Тюрьма. PRастия
В одной рассылке, в которой я каким-то странным образом состою, обсуждают Проект Заявления по голодовке Толокно. "Бла-бла-бла, возмущены... требуем немедленно освободить Надежду Толоконникову"
Я их спрашиваю - одну её?
Ах, да, говорят, надо ещё Алёхину вписать.
Вообще-то лично я не верю и не вижу никаких причин верить гр.Война и её представителям.Не удивлюсь, если в деталях (в т.ч., возможно, - и важных) письмо не подтвердится, или администрация как-нть выкрутится. Но скотское и хуже скотского положение отечественных зеков - печальная правда. ФСИН абсолютно не в курсе, что человеческое достоинство является едва ли не ключевым фактором ресоциализации преступников, напротив того, вся система построена на традиционном, многоуровневом, изощрённом унижении человека во всех его возможных проявлениях. Про экономический аспект я уж не говорю. Унижения и запугивания используются не только как инструмент контроля (что само по себе - недопустимо), но и просто так, как некоторая выставленная по умолчанию среда. Вот первый попавшийся пример: ограничения на чтение книг и писание писем. Я убился передавать тому же Стомахину книжки писателя Аксёнова - на личных договорённостях между ОНК и начальником СИЗО, то-сё, взяли... и не передали, и концов не найдёшь. А официально, через окно передач в нашем светском государстве можно передавать три книги: Библию, Коран и уголовный кодекс. Какая тут может быть (пере)воспитательная логика? Только отрицательная.
То же - ограничения, затруднения и всякие унизительные бессмысленные ритуалы вокруг свидания с родными. Блин, это же самое важное, чтобы человек не потерял связь с социумом, с семьёй - в первую очередь! Тюрьмы должны работать с родственниками, чтоб почаще приезжали, чтоб не забывали, чтобы общались; надо делать специальные удобные рейсы от райцентров в зоны - а на самом деле, всё наоборот. Что говорить, если они детей у матерей отбирают - у меня была девчонка одна в Новооскольской ВК, у которой, когда она села (года на три, если не на два), ребёнка отдали в детдом, и пока она сидела, - усыновили за границу. И всё. То есть, за какую-то там драку, или спёртый мобильник, или что-то такое, не помню уже, её лишили не только нескольких лет жизни, важнейших для становления личности, но и материнства.
Итог - из русской колонии выходят люди или полностью сломленные, или чрезвычайно озлобленные, или - и то и другое вместе. Время, которое даётся человеку (справедливо или нет) для работы над собой и приведения себя в норму, становится в самом лучшем случае - слепым пятном, невременем, временем нежизни. В норме это - время деградации и конденсации негатива.
Что делается в пожизненных зонах - это просто адский ад, их обитателей исключают из числа живых в принципе.
Кстати, перепадает того же и родственникам з/к - попробуйте, например, отнести передачу тому же Стомахину в 4й московский (!) СИЗО - крошечная комната-пенал, куда набивается за сотню людей с баулами, крохотные оконца, куда надо просовывать передачу, нехватка столов для расфасовки - да и просто сесть некуда, а основной контингент, как обычно - старушки мамы, самоорганизация, какие-то ходящие по рукам списки очерёдности a-la гастроном 80-х гг, неудобный график работы, гвалт, хамство приёмщиц, духота, скандалы... Почему люди должны проходить через всё это ради того, чтобы восполнить своим детям недостаточность (не недостатки, а именно конкретную недостаточность) тюремной пайки?
Европа, которая давно врубилась в конкретную пользу от человеческого отношения к узникам (см. Нильса Кристи*) - для местных жителей только предмет анекдотов, а то и осуждения - мол, брейвик убил сто детей, а ему условия лучше, чем у московских пенсионеров. Как будто, если Брейвика в хрущёвку переселить, дети воскреснут.
Население en mass плохое отношение к зекам парадоксально одобряет. Слушает шансон, провожает на зону своих друзей и родных, исповедует лайт-версию тюремного закона - но при этом считает, что "нечего цацкаться", что "не на курорт попал" и т.п. Иесли уж пиар-усилия четы Верзиловых-Толокно смогли как-то обратить внимание масс на эту проблему - это отлично, но тут начинается какая-то чудовищная подмена. Все возмущены страданиями Толокно, все требуют освободить Толокно, все спрашивают, стыдно ли тем, кто посадил туда Толокно... Как будто она одна там сидит!
Сограждане, вам рассказали, не как бедная Толокно мучается, а как мучаются сотни тысяч мужчин, десятки тысяч женщин и тысячи детей ежедневно в течении последних десятилетий - начиная с тех пор, когда они мучились в ГУЛАГе ещё сильнее. Не Толокно надо жалеть, не РПЦ корить, а жалеть наших всех наших братьев и сестёр во узах сущих, и корить то государство, которое развело эти чудовищные порядки и регулярно пытается их усугубить. Письмо Т. - основание не для того, чтобы требовать ей свободы, а для требований коренной реформы системы исполнения наказаний в этой мерзопакостной стране. В принципе, чем такие тюрьмы - лучше вовсе никаких, поэтому даже требование немедленной свободы для всех заключённых мне кажется более уместным, чем эта истерика вокруг одной конкретной Толоконниковой. По крайней мере, надо директивным путём менять сам принцип работы учреждений ФСИН, массово их переоборудовать под жизнепригодные пространства, полностью менять персонал на специально обученных (желательно - зарубежом) людей, ранее не имевших отношения к чему-либо подобному, не способных обеспечить преемственность традиций. Деньги на это можно вон у Олимпстроя забрать.
_____________________
*Вот, например, любимые цитаты из "Борьбы с преступностью..."):
В ожидании наказания
Был период, когда в нашей стране не хватало мест в тюрьмах. Выход из этой кризисной ситуации нашли самый простой: осужденных ставили на очередь.
В 1990 году у нас 2500 человек были заключены в тюрьму. Но на листе ожидания находилось 4500 человек. Мы организовали очередь, где они ожидали исполнения наказания.
Власти в замешательстве. Очереди в детских садах, очереди в госпиталях, очередь за домашними сиделками. И очередь на исполнение наказания. Тут что-то не так.
Я могу понять чувство неловкости, возникающее у представителей власти, особенно когда пытаюсь объяснить эту ситуацию кому-либо в Англии или в Соединенных Штатах. Создается ощущение, что граждане этих стран не верят своим ушам. Очередь на заключение в тюрьму? Это звучит как что-то из ряда вон выходящее, диссонанс, как включение хард-рока в середине пьесы Дебюсси.
Почему?
Причина неловкости скорее всего в том, что подобная ситуация не согласуется с распространенными стереотипами, относящимися как к заключенным, так и к функциям исправительной системы. Мы все знаем основные правила игры про полицейских и бандитов. Полиция должна поймать бандитов, бросить их в тюрьму и держать там. Это трудное и опасное дело. При любой возможности эти негодяи пускаются в бега. В эту игру мы играли в детстве. Этой игрой заняты средства массовой информации - игрой в действительность, подчиненную сценарию. Преступник арестован, изолирован до суда и затем отправляется прямо в тюрьму отбывать срок.
Это описание соответствует действительности в некоторых тяжелых случаях. Однако в большинстве случаев это не так. Большинство осужденных - это люди, обычные люди, не какая-то особая порода, не бандиты. Они в чем-то виноваты, но их нельзя считать дикими животными. Они способны ждать, как и все мы. Драма уже совершилась.
Очередь не соответствует стереотипам (oжидание суда - это совсем не то, что ожидание наказания. При ожидании суда игра идет по сценарию, а не вопреки ему. Только те, кого волнуют гражданские свободы, иногда заговаривают о том, что среди людей на листе ожидания могут оказаться и невиновные). Признать очередь означает признать то, что ожидающие люди не представляют опасности, что они не какие-то чудовища. В конце концов их отправят в тюрьму, но не для того, чтобы защитить от них окружающих. Это обстоятельство заставляет задуматься. Вот чем хорошо это мероприятие. <…>
Сейчас, в 1999 году, листа ожидания больше не существует. Да, конечно, кое-кто еще ждет своей очереди, но теперь, что очень важно, очередь эта гораздо малочисленнее. В целом же ситуация не изменилась. Осужденные получают предписания с указанием срока и места отбывания наказания и, прихватив с собой самое необходимое, приходят в указанное время к тюрьме. Так и должно происходить в гражданском обществе.
Все это верно, но не совсем. Приходят не все. Получившие большие сроки и отбывающие наказания в главных тюрьмах в основном появляются вовремя. Как и те, кто осужден за вождение автомобиля в пьяном виде. А вот маргиналы - алкоголики, наркоманы, лица, не имеющие постоянного адреса или кочующие по ночлежкам, - этих правил не соблюдают. «Приходится переносить их на другие даты - как делают в авиакомпаниях,- говорит тюремный надзиратель Альф Бьярн Ольсен. - Например, в понедельник у нас освобождается две камеры, а мы вызвали пятерых. Если приходят все, то троих мы отправляем в другие тюрьмы». И такое происходит по всей стране. Единственное исключение - трудовая колония Сестре-Слидре - туда в назначенный срок является 95% осужденных. Надзиратель Ойвинд Кьелдсберг объясняет это так: «Полиция беседует с каждым, кто должен отбывать наказание. Осужденные сообщают полиции, когда им было бы удобнее отсидеть свой срок. Таким образом нам удается избежать лишних трудностей».
Встречи в горах
Каждый год после Рождества довольно необычное собрание проводится где-нибудь в горах Норвегии. Сейчас, после двадцати таких собраний, это стало своего рода традицией. Собрание проводится в отеле с хорошей репутацией, продолжается три дня и две ночи, и в нем принимают участие две сотни человек.
Присутствуют представители пяти групп. Первая: ответственные должностные лица исправительной системы, начальники тюрем, работники охраны, врачи, социальные работники, работники надзорной службы, преподаватели исправительных учреждений, судьи, сотрудники полиции.
Вторая: политики, члены стортинга (законодательной ассамблеи), иногда министры, всегда кто-то из советников и местные политические деятели.
Третья: «либеральная оппозиция», непрофессионалы, интересующиеся делами уголовной полиции, студенты, адвокаты, университетские преподаватели.
Четвертая: представители средств массовой информации.
Пятая: заключенные, зачастую все еще отбывающие наказание и получившие на эти дни отпуск. Некоторые приезжают из тюрем на машинах вместе с представителями администрации. Другие, получив временное освобождение, приезжают на обычном автобусе. Не каждому предоставляется временное увольнение из тюрьмы для участия в собрании. Тех заключенных, которые весьма склонны к побегу, не выпускают. Но среди участников часто есть люди, отбывающие заключение за серьезные преступления: убийства, наркотики, вооруженные грабежи, шпионаж. Поздними вечерами и даже ночами можно видеть (если знать, кто есть кто) заключенных, начальников тюрем, охранников, полицейских и представителей либеральной оппозиции, горячо обсуждающих исправительную политику в целом и условия содержания в частности. Но их можно застать и за спокойным мирным обсуждением планов на завтрашнюю лыжную прогулку.
Важным результатом этих собраний представляется включение отбывающих наказание людей в духовно объединенное сообщество тех, кто принимает решения.
Возникает вопрос: почему представители власти принимают участие в этих поездках в горы?
Самое очевидное: отдых в горах - это всегда приятно. Кому не хочется иногда отвлечься от тягот службы в тюрьме или полиции? Но там их ждет не только отдых. Там представителей власти критикуют, с ними спорят, выясняют отношения. И все это потом попадает на страницы газет и журналов.
Гораздо важнее удовольствия от горных прогулок то, что там каждый ощущает себя членом некоего духовного сообщества. Норвегия маленькая страна. Люди, ответственные за функционирование государственной системы борьбы с преступностью, просто не могут не знать друг друга или, по крайней мере, друг о друге. Они не могут спрятаться от критиков, а критики не могут избежать встреч с ответственными лицами. В некоторой степени мы принуждены к близости. Тем не менее, до искажений дело не доходит. Вы можете, например, испытывать сильное чувство враждебности к чьим-то идеям, но всегда остается место для сомнений в своей правоте. Может быть, противная партия в чем-то и права. Забавно то обстоятельство, что большинство чиновников получило юридическое образование. Они старые ученики своих еще более старых критиков. В таких условиях разум не порождает чудовищ.
Однако это слишком идиллическая картинка. Конечно, в собраниях участвуют избранные. Кто-то из ревнителей сурового закона и строгого порядка не может и представить себя в числе участников «нагорных собраний». Однако в них участвует достаточное количество людей из разных слоев, чтобы образовалась атмосфера диалога. Участников достаточно много, чтобы заронить в системе фундаментальное сомнение, скажем, в продуктивности идеи строительства новых тюрем или некоторые сомнения в полезности европейских и, особенно, американских тенденций. <…>
Главным результатом этих встреч является, скорее всего, выработка своего рода неформальных минимальных стандартов того, что подобает делать для исправления и что нет, а также соглашения о том, что эти стандарты имеют силу для всех человеческих созданий. <…>
В прямо противоположной ситуации - когда преступник рассматривается как существо другой породы, нечеловек, как предмет,- не существует пределов для возможных злодеяний <в его отношении>.
Я их спрашиваю - одну её?
Ах, да, говорят, надо ещё Алёхину вписать.
Вообще-то лично я не верю и не вижу никаких причин верить гр.Война и её представителям.Не удивлюсь, если в деталях (в т.ч., возможно, - и важных) письмо не подтвердится, или администрация как-нть выкрутится. Но скотское и хуже скотского положение отечественных зеков - печальная правда. ФСИН абсолютно не в курсе, что человеческое достоинство является едва ли не ключевым фактором ресоциализации преступников, напротив того, вся система построена на традиционном, многоуровневом, изощрённом унижении человека во всех его возможных проявлениях. Про экономический аспект я уж не говорю. Унижения и запугивания используются не только как инструмент контроля (что само по себе - недопустимо), но и просто так, как некоторая выставленная по умолчанию среда. Вот первый попавшийся пример: ограничения на чтение книг и писание писем. Я убился передавать тому же Стомахину книжки писателя Аксёнова - на личных договорённостях между ОНК и начальником СИЗО, то-сё, взяли... и не передали, и концов не найдёшь. А официально, через окно передач в нашем светском государстве можно передавать три книги: Библию, Коран и уголовный кодекс. Какая тут может быть (пере)воспитательная логика? Только отрицательная.
То же - ограничения, затруднения и всякие унизительные бессмысленные ритуалы вокруг свидания с родными. Блин, это же самое важное, чтобы человек не потерял связь с социумом, с семьёй - в первую очередь! Тюрьмы должны работать с родственниками, чтоб почаще приезжали, чтоб не забывали, чтобы общались; надо делать специальные удобные рейсы от райцентров в зоны - а на самом деле, всё наоборот. Что говорить, если они детей у матерей отбирают - у меня была девчонка одна в Новооскольской ВК, у которой, когда она села (года на три, если не на два), ребёнка отдали в детдом, и пока она сидела, - усыновили за границу. И всё. То есть, за какую-то там драку, или спёртый мобильник, или что-то такое, не помню уже, её лишили не только нескольких лет жизни, важнейших для становления личности, но и материнства.
Итог - из русской колонии выходят люди или полностью сломленные, или чрезвычайно озлобленные, или - и то и другое вместе. Время, которое даётся человеку (справедливо или нет) для работы над собой и приведения себя в норму, становится в самом лучшем случае - слепым пятном, невременем, временем нежизни. В норме это - время деградации и конденсации негатива.
Что делается в пожизненных зонах - это просто адский ад, их обитателей исключают из числа живых в принципе.
Кстати, перепадает того же и родственникам з/к - попробуйте, например, отнести передачу тому же Стомахину в 4й московский (!) СИЗО - крошечная комната-пенал, куда набивается за сотню людей с баулами, крохотные оконца, куда надо просовывать передачу, нехватка столов для расфасовки - да и просто сесть некуда, а основной контингент, как обычно - старушки мамы, самоорганизация, какие-то ходящие по рукам списки очерёдности a-la гастроном 80-х гг, неудобный график работы, гвалт, хамство приёмщиц, духота, скандалы... Почему люди должны проходить через всё это ради того, чтобы восполнить своим детям недостаточность (не недостатки, а именно конкретную недостаточность) тюремной пайки?
Европа, которая давно врубилась в конкретную пользу от человеческого отношения к узникам (см. Нильса Кристи*) - для местных жителей только предмет анекдотов, а то и осуждения - мол, брейвик убил сто детей, а ему условия лучше, чем у московских пенсионеров. Как будто, если Брейвика в хрущёвку переселить, дети воскреснут.
Население en mass плохое отношение к зекам парадоксально одобряет. Слушает шансон, провожает на зону своих друзей и родных, исповедует лайт-версию тюремного закона - но при этом считает, что "нечего цацкаться", что "не на курорт попал" и т.п. Иесли уж пиар-усилия четы Верзиловых-Толокно смогли как-то обратить внимание масс на эту проблему - это отлично, но тут начинается какая-то чудовищная подмена. Все возмущены страданиями Толокно, все требуют освободить Толокно, все спрашивают, стыдно ли тем, кто посадил туда Толокно... Как будто она одна там сидит!
Сограждане, вам рассказали, не как бедная Толокно мучается, а как мучаются сотни тысяч мужчин, десятки тысяч женщин и тысячи детей ежедневно в течении последних десятилетий - начиная с тех пор, когда они мучились в ГУЛАГе ещё сильнее. Не Толокно надо жалеть, не РПЦ корить, а жалеть наших всех наших братьев и сестёр во узах сущих, и корить то государство, которое развело эти чудовищные порядки и регулярно пытается их усугубить. Письмо Т. - основание не для того, чтобы требовать ей свободы, а для требований коренной реформы системы исполнения наказаний в этой мерзопакостной стране. В принципе, чем такие тюрьмы - лучше вовсе никаких, поэтому даже требование немедленной свободы для всех заключённых мне кажется более уместным, чем эта истерика вокруг одной конкретной Толоконниковой. По крайней мере, надо директивным путём менять сам принцип работы учреждений ФСИН, массово их переоборудовать под жизнепригодные пространства, полностью менять персонал на специально обученных (желательно - зарубежом) людей, ранее не имевших отношения к чему-либо подобному, не способных обеспечить преемственность традиций. Деньги на это можно вон у Олимпстроя забрать.
_____________________
*Вот, например, любимые цитаты из "Борьбы с преступностью..."):
В ожидании наказания
Был период, когда в нашей стране не хватало мест в тюрьмах. Выход из этой кризисной ситуации нашли самый простой: осужденных ставили на очередь.
В 1990 году у нас 2500 человек были заключены в тюрьму. Но на листе ожидания находилось 4500 человек. Мы организовали очередь, где они ожидали исполнения наказания.
Власти в замешательстве. Очереди в детских садах, очереди в госпиталях, очередь за домашними сиделками. И очередь на исполнение наказания. Тут что-то не так.
Я могу понять чувство неловкости, возникающее у представителей власти, особенно когда пытаюсь объяснить эту ситуацию кому-либо в Англии или в Соединенных Штатах. Создается ощущение, что граждане этих стран не верят своим ушам. Очередь на заключение в тюрьму? Это звучит как что-то из ряда вон выходящее, диссонанс, как включение хард-рока в середине пьесы Дебюсси.
Почему?
Причина неловкости скорее всего в том, что подобная ситуация не согласуется с распространенными стереотипами, относящимися как к заключенным, так и к функциям исправительной системы. Мы все знаем основные правила игры про полицейских и бандитов. Полиция должна поймать бандитов, бросить их в тюрьму и держать там. Это трудное и опасное дело. При любой возможности эти негодяи пускаются в бега. В эту игру мы играли в детстве. Этой игрой заняты средства массовой информации - игрой в действительность, подчиненную сценарию. Преступник арестован, изолирован до суда и затем отправляется прямо в тюрьму отбывать срок.
Это описание соответствует действительности в некоторых тяжелых случаях. Однако в большинстве случаев это не так. Большинство осужденных - это люди, обычные люди, не какая-то особая порода, не бандиты. Они в чем-то виноваты, но их нельзя считать дикими животными. Они способны ждать, как и все мы. Драма уже совершилась.
Очередь не соответствует стереотипам (oжидание суда - это совсем не то, что ожидание наказания. При ожидании суда игра идет по сценарию, а не вопреки ему. Только те, кого волнуют гражданские свободы, иногда заговаривают о том, что среди людей на листе ожидания могут оказаться и невиновные). Признать очередь означает признать то, что ожидающие люди не представляют опасности, что они не какие-то чудовища. В конце концов их отправят в тюрьму, но не для того, чтобы защитить от них окружающих. Это обстоятельство заставляет задуматься. Вот чем хорошо это мероприятие. <…>
Сейчас, в 1999 году, листа ожидания больше не существует. Да, конечно, кое-кто еще ждет своей очереди, но теперь, что очень важно, очередь эта гораздо малочисленнее. В целом же ситуация не изменилась. Осужденные получают предписания с указанием срока и места отбывания наказания и, прихватив с собой самое необходимое, приходят в указанное время к тюрьме. Так и должно происходить в гражданском обществе.
Все это верно, но не совсем. Приходят не все. Получившие большие сроки и отбывающие наказания в главных тюрьмах в основном появляются вовремя. Как и те, кто осужден за вождение автомобиля в пьяном виде. А вот маргиналы - алкоголики, наркоманы, лица, не имеющие постоянного адреса или кочующие по ночлежкам, - этих правил не соблюдают. «Приходится переносить их на другие даты - как делают в авиакомпаниях,- говорит тюремный надзиратель Альф Бьярн Ольсен. - Например, в понедельник у нас освобождается две камеры, а мы вызвали пятерых. Если приходят все, то троих мы отправляем в другие тюрьмы». И такое происходит по всей стране. Единственное исключение - трудовая колония Сестре-Слидре - туда в назначенный срок является 95% осужденных. Надзиратель Ойвинд Кьелдсберг объясняет это так: «Полиция беседует с каждым, кто должен отбывать наказание. Осужденные сообщают полиции, когда им было бы удобнее отсидеть свой срок. Таким образом нам удается избежать лишних трудностей».
Встречи в горах
Каждый год после Рождества довольно необычное собрание проводится где-нибудь в горах Норвегии. Сейчас, после двадцати таких собраний, это стало своего рода традицией. Собрание проводится в отеле с хорошей репутацией, продолжается три дня и две ночи, и в нем принимают участие две сотни человек.
Присутствуют представители пяти групп. Первая: ответственные должностные лица исправительной системы, начальники тюрем, работники охраны, врачи, социальные работники, работники надзорной службы, преподаватели исправительных учреждений, судьи, сотрудники полиции.
Вторая: политики, члены стортинга (законодательной ассамблеи), иногда министры, всегда кто-то из советников и местные политические деятели.
Третья: «либеральная оппозиция», непрофессионалы, интересующиеся делами уголовной полиции, студенты, адвокаты, университетские преподаватели.
Четвертая: представители средств массовой информации.
Пятая: заключенные, зачастую все еще отбывающие наказание и получившие на эти дни отпуск. Некоторые приезжают из тюрем на машинах вместе с представителями администрации. Другие, получив временное освобождение, приезжают на обычном автобусе. Не каждому предоставляется временное увольнение из тюрьмы для участия в собрании. Тех заключенных, которые весьма склонны к побегу, не выпускают. Но среди участников часто есть люди, отбывающие заключение за серьезные преступления: убийства, наркотики, вооруженные грабежи, шпионаж. Поздними вечерами и даже ночами можно видеть (если знать, кто есть кто) заключенных, начальников тюрем, охранников, полицейских и представителей либеральной оппозиции, горячо обсуждающих исправительную политику в целом и условия содержания в частности. Но их можно застать и за спокойным мирным обсуждением планов на завтрашнюю лыжную прогулку.
Важным результатом этих собраний представляется включение отбывающих наказание людей в духовно объединенное сообщество тех, кто принимает решения.
Возникает вопрос: почему представители власти принимают участие в этих поездках в горы?
Самое очевидное: отдых в горах - это всегда приятно. Кому не хочется иногда отвлечься от тягот службы в тюрьме или полиции? Но там их ждет не только отдых. Там представителей власти критикуют, с ними спорят, выясняют отношения. И все это потом попадает на страницы газет и журналов.
Гораздо важнее удовольствия от горных прогулок то, что там каждый ощущает себя членом некоего духовного сообщества. Норвегия маленькая страна. Люди, ответственные за функционирование государственной системы борьбы с преступностью, просто не могут не знать друг друга или, по крайней мере, друг о друге. Они не могут спрятаться от критиков, а критики не могут избежать встреч с ответственными лицами. В некоторой степени мы принуждены к близости. Тем не менее, до искажений дело не доходит. Вы можете, например, испытывать сильное чувство враждебности к чьим-то идеям, но всегда остается место для сомнений в своей правоте. Может быть, противная партия в чем-то и права. Забавно то обстоятельство, что большинство чиновников получило юридическое образование. Они старые ученики своих еще более старых критиков. В таких условиях разум не порождает чудовищ.
Однако это слишком идиллическая картинка. Конечно, в собраниях участвуют избранные. Кто-то из ревнителей сурового закона и строгого порядка не может и представить себя в числе участников «нагорных собраний». Однако в них участвует достаточное количество людей из разных слоев, чтобы образовалась атмосфера диалога. Участников достаточно много, чтобы заронить в системе фундаментальное сомнение, скажем, в продуктивности идеи строительства новых тюрем или некоторые сомнения в полезности европейских и, особенно, американских тенденций. <…>
Главным результатом этих встреч является, скорее всего, выработка своего рода неформальных минимальных стандартов того, что подобает делать для исправления и что нет, а также соглашения о том, что эти стандарты имеют силу для всех человеческих созданий. <…>
В прямо противоположной ситуации - когда преступник рассматривается как существо другой породы, нечеловек, как предмет,- не существует пределов для возможных злодеяний <в его отношении>.