Как украинец стал первым разоблачителем сталинизма на Западе
В 1947 году в США вышла книга Я выбрал свободу. Ее автор - украинец Виктор Кравченко, имевший высокий пост во внешнеэкономическом ведомстве СССР, но в 1944‑м не вернувшийся на родину из командировки в Штаты.
В Америке “невозвращенцу” предложили описать настоящую жизнь в первом государстве рабочих и крестьян, руководимом Иосифом Сталиным. Кравченко выполнил просьбу, а журналист Юджин Лайонс, работавший несколько лет корреспондентом агентства United Press в СССР, стал переводчиком и редактором книги.
Едва появившись на прилавках, работа Кравченко стала мировым бестселлером, и ее перевели на 22 языка. При этом во Франции ее удостоили литературной премии Сент-Бева. Однако парижская коммунистическая газета Lettres Françaises отозвалась на книгу едким фельетоном, в котором обвинила Кравченко во лжи.
Ромена Роллана в 1935 году в Кремле принимал Иосиф Сталин. Вождь убедил литератора, что СССР - самая гуманистическая страна / DR
Его автор - некто Сим Томас - утверждал, что перебежчик вовсе не писал книгу, и она является полной фальсификацией американских спецслужб. В ответ Кравченко выдвинул иск к газете на 3 млн франков.
В январе 1949 года начался процесс, длившийся три месяца. Чтобы доказать свою правоту, стороны собрали более 40 свидетелей. Возможно, этот суд остался бы и не замеченным, если бы на стороне газеты не выступили самые известные интеллектуалы Франции. Так эта страна узнала не только шокирующие подробности жизни в СССР, но и увидела, как много местных интеллектуалов готовы защищать советскую деспотию.
Розовые очки
В 1920 году французский премьер-министр Жорж Клемансо на Парижской мирной конференции призвал весь мир уберечь Европу от большевистской заразы. Однако коммунистическая партия в его стране возникла в том же году и сразу же вступила в Коминтерн - международную организацию последователей Маркса и Ленина с центром в Москве. Во Франции местные коммунисты быстро стали популярными, и не только из‑за далеко идущих обещаний дать власть пролетариату.
Марксизм стал частью интеллектуальной моды - им увлеклись многие художники и писатели. К тому времени представители культуры были едва ли не главными авторитетами. Тем более что свои симпатии к большевизму проявили не кто‑нибудь, а литераторы - сюрреалисты Андре Бретон и Поль Элюар, социолог Анри Лефевр, философ Жорж Политцер.
Увидев строительство Беломоро-Балтийского канала (на фото) в 1932 году, французский поэт Луи Арагон пришел в восторг от грандиозности проекта. Однако не поинтересовался, в каких условиях живут его строители / DR
Французский поэт-коммунист Луи Арагон в 1932 году даже посетил СССР. В составе иностранной делегации он наблюдал строительство Беломорско-Балтийского канала - печально известного Беломора, на котором трудились тысячи зэков. Но поэт об этом не знал, а от проекта пришел в полный восторг. Он писал во время поездки: “Этот необычайный эксперимент играет для современной науки ту же роль, что история с яблоком, упавшим на глазах Ньютона, сыграла для физики”.
В 1935‑м Москву посетил и патриарх французской литературы Ромен Роллан. С ним встретился сам Иосиф Сталин. Разговор у них был недолгий. Роллан не был коммунистом, но осторожно сообщил, что французская интеллигенция с интересом относится к Советскому Союзу. Однако у французов многое, что происходило в Стране Советов, вызывало сомнения. Было бы хорошо, говорил Роллан, чтобы Москва объясняла миру свои действия. К примеру, непонятным был недавно принятый закон о смертной казни для детей.
“Наша задача - освободить индивидуальность, развить ее способности и привить любовь и уважение к труду”,- отвечал Сталин. Это был лейтмотив всех его ответов на вопросы о новом строе. А закон о смертной казни имел только педагогические цели, утверждал вождь.
Сталин так заворожил Роллана, что тот даже согласился, будто в СССР больше свободы, чем у капиталистов, а значит, и во Франции.
Подобные визиты интеллектуалов создавали для Европы ощущение благополучия в Союзе. Оно подкреплялось оголтелой пропагандой коммунистов в отдельно взятых странах.
После Второй мировой войны Сталин, как победитель, стал еще более популярен во Франции. А местные коммунисты оказались настолько успешными, что на выборах голосовали только за них. На стенах мэрий некоторых французских городов можно было видеть прокламации примерно такого содержания: “До 1917 года Россия отставала от Франции на 100 лет. После войны Франция отстает от России на 400”.
В обстановке подобной эйфории книга Кравченко произвела эффект холодного душа - ведь автор писал о ГУЛАГе, о нем же говорили и свидетели на судебном процессе.
Политический спектакль
24 января 1949 года первое заседание по делу Кравченко против газеты Lettres Françaises началось с опозданием. Его пришлось перенести в самую большую палату Дворца правосудия: кроме журналистов - а они прибыли даже из Панамы и Новой Зеландии,- желающих послушать разбирательство собралось в три раза больше, чем мог уместить первоначально выделенный зал, рассчитанный на 300 человек.
Никакого Сима Томаса, подписавшегося под фельетоном о Кравченко, не существовало. Поэтому отвечать за него на суде пришел главный редактор газеты Андре Вермсер. Он и его сотрудники за время, прошедшее до суда, напечатали уже не одну публикацию в духе приснопамятного фельетона, но уже под своими настоящими именами.
В одной из них, к примеру, говорилось: “СССР и не думал никогда скрывать свои лагеря, совершенно оправданно считая, что лагеря эти могут составлять для него предмет гордости, славы, доказательство того, что там никогда не теряют веры в человека”.
Мало кто верил, что во Дворце правосудия появится реальный Кравченко. Если он и существует, думалось многим, то это подставной, малозначимый человечек из эмиграции, который побоится показаться на публике. Во всяком случае Lettres Françaises уже сделала такой прогноз на своих страницах.
Даже председатель суда Анри Дюркем удивился, когда место истца занял высокий молодой человек с дерзким выражением лица. В Париж Кравченко приехал инкогнито с усиленной охраной. Суду он сразу предъявил рукопись скандальной книги как доказательство своего авторства. При себе он также имел документы, свидетельствовавшие о том, что в Советском Союзе он возглавлял сталепрокатный цех на Никопольском металлургическом заводе, а до 1944‑го три года входил в состав комиссии по закупкам в Вашингтоне - отвечал за отбор техники для экспорта в СССР.
Суду стало понятно, что в зале не мелкая сошка. Пришлось провести экспертизу русскоязычной рукописи и книги на английском языке. Занимался ею работавший на советскую разведку Владимир Познер, отец известного ныне российского телеведущего. Познер-старший указал на некоторые несоответствия оригинала и публикации, но они были настолько незначительны, что суд не счел их доказательством подлога.
Кроме того, интересы Кравченко в суде представлял один из самых сильных адвокатов Франции того времени - мэтр Изар. Нашла команда невозвращенца и серьезных свидетелей - ими стали более 20 выходцев из советской Украины. Все они чудом пережили голодомор и лагеря, оказались во время войны в Западной Европе и не пожелали возвращаться в сталинский “рай”.
Кремль пообещал в помощь газете 17 свидетелей, но смог найти лишь пятерых, в том числе и первую жену Кравченко Зинаиду Горлову. Эта группа единодушно описывала истца пьяницей и негодяем, что мало относилось к сути дела. Когда же Горлова сказала, что отец отговаривал ее выходить замуж за Кравченко, так как тот “невежественный Дон Жуан”, зал взорвался смехом. Для французской публики это характеристика звучала скорее лестно, чем порочно.
Святая простота
Обвиняемым пришлось срочно просить помощи у авторитетных французских коммунистов или сочувствующих им из среды писателей и ученых. Суд выслушал таковых в качестве “свидетелей морали”.
Один из таких “свидетелей” - философ Роже Гароди - на суде недоумевал по поводу голода в Украине, описанного Кравченко: “Почему стало бы правительство обрекать на голодную смерть большую часть населения, пряча при этом запасы в резервы?” Этот риторический вопрос мог бы прозвучать убедительно, если бы Гароди уже тогда не стал высказывать сомнения в холокосте, развивая тезис о том, что его придумали сами евреи, чтобы получить от Германии средства на построение Израиля. Позже он и вовсе из ярого коммуниста превратится в убежденного христианина, а затем примет ислам.
Французская Компартия делегировала на суд одного из лучших своих ораторов - Лорана Казанову. Тот доказывал суду, что самые лучшие советские труды по лингвистике, например, принадлежат перу Сталина. А аграриям всего мира советовал учиться у советского псевдоученого Трофима Лысенко, хотя тот порочил генетику, которая успешно развивалась во Франции.
Но публика ждала “тяжелую артиллерию” со стороны коммунистов - верховного комиссара по атомной энергии, профессора Фредерика Жолио-Кюри. Этот ученый также побывал в СССР - в 1936 году посетил конференцию в Харькове - и вынес из поездки воспоминания о том, как “смело советские ученые высказывались о недостатках в собственной работе и низких показателях”. Знаменитый физик посетовал: “Не стоило Кравченко писать такую книгу, раз он видел свою цель в освобождении русских - ведь русские уже освобождены”.
Под конец процесса даже публике стало очевидно: защита газеты, несмотря на громкие имена свидетелей, рассыпается. Все услышанное от французских коммунистов было лишь доказательством их веры. Никто ведь не попытался проверить сообщения о терроре в СССР.
Пожалуй, единственным из “свидетелей морали”, кому довелось это сделать, хотя и спустя несколько лет после процесса, был писатель Ив Фарж. Оппонируя Кравченко на суде, он критиковал некоего “предателя-антикоммуниста, рассказывающего о рвах Катыни” - месте, где силы госбезопасности СССР расстреляли тысячи польских офицеров, плененных во время операции по расчленению Польши Третьим рейхом и Союзом. “Кто защищает эти выдумки, тот против Франции”,- заявил на процессе писатель.
Уже в 1953‑м Фарж приедет в Москву получать Премию мира и попросит встретиться с подследственными советскими медиками, проходящими по очередному делу о врачах. Академик Дмитрий Сахаров напишет потом в своих воспоминаниях: “Когда встреча состоялась, Фарж спросил, хорошо ли с ними [задержанными медиками] обращаются. Они, естественно, ответили, что очень хорошо, но один из них незаметно оттянул рукав и молча показал следы истязаний. Тот, потрясенный, бросился к Сталину. По-видимому, Сталин отдал приказ не выпускать слишком любопытного из СССР. Фарж вскоре погиб на Кавказе при очень подозрительных обстоятельствах”.
Заключительное слово Кравченко звучало, словно это был не май 1949 года, а май 2015‑го. “Мир не может быть свободен, пока люди на шестой его части живут в условиях диктатуры, насилия, полицейской власти. Поэтому неправда, что всякий народ имеет то правительство, которое заслуживает! Эта формула придумана лицемерами, чтобы умыть руки от русского вопроса”,- почти прокричал он.
Суд удовлетворил иск перебежчика. Повторный - апелляционный - хотя и подтвердил решение своих коллег, присудил Кравченко один франк. Однако мир услышал правду о сталинизме, которую чуть позже официально подтвердит Никита Хрущев.
Франция уроки того процесса усвоила слабо. С идеями защитников Lettres Françaises ее граждане выходят на улицы до сих пор.
Сам же Кравченко после завершения процесса вернулся в Нью-Йорк к жене Синтии и двум маленьким сыновьям - Эндрю и Тони. В семье хоть и говорили по‑английски, но дети отца называли тато. Уже в начале 1950‑х первый разоблачитель сталинизма узнает, что около 30 человек из его украинской родни погибнут в лагерях, а отца, мать и брата расстреляют. В 1966‑м Кравченко найдут убитым в его квартире на Манхэттене в Нью-Йорке. Отомстило КГБ.
НВ