Если ты собираешься в Сан-Франциско
Ко Дню мальчика Джонни в Заповеднике сказок.
Если ты собираешься в Сан-Франциско
Я иду по центральной улице. Дурная идея - в День города выбираться в центр, от толп всегда лучше держаться подальше. Но на площади должна быть ярмарка, и я хочу успеть по ней прошвырнуться.
Передо мной вышагивает семья - он с красным апоплексическим затылком, сдавленным слишком тесным крахмальным воротничком, она - с сутулыми плечами, обтянутыми кружевной шалью, плюс дети, которых они тащат за собой волоком. Мальчишка застревает у витрины с леденцами и начинает канючить:
- Купи мне тянучек! Ну маааам!
- Веди себя прилично! - одергивает его мамаша. - Перед людьми стыдно!
Сынок падает на землю и начинает с ревом молотить по ней ногами. Его сестрица подключается - неожиданным басом.
- Вставай, опять, костюм угваздаешь!
- Опять ты его довела!
- А ты мне не указывай, Петер Смит! На твои заработки ему вторых брюк до Дня Благодаренья не видать, неудачник несчастный!
Мужчина толкает женщину.
- Агрррх!
Лицо женщины на глазах вытягивается, становится рыбьим, зубы превращаются в иглы, она делает бросок и вцепляется мужчине в предплечье, как бульдог. Дети и взрослые сцепляются в клубок, из которого летят кровавые клочья.
Клубок катается по земле. Прохожие торопятся мимо, стараясь не смотреть. Короедка - неприятное зрелище.
Кто-то говорит, что это все результат правительственного эксперимента. Кто-то - что это инопланетяне. Кто-то - что кара господня человечеству за грехи.
Люсиль думает, что люди были такими всегда. Просто с короедкой это стало видно.
Я успеваю добраться до торговой площади, пока там еще довольно мало народу. Палатки еще не разнесены и не разодраны, земля еще не устлана густым слоем мусора. Только тонкий слой красноватого песка, который приносит ветер из пустыни, уже присыпал все, как паприкой. Песок радиоактивный, но кого это волнует, на фоне короедки-то и прочего.
Я долго брожу между палаток и На самом краю рядов нахожу индейца в пестром пончо. Место выбрано со знанием дела - чтоб успеть свалить быстро, когда начнется неразбериха. На плече у него сидит зверек, похожий на куницу.
- Хороший кофе?
Он протягивает мне зерно на пробу. Я проверяю счетчиком - не выше фона.
- Все экологично, - скалится он.
Куница скалится на меня ровно с таким же выражением, как ее хозяин.
Я торгуюсь для приличия и, в итоге, забираю весь мешочек. Такую роскошь как кофе, да еще неактивный - искать и искать.
Индеец тоже доволен. Ему явно неохота торчать в городе дольше, чем нужно.
Когда я иду обратно, народу вокруг уже слишком много. Улица перегорожена, по ней медленно ползут колонны с транспарантами. Все разряжены в пух и прах. "Пятьсот лет любимому городу!", "Стабильность и процветание!", "Да здравствует господин мэр!", "В здоровом теле - здоровый дух!" и так далее, и так далее. Дорога огорожена, за ограждением толпится народ. Мэр проезжает на броневике, маша рукой и кланяясь в разные стороны. От купола силового поля лицо у него синюшного оттенка, но опускать поле он не собирается. Я бы на его месте тоже не опускал.
Горожане по разным сторонам начинают скандировать: "Ура! Ура! Ура!"
Крик отдается в ушах, я поплотнее натягиваю шляпу и стараюсь протиснуться сквозь толпу как можно скорее, но тут какой-то хмырь разворачивается и хватает меня за воротник:
- Э, а ты чего молчишь? Не рад, что ли?!
Меня накрывает.
Я прихожу в себя на другой стороне города, в переулке между каких-то мусорных баков. Рот полон кровищи - то ли своей, то ли чужой. Я сплевываю, провожу языком по зубам. Они опять плоские.
Я прислоняюсь к обшарпанной стене и борюсь с тошнотой. Самое плохое в короедке - удержаться невозможно. Тебе всегда кажется, что если ты вопьешься кому-то в глотку, то станет легче. На самом деле - не становится. Это как похмелье, которое наступает сразу же, без опьянения.
Отдышавшись, я проверяю карманы. Как ни странно, все на месте, даже кофе. Костяшки на руках ссажены, и левый рукав разодран, но это мелочи.
На самом деле есть и плюсы - короедка накатывает приступами и, значит, ближайшее время можно ее не ждать.
Я некоторое время раздумываю, но, наконец, нахожу поблизости телефонную будку и набираю номер.
Некоторое время я стою и слушаю гудки. Потом - скрип и скрежет. Потом раздается голос.
- Привет, - говорю я. - Можно мне прийти?
Я поднимаюсь по узкой лестнице до самого верха и звоню в деревянную дверь, обтянутую видавшим виды дерматином.
- Войдите! - кричит звонкий голос.
- Опять не запираешься, - говорю я, прикрывая за собой дверь.
- У меня есть дробовик, - легкомысленно отвечает Люсиль, кивая на стол рядом с собой. Она сидит с шитьем у окна, прямо напротив входа.
- А заряжаешь ты его чем? - спрашиваю я.
Люсиль только пожимает плечами. Дробовик она заряжает солью и не собирается менять привычки.
Я вздыхаю. На самом деле, конечно, короед прогрызает стандартную дверь за две минуты. Уединение и верхний этаж защищают Люсиль гораздо лучше, чем замки и оружие. Но если бы она согласилась стрелять свинцом, мне было бы спокойней.
Она откладывает шитье и хромает мне навстречу через крошечную комнату. Ей как-то перегрызли сухожилие в уличной драке, с тех пор она почти не выходит.
- Привет, малыш, - говорю я и наклоняюсь поцеловать ее.
- Привет, Джо.
Она натыкается на рукав:
- Опять порвал?
- Да так, мелочи.
- Снимай-ка, я зашью, - говорит она. - Ну вот. И рука тоже.
Люсиль тянет меня за собой, достает из шкафчика бинт, смывает присохшую уже кровь и накладывает повязку.
Я сижу на краю ржавой ванны и, прикрыв глаза, выдыхаю. Можно. Здесь - можно.
Не у многих есть место, где можно выдохнуть.
Люсиль выуживает из коробки с лоскутками нужный, и накладывает штопку - быстро и ловко. Я варю кофе на маленькой плитке. Люсиль молчит. Она умеет очень хорошо молчать.
- Ну вот, - наконец, удовлетворенно говорит она, перекусывает нитку и встряхивает свое рукоделие. - Ну-ка, примерь.
Я надеваю рубашку. Дыры как не было, на плече красуется нашивка с тигриной головой и буквами Джей-Эс.
- Джонни Стар, - говорит Люсиль. - Неплохо, да?
- Она что у тебя, готовая была? - спрашиваю я.
Люсиль довольно жмурится:
- Никогда не знаешь, что пригодится.
Я провожу по нашивке пальцем. Тигр выпуклый на ощупь, кажется, что он ухмыляется.
- Спасибо, - говорю я, застегиваясь.
В дверь звонят. Я напрягаюсь.
- Я открою, - говорит Люсиль.
На пороге стоит бледная женщина. Она заискивающе улыбается.
- Я только неделю назад у вас была, мисс. Но...
Она протягивает Люсиль корзинку с бельем и банку сгущенного молока, которую держит в другой руке.
- Ничего, - улыбается Люсиль. Она вынимает из корзинки одежду - исполосованная на груди женская блузка, клетчатая мужская рубаха с дырой на спине. Детская футболка с рукавом, как пропущенным через сенокосилку. Люсиль некоторое время задумчиво раскладывает тряпье на столе, по ее лицу проходит тень, но, когда она поднимает глаза на женщину, она опять приветливо улыбается. - Ничего. Я зашью и просто будет чуть более кружевное. Приходите через неделю.
Женщина несколько раз мелко кивает и скрывается за дверью.
Люсиль встряхивает банку со сгущенкой, как маракас, и возвращается на кухню:
- Живем!
Она ловко пробивает ножиком жестянку, и аккуратно забеливает кофе. Я смотрю, как из металлической банки медленно льется тягучая нить. Люсиль доливает стаканчики до краев, подхватывает нить и облизывает палец.
В соотношении кофе и сгущенки один к одному это даже оказывается неплохо.
Мои глаза невольно все возвращаются и возвращаются к разодранной рубашке на столе.
- Ты никогда не нападала на меня со спины, - внезапно говорю я.
Люсиль усмехается и приподнимает плед на кресле у окна. Я вижу деревянный подлокотник, весь изгрызенный - и на чем только держится.
- Мой внутренний короед тебя боится, милый, - говорит она.
- Дай-ка рулетку, - говорю я.
Она находит на столе портновский сантиметр с полустершимися делениями и протягивает мне.
- Ты тоже никогда не бросался на меня, - задумчиво говорит она.
Я думаю о том, что хожу к Люсиль только предупредив; только после приступа; только ненадолго и не остаюсь, как бы мне ни хотелось остаться.
- Три дюйма на четырнадцать с половиной, - говорю я вслух. - Какое дерево лучше?
- Какое-нибудь потверже, - серьезно говорит Люсиль. - Чтоб потом щепки из зубов не выковыривать.
Против воли я смеюсь, и Люсиль смеется, хотя в этом нет ничего смешного.
Она ставит пластинку, и надтреснутый голос запевает:
- Если ты собираешься в Сан-Франциско,
Не забудь вплести в волосы цветы...
Я обнимаю ее и мы медленно кружимся на пятачке между креслом, дверью и шкафом.
- Где это - Сан-Франциско? - спрашивает Люсиль.
- Не знаю, - отвечаю я.
Нет такого места на карте. Да и не было никогда.
Если ты собираешься в Сан-Франциско
Я иду по центральной улице. Дурная идея - в День города выбираться в центр, от толп всегда лучше держаться подальше. Но на площади должна быть ярмарка, и я хочу успеть по ней прошвырнуться.
Передо мной вышагивает семья - он с красным апоплексическим затылком, сдавленным слишком тесным крахмальным воротничком, она - с сутулыми плечами, обтянутыми кружевной шалью, плюс дети, которых они тащат за собой волоком. Мальчишка застревает у витрины с леденцами и начинает канючить:
- Купи мне тянучек! Ну маааам!
- Веди себя прилично! - одергивает его мамаша. - Перед людьми стыдно!
Сынок падает на землю и начинает с ревом молотить по ней ногами. Его сестрица подключается - неожиданным басом.
- Вставай, опять, костюм угваздаешь!
- Опять ты его довела!
- А ты мне не указывай, Петер Смит! На твои заработки ему вторых брюк до Дня Благодаренья не видать, неудачник несчастный!
Мужчина толкает женщину.
- Агрррх!
Лицо женщины на глазах вытягивается, становится рыбьим, зубы превращаются в иглы, она делает бросок и вцепляется мужчине в предплечье, как бульдог. Дети и взрослые сцепляются в клубок, из которого летят кровавые клочья.
Клубок катается по земле. Прохожие торопятся мимо, стараясь не смотреть. Короедка - неприятное зрелище.
Кто-то говорит, что это все результат правительственного эксперимента. Кто-то - что это инопланетяне. Кто-то - что кара господня человечеству за грехи.
Люсиль думает, что люди были такими всегда. Просто с короедкой это стало видно.
Я успеваю добраться до торговой площади, пока там еще довольно мало народу. Палатки еще не разнесены и не разодраны, земля еще не устлана густым слоем мусора. Только тонкий слой красноватого песка, который приносит ветер из пустыни, уже присыпал все, как паприкой. Песок радиоактивный, но кого это волнует, на фоне короедки-то и прочего.
Я долго брожу между палаток и На самом краю рядов нахожу индейца в пестром пончо. Место выбрано со знанием дела - чтоб успеть свалить быстро, когда начнется неразбериха. На плече у него сидит зверек, похожий на куницу.
- Хороший кофе?
Он протягивает мне зерно на пробу. Я проверяю счетчиком - не выше фона.
- Все экологично, - скалится он.
Куница скалится на меня ровно с таким же выражением, как ее хозяин.
Я торгуюсь для приличия и, в итоге, забираю весь мешочек. Такую роскошь как кофе, да еще неактивный - искать и искать.
Индеец тоже доволен. Ему явно неохота торчать в городе дольше, чем нужно.
Когда я иду обратно, народу вокруг уже слишком много. Улица перегорожена, по ней медленно ползут колонны с транспарантами. Все разряжены в пух и прах. "Пятьсот лет любимому городу!", "Стабильность и процветание!", "Да здравствует господин мэр!", "В здоровом теле - здоровый дух!" и так далее, и так далее. Дорога огорожена, за ограждением толпится народ. Мэр проезжает на броневике, маша рукой и кланяясь в разные стороны. От купола силового поля лицо у него синюшного оттенка, но опускать поле он не собирается. Я бы на его месте тоже не опускал.
Горожане по разным сторонам начинают скандировать: "Ура! Ура! Ура!"
Крик отдается в ушах, я поплотнее натягиваю шляпу и стараюсь протиснуться сквозь толпу как можно скорее, но тут какой-то хмырь разворачивается и хватает меня за воротник:
- Э, а ты чего молчишь? Не рад, что ли?!
Меня накрывает.
Я прихожу в себя на другой стороне города, в переулке между каких-то мусорных баков. Рот полон кровищи - то ли своей, то ли чужой. Я сплевываю, провожу языком по зубам. Они опять плоские.
Я прислоняюсь к обшарпанной стене и борюсь с тошнотой. Самое плохое в короедке - удержаться невозможно. Тебе всегда кажется, что если ты вопьешься кому-то в глотку, то станет легче. На самом деле - не становится. Это как похмелье, которое наступает сразу же, без опьянения.
Отдышавшись, я проверяю карманы. Как ни странно, все на месте, даже кофе. Костяшки на руках ссажены, и левый рукав разодран, но это мелочи.
На самом деле есть и плюсы - короедка накатывает приступами и, значит, ближайшее время можно ее не ждать.
Я некоторое время раздумываю, но, наконец, нахожу поблизости телефонную будку и набираю номер.
Некоторое время я стою и слушаю гудки. Потом - скрип и скрежет. Потом раздается голос.
- Привет, - говорю я. - Можно мне прийти?
Я поднимаюсь по узкой лестнице до самого верха и звоню в деревянную дверь, обтянутую видавшим виды дерматином.
- Войдите! - кричит звонкий голос.
- Опять не запираешься, - говорю я, прикрывая за собой дверь.
- У меня есть дробовик, - легкомысленно отвечает Люсиль, кивая на стол рядом с собой. Она сидит с шитьем у окна, прямо напротив входа.
- А заряжаешь ты его чем? - спрашиваю я.
Люсиль только пожимает плечами. Дробовик она заряжает солью и не собирается менять привычки.
Я вздыхаю. На самом деле, конечно, короед прогрызает стандартную дверь за две минуты. Уединение и верхний этаж защищают Люсиль гораздо лучше, чем замки и оружие. Но если бы она согласилась стрелять свинцом, мне было бы спокойней.
Она откладывает шитье и хромает мне навстречу через крошечную комнату. Ей как-то перегрызли сухожилие в уличной драке, с тех пор она почти не выходит.
- Привет, малыш, - говорю я и наклоняюсь поцеловать ее.
- Привет, Джо.
Она натыкается на рукав:
- Опять порвал?
- Да так, мелочи.
- Снимай-ка, я зашью, - говорит она. - Ну вот. И рука тоже.
Люсиль тянет меня за собой, достает из шкафчика бинт, смывает присохшую уже кровь и накладывает повязку.
Я сижу на краю ржавой ванны и, прикрыв глаза, выдыхаю. Можно. Здесь - можно.
Не у многих есть место, где можно выдохнуть.
Люсиль выуживает из коробки с лоскутками нужный, и накладывает штопку - быстро и ловко. Я варю кофе на маленькой плитке. Люсиль молчит. Она умеет очень хорошо молчать.
- Ну вот, - наконец, удовлетворенно говорит она, перекусывает нитку и встряхивает свое рукоделие. - Ну-ка, примерь.
Я надеваю рубашку. Дыры как не было, на плече красуется нашивка с тигриной головой и буквами Джей-Эс.
- Джонни Стар, - говорит Люсиль. - Неплохо, да?
- Она что у тебя, готовая была? - спрашиваю я.
Люсиль довольно жмурится:
- Никогда не знаешь, что пригодится.
Я провожу по нашивке пальцем. Тигр выпуклый на ощупь, кажется, что он ухмыляется.
- Спасибо, - говорю я, застегиваясь.
В дверь звонят. Я напрягаюсь.
- Я открою, - говорит Люсиль.
На пороге стоит бледная женщина. Она заискивающе улыбается.
- Я только неделю назад у вас была, мисс. Но...
Она протягивает Люсиль корзинку с бельем и банку сгущенного молока, которую держит в другой руке.
- Ничего, - улыбается Люсиль. Она вынимает из корзинки одежду - исполосованная на груди женская блузка, клетчатая мужская рубаха с дырой на спине. Детская футболка с рукавом, как пропущенным через сенокосилку. Люсиль некоторое время задумчиво раскладывает тряпье на столе, по ее лицу проходит тень, но, когда она поднимает глаза на женщину, она опять приветливо улыбается. - Ничего. Я зашью и просто будет чуть более кружевное. Приходите через неделю.
Женщина несколько раз мелко кивает и скрывается за дверью.
Люсиль встряхивает банку со сгущенкой, как маракас, и возвращается на кухню:
- Живем!
Она ловко пробивает ножиком жестянку, и аккуратно забеливает кофе. Я смотрю, как из металлической банки медленно льется тягучая нить. Люсиль доливает стаканчики до краев, подхватывает нить и облизывает палец.
В соотношении кофе и сгущенки один к одному это даже оказывается неплохо.
Мои глаза невольно все возвращаются и возвращаются к разодранной рубашке на столе.
- Ты никогда не нападала на меня со спины, - внезапно говорю я.
Люсиль усмехается и приподнимает плед на кресле у окна. Я вижу деревянный подлокотник, весь изгрызенный - и на чем только держится.
- Мой внутренний короед тебя боится, милый, - говорит она.
- Дай-ка рулетку, - говорю я.
Она находит на столе портновский сантиметр с полустершимися делениями и протягивает мне.
- Ты тоже никогда не бросался на меня, - задумчиво говорит она.
Я думаю о том, что хожу к Люсиль только предупредив; только после приступа; только ненадолго и не остаюсь, как бы мне ни хотелось остаться.
- Три дюйма на четырнадцать с половиной, - говорю я вслух. - Какое дерево лучше?
- Какое-нибудь потверже, - серьезно говорит Люсиль. - Чтоб потом щепки из зубов не выковыривать.
Против воли я смеюсь, и Люсиль смеется, хотя в этом нет ничего смешного.
Она ставит пластинку, и надтреснутый голос запевает:
- Если ты собираешься в Сан-Франциско,
Не забудь вплести в волосы цветы...
Я обнимаю ее и мы медленно кружимся на пятачке между креслом, дверью и шкафом.
- Где это - Сан-Франциско? - спрашивает Люсиль.
- Не знаю, - отвечаю я.
Нет такого места на карте. Да и не было никогда.