Российско-американские сюжеты
Айра Фредерик Олдридж (Ira Frederick Aldridge) (1807-1867) - американский - афроамериканский, как сказали бы сегодня - актер, сделавший карьеру в Европе в те годы, когда у него на родине еще существовало рабство негров. Единственный, кстати, афроамериканец, чье имя увековечено бронзовой табличкой в шекспировском мемориальном театре в Стратфорде-на-Эвоне.
В разгар своей славы Олдридж много гастролировал в России, объездив чуть не все провинциальные театры. Он и умер в Польше по дороге в Санкт-Петербург. Однако до этого он свел тесную дружбу с Тарасом Шевченко.
Айра Олдридж в роли Арона в "Тите Андронике" Шекспира, около 1852 г.
Олдридж родился в Нью-Йорке в семье чернокожего проповедника. По его собственным рассказам выходило, что его дед по отцу был вождем племени Фула в Сенегале, но в то же время христианином. В 13 лет Айра пошел в школу для свободных африканцев (African Free School), а к театру пристрастился, наблюдая за представлениями с балкона ведущего нью-йоркского театра того времени (Park Theathre).
В 1820-е гг. он начал выступать в труппе первого в Нью-Йорке афроамериканского театра African Grove. Его первой ролью был Ролла в пьесе Шеридана "Писарро", а затем перешел на шекспировский репертуар. Сначала он сыграл Ромео, а потом получил известность в роли Гамлета.
Однако в Соединенных Штатах негритянский актер подвергался постоянным унижениям. В чрезвычайно расистском обществе (несмотря на относительную терпимость свободного штата Нью-Йорк) ему суждено было оставаться человеком второго сорта. В середине 1820-х Айра Олдридж уезжает в Англию. После нескольких выступлений в Королевском (Royalty) театре (где его называют просто "цветным джентльменом"), Айра переходит в Королевский Кобургский театр (будущий Old Vic). Первые рецензенты шли на его представления как на экзотику, а некоторые предполагали посмеяться (словосочетание "африканский трагик" вызывало ассоциации с комическим персонажем). Однако его исполнение роли Отелло вызвало у них совсем другие эмоции. Вскоре Олдриджу доверяют роли, не привязанные к цвету кожи персонажа; сила его таланта заставляет забыть о расовых барьерах. Особенно прославили Олдриджа шескпировские персонажи, включая Ричарда III и Шейлока.
Олдридж в роли Мунго, 1820-е или 1830-е
В 1852 году знаменитый актер отправился в первое турне по континентальной Европе, а в 1858 году впервые приехал на гастроли в Российскую империю. Здесь он познакомился со Львом Толстым, Михаилом Щепкиным, многими другими деятелями театра и представителями высшего общества. Особенно близкие отношения у него установились с Тарасом Шевченко.
Вот как вспоминал об эпизоде знакомства скульптор и художник М.О.Микешин:
Здесь кстати будет упомянуть о знакомстве двух замечательных личностей, гениального трагика Айры Олдриджа и Шевченко, которому я был свидетелем. Вскоре по прибытии в Петербург, после блестящего дебюта в «Отелло», трагик появился в гостиной Толстых, где и окружен был самыми горячими знаками восхищения всего общества к его таланту. Не видел я первых минут знакомства Тараса Григорьевича с Олдриджем, потому что явился к Толстым час спустя после его прибытия туда и застал их, то есть нашего поэта с трагиком, уже в самых трогательных отношениях дружбы: они сидели в углу на диванчике или ходили по зале обнявшись; дочери графа - две девочки - наперерыв служили им толмачами, быстро переводя на английский и русский языки их беглый разговор.
М.О.Микешин
С этого вечера Олдридж вполне завладел всем вниманием Шевченка. Не лишено было комизма это знакомство, потому что Тарас Григорьевич ни слова не знал по-английски, а Олдридж тоже не говорил ни на каком европейском языке, кроме английского; между тем они бывали друг у друга, и когда Тарас ждал в свою убогую комнатку трагика, то я заставал его в больших хлопотах: он тщательно «прибирал» у себя на столе, где обыкновенно находился целый ворох невообразимо разнообразных предметов: банок и пузырьков со всякими едкими кислотами для аквафорты, которою Тарас Григорьевич с большою любовью, терпением и успехом занимался, каких-то коробок, малороссийских монист, свиного сала в развернутой бумаге и т. п.
В такие торжественные моменты Тарас Григорьевич даже дозволял подметать пол прислуживавшему у него отставному академическому солдату и убирать постель, которая без того всегда оставалась разверстою, с валявшеюся на ней «відлогою». Пучки барвинка, засохшей руты и других степных цветов и трав украинского месторождения, по всей вероятности служившие для вдохновления поэта, при этом злорадно выбрасывались солдатом. Являлся трагик - и они оставались в уединении и заперти. Бог их знает, как и о чем они там говорили. Шевченко делал с Олдриджа - посредством травления - портрет; и действительно, вскоре на вечере у Толстых появились отпечатки этого портрета, походившего скорее на черта, чем на Олдриджа. Бедный Тарас Григорьевич оправдывался в несходстве портрета тем, что вот тут-то и там-то «треба б ще пiдтравити»... Так и остался, кажется, портрет не «підтравленим».
Портрет Олдриджа работы Шевченко, 1858 год
Стихов о встрече с американским артистом Шевченко не оставил, а лишь строки в письме к другому великому мастеру сцены Михаилу Щепкину: «У нас тепер африканський актор, чудеса виробляє на сцені. Живого Шекспіра показує».
Выступления Айры Олдриджа в России вызвали фурор. По некоторым рассказам, экзальтированные студенты после одного из спектаклей распрягли лошадей и сами везли сани с американским актером до гостиницы.
Один из тогдашних студентов - будущий знаменитый юрист А.Ф.Кони оставил свое описание выступлений американского трагика:
"Я видел в этой роли (Отелло - а.) знаменитого черного трагика Айра Олдриджа в его приезд в Москву, где я был в это время студентом. В его игре сказывался темперамент уроженца "знойной Африки", и чудилось, что в минуты страсти в его жилах течет не кровь, а раскаленная лава. В сцене умерщвления Дездемоны он был просто страшен. Войдя в спальню, он крался, как кошка, и, видимо, торопился совершить свое жестокое дело с назревшею решимостью. Он вел допрос Дездемоны, сидя на маленьком табурете у ее ног, задавая вопросы глухим и дрожащим от волнения голосом, согнувшись, нетерпеливо потирая переднюю часть своих бедер и похлопывая себя по коленкам. Видно было, как звериная жажда мщения волною заливает в нем человеческие чувства. Задушение Дездемоны сопровождалось у него торжествующим воплем и рыканием, затем наступало молчание, длившееся довольно долго, и он отходил от ложа жены с видом ослабевшего, но успокоенного человека. Его отчаянные крики: "Дездемона! Дездемона!" -- когда он узнает истину, потрясали весь зрительный зал и долго-долго звучали в ушах слушателей. Звучат они и теперь для меня с такою же силой, как будто я вижу Олдриджа перед собою в великолепном, своеобразном костюме и слышу его английскую речь. Отелло был его коронною ролью, и мне пришлось по поводу ее исполнения присутствовать при интересном разговоре. ...
Однажды, когда мы сидели в обширном кабинете Щепкина, на Мещанской улице, недалеко от Сухаревой башни, в передней раздался звонкий хохот, и оттуда показалось смеющееся, жизнерадостное, красное лицо Кетчера под шапкою лохматых седых волос, а за ним и сам Айра Олдридж. Друг выдающихся людей сороковых годов, который "перепер" всего Шекспира на русский язык, Кетчер привез английского черного трагика познакомиться со Щепкиным и согласился исполнять при этом обязанности толмача.
Олдридж начал беседу красиво составленной фразой о том, что он не мог уехать из Москвы, не отдавши дань почтения знаменитому артисту и не услышав от него критического отзыва о своей игре. "Скажи ему,-- обратился Щепкин к Кетчеру,-- что я его видел только в "Отелло" и нахожу, что он замечательный артист и что в последнем действии он меня, старика,-- человека привычного -- взволновал до глубины души". В ответ на это Олдридж почтительно наклонил голову, сказал, что такой отзыв для него -- лучшая награда, но все-таки настойчиво попросил у Щепкина критических замечаний. "Иначе,-- прибавил к его словам Кетчер,-- он может принять твои слова за простую условную любезность".
М.С.Щепкин
-- "Ну, когда так,-- заволновался Щепкин,-- то скажи ему, что мне не нравится вся его сцена с приезжающей Дездемоной. Когда привозящая ее галера останавливается у берега и она ступает на землю, Олдридж спокойно и величественно идет ей навстречу, подает ей руку и выводит на авансцену. Разве это возможно?! Он забывает, что Отелло -- мавр, что в нем льется и кипит южная горячая кровь, что он давно не видел жены, которую не только любит, но в которую страстно влюблен... и вот она пред ним -- одновременно предмет обожания и вожделения... да ему вся кровь должна ударить в сердце, он должен броситься к ней, как зверь, забыв все окружающее, схватить ее, смять в своих объятиях, принести на руках на авансцену и только тут вспомнить, что он военачальник и что за ним следят любопытные взоры. Вот тут он должен сделаться тем, чем его с самого начала изображает Олдридж.
Да скажи ему, -- и Щепкин вскочил со стула в порыве артистического творчества,-- что он должен осыпать ее поцелуями, целовать ей руки и ноги; да скажи ему, что..." -- и он сделал энергическое и весьма образное указание, неудобное для повторения в печати. Олдридж, выслушав перевод, улыбнулся и наклонил голову в знак согласия."
А.Ф.Кони
"С новыми дебютами в шекспировских ролях петербургская слава трагика росла и росла. , - вспоминал тот же М.Микешин.-
Вот сижу я раз в Мариинском театре ни жив ни мертв; Олдридж изображал короля Лира и кончил. Театр молчал от избытка впечатления. Не помня себя от жалости, сдавившей мне сердце и горло, не знаю, как очутился я на сцене, за кулисами, и открыл двери уборной трагика.
Следующая картина поразила меня: в широком кресле, развалясь от усталости, полулежал «король Лир», а на нем - буквально на нем - находился Тарас Григорьевич; слезы градом сыпались из его глаз, отрывочные, страстные слова ругани и ласки сдавленным громким шепотом произносил он, покрывая поцелуями раскрашенное масляною краскою лицо, руки и плечи великого актера... Находя себя тут лишним, я торопливо притворил двери, не преминув и сам хорошенько выплакаться, став за темные кулисы..."
Тарас Шевченко
Надо отметить, что к восхищению перед талантом добавлялось и политическое действо: в те самые годы антикрепостническая пропаганда активно использовала образ американского негра-раба в качестве довода против сохранения крепостного права в России. "Хижина дяди Тома" была уже дважды переведена на русский и прочитана каждым образованным россиянином. Громкое приветствие черного актера содержало в подтексте демонстрацию.
Это было одной из причин прекращения гастролей в декабре 1858 года. Сто шестьдесят деятелей культуры обратились к министру императорского двора В.Ф.Адлербергу с петицией:
"Ваше сиятельство, милостивый государь Владимир Федорович!
Значительная часть петербургской публики, пораженная горькой вестью, что мистер Айра Олдридж более не ангажирован Дирекцией театров, имеет честь прибегнуть к вашему сиятельству с утешительной надеждой, что ваше высокое и благотворное покровительство искусству, столько известное, дарует нам отраду быть свидетелями продолжения представлений Айра Олдриджа на нашей сцене.
С глубочайшим почтением имеем честь быть вашего сиятельства покорнейшие слуги
Графиня Анастасия Толстая
Надворный советник Академии К. Ухтомский
(и еще более 160 подписей, включая М.Микешина, Т. Шевченко и др.)
26 декабря 1858 г."
Адлербег наложил на петицию показательную резолюцию:
"Передать директору театров, подавать коллективные просьбы не допускается. Дирекция действует по своим расчетам и выгодам, а не по просьбам частных лиц"; "Что за вздор такой! Есть ли бы я и хотел сам собою продолжить представления Олдриджа, то эту мысль оставил бы единственно потому, что об этом коллективными подписками просят. Есть ли однажды допустить уважить к подобным просьбам, то бог знает о чем будут просить и настаивать таким же образом. Оставить без внимания. 31 декабря 1858 года"
В.Ф.Адлерберг
Вернувшись в Англию, Олдридж впервые сыграл Короля Лира (теперь возраст позволял это), и купил себе недвижимости (это позволили гонорары от гастролей). В 1862 году, подучив русский язык, он снова отправился в Россию. К этому периоду относится известная театральная байка о нем:
"Айра Олдридж обладал бешеным темпераментом. Его коронной ролью был Отелло. В финальной сцене он так “накалялся”, что изо рта у него шла пена, а глаза наливались кровью. Исполнительницы роли Дездемоны панически боялись играть с ним.
Известный театрал Стахович однажды зашел за кулисы и спросил Олдриджа, как прошли его гастроли в Москве с Никулиной-Косицкой - Дездемоной. Олдридж ответил, что она очень нервничала, и добавил:
“Все эти слухи сильно преувеличены. Я сыграл Отелло более трехсот раз. За это время задушил всего трех актрис, зарезал, кажется, одну. Согласитесь, что процент небольшой. Не из чего было так волноваться вашей московской Дездемоне”."
Айра Олдридж, фото середины 19 века
Вернувшись в Англию, чтобы жениться на своей давней любовнице Аманде фон Брандт (называвшей себя шведской графиней; у них родилось четверо детей), Олдридж в последние годы жизни все время возвращался в Россию. Он объездил практически все провинциальные театры страны, сыграв в Ярославле, Тамбове, Таганроге, Ростове, Рязани...
После окончания Гражданской войны в США и отмены рабства негров Айра Олдридж планировал поездку на родину, однако умер в польской Лодзи в августе 1867 года.
В разгар своей славы Олдридж много гастролировал в России, объездив чуть не все провинциальные театры. Он и умер в Польше по дороге в Санкт-Петербург. Однако до этого он свел тесную дружбу с Тарасом Шевченко.
Айра Олдридж в роли Арона в "Тите Андронике" Шекспира, около 1852 г.
Олдридж родился в Нью-Йорке в семье чернокожего проповедника. По его собственным рассказам выходило, что его дед по отцу был вождем племени Фула в Сенегале, но в то же время христианином. В 13 лет Айра пошел в школу для свободных африканцев (African Free School), а к театру пристрастился, наблюдая за представлениями с балкона ведущего нью-йоркского театра того времени (Park Theathre).
В 1820-е гг. он начал выступать в труппе первого в Нью-Йорке афроамериканского театра African Grove. Его первой ролью был Ролла в пьесе Шеридана "Писарро", а затем перешел на шекспировский репертуар. Сначала он сыграл Ромео, а потом получил известность в роли Гамлета.
Однако в Соединенных Штатах негритянский актер подвергался постоянным унижениям. В чрезвычайно расистском обществе (несмотря на относительную терпимость свободного штата Нью-Йорк) ему суждено было оставаться человеком второго сорта. В середине 1820-х Айра Олдридж уезжает в Англию. После нескольких выступлений в Королевском (Royalty) театре (где его называют просто "цветным джентльменом"), Айра переходит в Королевский Кобургский театр (будущий Old Vic). Первые рецензенты шли на его представления как на экзотику, а некоторые предполагали посмеяться (словосочетание "африканский трагик" вызывало ассоциации с комическим персонажем). Однако его исполнение роли Отелло вызвало у них совсем другие эмоции. Вскоре Олдриджу доверяют роли, не привязанные к цвету кожи персонажа; сила его таланта заставляет забыть о расовых барьерах. Особенно прославили Олдриджа шескпировские персонажи, включая Ричарда III и Шейлока.
Олдридж в роли Мунго, 1820-е или 1830-е
В 1852 году знаменитый актер отправился в первое турне по континентальной Европе, а в 1858 году впервые приехал на гастроли в Российскую империю. Здесь он познакомился со Львом Толстым, Михаилом Щепкиным, многими другими деятелями театра и представителями высшего общества. Особенно близкие отношения у него установились с Тарасом Шевченко.
Вот как вспоминал об эпизоде знакомства скульптор и художник М.О.Микешин:
Здесь кстати будет упомянуть о знакомстве двух замечательных личностей, гениального трагика Айры Олдриджа и Шевченко, которому я был свидетелем. Вскоре по прибытии в Петербург, после блестящего дебюта в «Отелло», трагик появился в гостиной Толстых, где и окружен был самыми горячими знаками восхищения всего общества к его таланту. Не видел я первых минут знакомства Тараса Григорьевича с Олдриджем, потому что явился к Толстым час спустя после его прибытия туда и застал их, то есть нашего поэта с трагиком, уже в самых трогательных отношениях дружбы: они сидели в углу на диванчике или ходили по зале обнявшись; дочери графа - две девочки - наперерыв служили им толмачами, быстро переводя на английский и русский языки их беглый разговор.
М.О.Микешин
С этого вечера Олдридж вполне завладел всем вниманием Шевченка. Не лишено было комизма это знакомство, потому что Тарас Григорьевич ни слова не знал по-английски, а Олдридж тоже не говорил ни на каком европейском языке, кроме английского; между тем они бывали друг у друга, и когда Тарас ждал в свою убогую комнатку трагика, то я заставал его в больших хлопотах: он тщательно «прибирал» у себя на столе, где обыкновенно находился целый ворох невообразимо разнообразных предметов: банок и пузырьков со всякими едкими кислотами для аквафорты, которою Тарас Григорьевич с большою любовью, терпением и успехом занимался, каких-то коробок, малороссийских монист, свиного сала в развернутой бумаге и т. п.
В такие торжественные моменты Тарас Григорьевич даже дозволял подметать пол прислуживавшему у него отставному академическому солдату и убирать постель, которая без того всегда оставалась разверстою, с валявшеюся на ней «відлогою». Пучки барвинка, засохшей руты и других степных цветов и трав украинского месторождения, по всей вероятности служившие для вдохновления поэта, при этом злорадно выбрасывались солдатом. Являлся трагик - и они оставались в уединении и заперти. Бог их знает, как и о чем они там говорили. Шевченко делал с Олдриджа - посредством травления - портрет; и действительно, вскоре на вечере у Толстых появились отпечатки этого портрета, походившего скорее на черта, чем на Олдриджа. Бедный Тарас Григорьевич оправдывался в несходстве портрета тем, что вот тут-то и там-то «треба б ще пiдтравити»... Так и остался, кажется, портрет не «підтравленим».
Портрет Олдриджа работы Шевченко, 1858 год
Стихов о встрече с американским артистом Шевченко не оставил, а лишь строки в письме к другому великому мастеру сцены Михаилу Щепкину: «У нас тепер африканський актор, чудеса виробляє на сцені. Живого Шекспіра показує».
Выступления Айры Олдриджа в России вызвали фурор. По некоторым рассказам, экзальтированные студенты после одного из спектаклей распрягли лошадей и сами везли сани с американским актером до гостиницы.
Один из тогдашних студентов - будущий знаменитый юрист А.Ф.Кони оставил свое описание выступлений американского трагика:
"Я видел в этой роли (Отелло - а.) знаменитого черного трагика Айра Олдриджа в его приезд в Москву, где я был в это время студентом. В его игре сказывался темперамент уроженца "знойной Африки", и чудилось, что в минуты страсти в его жилах течет не кровь, а раскаленная лава. В сцене умерщвления Дездемоны он был просто страшен. Войдя в спальню, он крался, как кошка, и, видимо, торопился совершить свое жестокое дело с назревшею решимостью. Он вел допрос Дездемоны, сидя на маленьком табурете у ее ног, задавая вопросы глухим и дрожащим от волнения голосом, согнувшись, нетерпеливо потирая переднюю часть своих бедер и похлопывая себя по коленкам. Видно было, как звериная жажда мщения волною заливает в нем человеческие чувства. Задушение Дездемоны сопровождалось у него торжествующим воплем и рыканием, затем наступало молчание, длившееся довольно долго, и он отходил от ложа жены с видом ослабевшего, но успокоенного человека. Его отчаянные крики: "Дездемона! Дездемона!" -- когда он узнает истину, потрясали весь зрительный зал и долго-долго звучали в ушах слушателей. Звучат они и теперь для меня с такою же силой, как будто я вижу Олдриджа перед собою в великолепном, своеобразном костюме и слышу его английскую речь. Отелло был его коронною ролью, и мне пришлось по поводу ее исполнения присутствовать при интересном разговоре. ...
Однажды, когда мы сидели в обширном кабинете Щепкина, на Мещанской улице, недалеко от Сухаревой башни, в передней раздался звонкий хохот, и оттуда показалось смеющееся, жизнерадостное, красное лицо Кетчера под шапкою лохматых седых волос, а за ним и сам Айра Олдридж. Друг выдающихся людей сороковых годов, который "перепер" всего Шекспира на русский язык, Кетчер привез английского черного трагика познакомиться со Щепкиным и согласился исполнять при этом обязанности толмача.
Олдридж начал беседу красиво составленной фразой о том, что он не мог уехать из Москвы, не отдавши дань почтения знаменитому артисту и не услышав от него критического отзыва о своей игре. "Скажи ему,-- обратился Щепкин к Кетчеру,-- что я его видел только в "Отелло" и нахожу, что он замечательный артист и что в последнем действии он меня, старика,-- человека привычного -- взволновал до глубины души". В ответ на это Олдридж почтительно наклонил голову, сказал, что такой отзыв для него -- лучшая награда, но все-таки настойчиво попросил у Щепкина критических замечаний. "Иначе,-- прибавил к его словам Кетчер,-- он может принять твои слова за простую условную любезность".
М.С.Щепкин
-- "Ну, когда так,-- заволновался Щепкин,-- то скажи ему, что мне не нравится вся его сцена с приезжающей Дездемоной. Когда привозящая ее галера останавливается у берега и она ступает на землю, Олдридж спокойно и величественно идет ей навстречу, подает ей руку и выводит на авансцену. Разве это возможно?! Он забывает, что Отелло -- мавр, что в нем льется и кипит южная горячая кровь, что он давно не видел жены, которую не только любит, но в которую страстно влюблен... и вот она пред ним -- одновременно предмет обожания и вожделения... да ему вся кровь должна ударить в сердце, он должен броситься к ней, как зверь, забыв все окружающее, схватить ее, смять в своих объятиях, принести на руках на авансцену и только тут вспомнить, что он военачальник и что за ним следят любопытные взоры. Вот тут он должен сделаться тем, чем его с самого начала изображает Олдридж.
Да скажи ему, -- и Щепкин вскочил со стула в порыве артистического творчества,-- что он должен осыпать ее поцелуями, целовать ей руки и ноги; да скажи ему, что..." -- и он сделал энергическое и весьма образное указание, неудобное для повторения в печати. Олдридж, выслушав перевод, улыбнулся и наклонил голову в знак согласия."
А.Ф.Кони
"С новыми дебютами в шекспировских ролях петербургская слава трагика росла и росла. , - вспоминал тот же М.Микешин.-
Вот сижу я раз в Мариинском театре ни жив ни мертв; Олдридж изображал короля Лира и кончил. Театр молчал от избытка впечатления. Не помня себя от жалости, сдавившей мне сердце и горло, не знаю, как очутился я на сцене, за кулисами, и открыл двери уборной трагика.
Следующая картина поразила меня: в широком кресле, развалясь от усталости, полулежал «король Лир», а на нем - буквально на нем - находился Тарас Григорьевич; слезы градом сыпались из его глаз, отрывочные, страстные слова ругани и ласки сдавленным громким шепотом произносил он, покрывая поцелуями раскрашенное масляною краскою лицо, руки и плечи великого актера... Находя себя тут лишним, я торопливо притворил двери, не преминув и сам хорошенько выплакаться, став за темные кулисы..."
Тарас Шевченко
Надо отметить, что к восхищению перед талантом добавлялось и политическое действо: в те самые годы антикрепостническая пропаганда активно использовала образ американского негра-раба в качестве довода против сохранения крепостного права в России. "Хижина дяди Тома" была уже дважды переведена на русский и прочитана каждым образованным россиянином. Громкое приветствие черного актера содержало в подтексте демонстрацию.
Это было одной из причин прекращения гастролей в декабре 1858 года. Сто шестьдесят деятелей культуры обратились к министру императорского двора В.Ф.Адлербергу с петицией:
"Ваше сиятельство, милостивый государь Владимир Федорович!
Значительная часть петербургской публики, пораженная горькой вестью, что мистер Айра Олдридж более не ангажирован Дирекцией театров, имеет честь прибегнуть к вашему сиятельству с утешительной надеждой, что ваше высокое и благотворное покровительство искусству, столько известное, дарует нам отраду быть свидетелями продолжения представлений Айра Олдриджа на нашей сцене.
С глубочайшим почтением имеем честь быть вашего сиятельства покорнейшие слуги
Графиня Анастасия Толстая
Надворный советник Академии К. Ухтомский
(и еще более 160 подписей, включая М.Микешина, Т. Шевченко и др.)
26 декабря 1858 г."
Адлербег наложил на петицию показательную резолюцию:
"Передать директору театров, подавать коллективные просьбы не допускается. Дирекция действует по своим расчетам и выгодам, а не по просьбам частных лиц"; "Что за вздор такой! Есть ли бы я и хотел сам собою продолжить представления Олдриджа, то эту мысль оставил бы единственно потому, что об этом коллективными подписками просят. Есть ли однажды допустить уважить к подобным просьбам, то бог знает о чем будут просить и настаивать таким же образом. Оставить без внимания. 31 декабря 1858 года"
В.Ф.Адлерберг
Вернувшись в Англию, Олдридж впервые сыграл Короля Лира (теперь возраст позволял это), и купил себе недвижимости (это позволили гонорары от гастролей). В 1862 году, подучив русский язык, он снова отправился в Россию. К этому периоду относится известная театральная байка о нем:
"Айра Олдридж обладал бешеным темпераментом. Его коронной ролью был Отелло. В финальной сцене он так “накалялся”, что изо рта у него шла пена, а глаза наливались кровью. Исполнительницы роли Дездемоны панически боялись играть с ним.
Известный театрал Стахович однажды зашел за кулисы и спросил Олдриджа, как прошли его гастроли в Москве с Никулиной-Косицкой - Дездемоной. Олдридж ответил, что она очень нервничала, и добавил:
“Все эти слухи сильно преувеличены. Я сыграл Отелло более трехсот раз. За это время задушил всего трех актрис, зарезал, кажется, одну. Согласитесь, что процент небольшой. Не из чего было так волноваться вашей московской Дездемоне”."
Айра Олдридж, фото середины 19 века
Вернувшись в Англию, чтобы жениться на своей давней любовнице Аманде фон Брандт (называвшей себя шведской графиней; у них родилось четверо детей), Олдридж в последние годы жизни все время возвращался в Россию. Он объездил практически все провинциальные театры страны, сыграв в Ярославле, Тамбове, Таганроге, Ростове, Рязани...
После окончания Гражданской войны в США и отмены рабства негров Айра Олдридж планировал поездку на родину, однако умер в польской Лодзи в августе 1867 года.