Миф о гонении, ч.52
Развитие полемики внутри мученической традиции
Безусловно, появлению и развитию литературы о мученичестве много способствовала её востребованность в обществе. Древним христианам явно нравилось слушать о гонениях и смерти, фигуры мучеников были популярны и влиятельны. Связанные с ними святыни привлекали паломников, повышали авторитет городов и правящих там епископов, а ранее мы уже говорили о том, что в мучениках простые люди видели воинов в битве добра со злом. Последнее привело к тому, что римское правительство со своей судебной и карательной системой стало восприниматься как воинство сатаны. Христиане чувствовали, что противостоят миру, одержимому дьяволом, и вслед за мучениками не могли уступить в этом споре ни на йоту. Так формировалось мировоззрение, замкнутое на сверхъестественном, на божественных откровениях и мистических видениях, так формировался апокалиптический менталитет, сосредоточенный на эсхатологическом спасении и вселенской брани.
Весь этот полемический и апокалиптический задор смущал многих учёных, так что с XIX века древнехристианские аргументы, основанные на загробных видениях и кознях дьявола, потеряли для библеистов свою состоятельность. Все сошлись на том, что апокалиптическую литературу породили гонения, что христиане могли создать её только в условиях крайнего психологического давления и под угрозой уничтожения. Без этого, считают ученые, древние христиане ограничились бы философией и проповедью. Вот что, например, говорил Скотт Льюис, характеризуя апокалиптику как преимущественно сектантскую по своей природе: «Христианство всё менее делалось сектой и всё более - государственной религией вместе с тем, как сходили на нет гонения и отчуждённость общества - те самые условия, которые привели к возникновению апокалиптики».
Тем, что «христиане подвергались гонениям», теперь объясняют многие аспекты раннехристианской литературы о мученичестве: море насилия, смакование ужасных пыток и главенство идеи загробного воздаяния. И вроде бы можно понять древних христиан: ведь если весь мир казался им полем битвы добра со злом, то лишь из-за того давления, которое они тогда испытывали. И не их вина, что последующие поколения христиан, которых уже никто не преследовал, усвоили этот взгляд на мир себе. Превратное понимание христианских текстов, риторики и истории - широко распространённая проблема, и нельзя винить в ней тех, кто в Древней церкви боролся за выживание. По сути, речь идёт об оправдании наблюдаемого в христианском мученичестве упоения жестокостью, поскольку сомнительные элементы древней традиции легче принимаются современным читателем, если он понимает их как ответную реакцию на кризис. Такое объяснение позволяет нам не обращать внимания на тёмную сторону раннего христианства.
Итак, перед нами два утверждения: первое, что христиане подвергались гонениям, и второе, что именно в периоды гонений были сочинены эти истории и стало доминировать апокалиптическое мировоззрение. Мы уже убедились, что преследования оказались совсем не так жестоки, как принято думать - императорские эдикты, коснувшиеся христиан при Деции, Валериане и Диоклетиане, действовали в общей сложности не более двенадцати лет за почти трёхвековой период, но даже если сами христиане считали себя постоянно гонимыми, то этим ещё можно объяснить апокалиптический настрой и идею противостояния мученика и самого сатаны. А вот утверждение об историческом контексте здесь выглядит более проблематично. Если Скотт Льюис прав, то апокалиптические идеи, заложенные в историях о мучениках, должны были исчезнуть с христианизацией Римской империи (а с ними, возможно, и сами истории о мученичестве).
Однако при изучении материалов вырисовывается совершенно иная картина. Любопытно, что упоминания о дьяволе и его происках очень редки в самых ранних греческих историях о мученичестве. «Мученичество Птолемея и Луция», равно как и «Мученичество Иустина и его товарищей» носят вполне философский характер. «Мученичество Поликарпа» упоминает сатану в начале и в конце произведения, но эти отсылки скорее объясняют почему у христиан не сохранились мощи мучеников, нежели то, почему последние очутились на арене. По большому счету, за исключением «Лионских мучеников», практически нет упоминаний о сатане, демонах или роли зла. Но вот в латинских рассказах о мученичестве начала III века интерес к дьяволу выражен гораздо сильнее. Мы уже видели это в «Страстях Перпетуи и Фелицитаты», где Перпетуя вступает в борьбу с сатаной. То же самое касается сюжетов, на которые повлияла Перпетуя. Очевидно, христиане латинского Запада - Северной Африки и Галлии, весьма интересовались дьяволом и испытывали влечение к теме пыток, за которыми тоже видели его происки.
Более того, в постконстантиновский период многие из ранних греческих историй о мученичестве были отредактированы так, чтобы сделать дьявола более заметным. Например, в самой ранней версии «Мученичества Иустина» вообще нет упоминаний о сатане. Начало повествования просто обозначает указы о принесении жертвы императору как «беззаконные». Отсутствует идея сатаны и во второй версии, которая была создана, возможно, в III веке. Однако третья и заключительная редакция совершенно иная. Мы знаем, что её составили после правления Константина, потому что текст завершается литургическим прошением к Богу о даровании императору победы. Наиболее поразительным изменением здесь является внезапное появление дьявола. Теперь повествование начинается таким образом:
Когда нечестивый Антонин владел скипетром Римской державы, префектом Рима был ненавистнейший Рустик, человек страшный и пагубный, исполненный всяческого бесчестия. Когда он восседал на судейском кресле, к нему подвели колонну скованных святых числом семь. Ведь прислужники сатаны желали схватить тех, кого они ненавидели, предать пыткам и после подвести под казнь от меча.
Враждебность по отношению к римским властям усиливалась от одной версии к другой, но только здесь, в последнем варианте, источником нападок фактически назван сатана. Этим заявлением редактор жития превратил судебный процесс над Иустином из философского диспута в битву с дьяволом.
То же самое можно сказать не только об истории Иустина; по мере того как другие греческие рассказы о мученичестве переводились на латынь, их переводчики часто дополняли сюжет упоминаниями дьявола. Например, дьявола нет в греческой версии «Мученичества Филея и Филорома», но в латинской варианте он становится центральным персонажем. Подобным образом в V веке редактор совершенно философского по содержанию «Мученичества Аполлония» решил подать день смерти Аполлония как день его победы над лукавым. По сюжету Аполлоний выступает невозмутимым ритором и философом, который на суде обстоятельно разъясняет вопросы благочестия, вроде поклонения небесному Богу вместо земного истукана. Если это точное изображение реального человека, то можно представить, насколько бы его удивило перетолкование своей личности в подобном ключе.
Мы не можем считать показанную здесь борьбу добра со злом закономерным порождением гонимой церкви. Обилие апокалиптических настроений в житийной литературе, да и самих текстов, посвящённых мученичеству, наглядно демонстрирует, что христиане хотели слышать о дьяволе, о пытках и смерти независимо от того, подвергались они гонениям или нет. И не стоит осуждать древних христиан за этот интерес. Истории о мучениках нравятся многим, в наше время немало людей тоже находит их интересными и воодушевляющими.
Но это ещё и вопрос литературного жанра, у которого тогда была своя аудитория, как сейчас есть любители ужастиков. И законы жанра не обязательно отвечают исторической действительности, хотя христиане не всегда это понимают. Просто стоит обратить внимание, что идея о христианских мучениках, враждующих с сатаной и миром, в спокойные времена была едва ли не более популярна, чем в периоды гонений. Оно вполне естественно: когда гонений нет, приходится вдохновляться историями о них.
Мы можем понять, каким образом люди, находящиеся в меньшинстве и чувствующие неприязнь окружающего общества, приходят к мысли, что против них сам дьявол. Другое дело, когда уже могущественная церковь считает, будто инакомыслящих науськивает сатана. Христиане, жившие при Константине и после, не проявляли к язычникам той терпимости, о которой прежде просили сами. Они принялись разрушать языческие святилища и храмы, так что истории о толпах христиан, нападающих на чужие религиозные центры и даже на представителей власти, вставших на их защиту, весьма распространены. С легализацией христианства христиане превратились, по словам историка Хэла Дрейка, из агнцев во львов. Их насилие было узаконено тем, что они считали себя ведущими мученическую брань против сатаны. Для некоторых не было никакой разницы между смертью мученика при Деции и смертью при попытке разрушить языческий храм. По словам коптского монаха Шенуте Великого (V в.), «Нет преступления для тех, у кого есть Христос».
Заключение
Идея гонимой церкви исходит преимущественно от авторов, которые писали после начала правления Константина, а в некоторых случаях спустя столетия после его смерти. Хотя церковных историков и мыслителей было много, именно Евсевию удалось сформировать принятый образ христианской истории. У Евсевия получилось превратить историю христианства в историю гонений. Исторические данные показывают, что большинство текстов о мучениках были либо записаны, либо сильно отредактированы в период относительного мира и спокойствия. Эти истории были составлены потому, что мнение мученика, как святого человека, готового умереть ради Христа, имело большой авторитет в глазах читателей. Если нужно было засвидетельствовать истину, не было лучшего способа, чем подтвердить её авторитетом святого.
Пока Евсевий писал и переписывал свою церковную историю, другие христиане тоже принялись сочинять и редактировать собственные истории о воздвигнутых гонениях и выпавших на долю христиан страданиях. По мере роста конкуренции между религиозными центрами представленные ими истории о своих мучениках обрастали подробностями, становились пространнее и витиеватее. Важно было продемонстрировать конкретную связь между имеющимися мощами и житием святого таким образом, чтобы дезавуировать соперничающие версии других религиозных центров. И читателям, конечно, нравились истории с подробностями и моралью. Шло время, жития претерпевали изменения и редактировались так, чтобы лучше отвечать новым литургическим и литературным вкусам, и чтобы авторитет мучеников помогал решать новые доктринальные проблемы.
В результате мы далеко ушли от исторических мучеников. То, что у нас осталось - это повесть о гонениях, разработанная в качестве инструмента оправдания и поддержки институтов ортодоксии. Мы можем только восхищаться тем, как грамотно выстроили свою концепцию Евсевий и другие историки, но мы прекрасно видим, что по большей части именно они разработали идею гонимой церкви не ранее IV четвертого века и позже него. В этом мифе поражает то, насколько трудами историков оказались поляризованы стороны конфликта. Уже наступил мир, а дух полемики только укрепился. Это конфликт между истиной и заблуждением, Богом и дьяволом, ортодоксией и ересью. Здесь нужно выбирать сторону.
Хотя Евсевий, похоже, понимает, что церковь вступила в новую эру, у него ещё нет ощущения полной безопасности. Впереди смутно маячит угроза «новых гонений», исходящая от раскольников и еретиков. По Евсевию надлежащий ответ состоит в том, чтобы избегать и отвергать этих еретиков. Соответствующее поведение и моделируется мучениками его «Истории Церкви». Риторика о гонении используются для того, чтобы удалить и подавить другие группы, отождествить их с демоническими силами и оправдать не только риторическое, но, возможно, и буквальное насилие против них. С самого начала претензии христиан на принадлежность к преследуемой группе и формирование соответствующей мифологии были стратегическими. Миф о гонениях, как это ни парадоксально, был призван маргинализировать других. По иронии судьбы, именно этот миф современные христиане, считающие себя блюстителями древней церковной традиции, и сохранили. Вслед за христианскими авторами поздней античности мы используем заявленный опыт гонений для утверждения своей правоты и оправдания собственных нападок на оппонентов.
Осталась ещё одна глава, последняя.