Три Парки (2): Эоны. Мама Зоя. Собирать не теряя
Продолжение.
Предыдущая часть - вот здесь.
* * *
Тут бы как раз и надо перейти к Маме Зое; но сперва про эоны.
Было бы неверным вообразить, что эоны Бабушки, мамы и папы шли один за другим строго последовательно; правильнее представить себе реку, то делящуюся на рукава, то вновь сливающуюся, или же дерево с переплетёнными, врастающими друг в друга ветвями. Из эона Бабушки произрастали мамин и папин эоны, их значение то увеличивалось, то уменьшалось; каждый эон был особой вселенной со своими законами, особой реальностью со своей структурой и языком. По сути дела, я с самого начала оказался трёхязычен - три мировоззрения, три системы ценностей окружали меня от рождения. Общаясь с каждым из старших по отдельности, я понимал, что он / она видит вещи не так, как двое других; единым для всех троих было лишь чувство Дома - и центром этого Дома до времени был я.
На этапе самодержавного, вселенского владычества Бабушки Мама Зоя была моей нежной сестрёнкой - юной феей, стремительно спархивающей с небес чтоб со мной поиграть, и не менее резво упархивающей обратно; Папа Юра был другом по приключениям - не волшебным помощником, не говорящим лесом, как Бабушка, а надёжным соратником спина-к-спине, другом на равных. Мама с папой работали, Бабушка неотлучно была при мне; представляется, что она подпускала их ко мне "за хорошее поведение", притом с присмотром. Наша общая мать, её более ранние дети - но не "подруга и брат" мои, а "сестрица и друг"; это важно. Выйдя из царства Бабушки, я стал с ними вровень: они были временно главнее меня, временно полноправнее - но не старше; старше нас была только Бабушка, но она осталась в древности, в дебрях мифа.
Подчеркну, Мама Зоя не была мне другом, но поначалу в нашем общении было такое море нежности, открытости, веселья, что это искупало отсутствие дружбы, точнее, позволяло мне долго сего отсутствия не замечать. Папа Юра играл со мной в то, что интересовало меня, а Мама Зоя в то, что интересовало её - однако опыт взаимного внимания, коим успели одарить меня папа с Бабушкой, побуждал меня жадно принимать всё, чем делилась мама, тем более что многое казалось привлекательным, как минимум на первый взгляд, а иное и впрямь было важным. Даже годы спустя, после страшных конфликтов, у нас с Мамой Зоей оставалось то, что мы единодушно считали значимым; оставалась также и нежность родства, которую не выжгли неприятие, отвержение, боль - помню, как мы в слезах поили друг друга валерьянкой в университетском коридоре, обнимались щека к щеке - не скрывая, что мира меж нами нет, что мы просто хотим помочь друг другу пережить войну - нашу с ней жестокую, горькую, неотменимую войну. Забегая ещё дальше вперёд скажу, что желание дружить с Мамой Зоей время от времени вспыхивало в течение всех прожитых нами лет; судя по всему, этого хотелось и ей самой, и мы вновь и вновь шли на сближение, но увы. Очередная мамина попытка понять, таки чем же мы с Татой живём и дышим, упиралась в то, что ей открывалось нечто, знакомиться с чем она не хотела никак - и она с обидой требовала сделать ей это развидеть, а мы с печалью констатировали, что дружбы опять не вышло - ну ладно, что поделаешь! нельзя как с человеком, будем опять как с зайчиком, тем более что ведь Зайчик она и есть ("Зай, Заю, Зайчик" звал её Папа Юра). Родственной нежности все эти печали не отменяли, так же как трепетное тепло не отменяло военных действий - покуда наконец военные действия не исчерпались естественным образом.
Итак, в чертогах Бабушки мама была мне сестрёнкой, и мы самозабвенно играли в прятки и в слова, в "угадай мелодию" и "буква заблудилась", в "баба сеяла горох" ("баба села на горох":)) и "стульчик-щипульчик" (внезапно щиплющий за мягкие места), в "освободи принцессу" (на дне тарелки, от каши) и "продолжи сказку", в пионерлагерь и путешествие в Германию… Мама Зоя любила вспомнить и год стажировки в Ростоке, и эпоху пионервожатства - всё это она пережила незадолго до моего рождения, так что воспоминания были не только светлыми, но и весьма живыми.
…Я стою на холме, вниз уходит, петляя, тропа, это путь к автобусной остановке; вдоль тропы огороды, некошеный луг, на крутом повороте колодец, затем снова вниз - купа старых деревьев видна аж с макушки, так я высоко! - там автобус, народ вылезает, волнуюсь: где мама?.. Чёрный плащик мерещится в купах (да, нет?.. нет… нет, да!), ползёт по дорожке - да, да, дадада! - бегу вниз, Мама Зоя раскидывает руки, в одной сумка, в другой здоровущий берёзовик, сияет аж до ушей: "смотри, что я нашла!" Ухватываю одновременно маму, сумку, гриб, чуть не падаем вместе, хохочем: "пошли в лес!" Бабушка принимает вещи, ворчит: "Зоинька, поешь хоть, с дороги же!" - "щас, мама, мы на минуточку!.." Ну конечно не в лес, настоящий лес далеко, но по краю деревни на скорую ногу пройдёмся - не грибов, так букетик, охапку листвы наберём.
…Мама Зоя в платьице колокольчиком (синий халат с ромашками, до сих пор жив, спинка истлела напрочь, для огорода бесценен, нежно люблю), движениями рук на дачном столе играем в Маугли; мама покачивает локтем, изображая Каа, вместе со старым питоном задумывается, очень глубоко - "мама, мама, куда ты смотришь?.." - "да так…" На другой день увозят в больницу. Отчего, почему?! - говорят, ничего страшного, скоро вернётся. Июльский зной, бабочки, крапива, я в лопухах у забора с сачком; легковая машина, такси - прямо к нам?! - выбираются несколько, Мама Зоя со свёртком в руках; "мама, что это?" - "вот, знакомься, Киринька, это твоя сестра!.."
Позже, намного позже я прочитаю, что иные дети страдают, когда у них появляются младшие братья и сёстры, и обалдею: как это может быть?! - ведь так здорово, когда в доме живёт существо, с которым всегда можно играть! (дефолтное "давай поиграем!" Земли Алестры, да:)) Можно смело считать, что мы с Ланкой начали играть фактически с её рождения - разумеется, поначалу моей инициативы было куда больше чем её, однако впоследствии Ланка быстро сие наверстала. Мне хотелось быть ей сестрёнкой как Мама Зоя, другом как Папа Юра и вселенной как Бабушка; что из этого вышло, какое имело значение - сказать нелегко. Был момент, лет в 12-13 моих и 7-8 Ланиных, когда мы втроём играли будто Ланка моя дочь, а мы с Мамой Зоей ровесницы, юные взрослые сёстры; думаю, мне мечталось не только дать Ланке общение с мамой-сестрой, но и восстановить сестринское общение с Мамой Зоей, которое давно разлетелось как дым. Чем томилась душа Мамы Зои, что желала восполнить этой игрой она? может, в очередной раз пыталась со мной дружить, надеялась высветить наше с ней сходство, которое бы позволило ей развидеть различие, несогласие жизненных установок?.. Право, не знаю.
Мама Зоя любила европейскую культуру, в частности - Германию, с которой была тесно связана по работе; Мама Зоя любила и умела преподавать - в особенности немецкий язык. В этом деле мама реально была ас. Больше всего на свете она любила работать по индивидуальным программам, которые составляла под конкретного ученика - такого, которому язык нужен для общения в профессиональной области, лучше всего гуманитарной, погружаться в которую по ходу подготовки ученика интересно и самой Маме Зое. Ещё у неё была личная методика обучения языку в кратчайший срок, с нуля, и в этом смысле она легко могла подтягивать запустивших - но соглашалась на это лишь при условии, что ученик будет пахать изо всех сил, а не "уныло тянуть лямку" и не "со вздохами и стонами давать себя спасать". Мама чётко понимала, что вкладываться имеет смысл только в добровольцев; прочих она жалела, в качестве университетского препа принимать пересдачи не отказывалась - однако никакого желания работать с не-добровольцами у неё не было, никакого интереса у неё они не вызывали. Единственная серьёзная закавыка была со мной: Мама Зоя никак не могла поверить, что, будучи её дочерью и обладая необходимыми данными, я не хочу работать в немецкоязычной сфере - и, стало быть, добровольцем, тем более активным и сознательным добровольцем, тут не являюсь. Как, почему?!.. - мама знала, что я могу овладеть всем чем всерьёз захочу, что у меня есть вкус к методикам плюс то что называется "активная жизненная позиция" - и у неё в голове не укладывалось, что мне абсолютно ни к чему сокровище, которое она мечтает мне передать. Столько сходства - и такое различие, как так?! Не иначе, трагическое недопонимание с Кирочкиной стороны!..
На вопрос, кем я буду когда вырасту, в детстве я невозмутимо отвечал "писателем" - потому что странствия по мирам были в книгах, а я знал, что хочу и буду странствовать по мирам. Маму Зою сей ответ устраивал, но не без лукавства: с одной стороны, это позволяло ей толковать мои "игры и фантазии" в социально-одобряемом ключе, с другой - ей ужасно хотелось вообразить себе какой-нибудь "консенсус мечтаний". Например, пусть я буду переводчиком с немецкого! - ну, конечно, насчёт худлитры и стихов не получится, там свой клан, все места заранее распределены вплоть до внуков, а вот в области искусствоведения или истории - это да, там возможности есть, тем более что Мамы-Зоины ученики в этих сферах кое-какие посты занимают… - тут мамины глаза затуманивались, а мне делалось скучно и тоскливо. Вместе с тем, меня можно было раскрутить на литературный экзерсис, что у Мамы Зои считалось за "оттачивание пера" - чаще всего это происходило в связи с забавностями быта: рассказываю, например, как мы с Ланкой видели мышь, веселюсь, руками машу - мама возбуждается, бьёт в ладоши: "запиши! прямо вот как говоришь, так и запиши, непременно!.." С одной стороны, меня горячил азарт улавливать буквами экспрессию устной речи, с другой - йэхх, эту бы энергию да в мирных целях! - мне устойчиво было обидно, что разговоры и записи о том, что волнует меня, Маму Зою не задевают, а что задевает - того лучше ей вовсе не рассказывать и не показывать.
Мама Зоя умела видеть красивое и запоминать красивое, видеть необыкновенное и запоминать необыкновенное; умела под настроение делать очень красивое - а делать необыкновенное боялась. Она весьма чутко улавливала Пограничье, ощущала зыбкую грань, где пространство обыденного соприкасалось с иными мирами, исступлённо к этой грани тянулась - однако жёстко позволяла себе лишь то, что было допустимым, одобряемым её референтным кругом. С её точки зрения, идеальным вариантом было краткое погружение в мир волшебного, по завершении коего пережитое оказывается грёзой, навеянной общепризнанным гением. Любой намёк на не-прикладную самодостаточность той или иной авторской вселенной вгонял Маму Зою в панику; даже на самом закате, буквально несколько лет назад, она чуть в обморок не грохнулась, услышав, что знаменитый Толкин относился к вопросу второй реальности очень серьёзно (типа, "расскажем наконец бабушке, откуда дети, сиречь альтерры, берутся, или уж пусть свой век неграмотной доживает?":)) - беседа кончилась криком "нет-нет, с сумасшедшими я разговаривать не могу!", корвалолом и молчаливым консенсусом больше к этой теме и в самом деле не возвращаться.
Можно было бы думать, что такая истерика из-за нас, из-за того что мы с Татой сделали альтерризм и альтерристику своим главным занятием - однако нет, так обстояло минимум с моего детства, с наших с мамой игр. Всё начиналось бурным выплеском её креатива, ввергавшего меня в экстаз - что бы ни предлагала мама, всё было здорово, меня влекло за ней хоть в пионервожатые, хоть в Германию, хоть в сказку… - однако потом её пыл угасал, интересного не происходило, а мои попытки развернуть виртуальный локус в нечто годное для обитания вызывали раздражение: "не надо занудствовать, это же просто игра!" Такое же раздражение - как кажется, едва маскирующее страх - вызывали у Мамы Зои остросюжетные приключения, переживаемые мною с игрушками; скрывать происходящие события мне в голову не приходило, давать разъяснения было не трудно, и мама сердилась: "что значит - они так живут?! это же игра, зачем ты играешь в страшное, играй в хорошее!" - как если бы считала, что я специально выдумываю, а не слежу за жизнью моих героев, за тем, что меня особенно в ней волнует. Что запрещала она себе, каким сторонам своей внутренней жизни не хотела дать воли?.. Страшила ли её тема самоценности личных суждений / волеизъявлений вопреки мнению социума как таковая, широко, или тут скрывалось нечто более конкретное?.. Бог весть.
На определённом этапе (уже не в детстве, погодя) я обобщил ряд однотипных на мой взгляд раскладов, обозначив их так примерно "романтика для-ради фантика" - когда предлагается нечто вроде как захватывающее, необычное, перспективное, а коснёшься рукой - пшик, размалёванный задник да лозунги, никуда "внутрь" не войти, потому что этого нутра нет, пусто. Сюда я положил и вышеупомянутые игровые недо-миры, и болтовню про доблестный труд, которой пичкали нас в школе, и сказки с окончанием "тут он проснулся", и стихи с названиями типа "Русалка / Пират / Марсианин", где вместо сабжа мораль, сатира, в лучшем случае пейзажи… - весь этот гнусный пустотрёп, суть коего в том, что ничего настоящего не существует, всё что ты можешь в жизни получить - похвала общества да жратва.
Надо сказать, что стихи я лет до двенадцати вообще не воспринимал, полагая бессмысленным зарифмовывать интересное (всякое прикольное-детское за стихи не шло, шло за юмор, "крысу красят маляры" и прочая перепутаница была нежно любима) - так что "поэзия" (с придыханием, ткскть:)) наводила зевоту, пока я не столкнулся с русалочьим циклом А.Н.Толстого. Внезапно (!!!) в заголовках оказалось не враньё - и мавка, и дикий кур были натуральнее некуда, всё было страшное, но завораживающе перспективное, а местами таки прямо до боли отзывалось родным. "Птице нужен сок плода, древу - ветер да вода. Я ж гляжу на дно ручья, я пою - и я ничья" - ох как созвучно!.. "Хмар деревья кутает, мне дороги путает, вóпит дикий кур. Девушка весенняя! Вот метнулась тень её... Кто там? Чур мне, чур!.." - срубает настолько, что в потрясении иду к маме с книжкой, зачитываю целиком. "Ну да, ну да, образно… - задумчиво, с лёгкой скукой отзывается Мама Зоя. - Во всяком случае, я рада, что ты наконец оценила прелесть поэтического слова. Хм, я и не знала, что АНТ писал стихи… Но ведь гораздо лучше Пушкин! - вот, если тебе так нравится, про бесов: мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна…" Но нет, нет, это было мне совершенно чуждо - унылое, подневольное их житьё, даже если хоть на секунду всерьёз принять, что это про бесов, а не как по правде в стихе написано, про тучи. Романтика для-ради фантика, хоронят-гонят-поют-выдают - да тьфу!..
Зато как здорово было с Мамой Зоей разглядывать всякие мелочи! - до последних лет, пока совсем не сдали глаза: "Девочки, смотрите!" - и я с моей крупномазковостью теряюсь, а Тата уже на корточках, и они вдвоём направляют мой взор на тончайшую вязь белой звездчатки у ног, над водой. "Девочки, кто это?" - крохотное существо, принесённое ветром, не спеша ползёт по странице журнала у мамы в руках. - "Ишь, пошевеливает крылышками так вальяжно, будто прибыл на бал!" - и, сдувая: "Смотри, полетел, полетел!.."
В каком году была достославная поездка за калганом, которую мы с Мамой Зоей вспоминали много лет? - скорей всего перед школой, в крайнем случае после первого класса. Мы были вдвоём, точнее, нас взял в незнакомый лес хорошо знакомый дядька, сын дачной хозяйки; для него это был промысловый рейд - копать калган, и Мама Зоя напросилась с ним, желая собственноручно набрать корней для лечёбы. Дядька привёз нас в приметное место, показал где и как лучше копать - и оставил нас с мамой наедине, так что мы набродились до полного услаждения. Это был Белоостров, не шибко далеко от станции, без риска заблудиться, но мы чувствовали себя открывателями новых земель. Я впервые встретил громадного зелёного кузнечика-"саранчу", который даже посидел у меня на колене, дав рассмотреть ножки с зазубринами, узкие крыльца и овальные глаза; я впервые увидел змею - "Киринька, смотри!.. только не шевелись, замри и гляди внимательно - какое изящество, какой покой!.. помнишь Хозяйку Медной Горы?" - и, обнявшись, без страха, но в трепете, мы наблюдали Её Величество с поднятой головкой на пне-престоле, а потом струйка живого металла неспешно протекла мимо нас прочь, в сухой бурелом. А ещё мы нашли пустое гнёздышко из травы, а ещё нашли нестерпимо-лазурного цвета скорлупки - и, решив, что сей комплект хозяевам уже не нужен, забрали домой, так что гнёздышко много лет обитало в серванте, средь чашек и статуэток.
"Киринька, смотри!" - "мама, смотри!" - "а помните, девочки…" - "а помните, Зоя Васильевна…", перемежающиеся "конечно, помню / помним!" и "ой, напомните / напомни!" - всё это было меж нами до самого конца, несмотря на конфликты, дебаты и обиды; мы помогали друг другу ощущать переплетение нитей, составляющих тело жизни - нашей-общей и каждого по отдельности. За полгода до смерти Папы Юры было дивное лето, когда мы все успели вволюшку наобщаться; Мама Зоя часами сидела с блокнотом, раскидывая домашнюю историю по годам - "а помните?.. а помнишь?.." Кто-то, может быть, пожмёт плечами: "какой смысл помечать события, если жизнь всё равно уже кончилась?" - но мы скажем: "не кончилась, нет! - не кончилась, а состоялась."
У меня будет всё что мне нужно, если я, конечно, это успею - вот то, что я понял на четвёртом году, осмысляя тему смерти; но ещё до того предо мной встала тема памяти - как единственного средства собрать всё что мне нужно, не теряя имеющегося. Первое осознание по сабжу пронзило меня в два с небольшим: постирочный тазик, бельё, из-под маминых рук вздымается гора серебряной пены, мама ловит мой взгляд: "смотри, какой получается сказочный зáмок!" - и я отчётливо думаю: "это необыкновенное, это нужно запомнить" - и мысленно отдаю себе приказ: "запомнить, мне два года и я смотрю на замок из пены - это я, это вот я живу!"
Мама Зоя сознательно учила меня фиксировать моменты и преуспела - ибо для меня это было значимо ничуть не менее, чем для неё. "Смотри, как бегут по заливу мелкие волны, как рябь серебрится... запомни это - завтра всё будет иное!" "Смотри, как бьёт свет фонаря сквозь листву над оградой, сквозь дождь - завтра листья опадут, этого больше не будет... запомни!" Научившись от мамы, я, думается, мог пользоваться этим успешнее, чем она сама; во всяком случае, меня никогда не затруднял вопрос, куда делся вчерашний день - вот он, целиком вошёл в меня, в мою плоть и кровь! - а у неё такие вопросы нет-нет да возникали. Как собирать сокровища памяти, она понимала, а целиком себя самоё - кажется, нет.
Нельзя сказать чтобы Мама Зоя была перманентно озабоченной, строгой и серьёзной - время от времени она делалась восхитительно игривой, озорной, даже с оттенком безумства, затевала сюрпризы и пускалась в авантюры, иной раз весёлые, иной раз очень для всей семьи неудобные, так что мы с папой и Ланкой вздыхали, вспоминая песенку про Джима Моррисона, следившего за упрямой рассеянной мамой лучше чем мама за ним. Однажды летом мы оказались в городе вдвоём, прочие были на даче; возникла оказия купить книжные полки, о которых мама давно мечтала - мы спешно выгребли наличные, сделали заказ и стали ждать. От волнения ни маме, ни мне не пришло в голову запастись провизией; к вечеру мы, не дождавшись полок, с голоду защёлкали зубами, однако магазины, как полагалось в советские времена, уже были закрыты, тащиться на вокзал не хотелось, в ресторан тем паче - да и полки, заметим, ещё не приехали - короче, мы угодили в забавное положение и во всю мочь принялись забавляться. Мы поиграли в разбойников, замурованных в пещере с брильянтами, в переход через пустыню, в альпинистов на холодных нагих вершинах - к этому времени полки наконец привезли, так что мы успели по их верхам реально полазать - и в конечном итоге с торжеством обнаружили, уже не помню по ходу какой игры, стародавний запас практически не задохнувшихся белых сухарей и сухой остаток растворимого кофе на дне банки. Сплясав индейский танец победы, мы одолели найденный клад и легли спать счастливыми; этот день мы тоже много лет вспоминали - восхитительный, не омрачённый никакой болью, никакой занозой.
…И ещё важное: пикник на развалинах.
Пара яблок, огурчик, яйцо вкрутую, тёплая вода в настоящей походной фляжке; байковое одеяло дополнит нагретый камень - мы с мамой странствуем по пустырю, где недострой. Если встать в рост, то наш дом совсем близко, но зачем вставать?.. Заросли полыни перед носом превращают брошенный фундамент в развалины замка; лёгкая дымка, наползающая на солнце, погружает в туман Старой Англии - царство Винни-Пуха и Пака, Мерлина и Робин Гуда. Мама берётся за книгу, я ухожу в разглядывание камней; трещины делаются всё более глубокими, проходы с каждой секундой всё шире - это портал! - я уже вижу колонну, поспешно въезжающую в замок, слышу возгласы всадников, слов разобрать не могу. Я раздваиваюсь: одно существо, огромное и отсюда незримое, пребывает около мамы на одеяле, другое - здесь, уже внутри крепостных стен. Предвкушение приключений, свобода, восторг, доверие; "Зеркало сумрачных вод" далеко впереди. Я не боюсь проживать свои чувства рядом с мамой, хоть и не позову её с собой: ей интереснее со своей книгой, мне хорошо на этой стороне с ней, на той - без неё.
Почему она так жадно, так ненасытно тянулась к Пограничью? почему с таким ужасом шарахалась от всего, что всерьёз?.. - ситуация со встреченным в поезде сказочником и другие события, описанные в "Зеркале сумрачных вод", в концентрированном виде показывают проблему, которая в разных вариациях присутствовала между нами всю жизнь. Я уже говорил об этом и не устану говорить - эта грань между жаждой и отторжением притягивала меня, не давала поставить крест на попытках поделиться с мамой сокровищем альтерризма. Если бы она просто скучала от моих "выдумок", просто сердилась бы, что ребёнкина голова занята ерундой - никак, думаю, не пошла бы она на то, чтобы фактически на год лишить меня жизни. Осознавала ли она потом, какую страшную вещь со мной сделала, не позволяла ли себе увидеть это в полноте, а потом и вовсе забыла? - Бог весть.
Казалось бы, события "Зеркала" должны были сокрушить мои надежды навсегда, однако ещё даже до встречи с Татой мои отношения с мамой то и дело оказывались на этой острой, ослепительной грани - а вдруг поймёт?!.. Одно время она усиленно пыталась выяснить, почему я так люблю фантастику? - сама она фантастику не переносила, а мы с папой зачитывались взахлёб, по преимуществу, конечно, зарубежной. Мне самому было важно сформулировать, и я старался изо всех сил, но тщетно, мама не понимала; самая точная формула из рождённых тогда выглядела примерно так: "здесь говорится о людях, с которыми я хотел бы дружить, и об отношениях, которые я хотел бы строить" - а в других книгах, которые любила мама, ни таких людей, ни таких отношений я не встречал, да и в жизни вокруг себя встречал редко. Герой (пусть не главный), который делает что хочет и что находит нужным, не оглядываясь на правила, который не боится схватки и вместе с тем (закономерно!) не видит в противнике врага, а стало быть любит и умеет дружить - такие чаще водились в зарубежной литературе, чем в советской, что было не странно, но тогда я про это ещё не думал.
На этапе вхождения в альтерру - когда Мама Зоя уже вовсю намекала, что мы с Татой лесби, и это грозит нам репрессиями, а я безмятежно её намёков не понимал - у нас вышло кое-что весьма характерное. Мама в очередной раз принялась допытываться, почему нам так важно часто встречаться, что мы такое срочное вместе делаем? - воспользовавшись оказией, я пошёл ва-банк и стал объяснять про Конгрегацию Разведчиков, про межмировые пути, про место, где идёт война, где нас ждут, где корень и якорь моего сердца… Мама смотрела всё более и более странно, почти как учителка по ходу рассказа про Маленький Народ, но никакой бедой дело не кончилось. Продолжая отсылку на "Зеркало" - теперешняя Мама Зоя отреагировала как тогдашняя Ирина Николаевна, а не как тогдашняя-она-сама, но Ирина Николаевна тогда сбросила стресс, нажаловавшись Маме Зое, а теперешней Маме Зое жаловаться было некому: я вырос. Вспомнила ли она тогдашнюю драму, не вспомнила?.. - может, высветилось из глубин тяжко-мутное, психзащиты спешно приказали отступить - и мама вышла из диалога, пожимая плечами и картинно возводя очи: видит небо, мол, сие поколение безумно!..
Не могу сказать, что я перенёс означенное объяснение легко - мне было горько, потому что я вопреки всему надеялся на понимание. Вслед разговору я написал стихи, которые, кажется, показывать маме уже не стал; там были строки: "Любимый человек не верит в дело, которое тебе важнее жизни. Тебя понять не смог, не захотел он - теперь в глаза глядит он с укоризной, давным-давно любимый и знакомый, уверен, что добра тебе желает…" - и в конце, итогом всех терзаний: "А человек останется любимым - и самым главным остаётся дело."
…И ещё занятное, насчёт гендера.
Первый класс, весна, мы с Мамой Зоей не спеша бредём со школы; ветер, солнцепёк, запахи будоражат кровь, хочется прыгать - в размахе не жалею колготок и платья, мама укоризненно качает головой: "аккуратнее, ты же всё-таки девочка!" - "знаешь, мам, я всё-таки мальчик и девочка одновременно!" - "не говори так! мальчик и девочка одновременно - это урод!" - "я не урод!" - "ну вот и не говори так никогда!" На мгновение вспыхиваю яростью и стыдом: моя мама считает меня уродом - она такая глупая или со мной и впрямь что-то не так?!.. Мысленное самоощупывание показывает, что всё в порядке, лишь горечь досады: похоже, мама безнадёжно меня не понимает. Обидно, но увы - не в первый раз. И не в последний, ага…
Надо сказать, вообще насчёт "тыжедевочка" мама вспоминала достаточно редко, к моей гендерной амбивалентности не цеплялась: никогда не возражала ни против кросспола в играх, ни против обозначения меня в мужском роде, хотя воспринимала это скорее как шутку, сама спокойно могла сказать, мол, слышу речь не мальчика, но мужа! - эта цитата в её устах всегда означала похвалу. Не думаю, чтобы она была в курсе идеи анимуса, но интуитивно относилась к делу примерно как-то так - однако неприкрыто боялась оказаться в глазах общества матерью фрика, изо всех сил маскировала мои странности, подчёркивая моменты сходства, особенно на территории университета. "Вот, дщерь моя!" - показывала меня знакомым препам, и ужасно бывала польщена, когда ей говорили: "да, мол, то-то я вижу - по факультету идёт юная Зоя Васильевна!"
"Я тебя неправильно родила!" - вздыхала когда-то, на очередном этапе конфликтов со мною-подростком; обещала рассказать потом - мол, сейчас тебе рано! - но потом этот разговор вообще забыла; на вопрос предположила, подумав: "может, я имела в виду, что надо было родить тебя мальчиком?" - серьёзно так сказала, виновато даже, словно это зависело от неё!.. Не горюй, Мама Зоя, не кори себя, не беда: Мать Алестра породила меня мальчиком в своих чертогах, где мне предстояло стать воином, где меня затруднила бы женская плоть - на Земле-здешней же это, право, не столь актуально.
Здесь бы и переходить уже к Папе Юре; но сперва про пороги.
Продолжение текста книги - после нескольких изо-постов про Маму Зою.
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.
* * *
Примечания:
"...мы с печалью констатировали, что дружбы опять не вышло - ну ладно, что поделаешь! нельзя как с человеком, будем опять как с зайчиком..." -
тема "дружить как с равным или любоваться как на картину / как на милого зайчика" была поднята в посте "Люблю - это..." и основательно разобрана там же в комментах.
"Зеркало сумрачных вод": постоянные наши читатели в курсе, а для новеньких и случайно заглянувших - сие есть новелла, в которой описано одно из ключевых событий Кириного детства. Далее, говоря о "событиях "Зеркала"", мы подразумеваем описанную в новелле драму
Предыдущая часть - вот здесь.
* * *
Тут бы как раз и надо перейти к Маме Зое; но сперва про эоны.
Было бы неверным вообразить, что эоны Бабушки, мамы и папы шли один за другим строго последовательно; правильнее представить себе реку, то делящуюся на рукава, то вновь сливающуюся, или же дерево с переплетёнными, врастающими друг в друга ветвями. Из эона Бабушки произрастали мамин и папин эоны, их значение то увеличивалось, то уменьшалось; каждый эон был особой вселенной со своими законами, особой реальностью со своей структурой и языком. По сути дела, я с самого начала оказался трёхязычен - три мировоззрения, три системы ценностей окружали меня от рождения. Общаясь с каждым из старших по отдельности, я понимал, что он / она видит вещи не так, как двое других; единым для всех троих было лишь чувство Дома - и центром этого Дома до времени был я.
На этапе самодержавного, вселенского владычества Бабушки Мама Зоя была моей нежной сестрёнкой - юной феей, стремительно спархивающей с небес чтоб со мной поиграть, и не менее резво упархивающей обратно; Папа Юра был другом по приключениям - не волшебным помощником, не говорящим лесом, как Бабушка, а надёжным соратником спина-к-спине, другом на равных. Мама с папой работали, Бабушка неотлучно была при мне; представляется, что она подпускала их ко мне "за хорошее поведение", притом с присмотром. Наша общая мать, её более ранние дети - но не "подруга и брат" мои, а "сестрица и друг"; это важно. Выйдя из царства Бабушки, я стал с ними вровень: они были временно главнее меня, временно полноправнее - но не старше; старше нас была только Бабушка, но она осталась в древности, в дебрях мифа.
Подчеркну, Мама Зоя не была мне другом, но поначалу в нашем общении было такое море нежности, открытости, веселья, что это искупало отсутствие дружбы, точнее, позволяло мне долго сего отсутствия не замечать. Папа Юра играл со мной в то, что интересовало меня, а Мама Зоя в то, что интересовало её - однако опыт взаимного внимания, коим успели одарить меня папа с Бабушкой, побуждал меня жадно принимать всё, чем делилась мама, тем более что многое казалось привлекательным, как минимум на первый взгляд, а иное и впрямь было важным. Даже годы спустя, после страшных конфликтов, у нас с Мамой Зоей оставалось то, что мы единодушно считали значимым; оставалась также и нежность родства, которую не выжгли неприятие, отвержение, боль - помню, как мы в слезах поили друг друга валерьянкой в университетском коридоре, обнимались щека к щеке - не скрывая, что мира меж нами нет, что мы просто хотим помочь друг другу пережить войну - нашу с ней жестокую, горькую, неотменимую войну. Забегая ещё дальше вперёд скажу, что желание дружить с Мамой Зоей время от времени вспыхивало в течение всех прожитых нами лет; судя по всему, этого хотелось и ей самой, и мы вновь и вновь шли на сближение, но увы. Очередная мамина попытка понять, таки чем же мы с Татой живём и дышим, упиралась в то, что ей открывалось нечто, знакомиться с чем она не хотела никак - и она с обидой требовала сделать ей это развидеть, а мы с печалью констатировали, что дружбы опять не вышло - ну ладно, что поделаешь! нельзя как с человеком, будем опять как с зайчиком, тем более что ведь Зайчик она и есть ("Зай, Заю, Зайчик" звал её Папа Юра). Родственной нежности все эти печали не отменяли, так же как трепетное тепло не отменяло военных действий - покуда наконец военные действия не исчерпались естественным образом.
Итак, в чертогах Бабушки мама была мне сестрёнкой, и мы самозабвенно играли в прятки и в слова, в "угадай мелодию" и "буква заблудилась", в "баба сеяла горох" ("баба села на горох":)) и "стульчик-щипульчик" (внезапно щиплющий за мягкие места), в "освободи принцессу" (на дне тарелки, от каши) и "продолжи сказку", в пионерлагерь и путешествие в Германию… Мама Зоя любила вспомнить и год стажировки в Ростоке, и эпоху пионервожатства - всё это она пережила незадолго до моего рождения, так что воспоминания были не только светлыми, но и весьма живыми.
…Я стою на холме, вниз уходит, петляя, тропа, это путь к автобусной остановке; вдоль тропы огороды, некошеный луг, на крутом повороте колодец, затем снова вниз - купа старых деревьев видна аж с макушки, так я высоко! - там автобус, народ вылезает, волнуюсь: где мама?.. Чёрный плащик мерещится в купах (да, нет?.. нет… нет, да!), ползёт по дорожке - да, да, дадада! - бегу вниз, Мама Зоя раскидывает руки, в одной сумка, в другой здоровущий берёзовик, сияет аж до ушей: "смотри, что я нашла!" Ухватываю одновременно маму, сумку, гриб, чуть не падаем вместе, хохочем: "пошли в лес!" Бабушка принимает вещи, ворчит: "Зоинька, поешь хоть, с дороги же!" - "щас, мама, мы на минуточку!.." Ну конечно не в лес, настоящий лес далеко, но по краю деревни на скорую ногу пройдёмся - не грибов, так букетик, охапку листвы наберём.
…Мама Зоя в платьице колокольчиком (синий халат с ромашками, до сих пор жив, спинка истлела напрочь, для огорода бесценен, нежно люблю), движениями рук на дачном столе играем в Маугли; мама покачивает локтем, изображая Каа, вместе со старым питоном задумывается, очень глубоко - "мама, мама, куда ты смотришь?.." - "да так…" На другой день увозят в больницу. Отчего, почему?! - говорят, ничего страшного, скоро вернётся. Июльский зной, бабочки, крапива, я в лопухах у забора с сачком; легковая машина, такси - прямо к нам?! - выбираются несколько, Мама Зоя со свёртком в руках; "мама, что это?" - "вот, знакомься, Киринька, это твоя сестра!.."
Позже, намного позже я прочитаю, что иные дети страдают, когда у них появляются младшие братья и сёстры, и обалдею: как это может быть?! - ведь так здорово, когда в доме живёт существо, с которым всегда можно играть! (дефолтное "давай поиграем!" Земли Алестры, да:)) Можно смело считать, что мы с Ланкой начали играть фактически с её рождения - разумеется, поначалу моей инициативы было куда больше чем её, однако впоследствии Ланка быстро сие наверстала. Мне хотелось быть ей сестрёнкой как Мама Зоя, другом как Папа Юра и вселенной как Бабушка; что из этого вышло, какое имело значение - сказать нелегко. Был момент, лет в 12-13 моих и 7-8 Ланиных, когда мы втроём играли будто Ланка моя дочь, а мы с Мамой Зоей ровесницы, юные взрослые сёстры; думаю, мне мечталось не только дать Ланке общение с мамой-сестрой, но и восстановить сестринское общение с Мамой Зоей, которое давно разлетелось как дым. Чем томилась душа Мамы Зои, что желала восполнить этой игрой она? может, в очередной раз пыталась со мной дружить, надеялась высветить наше с ней сходство, которое бы позволило ей развидеть различие, несогласие жизненных установок?.. Право, не знаю.
Мама Зоя любила европейскую культуру, в частности - Германию, с которой была тесно связана по работе; Мама Зоя любила и умела преподавать - в особенности немецкий язык. В этом деле мама реально была ас. Больше всего на свете она любила работать по индивидуальным программам, которые составляла под конкретного ученика - такого, которому язык нужен для общения в профессиональной области, лучше всего гуманитарной, погружаться в которую по ходу подготовки ученика интересно и самой Маме Зое. Ещё у неё была личная методика обучения языку в кратчайший срок, с нуля, и в этом смысле она легко могла подтягивать запустивших - но соглашалась на это лишь при условии, что ученик будет пахать изо всех сил, а не "уныло тянуть лямку" и не "со вздохами и стонами давать себя спасать". Мама чётко понимала, что вкладываться имеет смысл только в добровольцев; прочих она жалела, в качестве университетского препа принимать пересдачи не отказывалась - однако никакого желания работать с не-добровольцами у неё не было, никакого интереса у неё они не вызывали. Единственная серьёзная закавыка была со мной: Мама Зоя никак не могла поверить, что, будучи её дочерью и обладая необходимыми данными, я не хочу работать в немецкоязычной сфере - и, стало быть, добровольцем, тем более активным и сознательным добровольцем, тут не являюсь. Как, почему?!.. - мама знала, что я могу овладеть всем чем всерьёз захочу, что у меня есть вкус к методикам плюс то что называется "активная жизненная позиция" - и у неё в голове не укладывалось, что мне абсолютно ни к чему сокровище, которое она мечтает мне передать. Столько сходства - и такое различие, как так?! Не иначе, трагическое недопонимание с Кирочкиной стороны!..
На вопрос, кем я буду когда вырасту, в детстве я невозмутимо отвечал "писателем" - потому что странствия по мирам были в книгах, а я знал, что хочу и буду странствовать по мирам. Маму Зою сей ответ устраивал, но не без лукавства: с одной стороны, это позволяло ей толковать мои "игры и фантазии" в социально-одобряемом ключе, с другой - ей ужасно хотелось вообразить себе какой-нибудь "консенсус мечтаний". Например, пусть я буду переводчиком с немецкого! - ну, конечно, насчёт худлитры и стихов не получится, там свой клан, все места заранее распределены вплоть до внуков, а вот в области искусствоведения или истории - это да, там возможности есть, тем более что Мамы-Зоины ученики в этих сферах кое-какие посты занимают… - тут мамины глаза затуманивались, а мне делалось скучно и тоскливо. Вместе с тем, меня можно было раскрутить на литературный экзерсис, что у Мамы Зои считалось за "оттачивание пера" - чаще всего это происходило в связи с забавностями быта: рассказываю, например, как мы с Ланкой видели мышь, веселюсь, руками машу - мама возбуждается, бьёт в ладоши: "запиши! прямо вот как говоришь, так и запиши, непременно!.." С одной стороны, меня горячил азарт улавливать буквами экспрессию устной речи, с другой - йэхх, эту бы энергию да в мирных целях! - мне устойчиво было обидно, что разговоры и записи о том, что волнует меня, Маму Зою не задевают, а что задевает - того лучше ей вовсе не рассказывать и не показывать.
Мама Зоя умела видеть красивое и запоминать красивое, видеть необыкновенное и запоминать необыкновенное; умела под настроение делать очень красивое - а делать необыкновенное боялась. Она весьма чутко улавливала Пограничье, ощущала зыбкую грань, где пространство обыденного соприкасалось с иными мирами, исступлённо к этой грани тянулась - однако жёстко позволяла себе лишь то, что было допустимым, одобряемым её референтным кругом. С её точки зрения, идеальным вариантом было краткое погружение в мир волшебного, по завершении коего пережитое оказывается грёзой, навеянной общепризнанным гением. Любой намёк на не-прикладную самодостаточность той или иной авторской вселенной вгонял Маму Зою в панику; даже на самом закате, буквально несколько лет назад, она чуть в обморок не грохнулась, услышав, что знаменитый Толкин относился к вопросу второй реальности очень серьёзно (типа, "расскажем наконец бабушке, откуда дети, сиречь альтерры, берутся, или уж пусть свой век неграмотной доживает?":)) - беседа кончилась криком "нет-нет, с сумасшедшими я разговаривать не могу!", корвалолом и молчаливым консенсусом больше к этой теме и в самом деле не возвращаться.
Можно было бы думать, что такая истерика из-за нас, из-за того что мы с Татой сделали альтерризм и альтерристику своим главным занятием - однако нет, так обстояло минимум с моего детства, с наших с мамой игр. Всё начиналось бурным выплеском её креатива, ввергавшего меня в экстаз - что бы ни предлагала мама, всё было здорово, меня влекло за ней хоть в пионервожатые, хоть в Германию, хоть в сказку… - однако потом её пыл угасал, интересного не происходило, а мои попытки развернуть виртуальный локус в нечто годное для обитания вызывали раздражение: "не надо занудствовать, это же просто игра!" Такое же раздражение - как кажется, едва маскирующее страх - вызывали у Мамы Зои остросюжетные приключения, переживаемые мною с игрушками; скрывать происходящие события мне в голову не приходило, давать разъяснения было не трудно, и мама сердилась: "что значит - они так живут?! это же игра, зачем ты играешь в страшное, играй в хорошее!" - как если бы считала, что я специально выдумываю, а не слежу за жизнью моих героев, за тем, что меня особенно в ней волнует. Что запрещала она себе, каким сторонам своей внутренней жизни не хотела дать воли?.. Страшила ли её тема самоценности личных суждений / волеизъявлений вопреки мнению социума как таковая, широко, или тут скрывалось нечто более конкретное?.. Бог весть.
На определённом этапе (уже не в детстве, погодя) я обобщил ряд однотипных на мой взгляд раскладов, обозначив их так примерно "романтика для-ради фантика" - когда предлагается нечто вроде как захватывающее, необычное, перспективное, а коснёшься рукой - пшик, размалёванный задник да лозунги, никуда "внутрь" не войти, потому что этого нутра нет, пусто. Сюда я положил и вышеупомянутые игровые недо-миры, и болтовню про доблестный труд, которой пичкали нас в школе, и сказки с окончанием "тут он проснулся", и стихи с названиями типа "Русалка / Пират / Марсианин", где вместо сабжа мораль, сатира, в лучшем случае пейзажи… - весь этот гнусный пустотрёп, суть коего в том, что ничего настоящего не существует, всё что ты можешь в жизни получить - похвала общества да жратва.
Надо сказать, что стихи я лет до двенадцати вообще не воспринимал, полагая бессмысленным зарифмовывать интересное (всякое прикольное-детское за стихи не шло, шло за юмор, "крысу красят маляры" и прочая перепутаница была нежно любима) - так что "поэзия" (с придыханием, ткскть:)) наводила зевоту, пока я не столкнулся с русалочьим циклом А.Н.Толстого. Внезапно (!!!) в заголовках оказалось не враньё - и мавка, и дикий кур были натуральнее некуда, всё было страшное, но завораживающе перспективное, а местами таки прямо до боли отзывалось родным. "Птице нужен сок плода, древу - ветер да вода. Я ж гляжу на дно ручья, я пою - и я ничья" - ох как созвучно!.. "Хмар деревья кутает, мне дороги путает, вóпит дикий кур. Девушка весенняя! Вот метнулась тень её... Кто там? Чур мне, чур!.." - срубает настолько, что в потрясении иду к маме с книжкой, зачитываю целиком. "Ну да, ну да, образно… - задумчиво, с лёгкой скукой отзывается Мама Зоя. - Во всяком случае, я рада, что ты наконец оценила прелесть поэтического слова. Хм, я и не знала, что АНТ писал стихи… Но ведь гораздо лучше Пушкин! - вот, если тебе так нравится, про бесов: мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна…" Но нет, нет, это было мне совершенно чуждо - унылое, подневольное их житьё, даже если хоть на секунду всерьёз принять, что это про бесов, а не как по правде в стихе написано, про тучи. Романтика для-ради фантика, хоронят-гонят-поют-выдают - да тьфу!..
Зато как здорово было с Мамой Зоей разглядывать всякие мелочи! - до последних лет, пока совсем не сдали глаза: "Девочки, смотрите!" - и я с моей крупномазковостью теряюсь, а Тата уже на корточках, и они вдвоём направляют мой взор на тончайшую вязь белой звездчатки у ног, над водой. "Девочки, кто это?" - крохотное существо, принесённое ветром, не спеша ползёт по странице журнала у мамы в руках. - "Ишь, пошевеливает крылышками так вальяжно, будто прибыл на бал!" - и, сдувая: "Смотри, полетел, полетел!.."
В каком году была достославная поездка за калганом, которую мы с Мамой Зоей вспоминали много лет? - скорей всего перед школой, в крайнем случае после первого класса. Мы были вдвоём, точнее, нас взял в незнакомый лес хорошо знакомый дядька, сын дачной хозяйки; для него это был промысловый рейд - копать калган, и Мама Зоя напросилась с ним, желая собственноручно набрать корней для лечёбы. Дядька привёз нас в приметное место, показал где и как лучше копать - и оставил нас с мамой наедине, так что мы набродились до полного услаждения. Это был Белоостров, не шибко далеко от станции, без риска заблудиться, но мы чувствовали себя открывателями новых земель. Я впервые встретил громадного зелёного кузнечика-"саранчу", который даже посидел у меня на колене, дав рассмотреть ножки с зазубринами, узкие крыльца и овальные глаза; я впервые увидел змею - "Киринька, смотри!.. только не шевелись, замри и гляди внимательно - какое изящество, какой покой!.. помнишь Хозяйку Медной Горы?" - и, обнявшись, без страха, но в трепете, мы наблюдали Её Величество с поднятой головкой на пне-престоле, а потом струйка живого металла неспешно протекла мимо нас прочь, в сухой бурелом. А ещё мы нашли пустое гнёздышко из травы, а ещё нашли нестерпимо-лазурного цвета скорлупки - и, решив, что сей комплект хозяевам уже не нужен, забрали домой, так что гнёздышко много лет обитало в серванте, средь чашек и статуэток.
"Киринька, смотри!" - "мама, смотри!" - "а помните, девочки…" - "а помните, Зоя Васильевна…", перемежающиеся "конечно, помню / помним!" и "ой, напомните / напомни!" - всё это было меж нами до самого конца, несмотря на конфликты, дебаты и обиды; мы помогали друг другу ощущать переплетение нитей, составляющих тело жизни - нашей-общей и каждого по отдельности. За полгода до смерти Папы Юры было дивное лето, когда мы все успели вволюшку наобщаться; Мама Зоя часами сидела с блокнотом, раскидывая домашнюю историю по годам - "а помните?.. а помнишь?.." Кто-то, может быть, пожмёт плечами: "какой смысл помечать события, если жизнь всё равно уже кончилась?" - но мы скажем: "не кончилась, нет! - не кончилась, а состоялась."
У меня будет всё что мне нужно, если я, конечно, это успею - вот то, что я понял на четвёртом году, осмысляя тему смерти; но ещё до того предо мной встала тема памяти - как единственного средства собрать всё что мне нужно, не теряя имеющегося. Первое осознание по сабжу пронзило меня в два с небольшим: постирочный тазик, бельё, из-под маминых рук вздымается гора серебряной пены, мама ловит мой взгляд: "смотри, какой получается сказочный зáмок!" - и я отчётливо думаю: "это необыкновенное, это нужно запомнить" - и мысленно отдаю себе приказ: "запомнить, мне два года и я смотрю на замок из пены - это я, это вот я живу!"
Мама Зоя сознательно учила меня фиксировать моменты и преуспела - ибо для меня это было значимо ничуть не менее, чем для неё. "Смотри, как бегут по заливу мелкие волны, как рябь серебрится... запомни это - завтра всё будет иное!" "Смотри, как бьёт свет фонаря сквозь листву над оградой, сквозь дождь - завтра листья опадут, этого больше не будет... запомни!" Научившись от мамы, я, думается, мог пользоваться этим успешнее, чем она сама; во всяком случае, меня никогда не затруднял вопрос, куда делся вчерашний день - вот он, целиком вошёл в меня, в мою плоть и кровь! - а у неё такие вопросы нет-нет да возникали. Как собирать сокровища памяти, она понимала, а целиком себя самоё - кажется, нет.
Нельзя сказать чтобы Мама Зоя была перманентно озабоченной, строгой и серьёзной - время от времени она делалась восхитительно игривой, озорной, даже с оттенком безумства, затевала сюрпризы и пускалась в авантюры, иной раз весёлые, иной раз очень для всей семьи неудобные, так что мы с папой и Ланкой вздыхали, вспоминая песенку про Джима Моррисона, следившего за упрямой рассеянной мамой лучше чем мама за ним. Однажды летом мы оказались в городе вдвоём, прочие были на даче; возникла оказия купить книжные полки, о которых мама давно мечтала - мы спешно выгребли наличные, сделали заказ и стали ждать. От волнения ни маме, ни мне не пришло в голову запастись провизией; к вечеру мы, не дождавшись полок, с голоду защёлкали зубами, однако магазины, как полагалось в советские времена, уже были закрыты, тащиться на вокзал не хотелось, в ресторан тем паче - да и полки, заметим, ещё не приехали - короче, мы угодили в забавное положение и во всю мочь принялись забавляться. Мы поиграли в разбойников, замурованных в пещере с брильянтами, в переход через пустыню, в альпинистов на холодных нагих вершинах - к этому времени полки наконец привезли, так что мы успели по их верхам реально полазать - и в конечном итоге с торжеством обнаружили, уже не помню по ходу какой игры, стародавний запас практически не задохнувшихся белых сухарей и сухой остаток растворимого кофе на дне банки. Сплясав индейский танец победы, мы одолели найденный клад и легли спать счастливыми; этот день мы тоже много лет вспоминали - восхитительный, не омрачённый никакой болью, никакой занозой.
…И ещё важное: пикник на развалинах.
Пара яблок, огурчик, яйцо вкрутую, тёплая вода в настоящей походной фляжке; байковое одеяло дополнит нагретый камень - мы с мамой странствуем по пустырю, где недострой. Если встать в рост, то наш дом совсем близко, но зачем вставать?.. Заросли полыни перед носом превращают брошенный фундамент в развалины замка; лёгкая дымка, наползающая на солнце, погружает в туман Старой Англии - царство Винни-Пуха и Пака, Мерлина и Робин Гуда. Мама берётся за книгу, я ухожу в разглядывание камней; трещины делаются всё более глубокими, проходы с каждой секундой всё шире - это портал! - я уже вижу колонну, поспешно въезжающую в замок, слышу возгласы всадников, слов разобрать не могу. Я раздваиваюсь: одно существо, огромное и отсюда незримое, пребывает около мамы на одеяле, другое - здесь, уже внутри крепостных стен. Предвкушение приключений, свобода, восторг, доверие; "Зеркало сумрачных вод" далеко впереди. Я не боюсь проживать свои чувства рядом с мамой, хоть и не позову её с собой: ей интереснее со своей книгой, мне хорошо на этой стороне с ней, на той - без неё.
Почему она так жадно, так ненасытно тянулась к Пограничью? почему с таким ужасом шарахалась от всего, что всерьёз?.. - ситуация со встреченным в поезде сказочником и другие события, описанные в "Зеркале сумрачных вод", в концентрированном виде показывают проблему, которая в разных вариациях присутствовала между нами всю жизнь. Я уже говорил об этом и не устану говорить - эта грань между жаждой и отторжением притягивала меня, не давала поставить крест на попытках поделиться с мамой сокровищем альтерризма. Если бы она просто скучала от моих "выдумок", просто сердилась бы, что ребёнкина голова занята ерундой - никак, думаю, не пошла бы она на то, чтобы фактически на год лишить меня жизни. Осознавала ли она потом, какую страшную вещь со мной сделала, не позволяла ли себе увидеть это в полноте, а потом и вовсе забыла? - Бог весть.
Казалось бы, события "Зеркала" должны были сокрушить мои надежды навсегда, однако ещё даже до встречи с Татой мои отношения с мамой то и дело оказывались на этой острой, ослепительной грани - а вдруг поймёт?!.. Одно время она усиленно пыталась выяснить, почему я так люблю фантастику? - сама она фантастику не переносила, а мы с папой зачитывались взахлёб, по преимуществу, конечно, зарубежной. Мне самому было важно сформулировать, и я старался изо всех сил, но тщетно, мама не понимала; самая точная формула из рождённых тогда выглядела примерно так: "здесь говорится о людях, с которыми я хотел бы дружить, и об отношениях, которые я хотел бы строить" - а в других книгах, которые любила мама, ни таких людей, ни таких отношений я не встречал, да и в жизни вокруг себя встречал редко. Герой (пусть не главный), который делает что хочет и что находит нужным, не оглядываясь на правила, который не боится схватки и вместе с тем (закономерно!) не видит в противнике врага, а стало быть любит и умеет дружить - такие чаще водились в зарубежной литературе, чем в советской, что было не странно, но тогда я про это ещё не думал.
На этапе вхождения в альтерру - когда Мама Зоя уже вовсю намекала, что мы с Татой лесби, и это грозит нам репрессиями, а я безмятежно её намёков не понимал - у нас вышло кое-что весьма характерное. Мама в очередной раз принялась допытываться, почему нам так важно часто встречаться, что мы такое срочное вместе делаем? - воспользовавшись оказией, я пошёл ва-банк и стал объяснять про Конгрегацию Разведчиков, про межмировые пути, про место, где идёт война, где нас ждут, где корень и якорь моего сердца… Мама смотрела всё более и более странно, почти как учителка по ходу рассказа про Маленький Народ, но никакой бедой дело не кончилось. Продолжая отсылку на "Зеркало" - теперешняя Мама Зоя отреагировала как тогдашняя Ирина Николаевна, а не как тогдашняя-она-сама, но Ирина Николаевна тогда сбросила стресс, нажаловавшись Маме Зое, а теперешней Маме Зое жаловаться было некому: я вырос. Вспомнила ли она тогдашнюю драму, не вспомнила?.. - может, высветилось из глубин тяжко-мутное, психзащиты спешно приказали отступить - и мама вышла из диалога, пожимая плечами и картинно возводя очи: видит небо, мол, сие поколение безумно!..
Не могу сказать, что я перенёс означенное объяснение легко - мне было горько, потому что я вопреки всему надеялся на понимание. Вслед разговору я написал стихи, которые, кажется, показывать маме уже не стал; там были строки: "Любимый человек не верит в дело, которое тебе важнее жизни. Тебя понять не смог, не захотел он - теперь в глаза глядит он с укоризной, давным-давно любимый и знакомый, уверен, что добра тебе желает…" - и в конце, итогом всех терзаний: "А человек останется любимым - и самым главным остаётся дело."
…И ещё занятное, насчёт гендера.
Первый класс, весна, мы с Мамой Зоей не спеша бредём со школы; ветер, солнцепёк, запахи будоражат кровь, хочется прыгать - в размахе не жалею колготок и платья, мама укоризненно качает головой: "аккуратнее, ты же всё-таки девочка!" - "знаешь, мам, я всё-таки мальчик и девочка одновременно!" - "не говори так! мальчик и девочка одновременно - это урод!" - "я не урод!" - "ну вот и не говори так никогда!" На мгновение вспыхиваю яростью и стыдом: моя мама считает меня уродом - она такая глупая или со мной и впрямь что-то не так?!.. Мысленное самоощупывание показывает, что всё в порядке, лишь горечь досады: похоже, мама безнадёжно меня не понимает. Обидно, но увы - не в первый раз. И не в последний, ага…
Надо сказать, вообще насчёт "тыжедевочка" мама вспоминала достаточно редко, к моей гендерной амбивалентности не цеплялась: никогда не возражала ни против кросспола в играх, ни против обозначения меня в мужском роде, хотя воспринимала это скорее как шутку, сама спокойно могла сказать, мол, слышу речь не мальчика, но мужа! - эта цитата в её устах всегда означала похвалу. Не думаю, чтобы она была в курсе идеи анимуса, но интуитивно относилась к делу примерно как-то так - однако неприкрыто боялась оказаться в глазах общества матерью фрика, изо всех сил маскировала мои странности, подчёркивая моменты сходства, особенно на территории университета. "Вот, дщерь моя!" - показывала меня знакомым препам, и ужасно бывала польщена, когда ей говорили: "да, мол, то-то я вижу - по факультету идёт юная Зоя Васильевна!"
"Я тебя неправильно родила!" - вздыхала когда-то, на очередном этапе конфликтов со мною-подростком; обещала рассказать потом - мол, сейчас тебе рано! - но потом этот разговор вообще забыла; на вопрос предположила, подумав: "может, я имела в виду, что надо было родить тебя мальчиком?" - серьёзно так сказала, виновато даже, словно это зависело от неё!.. Не горюй, Мама Зоя, не кори себя, не беда: Мать Алестра породила меня мальчиком в своих чертогах, где мне предстояло стать воином, где меня затруднила бы женская плоть - на Земле-здешней же это, право, не столь актуально.
Здесь бы и переходить уже к Папе Юре; но сперва про пороги.
Продолжение текста книги - после нескольких изо-постов про Маму Зою.
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.
* * *
Примечания:
"...мы с печалью констатировали, что дружбы опять не вышло - ну ладно, что поделаешь! нельзя как с человеком, будем опять как с зайчиком..." -
тема "дружить как с равным или любоваться как на картину / как на милого зайчика" была поднята в посте "Люблю - это..." и основательно разобрана там же в комментах.
"Зеркало сумрачных вод": постоянные наши читатели в курсе, а для новеньких и случайно заглянувших - сие есть новелла, в которой описано одно из ключевых событий Кириного детства. Далее, говоря о "событиях "Зеркала"", мы подразумеваем описанную в новелле драму