Приложение-примечание (17в): Стихи о стихах и мы
Тата размышляет:
Мы сто раз говорили со всякими примерами, что от того, как относились к ребёнку в семье, сильно зависит, как он сам будет относиться к тем кого родит / к тому что создаст. Если он альтеррист - как он будет обращаться с альтерритами и как оценивать свою альтерру. Если он поэт или художник - как он будет относиться к своим произведениям. Отстаивать ли их суверенность с трепетной бережностью, или муштровать-обкарнывать с оглядкой на "что люди скажут", или придирчиво добиваться "чтобы польза была".
Но, конечно, в этих отношениях многое может измениться по мере его роста и взаимодействия с другими существами. И про это тоже были волнующие рассказы - и мои, и друзей.
В приложениях и обсуждениях вокруг "Трёх Парок" мы с Германом то с одной то с другой стороны рассматриваем его дом, мой дом, его ключи, мои ключи, их взаимодействие - и как из этого растёт наше отношение к миру, к альтерре, друг ко другу, к себе. В пред-предыдущем посте Герман довольно много важного рассказал в связи с моими стихами: как он через них видел меня, как я через них обращалась к нему; одним словом, как были важны стихи для нашего взаимопонимания и совместного роста.
Мне конечно захотелось показать, как встречным образом наше взаимопонимание и совместный рост были важны для стихов :)
Ну, если точнее - проанализировать постадийно, как в самих же стихах отражалось моё отношение к стихам, в первую очередь к собственным, которое в свой черёд влияло на моё отношения к своему внутреннему миру, а по мере изменения этого отношения к-себе-всей существенно менялось моё взаимодействии с миром и окружающими. Давайте посмотрим, что получилось.
* * *
Ниже я описываю поэтапно на примерах своих "стихов о стихах", как эволюционировали мои понятия о взаимоотношениях стихов и людей. Даю болдом условное обозначение этапа (как бы его девиз), под ним - время написания стиха (курсивом) и те строчки из него, которые иллюстрируют мои соображения по сабжу.
1. Стихи должны служить людям!
Примерно конец 1974. "Если стих не выше у меня":
Если стих не вышел у меня,
Я всегда забыть его стараюсь….
…Стих не вышел - и в плену сидит,
Но тому, который лучше будет,
Он частички отдаёт свои,
Чтобы тот донёс их всё же людям!
Как раз с него Герман начинает свой рассказ о моих стихах. На этом этапе я стыжусь неудачных стихов, досадую, что эти засевшие в голове "кусочки" бесполезны, хочу (но не могу) их изгладить из себя и тем освободить место для взращивания других, более удачных, которые могут нечто важное дать людям - и тем выполнить нашу с ними (поэта и поэзии) миссию. Но испытываю невольную жалость к "не получившимся", которые хотят быть, не хотят исчезнуть - ну прямо как живые!
Представляется мать, которая стыдится, что ребёнок получился "не такой", урод какой-то, бесполезная обуза миру, за него стыдно перед людьми… но жалко его, пусть живёт в уголке, может он хоть будет хороший, заботливый, самоотверженный брат для своих красивых и сильных братьев, которые трудятся на благо мира - тогда и его существование не бессмысленно.
2. Настоящие стихи открывают правоту автора!
Примерно 1975. "За полосатые столбы":
…И несминаемо-чисты -
Из-под земли, из-за границы? -
Встают безгрешные цветы
И расцветают на страницах.
Это я пишу о стихах (вообще как о категории, не о своих), которые своей безупречной искренностью, очевидной беспорочностью обеляют и реабилитируют их создателя, как бы ни обвиняли его враги. Я утверждаю, что стихи совершенней людей, "сильнее духом" - как создающих их, так и читающих их; они не прислуживают роду человеческому, а щедро и великодушно являют ему себя как дар; право стихов - показывать людям истину и подлинную красоту, а не право людей - прикладывать свои мерки к стихам и их авторам.
Но для меня при этом дефолтно, что это относится именно к "настоящим" (=удавшимся) стихам, пусть и непризнанным со стороны официоза (нелегальным, самиздатским). Про нашу восторженную любовь к этим стихам и их авторам мы писали в своё время.
3. Я - на стороне стихов, которые сражаются!
22 сентября 1976. "Стихи из тонкой зелёной тетрадки":
Нечаянно и не сразу
Они возникли во мне…
…Они лежат на бумаге
(Они не встанут уже),
Неподнятые флаги
Непонятых мятежей.
Лежат, даже встать не силясь,
Читателю, как врагу,
Отдавши себя на милость…
…Давайте, я их сожгу?
Здесь я описываю стихи уже как самостоятельные сущности, с независимым от меня жизненным путём - вовсе не благодаря моей доброй воле они есть, нет, они сами возникли, да я ещё и не очень-то хотела их выпускать вовне, но они всё преодолели. Зато вот теперь, выложившись до предела, они уже ничего не могут добавить, они беззащитны - так что от меня зависит, как решится их участь: с кем я, с враждебным миром, который даже видеть их не хочет (мне тогда говорили, что мои стихи какие-то недостаточно оптимистичные для советского ребёнка, да стоит ли вообще такое писать), или с ними - с их непонятым мятежом, с их борьбой против целого света. Тут уже про "качественность" и прочие художественные характеристики я не думаю, тут уже боевая обстановка. И я однозначно на их стороне, то есть вопрос в последней строчке (давайте, мол, я их сожгу, да?) - риторически-издевательский в отношении этих недовольных читателей.
И вот тут мне живо представляется мой отец: какую бы он мог держать линию, если бы его вызвали "куда надо" поговорить насчёт меня, которая проявляет "такие-то антиобщественные тенденции" (реально до этого ни разу дело не дошло, хотя могло бы). Вот такой бы позиции, какая описана в стихе, он и держался бы, как мне видится: мол, она сама - не знаю как - пришла к таким мыслям, а я со своей стороны призывал к отрезвлению, никак ей не потворствовал и единомыслия не выражал, ни в коем случае, я однозначно держу свои воззрения при себе; чего уж она добилась - то всё сделала самостоятельно; ну и чего вы от меня хотите в связи с её поведением? Хотите ли вы сказать, что я должен бить ремнём или запирать на замок практически взрослого человека с уже сложившимися представлениями? - скажите уж прямо, вы этого от меня хотите?.. Нуу, не знаю что вам и сказать, вот даже и не знаю…
(И таки да, та поддержка, на которую я могла рассчитывать "в родительском гнезде" - это в лучшем случае молчаливое прикрытие с тыла в критический момент с саботажем в отношении требований врага; а в остальное время - в одних аспектах привычное поглощение-слияние, в других - недоумённая отстранённость.)
* * *
Вот где-то здесь, в наши 15 лет, по-моему, проходит "водораздел": становятся заметны изменения в моём отношения к стихам, к себе. Что-то брезжит в моей головушке о ценности личности во всех её проявлениях, о важности ценить себя самому, а не передоверять это окружающим. Это конец 1976 - начало 1977, мы вместе с Германом уже два года: это я два года расту в "новом гнезде", которое мы создали друг для друга, с иным отношением к "детёнышу", чем привычное мне с детства.
4. Я хочу разделить судьбу своих стихов!
12 февраля 1977. "О пародиях":
Стихам суждены побои,
Пощёчины, град камней.
В сравнении с их судьбою -
Чья судьба страшней?...
…Стихи-то бьёте за что вы?
Вы лучше бейте меня!
Но мне суждено едва ли
Спасать от ударов их:
Как льдинка в жар наковален
В души падает стих,
Под молотом голубою
Искрою вспыхнет стих…
Стихам суждены побои -
И храмы в душах людских.
Тут я проговариваю целый ряд осознаний:
я очень хочу защитить свои стихи, однозначно воспринимая их как живых, способных испытывать боль - и рада бы отвести удар от них на себя;
я осознаю, что хоть над ними и смеются, и ранят их, но они не просто сильнее меня (не какие-то отдельные-лучшие из них, а вообще потому что они - стихи), а более того - их путь насыщенней жизнью, и болью и радостью, чем мой личный путь;
стихи становятся бессмертными - удивительное открытие! - именно благодаря тому, что входят в столкновение с людьми!
Думаю, что тут я на интуитивном уровне прихожу к тому, что на сознательном сформулировала много позже (и стихи тут - это наиболее живые и уязвимые, но вместе с тем и наиболее яркие и интенсивно живущие части меня): я-внешняя могу и хочу их защитить, а не дистанцироваться от них; моя-жизнь-ими и есть наиболее прекрасная, желанная моя судьба, и она куётся в кипении чувств и событий, складываясь из острых столкновений с окружающими и взаимных признаний в любви и восхищении.
Интересно вот что. Этот стих появился после того, как мой новый одноклассник написал на меня пародию (без вражды, в порядке интеллектуальной забавы); я очень болезненно это переживала, но тем интенсивнее мы продолжали общаться - и вскоре уже стали во многом единомышленниками и очень близкими друзьями, вместе издавали журнал, занимались творчеством, и он писал потрясающие песни на наши с Кирой стихи. Получается, так сказать, прямая иллюстрация образа "где побои, там и храмы" :)
5. Каждый живой может творить стихи!
17 марта 1977. "Игрушка - Человеку":
…Я - отраженье блика
В стеклянном шаре великом,
Силуэт на стене.
Но звёзды надо мною
Плывут сквозь небо земное,
Отражаясь во мне.
…Как алмазы в оправе…
И даже ты не вправе
Сказать, что это - стекло!
Это стих из моей новеллы, в ней потешный игрушечный человечек выходит в космос на абсолютно условном, игрушечном космолёте - но на своём экране (который по игре изображается карманным зеркальцем), он видит умопомрачительной красоты звёзды - а человек, играющий им "в космический полёт" (как становится ясно им обоим в ходе их диалога), не видит этих звёзд! То есть красоту космоса создаёт творческая сила не игрока в первой реальности, а его игрушки - оказывается, у игрушечного человечка больше сила вовлечённости, живее мечта о полёте.
Тут речь не о конкретно стихах, а вообще о способности существа к творчеству, к созданию в себе новой реальности, и о важности осознавать ценность этого в себе: что любишь - то существует, чем восхищаешься - то прекрасно, даже если никто его не видит и не ценит, кроме тебя.
6. Я не хочу отдавать свои стихи на смерть ни ради кого!
Осень 1977. "Вы помните - была звезда":
…Вчерашней ночью у меня
Родился стих:
О Боже, как он был красив! -
И, как раскрытая душа -
Его уста…
…Меня спросили - "Что с тобой?
Он мёртвый - глянь!"
Я глянула - и было так,
Точно под сердцем где-нибудь -
Он, хладен весь...
Тут я рефлексирую обычную для поэта ситуацию: мне самой новорожденный стих видится чудным, как Божественный Младенец, я ликую и благоговею, но тут же его со стороны авторитетно характеризуют как нечто мертворожденное - и я изнемогаю от разрывающей боли: по сути дела, от непереносимого когнитивного диссонанса между тем, что он значит - и продолжает значить! - для меня, и тем, как его видят посторонние, хотя и значимые для меня люди.
Если по фактам, то это сказал про один из моих стихов наш обожаемый Шефчик, чем вверг меня в ступор: как же так, ведь кто как не он учил меня смелости и свободе в творчестве, он с такой радостью принимал мои новые стихи… А здесь он не видит того важного-сокровенного, что вложено для меня в стихотворение, ну и что мне думать: я обманываюсь, воображая что оно есть там, куда я его вложила, а на самом деле оно протекло, умерло - или просто это для Шефчика не важное и не сокровенное, и поэтому он в упор не замечает никакого содержания в стихе?
Чтобы разрешить это противоречие, мне нужно пройти полную сепарацию от суждения значимых лиц: не только признать право каждого видеть вещи так как он видит - но и осознать необходимость внутри себя строить "по себе": возводить для всего, что мне дорого, суверенный дом.
Я должна принять, что существенное для меня может не видеться таковым даже тому, кому я дорога, поэтому работать с тем, что лично я ощущаю как важную часть себя или мира вокруг, создавать для этого место сохранения или пространство роста - это моя забота и ничья больше. Никто на свете кроме меня этого сделать не может - а смогу ли я, даже если посмею?
7. Я могу исцелять свои стихи!
Октябрь 1980. "Стихи идут на уровне нуля":
…Родные безобразные тела,
Я вас найду на чердаках и свалках
И я пришью вам ножки и крыла!
Пускай вам не бывать, какими мнилось,
Но вы живите, вы явите милость…
Я вижу себя домом, в котором множество моих стихов пребывают в бедственном состоянии, недосозданные, брошенные, полузабытые - но среди них нет нелюбимых и ненужных. Каждый по-своему драгоценен для меня - не потому что он произведение искусства, а потому что мой и живой - и я непременно найду ему у себя место, найду для него форму существования во мне.
Уверена, что это я наконец вобрала в себя (что называется - интериоризировала) отношение Киры к моим стихам: все эти годы она подбирала-собирала-складывала всё, что я ни напишу (вне зависимости от моего отношения к тексту, от её собственной оценки "понравилось-не понравилось" и от прямой связи стихов с ЗА): мол, это же всё - наша жизнь!
Мне становится внятней ценность всех чувств, всех воспоминаний: не только отражений во мне тех, кто вокруг меня, но и всех проявлений меня-самой. Я проникаюсь пониманием (точнее было бы сказать, что в меня проникает - просачивается, вопреки рубцам травм и затычкам предрассудков - понимание): уникальны и драгоценны все стороны внутренней жизни, имеют право на жизнь все части личности - не просто "не только те которые выразились в удачных стихах, но и те что в неудачных", но и вообще все - вне зависимости от их привязки к творческому процессу в узком смысле.
8. Все мои стихи - мои! всё моё - любимо и необходимо!
Июнь 2000. "Размышление о Славе Божьей":
"…Слава Богу, мы те - а не призраки тех,
Кто простился друг с другом давно…
И забудем ли мир, где и мной и тобой
Рождены были первенцы строф -
Тот, где жизнь по любви превращается в бой
И стихи превращаются в кровь…
Стихи написаны (сильно позже всех вышеприведённых, аж на рубеже тысячелетия) после встречи с одной из подруг- Тихвинцев; ей удалось в 1979, когда мы все были ещё очень юны, покинуть эту страну - в которой в те годы быть собой, любить кого любишь, говорить то что думаешь было ещё трудней, чем теперь.
Что я могла сказать, оглянувшись на более чем двадцать лет между прощанием и встречей?
Что мы не умерли и не превратились в бледные тени себя-юных - благодаря в том числе и своим стихам, и стихам друг друга, благодаря неутраченной возможности говорить о подлинном, дышать правдой, писать кровью сердца.
Что наши самые первые, детские стихи мне не только дороги так, как дороги матери её первенцы, но и священны, как первенцы избранного народа.
Что жить по любви, отстаивать своё право быть с любимым, жить в согласии с настоящим-в-себе - это творчество созидания новой реальности: это поэма, независимо от того, пишутся ли при этом стихи, и это победа, независимо от того, совершаются ли громкие подвиги и проливается ли кровь; и это чудо, как переход через бездну вод или неба, это свидетельство силы Бога-Любви в мире.
* * *
Итак, резюмирую, что я поняла для себя:
Не "настоящие" стихи наполняют ценностью причастную к ним жизнь - а жизнь в той мере, в какой она присутствует в стихах, делает их настоящими и создаёт их ценность.
Эта ценность неотъемлема вне зависимости от внешней оценки их кем бы то ни было.
Эта ценность проявляет себя в том, что помогает жить - прежде всего самому создателю, а также каждому, кто сумеет испить из этого источника живой воды.
Ну и следствия из этого:
Главное условие создания настоящего стиха - честность автора перед собой, неподдельность того, что он вкладывает в стих. (Автор может врать читателю, но не должен врать себе, что именно он тут делает.)
Живая жизнь уникальна в каждом кванте, поэтому настоящий стих всегда таит неожиданность. (А в чём она будет на этот раз - всегда сюрприз, прежде всего для самого автора.)
Чем больше векторов, граней, уровней, пространств жизни органично вмещает в себя в стих, тем он более настоящий.
(Конечно, способов "вмещать" очень много: простой перечень уровней и прочего "вижу космос, поле с комбайном, // у водителя штопка на попе, // в её нитках синие кварки // зачарованы как никогда" - это беспроигрышный, но только один, притом наиболее очевидный заход :) А ведь кроме вербального уровня у каждого стиха есть и другие, жаждущие наполнения.)
И ещё такое следствие:
Твоя жизнь интересует тебя и тех, кто к ней причастен, а других людей, далёких от неё и от твоего видения жизни, она совершенно не обязана интересовать. И они совершенно не обязаны ею интересоваться. Так что по мере наполнения твоих стихов содержанием не обобщённым-универсальным, а всё более значимым для тебя - такие стихи будут всё меньше привлекать далёких от тебя читателей. Так что придётся выбирать, что тебе важнее - сказать то, что хочешь сказать, так, как хочешь сказать - или сказать, чтобы послушали, так, чтобы услышали.
* * *
Не исключаю, что у читателя может возникнуть вопрос: если у тебя в приоритете "сказать чтобы было сказано" (а не чтобы было услышано), то почему непременно стихами? Для своего внутреннего пользования сойдёт простая запись в блокноте, нэ? зачем вбухивать ресурс в филигранную поэтическую конструкцию?
В качестве ответа добавляю сюда фрагменты разговора с коллегой-поэтом на тему "а зачем вообще тебе самой нужны твои стихи":
...Возвращаюсь к теме о сохранении себя в полноте и актуальной памяти о важном, и о роли в этой задаче творчества, стихов в данном случае.
Сперва хочу уточнить термин "авторизация"…
Толкового объяснения у психологов не нашла (это рабочий термин у психологов) , так что цитирую просто разговор:
"Авторизация результата - это следующий шаг после фиксации.
То есть - сначала осознал, что в этой ситуации есть результат, заслуживающий внимания и который можно увидеть, пощупать и назвать словами…
А авторизация результата - "это сделал я". То есть "это мой результат".
Авторизация - "Это я напекла пирожки", а когда нет авторизации - это "Я тут готовил. Поесть можно пирожки". Есть какой-то разрыв между своим действием и результатом…"
…
Можно сказать, что авторизация это "радость - благодаря свободе быть собой, как мне угодно", в отличие от "радости - благодаря свободе от себя" (которую тоже может давать процесс творчества).
…
Стремление "держать планку" - если что-то заявлено в стихе, то сверяться с этим в дальнейшем:
"держать планку" - это не о качестве исполнения стихотворения, а о содержании: если я что-то заявляю со всей ответственностью (в стихах), то я тем самым беру обязательство дальше этого держаться, несмотря ни на какие свои "упадки". И это "обязательство" (точнее, уровень понимания) нужно мне самой для своей внутренней жизни, для пространства роста - я объясню ниже.
Для начала скажу, что мои стихи выполняют роль дневника: когда я пишу, то стремлюсь точно передавать реалии окружающего, подробности в их уникальности - этот процесс "фотографического" запечатления меня невероятно увлекает сам по себе, помимо того, что именно конкретика этих деталей жизни как правило запускает процесс создания стихотворения, и они становятся опорными точками поэтической конструкции. Поскольку Кира научила-таки меня всегда датировать всё, что я пишу, то по своим стихам, по "попавшим в кадр" деталям обстановки (в широком смысле), я могу более-менее датировать те или иные периоды и события нашей жизни.
Но ещё более важно для меня то, что в каждый стих вложен квант проживания-осознания-постижения, один из тех, из которых и состоит моя жизнь. Моя задача всякий раз - охватить одновременно и знаки момента, и полноту прожитого и проживаемого. Каждый следующий квант жизни не отменяет и не заслоняет предыдущего, они складываются, взаимопроникая и дополняя друг друга, как планы на панораме, а не как "срезы эмоциональных состояний".
Вот пример. Каждую весну - так получается - я пишу стихи, и в картины конкретной весны впечатаны свежие потери и обретения, и мне очень, очень важно успеть их подхватить, сложить, сохранить в первозданном объёме осознание происходящего вокруг меня и во мне, потому что я и моя память становятся вместилищами самого важного для меня, и негде мне будет потом это обретать, кроме как из своей памяти, чтобы прикасаться и этим дальше жить.
Когда я пишу (2011) "Ледяное древо корни // хищно свешивает с крыши, // но чем дальше тем просторней // строит свет жилище дня" - я вкладываю сюда и боль о смерти папы Юры и осознание, что он теперь будет всегда с нами, в нашем общем Доме. Когда два года спустя (2013) я пишу про нежные побеги ёлки и щемящее чувство родства, к этому присоединяется сознание, что и Мама Зоя вот-вот умрёт, и так важно сейчас успеть собрать в горсть всё то, что нас соединяет несмотря ни на что, включая то что я имею против неё в связи со смертью Папы Юры. Когда через год (2014) я пишу "весна хохоча распахнула альков // развесив дыханье на безднах…" я вкладываю в стихи и скорбь годовщины (год со смерти Мамы Зои, три со смерти Папы Юры), и острую боль от происходящих событий, раздирающих сердце (как раз сейчас я вновь нашла фото тех дней: на краю точно такой же весенней канавы, как наша, тела молодых людей, защитников свободной Украины, со следами страшных пыток), и исповедание своего доверия непобедимой силе жизни и свободы.
А ещё через год (2015) я вновь иду через тот же самый весенний лес и пою во весь голос, что есть сил, пользуясь здешним безлюдьем, отдаваясь целительной силе пения, вперемешку пасхальные и заупокойные песнопения и поимённую хвалу стихиям, и разговариваю с нашими мохнатыми детишками - за полгода умерло трое один за другим, и если бы не возможность постоянного общения в любви и благодарении с живыми и мёртвыми, если бы не возможность писать стихи и вкладывать в них всё это и через них обретать новое дыхание - я бы точно умерла или превратилась в выжженную пустыню.
А когда летом 2017 я пишу про дрозда, глотающего коринку у меня на глазах, про цветущий шиповник и тучи над нашим прекрасным садом, я собираю воедино и боль, и радость, и благодарность - и могу, ничего не теряя и никого не забывая, наслаждаться осознанием драгоценности этих мгновений нашего счастья и ликования жизни вокруг.
Все осознания, дающие силу и смысл моему существованию, которые рождаются в процессе написания стиха, становятся мне доступны в этом особом, "проникновенном" состоянии, сопрягающем прошлое, будущее, меня и бытие. Поэтому мне очень важно в дальнейшем удержать их, сохранить резонанс с ними в повседневности. Именно это я и имею в виду, говоря о стремлении "держать планку": выговорив нечто важное в неординарном состоянии, сохранять актуальное понимание этого в дальнейшем: потому что я хочу, чтобы моя жизнь строилась, решения принимались, цели ставились именно в соответствии с этими пониманиями.
Поэтому я уже давно стремлюсь к максимальной авторизации всего, что пишу. Бывают случаи, когда я стараюсь "схватить" моментальный слепок состояния-аффекта, зафиксировать именно как "тонкий скол бытия", взмах, всплеск сильной эмоции, затапливающей все остальные чувства и соображения. Но я не хочу оставлять эту "лаву" без контейнирующего обрамления - поскольку не хочу травмировать разрушительным резонансом психику никого из читающих. А я по себе знаю, что это может случиться при соприкосновении с чужим "сильно поданным" импульсом захлёстывающей эмоции. Поэтому так или иначе стараюсь обезопасить такие стихи: либо создав контейнирование в самом их тексте, либо хоть в названии или примечании.
* * *
Ну, и раз заговорили про силу разрушительных эмоций и работу с ними, ещё добавлю важное (из наших с Германом дневниковых записей): про контейнирование, и про мою ответственность как автора, и про важность стихов для меня и для нас-вместе:
Тата говорит, что ей с детства было очень важно высказать в стихах то, чего было невозможно высказать так просто - и тут важный момент: высказывая какие-то вещи, которые её саму затапливают непереносимостью, Тата с детства считала очень важным не просто дать этим всем вещам голос, но и окружить их некими "скобками", вне которых - оценка / интеграция / контейнирование: "я подумала вот так - но тем не менее..." - некоторый баланс, итог проживания смешанных чувств и пр. Тата полагала, что без этого содержимое затопит и её, и читателя.
Тема "если мне плохо, боль и тоску... к бумаге я прикую (витой решёткой стиха)" - это вот как раз про это самое; Тата уже говорила (когда? не записали) о том что для неё было важно, чтобы проживаемая в стихах боль была бы оформлена чеканно, важны были чёткость, жёсткость, тяжесть! - эта самая "решётка", ограждающая от наводнения, от затапливания несконтейнированной болью.
(А ещё Тата (вновь) говорила, что многие моменты в стихах, которые я воспринимал как особый цинизм, для неё были не этим - а скорее "смотрите, вот как оно получается! это вот так следует видеть, да?.." - и ответ повисает, её собственная оценка повисает - ну как бы суицидальненько так, я б сказал. И в варианте "Суждена судьбою, не противься ей" ("…в ожиданьи встречи наша жизнь прошла"), и в варианте "удар от друга" ("За дорогой подарок этот скажи спасибо - если жив") - в конце могилка или почти могилка, это уж как повезёт, непонятненько так; для меня - это всё был особый цинизм, с верхом перехлёстывающий все мои понятия, приводящий меня в люто-бешеный восторг!)
А ещё Тата говорила про свои поздние стихи - например, про "Небосвод подобрел" - что ей тогда было очень важно выразить всю боль, не скрыть её, не умалить её! - и притом показать и всё "несмотря на". И стих после смерти Мишки тоже вспоминала ("И ясно всё! - а то опять ничего…") - что очень хотела передать вот эту невозможность вместить. И удалось.
И говорила ещё, что после смерти Васечки стихи - это скорее заклинания (но тут я не согласен, это не заклинания, это манифестация!) - это рывок из-последних-сил, чтобы перебраться на тот берег - не погибнуть рухнув в пропасть отчаяния. И тут мы вспоминали мост, про который пишет Аше Гарридо - как он шёл, держа на руках девушку свою, строя каждым шагом через пропасть мост к себе домой.
* * *
После слов про "мост к себе домой" можно бы уже традиционно закончить пост: "… чего и вам желаю!"
С оговоркой, что никому не пожелаешь оказаться над пропастью отчаяния, и что не все читающие наш ЖЖ воплощают свою жизнь сердца в конкретном творчестве, в созидании новых сущностей, тем не менее - да! - я повторяю пожелание. Поскольку текст про стихи, то вполне уместен пафос и высокий стиль, так что пользуясь этим -
желаю вам быть теми, кого взращивают в любящих объятиях без оглядки на "общественные нормы" и "полезность"
желаю вам всей душой любить тех, кого вы рождаете, какие бы гримасы не строили окружающие; всеми силами помогать тем, кто живёт в вас, не подсчитывая прибытка с них
желаю вам в трудный час найти опору в глубине своего сердца и в сердцах тех, в кого вы вложились со всей полнотой любви.
* * *
Он пролился на нас дождём.
Он открыл нам тепло и свет.
Мы родились теперь и живём -
А он весь сошёл на-нет.
Так давайте ему воздадим -
Что он дал нам, ему возвратим:
По слезинке от всех очей,
По звезде от любой из ночей.
…
Он построил для каждого дом.
Он был наш уют и покой.
Он свивался вокруг нас гнездом -
И рассыпался скорлупой.
Так давайте ему воздадим -
Что он дал нам, ему возвратим:
По кровинке от наших сердец
Пусть возьмёт, как сын и отец!..
(Из ритуального песнопения "Воздаятельный венок", ЗА)
=========================
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.
Мы сто раз говорили со всякими примерами, что от того, как относились к ребёнку в семье, сильно зависит, как он сам будет относиться к тем кого родит / к тому что создаст. Если он альтеррист - как он будет обращаться с альтерритами и как оценивать свою альтерру. Если он поэт или художник - как он будет относиться к своим произведениям. Отстаивать ли их суверенность с трепетной бережностью, или муштровать-обкарнывать с оглядкой на "что люди скажут", или придирчиво добиваться "чтобы польза была".
Но, конечно, в этих отношениях многое может измениться по мере его роста и взаимодействия с другими существами. И про это тоже были волнующие рассказы - и мои, и друзей.
В приложениях и обсуждениях вокруг "Трёх Парок" мы с Германом то с одной то с другой стороны рассматриваем его дом, мой дом, его ключи, мои ключи, их взаимодействие - и как из этого растёт наше отношение к миру, к альтерре, друг ко другу, к себе. В пред-предыдущем посте Герман довольно много важного рассказал в связи с моими стихами: как он через них видел меня, как я через них обращалась к нему; одним словом, как были важны стихи для нашего взаимопонимания и совместного роста.
Мне конечно захотелось показать, как встречным образом наше взаимопонимание и совместный рост были важны для стихов :)
Ну, если точнее - проанализировать постадийно, как в самих же стихах отражалось моё отношение к стихам, в первую очередь к собственным, которое в свой черёд влияло на моё отношения к своему внутреннему миру, а по мере изменения этого отношения к-себе-всей существенно менялось моё взаимодействии с миром и окружающими. Давайте посмотрим, что получилось.
* * *
Ниже я описываю поэтапно на примерах своих "стихов о стихах", как эволюционировали мои понятия о взаимоотношениях стихов и людей. Даю болдом условное обозначение этапа (как бы его девиз), под ним - время написания стиха (курсивом) и те строчки из него, которые иллюстрируют мои соображения по сабжу.
1. Стихи должны служить людям!
Примерно конец 1974. "Если стих не выше у меня":
Если стих не вышел у меня,
Я всегда забыть его стараюсь….
…Стих не вышел - и в плену сидит,
Но тому, который лучше будет,
Он частички отдаёт свои,
Чтобы тот донёс их всё же людям!
Как раз с него Герман начинает свой рассказ о моих стихах. На этом этапе я стыжусь неудачных стихов, досадую, что эти засевшие в голове "кусочки" бесполезны, хочу (но не могу) их изгладить из себя и тем освободить место для взращивания других, более удачных, которые могут нечто важное дать людям - и тем выполнить нашу с ними (поэта и поэзии) миссию. Но испытываю невольную жалость к "не получившимся", которые хотят быть, не хотят исчезнуть - ну прямо как живые!
Представляется мать, которая стыдится, что ребёнок получился "не такой", урод какой-то, бесполезная обуза миру, за него стыдно перед людьми… но жалко его, пусть живёт в уголке, может он хоть будет хороший, заботливый, самоотверженный брат для своих красивых и сильных братьев, которые трудятся на благо мира - тогда и его существование не бессмысленно.
2. Настоящие стихи открывают правоту автора!
Примерно 1975. "За полосатые столбы":
…И несминаемо-чисты -
Из-под земли, из-за границы? -
Встают безгрешные цветы
И расцветают на страницах.
Это я пишу о стихах (вообще как о категории, не о своих), которые своей безупречной искренностью, очевидной беспорочностью обеляют и реабилитируют их создателя, как бы ни обвиняли его враги. Я утверждаю, что стихи совершенней людей, "сильнее духом" - как создающих их, так и читающих их; они не прислуживают роду человеческому, а щедро и великодушно являют ему себя как дар; право стихов - показывать людям истину и подлинную красоту, а не право людей - прикладывать свои мерки к стихам и их авторам.
Но для меня при этом дефолтно, что это относится именно к "настоящим" (=удавшимся) стихам, пусть и непризнанным со стороны официоза (нелегальным, самиздатским). Про нашу восторженную любовь к этим стихам и их авторам мы писали в своё время.
3. Я - на стороне стихов, которые сражаются!
22 сентября 1976. "Стихи из тонкой зелёной тетрадки":
Нечаянно и не сразу
Они возникли во мне…
…Они лежат на бумаге
(Они не встанут уже),
Неподнятые флаги
Непонятых мятежей.
Лежат, даже встать не силясь,
Читателю, как врагу,
Отдавши себя на милость…
…Давайте, я их сожгу?
Здесь я описываю стихи уже как самостоятельные сущности, с независимым от меня жизненным путём - вовсе не благодаря моей доброй воле они есть, нет, они сами возникли, да я ещё и не очень-то хотела их выпускать вовне, но они всё преодолели. Зато вот теперь, выложившись до предела, они уже ничего не могут добавить, они беззащитны - так что от меня зависит, как решится их участь: с кем я, с враждебным миром, который даже видеть их не хочет (мне тогда говорили, что мои стихи какие-то недостаточно оптимистичные для советского ребёнка, да стоит ли вообще такое писать), или с ними - с их непонятым мятежом, с их борьбой против целого света. Тут уже про "качественность" и прочие художественные характеристики я не думаю, тут уже боевая обстановка. И я однозначно на их стороне, то есть вопрос в последней строчке (давайте, мол, я их сожгу, да?) - риторически-издевательский в отношении этих недовольных читателей.
И вот тут мне живо представляется мой отец: какую бы он мог держать линию, если бы его вызвали "куда надо" поговорить насчёт меня, которая проявляет "такие-то антиобщественные тенденции" (реально до этого ни разу дело не дошло, хотя могло бы). Вот такой бы позиции, какая описана в стихе, он и держался бы, как мне видится: мол, она сама - не знаю как - пришла к таким мыслям, а я со своей стороны призывал к отрезвлению, никак ей не потворствовал и единомыслия не выражал, ни в коем случае, я однозначно держу свои воззрения при себе; чего уж она добилась - то всё сделала самостоятельно; ну и чего вы от меня хотите в связи с её поведением? Хотите ли вы сказать, что я должен бить ремнём или запирать на замок практически взрослого человека с уже сложившимися представлениями? - скажите уж прямо, вы этого от меня хотите?.. Нуу, не знаю что вам и сказать, вот даже и не знаю…
(И таки да, та поддержка, на которую я могла рассчитывать "в родительском гнезде" - это в лучшем случае молчаливое прикрытие с тыла в критический момент с саботажем в отношении требований врага; а в остальное время - в одних аспектах привычное поглощение-слияние, в других - недоумённая отстранённость.)
* * *
Вот где-то здесь, в наши 15 лет, по-моему, проходит "водораздел": становятся заметны изменения в моём отношения к стихам, к себе. Что-то брезжит в моей головушке о ценности личности во всех её проявлениях, о важности ценить себя самому, а не передоверять это окружающим. Это конец 1976 - начало 1977, мы вместе с Германом уже два года: это я два года расту в "новом гнезде", которое мы создали друг для друга, с иным отношением к "детёнышу", чем привычное мне с детства.
4. Я хочу разделить судьбу своих стихов!
12 февраля 1977. "О пародиях":
Стихам суждены побои,
Пощёчины, град камней.
В сравнении с их судьбою -
Чья судьба страшней?...
…Стихи-то бьёте за что вы?
Вы лучше бейте меня!
Но мне суждено едва ли
Спасать от ударов их:
Как льдинка в жар наковален
В души падает стих,
Под молотом голубою
Искрою вспыхнет стих…
Стихам суждены побои -
И храмы в душах людских.
Тут я проговариваю целый ряд осознаний:
я очень хочу защитить свои стихи, однозначно воспринимая их как живых, способных испытывать боль - и рада бы отвести удар от них на себя;
я осознаю, что хоть над ними и смеются, и ранят их, но они не просто сильнее меня (не какие-то отдельные-лучшие из них, а вообще потому что они - стихи), а более того - их путь насыщенней жизнью, и болью и радостью, чем мой личный путь;
стихи становятся бессмертными - удивительное открытие! - именно благодаря тому, что входят в столкновение с людьми!
Думаю, что тут я на интуитивном уровне прихожу к тому, что на сознательном сформулировала много позже (и стихи тут - это наиболее живые и уязвимые, но вместе с тем и наиболее яркие и интенсивно живущие части меня): я-внешняя могу и хочу их защитить, а не дистанцироваться от них; моя-жизнь-ими и есть наиболее прекрасная, желанная моя судьба, и она куётся в кипении чувств и событий, складываясь из острых столкновений с окружающими и взаимных признаний в любви и восхищении.
Интересно вот что. Этот стих появился после того, как мой новый одноклассник написал на меня пародию (без вражды, в порядке интеллектуальной забавы); я очень болезненно это переживала, но тем интенсивнее мы продолжали общаться - и вскоре уже стали во многом единомышленниками и очень близкими друзьями, вместе издавали журнал, занимались творчеством, и он писал потрясающие песни на наши с Кирой стихи. Получается, так сказать, прямая иллюстрация образа "где побои, там и храмы" :)
5. Каждый живой может творить стихи!
17 марта 1977. "Игрушка - Человеку":
…Я - отраженье блика
В стеклянном шаре великом,
Силуэт на стене.
Но звёзды надо мною
Плывут сквозь небо земное,
Отражаясь во мне.
…Как алмазы в оправе…
И даже ты не вправе
Сказать, что это - стекло!
Это стих из моей новеллы, в ней потешный игрушечный человечек выходит в космос на абсолютно условном, игрушечном космолёте - но на своём экране (который по игре изображается карманным зеркальцем), он видит умопомрачительной красоты звёзды - а человек, играющий им "в космический полёт" (как становится ясно им обоим в ходе их диалога), не видит этих звёзд! То есть красоту космоса создаёт творческая сила не игрока в первой реальности, а его игрушки - оказывается, у игрушечного человечка больше сила вовлечённости, живее мечта о полёте.
Тут речь не о конкретно стихах, а вообще о способности существа к творчеству, к созданию в себе новой реальности, и о важности осознавать ценность этого в себе: что любишь - то существует, чем восхищаешься - то прекрасно, даже если никто его не видит и не ценит, кроме тебя.
6. Я не хочу отдавать свои стихи на смерть ни ради кого!
Осень 1977. "Вы помните - была звезда":
…Вчерашней ночью у меня
Родился стих:
О Боже, как он был красив! -
И, как раскрытая душа -
Его уста…
…Меня спросили - "Что с тобой?
Он мёртвый - глянь!"
Я глянула - и было так,
Точно под сердцем где-нибудь -
Он, хладен весь...
Тут я рефлексирую обычную для поэта ситуацию: мне самой новорожденный стих видится чудным, как Божественный Младенец, я ликую и благоговею, но тут же его со стороны авторитетно характеризуют как нечто мертворожденное - и я изнемогаю от разрывающей боли: по сути дела, от непереносимого когнитивного диссонанса между тем, что он значит - и продолжает значить! - для меня, и тем, как его видят посторонние, хотя и значимые для меня люди.
Если по фактам, то это сказал про один из моих стихов наш обожаемый Шефчик, чем вверг меня в ступор: как же так, ведь кто как не он учил меня смелости и свободе в творчестве, он с такой радостью принимал мои новые стихи… А здесь он не видит того важного-сокровенного, что вложено для меня в стихотворение, ну и что мне думать: я обманываюсь, воображая что оно есть там, куда я его вложила, а на самом деле оно протекло, умерло - или просто это для Шефчика не важное и не сокровенное, и поэтому он в упор не замечает никакого содержания в стихе?
Чтобы разрешить это противоречие, мне нужно пройти полную сепарацию от суждения значимых лиц: не только признать право каждого видеть вещи так как он видит - но и осознать необходимость внутри себя строить "по себе": возводить для всего, что мне дорого, суверенный дом.
Я должна принять, что существенное для меня может не видеться таковым даже тому, кому я дорога, поэтому работать с тем, что лично я ощущаю как важную часть себя или мира вокруг, создавать для этого место сохранения или пространство роста - это моя забота и ничья больше. Никто на свете кроме меня этого сделать не может - а смогу ли я, даже если посмею?
7. Я могу исцелять свои стихи!
Октябрь 1980. "Стихи идут на уровне нуля":
…Родные безобразные тела,
Я вас найду на чердаках и свалках
И я пришью вам ножки и крыла!
Пускай вам не бывать, какими мнилось,
Но вы живите, вы явите милость…
Я вижу себя домом, в котором множество моих стихов пребывают в бедственном состоянии, недосозданные, брошенные, полузабытые - но среди них нет нелюбимых и ненужных. Каждый по-своему драгоценен для меня - не потому что он произведение искусства, а потому что мой и живой - и я непременно найду ему у себя место, найду для него форму существования во мне.
Уверена, что это я наконец вобрала в себя (что называется - интериоризировала) отношение Киры к моим стихам: все эти годы она подбирала-собирала-складывала всё, что я ни напишу (вне зависимости от моего отношения к тексту, от её собственной оценки "понравилось-не понравилось" и от прямой связи стихов с ЗА): мол, это же всё - наша жизнь!
Мне становится внятней ценность всех чувств, всех воспоминаний: не только отражений во мне тех, кто вокруг меня, но и всех проявлений меня-самой. Я проникаюсь пониманием (точнее было бы сказать, что в меня проникает - просачивается, вопреки рубцам травм и затычкам предрассудков - понимание): уникальны и драгоценны все стороны внутренней жизни, имеют право на жизнь все части личности - не просто "не только те которые выразились в удачных стихах, но и те что в неудачных", но и вообще все - вне зависимости от их привязки к творческому процессу в узком смысле.
8. Все мои стихи - мои! всё моё - любимо и необходимо!
Июнь 2000. "Размышление о Славе Божьей":
"…Слава Богу, мы те - а не призраки тех,
Кто простился друг с другом давно…
И забудем ли мир, где и мной и тобой
Рождены были первенцы строф -
Тот, где жизнь по любви превращается в бой
И стихи превращаются в кровь…
Стихи написаны (сильно позже всех вышеприведённых, аж на рубеже тысячелетия) после встречи с одной из подруг- Тихвинцев; ей удалось в 1979, когда мы все были ещё очень юны, покинуть эту страну - в которой в те годы быть собой, любить кого любишь, говорить то что думаешь было ещё трудней, чем теперь.
Что я могла сказать, оглянувшись на более чем двадцать лет между прощанием и встречей?
Что мы не умерли и не превратились в бледные тени себя-юных - благодаря в том числе и своим стихам, и стихам друг друга, благодаря неутраченной возможности говорить о подлинном, дышать правдой, писать кровью сердца.
Что наши самые первые, детские стихи мне не только дороги так, как дороги матери её первенцы, но и священны, как первенцы избранного народа.
Что жить по любви, отстаивать своё право быть с любимым, жить в согласии с настоящим-в-себе - это творчество созидания новой реальности: это поэма, независимо от того, пишутся ли при этом стихи, и это победа, независимо от того, совершаются ли громкие подвиги и проливается ли кровь; и это чудо, как переход через бездну вод или неба, это свидетельство силы Бога-Любви в мире.
* * *
Итак, резюмирую, что я поняла для себя:
Не "настоящие" стихи наполняют ценностью причастную к ним жизнь - а жизнь в той мере, в какой она присутствует в стихах, делает их настоящими и создаёт их ценность.
Эта ценность неотъемлема вне зависимости от внешней оценки их кем бы то ни было.
Эта ценность проявляет себя в том, что помогает жить - прежде всего самому создателю, а также каждому, кто сумеет испить из этого источника живой воды.
Ну и следствия из этого:
Главное условие создания настоящего стиха - честность автора перед собой, неподдельность того, что он вкладывает в стих. (Автор может врать читателю, но не должен врать себе, что именно он тут делает.)
Живая жизнь уникальна в каждом кванте, поэтому настоящий стих всегда таит неожиданность. (А в чём она будет на этот раз - всегда сюрприз, прежде всего для самого автора.)
Чем больше векторов, граней, уровней, пространств жизни органично вмещает в себя в стих, тем он более настоящий.
(Конечно, способов "вмещать" очень много: простой перечень уровней и прочего "вижу космос, поле с комбайном, // у водителя штопка на попе, // в её нитках синие кварки // зачарованы как никогда" - это беспроигрышный, но только один, притом наиболее очевидный заход :) А ведь кроме вербального уровня у каждого стиха есть и другие, жаждущие наполнения.)
И ещё такое следствие:
Твоя жизнь интересует тебя и тех, кто к ней причастен, а других людей, далёких от неё и от твоего видения жизни, она совершенно не обязана интересовать. И они совершенно не обязаны ею интересоваться. Так что по мере наполнения твоих стихов содержанием не обобщённым-универсальным, а всё более значимым для тебя - такие стихи будут всё меньше привлекать далёких от тебя читателей. Так что придётся выбирать, что тебе важнее - сказать то, что хочешь сказать, так, как хочешь сказать - или сказать, чтобы послушали, так, чтобы услышали.
* * *
Не исключаю, что у читателя может возникнуть вопрос: если у тебя в приоритете "сказать чтобы было сказано" (а не чтобы было услышано), то почему непременно стихами? Для своего внутреннего пользования сойдёт простая запись в блокноте, нэ? зачем вбухивать ресурс в филигранную поэтическую конструкцию?
В качестве ответа добавляю сюда фрагменты разговора с коллегой-поэтом на тему "а зачем вообще тебе самой нужны твои стихи":
...Возвращаюсь к теме о сохранении себя в полноте и актуальной памяти о важном, и о роли в этой задаче творчества, стихов в данном случае.
Сперва хочу уточнить термин "авторизация"…
Толкового объяснения у психологов не нашла (это рабочий термин у психологов) , так что цитирую просто разговор:
"Авторизация результата - это следующий шаг после фиксации.
То есть - сначала осознал, что в этой ситуации есть результат, заслуживающий внимания и который можно увидеть, пощупать и назвать словами…
А авторизация результата - "это сделал я". То есть "это мой результат".
Авторизация - "Это я напекла пирожки", а когда нет авторизации - это "Я тут готовил. Поесть можно пирожки". Есть какой-то разрыв между своим действием и результатом…"
…
Можно сказать, что авторизация это "радость - благодаря свободе быть собой, как мне угодно", в отличие от "радости - благодаря свободе от себя" (которую тоже может давать процесс творчества).
…
Стремление "держать планку" - если что-то заявлено в стихе, то сверяться с этим в дальнейшем:
"держать планку" - это не о качестве исполнения стихотворения, а о содержании: если я что-то заявляю со всей ответственностью (в стихах), то я тем самым беру обязательство дальше этого держаться, несмотря ни на какие свои "упадки". И это "обязательство" (точнее, уровень понимания) нужно мне самой для своей внутренней жизни, для пространства роста - я объясню ниже.
Для начала скажу, что мои стихи выполняют роль дневника: когда я пишу, то стремлюсь точно передавать реалии окружающего, подробности в их уникальности - этот процесс "фотографического" запечатления меня невероятно увлекает сам по себе, помимо того, что именно конкретика этих деталей жизни как правило запускает процесс создания стихотворения, и они становятся опорными точками поэтической конструкции. Поскольку Кира научила-таки меня всегда датировать всё, что я пишу, то по своим стихам, по "попавшим в кадр" деталям обстановки (в широком смысле), я могу более-менее датировать те или иные периоды и события нашей жизни.
Но ещё более важно для меня то, что в каждый стих вложен квант проживания-осознания-постижения, один из тех, из которых и состоит моя жизнь. Моя задача всякий раз - охватить одновременно и знаки момента, и полноту прожитого и проживаемого. Каждый следующий квант жизни не отменяет и не заслоняет предыдущего, они складываются, взаимопроникая и дополняя друг друга, как планы на панораме, а не как "срезы эмоциональных состояний".
Вот пример. Каждую весну - так получается - я пишу стихи, и в картины конкретной весны впечатаны свежие потери и обретения, и мне очень, очень важно успеть их подхватить, сложить, сохранить в первозданном объёме осознание происходящего вокруг меня и во мне, потому что я и моя память становятся вместилищами самого важного для меня, и негде мне будет потом это обретать, кроме как из своей памяти, чтобы прикасаться и этим дальше жить.
Когда я пишу (2011) "Ледяное древо корни // хищно свешивает с крыши, // но чем дальше тем просторней // строит свет жилище дня" - я вкладываю сюда и боль о смерти папы Юры и осознание, что он теперь будет всегда с нами, в нашем общем Доме. Когда два года спустя (2013) я пишу про нежные побеги ёлки и щемящее чувство родства, к этому присоединяется сознание, что и Мама Зоя вот-вот умрёт, и так важно сейчас успеть собрать в горсть всё то, что нас соединяет несмотря ни на что, включая то что я имею против неё в связи со смертью Папы Юры. Когда через год (2014) я пишу "весна хохоча распахнула альков // развесив дыханье на безднах…" я вкладываю в стихи и скорбь годовщины (год со смерти Мамы Зои, три со смерти Папы Юры), и острую боль от происходящих событий, раздирающих сердце (как раз сейчас я вновь нашла фото тех дней: на краю точно такой же весенней канавы, как наша, тела молодых людей, защитников свободной Украины, со следами страшных пыток), и исповедание своего доверия непобедимой силе жизни и свободы.
А ещё через год (2015) я вновь иду через тот же самый весенний лес и пою во весь голос, что есть сил, пользуясь здешним безлюдьем, отдаваясь целительной силе пения, вперемешку пасхальные и заупокойные песнопения и поимённую хвалу стихиям, и разговариваю с нашими мохнатыми детишками - за полгода умерло трое один за другим, и если бы не возможность постоянного общения в любви и благодарении с живыми и мёртвыми, если бы не возможность писать стихи и вкладывать в них всё это и через них обретать новое дыхание - я бы точно умерла или превратилась в выжженную пустыню.
А когда летом 2017 я пишу про дрозда, глотающего коринку у меня на глазах, про цветущий шиповник и тучи над нашим прекрасным садом, я собираю воедино и боль, и радость, и благодарность - и могу, ничего не теряя и никого не забывая, наслаждаться осознанием драгоценности этих мгновений нашего счастья и ликования жизни вокруг.
Все осознания, дающие силу и смысл моему существованию, которые рождаются в процессе написания стиха, становятся мне доступны в этом особом, "проникновенном" состоянии, сопрягающем прошлое, будущее, меня и бытие. Поэтому мне очень важно в дальнейшем удержать их, сохранить резонанс с ними в повседневности. Именно это я и имею в виду, говоря о стремлении "держать планку": выговорив нечто важное в неординарном состоянии, сохранять актуальное понимание этого в дальнейшем: потому что я хочу, чтобы моя жизнь строилась, решения принимались, цели ставились именно в соответствии с этими пониманиями.
Поэтому я уже давно стремлюсь к максимальной авторизации всего, что пишу. Бывают случаи, когда я стараюсь "схватить" моментальный слепок состояния-аффекта, зафиксировать именно как "тонкий скол бытия", взмах, всплеск сильной эмоции, затапливающей все остальные чувства и соображения. Но я не хочу оставлять эту "лаву" без контейнирующего обрамления - поскольку не хочу травмировать разрушительным резонансом психику никого из читающих. А я по себе знаю, что это может случиться при соприкосновении с чужим "сильно поданным" импульсом захлёстывающей эмоции. Поэтому так или иначе стараюсь обезопасить такие стихи: либо создав контейнирование в самом их тексте, либо хоть в названии или примечании.
* * *
Ну, и раз заговорили про силу разрушительных эмоций и работу с ними, ещё добавлю важное (из наших с Германом дневниковых записей): про контейнирование, и про мою ответственность как автора, и про важность стихов для меня и для нас-вместе:
Тата говорит, что ей с детства было очень важно высказать в стихах то, чего было невозможно высказать так просто - и тут важный момент: высказывая какие-то вещи, которые её саму затапливают непереносимостью, Тата с детства считала очень важным не просто дать этим всем вещам голос, но и окружить их некими "скобками", вне которых - оценка / интеграция / контейнирование: "я подумала вот так - но тем не менее..." - некоторый баланс, итог проживания смешанных чувств и пр. Тата полагала, что без этого содержимое затопит и её, и читателя.
Тема "если мне плохо, боль и тоску... к бумаге я прикую (витой решёткой стиха)" - это вот как раз про это самое; Тата уже говорила (когда? не записали) о том что для неё было важно, чтобы проживаемая в стихах боль была бы оформлена чеканно, важны были чёткость, жёсткость, тяжесть! - эта самая "решётка", ограждающая от наводнения, от затапливания несконтейнированной болью.
(А ещё Тата (вновь) говорила, что многие моменты в стихах, которые я воспринимал как особый цинизм, для неё были не этим - а скорее "смотрите, вот как оно получается! это вот так следует видеть, да?.." - и ответ повисает, её собственная оценка повисает - ну как бы суицидальненько так, я б сказал. И в варианте "Суждена судьбою, не противься ей" ("…в ожиданьи встречи наша жизнь прошла"), и в варианте "удар от друга" ("За дорогой подарок этот скажи спасибо - если жив") - в конце могилка или почти могилка, это уж как повезёт, непонятненько так; для меня - это всё был особый цинизм, с верхом перехлёстывающий все мои понятия, приводящий меня в люто-бешеный восторг!)
А ещё Тата говорила про свои поздние стихи - например, про "Небосвод подобрел" - что ей тогда было очень важно выразить всю боль, не скрыть её, не умалить её! - и притом показать и всё "несмотря на". И стих после смерти Мишки тоже вспоминала ("И ясно всё! - а то опять ничего…") - что очень хотела передать вот эту невозможность вместить. И удалось.
И говорила ещё, что после смерти Васечки стихи - это скорее заклинания (но тут я не согласен, это не заклинания, это манифестация!) - это рывок из-последних-сил, чтобы перебраться на тот берег - не погибнуть рухнув в пропасть отчаяния. И тут мы вспоминали мост, про который пишет Аше Гарридо - как он шёл, держа на руках девушку свою, строя каждым шагом через пропасть мост к себе домой.
* * *
После слов про "мост к себе домой" можно бы уже традиционно закончить пост: "… чего и вам желаю!"
С оговоркой, что никому не пожелаешь оказаться над пропастью отчаяния, и что не все читающие наш ЖЖ воплощают свою жизнь сердца в конкретном творчестве, в созидании новых сущностей, тем не менее - да! - я повторяю пожелание. Поскольку текст про стихи, то вполне уместен пафос и высокий стиль, так что пользуясь этим -
желаю вам быть теми, кого взращивают в любящих объятиях без оглядки на "общественные нормы" и "полезность"
желаю вам всей душой любить тех, кого вы рождаете, какие бы гримасы не строили окружающие; всеми силами помогать тем, кто живёт в вас, не подсчитывая прибытка с них
желаю вам в трудный час найти опору в глубине своего сердца и в сердцах тех, в кого вы вложились со всей полнотой любви.
* * *
Он пролился на нас дождём.
Он открыл нам тепло и свет.
Мы родились теперь и живём -
А он весь сошёл на-нет.
Так давайте ему воздадим -
Что он дал нам, ему возвратим:
По слезинке от всех очей,
По звезде от любой из ночей.
…
Он построил для каждого дом.
Он был наш уют и покой.
Он свивался вокруг нас гнездом -
И рассыпался скорлупой.
Так давайте ему воздадим -
Что он дал нам, ему возвратим:
По кровинке от наших сердец
Пусть возьмёт, как сын и отец!..
(Из ритуального песнопения "Воздаятельный венок", ЗА)
=========================
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.