спокойствия, выражавшими новый бунтарский дух». Квартира Голдман была тем местом, где, как писал «Большой Билл» Хейвуд (один из лидеров Индустриальных рабочих мира), каждый всегда мог получить чашку кофе «черного, как ночь, крепкого, как революционный идеал, и сладкого, как любовь».
Один из антивоенных выпусков журнала Mother Earth, сентябрь 1914 года
Во время лекционного тура по стране в 1910 г. Эмма Голдман выступала, по ее словам, в общей сложности 120 раз в 37 городах и 25 штатах. Билеты на ее выступления оплатили 25 тысяч человек, а еще больше прошли бесплатно.
В 1914 году она принимала участие в протестах анархистов против Джона Рокфеллера, которые были грубо разогнаны полицией. Беркман и четверо его товарищей решили отомстить Рокфеллеру, взорвав его виллу в Территауне, штат Нью-Йорк. Бомбу собирали в квартире Голдман, и 4 июля 1914 г. бомба самопроизвольно взорвалась, уничтожив троих заговорщиков, находившихся в квартире, и ранив несколько соседей. Неизвестно, знала ли Эмма про эту бомбу, но в следующем году она рассталась с Беркманом, который уехал в Сан-Франциско, где основал собственный революционный журнал «Взрыв».
11 февраля 1916 года Эмма вновь арестована. На этот раз - за распространение литературы о контроле над рождаемостью (Голдман считала аборты трагическим следствием тяжёлого социального положения женщин).
Желая изменить мир и выступить перед аудиторией, для которой анархизм был новой идеей, она иногда пыталась избежать ареста, заявляя лекции на казалось бы безобидные темы вроде современной драмы. (Ее лекции о драматическом искусстве, которые всегда выходили на обсуждение социальных проблем, были изданы в 1914 г. в сборнике «Социальное значение современной драмы»).
Но будучи бойцом по своей природе, она также выступала на наиболее провокационные темы в самых опасных местах, тем самым давая новую пищу легендам о себе. Она говорила о свободной любви с пуританами, об атеизме с церковниками, о революции с реформистами; она осуждала веру в избирательный бюллетень перед суфражистками, а патриотизм - перед солдатами и патриотами. «С чем большим противодействием я сталкивалась, - хвасталась она, - тем более в своей тарелке я себя чувствовала».
Для иллюстрации стиля Эммы можно добавить лишь рассказ об одной речи, очень голдмановской по духу, и, безусловно, самой краткой из ее речей. Она произнесла ее 11 сентября 1917 г. на собрании в Нью-Йорке в поддержку Беркмана, когда шла борьба против его экстрадиции из Нью-Йорка в Калифорнию, где против него было сфабриковано обвинение в убийстве. В это время Голдман сама была освобождена под залог в ожидании пересмотра в Верховом суде ее дела по обвинению в заговоре с целью срыва военного призыва, и залог, внесенный за нее, в любой момент мог быть отменен.
Она пришла в аудиторию, где проходило собрание, готовая выступать в защиту Беркмана, но в этот самый момент к ней подошел пристав и сообщил, что если она не откажется от выступления, он прикажет очистить зал от собравшихся. В обычных обстоятельствах Голдман просто бы игнорировала этот ультиматум, но, ощущая необходимость проведения этого конкретного митинга, она нехотя дала приставу свое согласие и заняла место в аудитории.
Предварительные выступления были завершены, несколько речей уже прозвучало, подошла очередь выступления Голдман. Когда ведущий собрания начал объяснять отсутствие Голдман, о котором все сожалеют, Красная Эмма вышла на сцену, засунув в рот кляп из большого носового платка. Она стояла, повернувшись к аудитории лицом и не произнося ни слова, как и обещала. Это вызвало шквал аплодисментов.
В конце концов в 1917 г. ее привычка противоречить во всем зашла слишком далеко. За организацию «Лиги против призыва» и организацию антивоенных митингов по всему восточному побережью США даже после того, как страна вступили в войну, она и Беркман были арестованы и обвинены в заговоре с целью срыва призыва. И хотя они замечательно защищали себя сами в ходе судебного процесса («Во время ведения процесса», - заявил председательствующий судья, - обвиняемые показали… способности, которые могли бы быть использованы к огромному благу нашей страны, если бы они сами решили выступать за нее, а не против»), они были осуждены. Их присудили к выплате штрафа и тюремному заключению сроком до двух лет. «Для подобных людей, которые хотели бы уничтожить наши законы, нет места в нашей стране», - заявил судья, рекомендовав депортировать их из США.
К рекомендации судьи прислушались. Чтобы получить основания для депортации Голдман, правительство отозвало выданное ей гражданство, лишив гражданства ее давно пропавшего без вести мужа. Слушания дела по поводу ее депортации вел сам будущий глава ФБР Эдгар Гувер, который охарактеризовал Эмму Голдман как "одного из самых опасных анархистов Америки". В 1919 г. на волне одних из самых суровых репрессий в истории Соединенных Штатов Голдман, Беркман и 247 других «красных» ранним утром были отконвоированы к старому военно-транспортному кораблю Buford и в соответствии с «Актом об исключении иностранцев» от 1918 г. депортированы в недавно созданную Советскую республику.
Когда этот «красный ковчег» уже был готов к отплытию из нью-йоркской гавани, пятидесятилетняя Голдман сделала свое последнее заявление для американской прессы: «Я считаю за честь быть первым политическим агитатором, депортированным из Соединенных Штатов». Свидетели этой истории утверждают, что смотревший на это американский конгрессмен крикнул ей «Счастливого рождества, Эмма!», а Голдман, повернувшись к нему, чтобы отреагировать на это с присущей ей сердитостью, поднесла руку к носу и высморкалась в его сторону. Это был последний ее жест на американской земле.
Голдман приехала в Россию, воодушевленная революцией. В Гуляйполе она встретилась с Нестором Ивановичем Махно, в Москве - с Джоном Ридом, Луизой Брайант и, конечно, с Владимиром Лениным, который предложил ей поработать на Советскую Республику. Однако революционный террор, репрессии против политических противников (включая анархистов) вызывали все большее разочарование Эммы. Последним ударом стало подавление большевиками Кронштадтского мятежа в начале 1921 года.
Именно тогда Голдман и Беркман решили уехать из страны, несмотря на то, что, как писала Голдман, «идея покинуть Россию до этого ни разу не рождалась в моей голове». После Кронштадта она была убеждена, что «триумф государства означал поражение революции». Двое анархистов незамедлительно обратились за паспортами на выезд, и, получив их в декабре 1921 г., ровно два года спустя после депортации из Соединенных Штатов, покинули Советскую Россию, «опустошенные и лишенные мечты».
Из России они уехали в эмиграцию, которая превратилась для них в длинную череду временных виз в различных европейских странах. В конце концов, Беркман поселился во Франции, а Голдман осела в Англии. Они оба зарабатывали скудные средства к существованию написанием статей и лекциями, незамечаемые или ненавидимые большинством левых из-за своей критики большевистского режима. Несмотря на то, что Голдман всегда защищала революцию, одновременно осуждая большевистскую тиранию, ее с легкостью обвиняли в предательстве революции. В своей автобиографии Бертран Рассел описал то, как ее встречали лондонские радикалы в 1924 г.:
В ее честь был устроен обед. Когда она поднялась, чтобы произнести приветственное слово, ее встретили с энтузиазмом, но когда она закончила и села на место, в зале стояла гробовая тишина. Все потому, что вся ее речь была направлена против большевиков.
Она написала серию статей для газеты New York World, а затем книгу «Мое разочарование в России» (My Disillusionment in Russia, 1923-1924). Она была осуждена за это некоторыми из тех самых радикалов, которые десятилетие спустя, во время московских процессов отвернутся не только от большевизма, но и от революции вообще.
Быть отверженной среди бывших друзей, однако, было для Голдман не в новинку. Почти единственной среди анархистов она защищала Чолгоша; почти единственной среди феминисток она разоблачала иллюзии по поводу избирательного права для женщин; теперь почти в одиночку среди революционеров она осуждала большевизм, в то же время ни на минуту не отрекаясь от своих революционных взглядов. «Цензура со стороны товарищей, - сказала она однажды, - имеет на меня такое же действие как полицейское преследование, она делает меня увереннее в себе». В эмиграции она не растеряла ни капли из своей настойчивости и желания «бунтовать».
В 1925 г., чтобы стать гражданкой Великобритании и получить надежный паспорт, она вышла замуж за старого шахтера-анархиста из Уэльса Джеймса Колтона. Голдман на протяжении долгого времени была ярой противницей института брака, и хотя церемония была полностью формальной, - она оплатила Колтону стоимость его проезда до Лондона и обратно и возместила средства, которые он потерял из-за неявки на работу, - тем не менее, разразился небольшой скандал. С новым паспортом она отправилась в тур по Канаде, а затем, присоединившись к Беркману на юге Франции, где она жила на средства, предоставленные американскими товарищами, она осела, чтобы написать мемуары, «Проживая свою жизнь» (Living My Life).
Книга, выпущенная в 1931 г. издательством Knopf, была хорошо принята читателями, но мир, о котором она вспоминала, уже стал историей. В начале тридцатых, несмотря на различные препятствия со стороны правительства и цензуру, Голдман ездила по Европе и осуждала «Гитлера и его банду», с ужасом наблюдая, как одна страна за другой поддавались централизму и диктатуре, а анархизм становился все более незначительным фактором. В 1934 г. ее когда-то опасные взгляды показались достаточно мирными ее заслуженным американским друзьям, которые смогли организовать девяностодневный лекционный тур по Соединенным Штатам.
Click to viewЗа исключением злобного и вполне предсказуемого бойкота со стороны американской Коммунистической партии, ее возвращение в страну было достаточно бедно событиями. Пятнадцать лет спустя после того, как она была отправлена в ссылку и названа Эдгаром Гувером самой опасной женщиной в Америке, «чье возвращение в наше общество принесло бы излишний вред», ее идеи децентрализации и либертарного общества были в таком забвении, что они больше не несли в себе никакой реальной угрозы; выбор стоял между фашизмом и коммунизмом. Голдман вернулась во Францию с ощущением того, что она ведет борьбу, обреченную на поражение.
После того, как Беркман покончил жизнь самоубийством в 1936 г., Голдман возможно предалась бы унынию, если бы не неожиданно вспыхнувшая революция и гражданская война в Испании. Откликнувшись на приглашение испанских анархистов, оплотом которых была Барселона, она поспешила на баррикады, снова вообразив, что революция ее мечты начала свершаться. «Давящая тяжесть, которая лежала на моем сердце после Сашиной смерти исчезла как по волшебству», - писала она в одном из писем, наблюдая за организацией на вольных началах сельских коммун и фабричных коллективов, школ, учреждений обслуживания и милиции. В возрасте 67 лет она снова бросилась в активную борьбу, координируя пропагандистские усилия испанских анархистов в Англии, со всей энергией и присущим ей духом молодости.
Но, наблюдая как анархисты уступали позиции Франко с одной стороны и сталинистам - с другой, видя как они идут на смертельные для них компромиссы с коалиционным республиканским правительством ради военной победы, она была снова поставлена перед острыми дилеммами, с которыми она столкнулась ранее в России. И все же она отказывалась изменить своим принципам или признать поражение. Даже когда стало ясно, что Франко одерживает победу, она отправилась в Канаду собирать средства для помощи Испании.
Там 17 февраля 1940 г. семидесятилетнюю Голдман разбил паралич. Она умерла три месяца спустя, 14 мая. Ее тело было перевезено в Чикаго и похоронено рядом с хеймаркетскими мучениками, чьей памяти она посвятила свою жизнь в ту «черную пятницу» более пятидесяти лет назад. И памятник, воздвигнутый на чикагском Вальдхаймском кладбище в память о казненных анархистах, памятник, перед которым она тоже проливала слезы и возлагала венки, - служит памятью и ей.
Имя Эммы Голдман вновь вспомнилось в конце 1960-х - начале 1970-х, когда движение за гражданские права породило широкую, анархистскую по сути волну выступлений молодежи, феминистских и других радикальных групп.
На первой массовой демонстрации феминисток нового поколения 26 августа 1970 г. шумная группа, называющая себя «Бригада имени Эммы Голдман», шла по Пятой авеню в Нью-Йорке, неся огромный транспарант, на котором было написано ее имя. Активные молодые женщины раздавали листовки с цитатами из речей Голдман и скандировали:
Emma said it in Nineteen-Ten,
Now we’re going to say it again…
(Эмма говорила об этом в 1910-м,
теперь мы снова говорим об этом…)
Источники: Шульман, Аликс. Эмма Гольдман (опубликовано по-английски в качестве предисловия к сборнику Red Emma Speaks («Говорит Красная Эмма», 1970). Вики, Wiki.