История завоевания Мексики
Уильям Хаклинг Пресскотт. История Завоевания Мексики.
Книга I. Обзор Ацтекской Цивилизации
Глава III. АЦТЕКСКАЯ МИФОЛОГИЯ - ЖРЕЧЕСТВО - ХРАМЫ - ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ
Государство и общество у ацтеков так тесно переплетаются с их религией, что без понимания последней невозможно сформировать правильного представления об их властных или социальных институтах. Я обойду, настоящим, некоторые их замечательные традиции, носящие удивительное сходство с теми, что находятся в Писаниях, и попробую дать краткий очерк об их мифологии, и об их старательных заботах по формированию всеобщего богопочитания. При созерцании религиозной системы ацтеков, поражает ее внутренняя несовместимость, - как если бы одна ее часть проистекла от сравнительно просвещенного народа, открытого нежным влияниям, в то время, как остальная дышит духом не неослабной жестокости. Это естественно внушает идею двух различных источников, подтверждающую то мнение, что ацтеки унаследовали от своих предшественников более мягкую веру, на которую затем привили свою мифологию. Последняя скорее стала доминирующей и окрашивала своими мрачными тонами верования завоеванных народов, - коих мексиканцы, подобно древним римлянам, по видимому охотно включали в свой собственный, - покуда одни и те же могильные суеверия не расселились по всему Ануаку Ацтеки признавали существование верховного Создателя и Господина вселенной. Они обращались к нему в своих молитвах, как "Бог, которым мы живы," "всеведущий, который знает все мысли, и дает все дары," "без которого человек ничто," "невидимый, бестелесный, единый Бог, совершенных совершенства и чистоты," "под крылами которого мы находим покой и надежную защиту." Эти возвышенные атрибуты недалеки от адекватной концепции истинного бога. Однако идея единого - существа, для которого воление есть действие, которому не нужны слуги, чтобы исполнять его волю, - была слишком проста, или слишком широка, для их разумения; и они находили успокоение, как обычно, в многообразии божеств, которые командовали стихиями, сменами сезонов, и разными занятиями людей. Среди них было тринадцать главных богов, и более двухсот подчиненных; каждому из которых был посвящен свой особый день, или соответствующий праздник. Во главе всех стоял ужасный Хутцилопочтли, мексиканский Марс; хотя это несправедливость к сему героическому богу войны античности - отождествлять его с этим чудовищным монстром. Он был божество-покровитель нации. Его фантасмагорический идол украшался орнаментами из костей. Его храмы была самыми величественными и августейшими среди публичных строений; и его алтари дымились кровью гекатомб человеческих жертв в каждом городе империи. Бедственным, воистину, должно было быть влияние подобного суеверия на характер этого народа.Гораздо более интересный персонаж их мифологии был Куатцелкоатл, бог атмосферы, - божество которое, во время своего пребывания на земле, научило туземцев использованию металлов, земледелию, и искусствам управления. Он был один из тех благодетелей их рода, без сомнения, кто был обожествлен благодарностью потомства. При нем земля изобиловала плодами и цветами, без забот земледельца; Початок маиса был такой, что взрослый мужчина едва мог унести; Хлопок, когда созревал, по своему хотению наливался богатыми красками. Воздух был наполнен пьянящими ароматами и сладким пением птиц. Словом, это были райские дни, что находят свое место в мифических системах столь многих народов Старого света. Это был золотой век Ануака.По какой-то причине, не объясненной, Куатцелкоатл навлек на себя гнев одного из старших богов, и был принужден покинуть эту землю. На своем пути он остановился в городе Чолула, где был заложен храм для его почитания, массивные руины которого все еще составляют один из наиболее интересных реликтов древней Мексики. Когда он достиг берега Мексиканского залива, он попрощался со своими приверженцами, пообещав, что он и его потомки навестят их в будущем, и затем, войдя в свой блестящий челн из змеиных кож, уплыл через большой океан на сказочную землю Тлапаллан. Он, говорят, был высокого роста, с белой кожей, длинными темными волосами и вьющейся бородой. Мексиканцы с доверием смотрели на возвращение этого доброго божества; и эта примечательная вера, засевшая глубоко в их сердцах, подготовила почву, как мы увидим, для будущего успеха испанцев. У нас не осталось места для дальнейших деталей, касающихся мексиканских богов, которые в строгом порядке спускались по иерархической лестнице до пенатов, или домашних богов, чьи маленькие образки можно было найти в беднейшей хижине.Ацтеки ощущали желание, общее человеку на почти любой ступени цивилизации, приподнять завесу скрывающую таинственное прошлое, и еще более пугающее будущее. Подобно народам Старого света, они находили избавление от гнетущей идеи вечности, разбивая ее на повторяющиеся циклы, или периоды, каждый длительностью в несколько тысячелетий. Было уже четыре таких цикла; и в конце каждого из них, посредством одной из стихий, человеческая семья сметалась с поверхности земли, и солнце погасало на небе, дабы снова зажечься. Они представляли себе три различных состояния существования в загробной жизни. Грешники, составляющие наибольшую часть человечества, должны были искупать свои грехи в царстве вечной тьмы. Представители другого класса не имеющие иных достоинств, кроме того, что умерли от определенных болезней, по капризу выбранных, должны были радоваться негативному существованию ленивого довольства. Лучшее место, как у большинства воинственных наций, было сохранено для героев павших в сражении, или мучеников. Оные переносились тотчас к самому солнцу, которое они сопровождали с песнями и хороводами, в его ярком движении сквозь небеса; и после некоторых лет, их души отправлялись оживлять облака и поющих птиц в очаровательных плюмажах, и веселится среди пышных цветов и ароматов в садах рая. Таковы были Небеса у ацтеков; - более утонченные по своему характеру, чем у более просвещенных язычников, чей эллизиум отражал лишь воинственные забавы, или чувственные удовольствия этой жизни. В участи, которую они предназначали для грешников, мы усматриваем сходные следы утонченности; поскольку отсутствие физической пытки составляет разительный контраст схемам страдания, так изобретательно сооруженными фантазиями наиболее просвещенных наций. Во всем этом, таком несогласном с естественным суждением о кровожадном Ацтеке, мы видим свидетельства более высокой цивилизации, унаследованной ими от их предшественников на этой земле.Наши границы позволят нам лишь краткое упоминание одного или двух из их наиболее интересных обычаев. По смерти человека, его труп одевали в особые облачения его бога покровителя. Он осыпался клочками бумаги с заклинаниями против опасностей темной дороги, по которой ему предстояло идти. Если он был богачом, то толпа рабов приносилась в жертву на его похоронах. Его тело сжигали и пепел, собранный в вазу, сохраняли в одном из апартаментов его дома. Тут мы видим, последовательно, обычаи римских католиков, мусульман, татар и древних греков и римлян, - любопытнейшие совпадения, могущие показать нам, как осторожны мы должны быть, принимая заключения основанные на аналогии. Еще более удивительные совпадения с христианскими обычаями можно проследить в их церемонии поименования ребенка. Губы и грудь младенца окроплялись водой, и Бога просили дозволить святым каплям смыть грех, данный ему до сотворения света, чтобы дитя мог родиться заново. Нам напоминается о христианских заповедях не в одной их молитве, в которых они использовали регулярные формы. "Сотрешь ли ты нас о Боже, навеки? Не есть ли сие наказание, на самом деле, не для нашего исправления, но для нашей погибели?" Еще - "Даруй нам боже, от твоей великой милости, твои дары, коих мы не достойны по нашей греховности." "Будь со всеми в мире." - говорит другое наставление. "выноси обиды со смирением. Бог - всевидящий, он воздаст." Но сама поразительная параллель с Библией содержится в замечательном высказывании, что "тот кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с ней в своем сердце." Эти чистые и возвышенные маскимы, это правда, перемешаны с другими, легкомысленного, и даже брутального характера, подтверждающими ту путаницу моральных воззрения, какая естественна в утренних сумерках цивилизации. Не следовало бы, однако, и ожидать, при таком состоянии общества, встретиться с доктринами подобными возвышенным учениям античной философии.Но, хотя религия ацтеков не позаимствовала ничего ни от очаровательных изобретений поэта, ни от просвещенной философии, она как, я уже упомянул, была многим обязана жрецам, кто старался ослепить воображение народа самым формальным и помпезным церемониалом. Влияние духовенства должно быть величайшим на ранних ступенях цивилизации, когда оно сосредотачивает всю скудную науку этого времени в своем собственном теле. Особенно в том случае, когда это наука того фальшивого сорта, что она в меньшей степени занята реальными феноменами природы, чем фантастическими химерами людского суеверия. Таковы науки астрология и гадание, в которых ацтекские жрецы были большие искусники; и покуда они казались держащими в своих руках ключи от будущего, они внушали невежественному народу чувство суеверного страха, более сильного вероятно, чем существовал в любой другой стране, даже в Древнем Египте.Жреческий орден был очень многочисленным; как можно заключить из сообщения, что пять тысяч жрецов были, так или иначе, прикреплены к главному храму столицы. Разные должности и обязанности членов этого многолюдного органа были прописаны с большой тщательностью. Лучше подготовленные в музыке руководили хорами. Другие организовывали празднества, согласно календарю. Некоторые заведовали воспитанием юношества, а иные занимались иероглификой и риторикой; в то время, как черные ритуалы жертвоприношений были доверены высшим сановниками ордена. Во главе всего учреждения стояли два верховных, жреца, выбираемые из членов ордена, как представляется, королем и высшей знатью, - без оглядки на их происхождение, но только за их квалификацию, какую они показали на предыдущих постах. Они имели одинаковую власть, и подчинялись только королю, который редко действовал без их совета в весомых делах.Каждый из жрецов посвящался служению одному определенному богу, и квартировался в одной из обширных пристроек его храма; по меньшей мере, пока был занят в непосредственной службе тут, - ибо им разрешалось жениться и иметь собственные семьи. В этой монашеской резиденции они жили по всей суровости монастырской дисциплины. Трижды в день и один раз ночью их созывали на молитвы. Они часто пребывали в молениях и бдениях, и умерщвляли плоть постом и жестокой епитимьей, - самобичеванием, или пронзанием своих тел шипами алоэ. Большие города делились на районы, вверенные каждый заботам подобия приходского духовенства, кто регулировал любой акт религии в своих пределах. Примечательно, что они совершали обряды исповедания и отпущения. Тайна исповеди была неприкосновенной, и епитимьи налагались во многом того же рода, что применялись в римско-католической церкви. Были две замечательные особенности в этом ацтекском обряде. Первая была та, что поскольку повторение греха, однажды прощенного, считалось неискупимым, то исповедание совершалось только один раз в жизни человека, - и обычно приурочивалсь к ее позднему периоду. Исповедуемый облегчал свою совесть, и улаживал разом длинную вереницу зла. Другая особенность была та, что жреческая индульгенция принималось ВМЕСТО правового наказания преступлений, и разрешала освобождение в случае ареста. Долго после Конкисты, простые туземцы, попав в руки закона, искали спасения, предъявляя справку о своей исповеди.Одной из наиболее важных обязанностей духовенства было воспитание, - для чего были отведены специальные здания на территориях главных храмов. Сюда детей обоего пола, высоких и средних сословий, помещали в самом нежном возрасте. Девочки вверялись заботам жриц; - ибо женщинам тоже было разрешено выполнять религиозные функции, исключая жертвоприношения. Мальчиков в этих школах обучали монашеской дисциплине; они украшали цветами алтари богов, питали священные огни, и принимали участие в песнопениях и фестивалях. Обучавшиеся в более высоких школах, - Калмекак, так они назывались, - изучали их традиционные предания, таинства иероглифики, принципы управления, и те ветви астрономии и естественных наук, какие были доступны духовенству. Девочек обучали разным женским занятиям, в особенности плести и вышивать богатые драпировки для алтарей богов. Большое внимание уделялось нравственной дисциплине обоих полов. Строжайший этикет преобладал; и нарушения наказывались с чрезвычайной суровостью, в некоторых случаях самой смертью. Страх, не любовь. был источник воспитания у ацтеков. В возрасте подходящем для брака, или для выхода в свет, учеников, с большой церемонией, выпускали из монастыря; и рекомендации настоятеля часто представляли наиболее способных на ответственные места в общественной службе. Такова был коварная политика мексиканских жрецов, кто, сохраняя за собой дело воспитания, могли формовать юный и пластичный ум по своей собственной воле, и прививать ему, с младу, безотчетное благоговение перед религией и ее служителями; - благоговение которое не ослабляло свою хватку даже на стальном характере воина, - долго после того, как любой другой след образования был стерт из него, той суровой работой, коей он был посвящен.Каждому из главных храмов отводились земли, для содержания жрецов. Эти владения увеличивались политикой благочестия королей, пока, при последнем Монтесуме, они не раздулись до чрезвычайных размеров, и не покрыли почти каждый уголок империи. Жрецы держали управление своей собственностью в собственных руках; и они кажется обходились со своими арендаторами с великодушием и снисходительностью, характерными для монашеской корпорации. Помимо больших притоков из этого источника жреческий орден обогащался ранними фруктами и другими пожертвованиями, каковые благочестие или суеверие диктовали. Избыток сверх того, что требовалось для поддержания народного благочестия, распределялся в богадельнях среди бедняков, - долг усердно предписываемый их моральным кодексом. Так мы находим, внушаемые той же самой религией, уроки чистой филантропии, с одной стороны, и, как мы скоро увидим, немилосердного истребления - с другой Мексиканские храмы-теокаллисы, дома Бога - как они назывались, были чрезвычайно многочисленны. Их было несколько сотен в каждом ключевом городе, - многие их них, конечно, весьма скромные строения. Это были сплошные массы земли, обложенные кирпичом, или камнем, формой несколько напоминавшие пирамидальные структуры древнего Египта. Основания многих из них были квадраты со стороной более ста футов, и они достигали еще большей высоты. Они имели четыре или пять этажей,уменьшавшихся в размерах от основания к вершине. Подъем осуществлялся пролетом ступеней, идущим под углом к этой пирамиде, с наружной стороны. Он выводил на подобие террасы, или галереи, на следующем этаже, которая обходила пирамиду кругом и выводила к следующему пролету ступеней, идущему под тем же самым углом, и точно над предыдущим, - выводящему на следующую террасу; так что нужно было обойти храм вокруг несколько раз, чтобы достичь его вершины. В некоторых случаях лестница вела прямо наверх, по центру западной стены сооружения. Вершина была широкая площадка, на коей возвышались одна или две башни, высотой в сорок или пятьдесят футов, - святилища, где стояли идолы надзирающих богов. Перед этими башнями стоял страшный жертвенный камень, и два высоких алтаря, на которых горели огни, неугасимые, как в храме Весты. Говорят, что было шестьсот таких алтарей на всех строениях внутри стен центрального храма в Мехико, которые вместе такими на священных зданиях в других частях города проливали яркую иллюминацию на его улицы, в самую темную ночь. Из-за конструкций их храмов, все религиозные службы были открытыми. Длинные процессии жрецов, вьющиеся вокруг их массивных стен, поднимающиеся выше и выше к его вершине, и черные ритуалы жертвоприношений, совершаемые там, были видны из самых удаленных уголков столицы, внушая зрителю суеверное благоговение перед таинствами его религии, и перед ее грозными служителями, коими они толковались.Это впечатление не ослаблялось, ввиду бесчисленности их праздников. Каждый месяц был посвящен какому-то главному богу, и каждая неделя - нет, каждый день, отводился, по их календарю, для какого-то соответствующего празднества; так что это трудно понять, как их обычные житейские дела, могли совмещаться предписаниям их религии. Многие их обряды были легкого и радостного характера, с народными песнями и танцами, в которых и мужчины и женщины принимали участие. Процессии из женщин и детей, увенчанных гирляндами, несли пожертвования из фруктов, початков маиса, ароматных ладана и копала, и алтари божества не окроплялись ничьей кровью, кроме крови животных. Это были мирные ритуалы, сохранившиеся от их предшественников, тольтеков, на которые ацтеки насадили суеверие слишком отталкивающее, чтобы быть представленным во всей его наготе, и на которое я с радостью накинул бы занавесу вообще, если бы это не оставило читателя в неведении относительно их наиболее поражающего обычая, и оказавшего наибольшее влияние на формирование их национального характера.Человеческие жертвоприношения были адаптированы ацтеками в начале четырнадцатого века, примерно за двести лет до Конкисты. Редкие сперва, они учащались одновременно с расширением их империи, пока наконец почти все их празднества не стали завершаться этой жуткой мерзостью. Эти религиозные действа подготавливались обычно в такой манере, чтобы представить наиболее выдающиеся черты в характере, или в биографии, того божества, которому они были посвящены. Одного примера будет достаточно Один из наиболее значительных их праздников был в честь бога Тецкатлипоки, чей ранг уступал лишь таковому Верховного Существа. Его называли "душа этого мира", и предполагали его создателем. Его изображали красивым юношей, наделенным вечной молодостью. За год до назначенного жертвоприношения, пленника, выделявшегося своей красотой и без изъяна в теле, выбирали, дабы представлять это божество. К нему приставлялись специальные учителя, обучавшие его, как исполнять свою новую роль с подобающими грацией и достоинством. Он облачался в роскошное одеяние, услажденное ладаном и пахучими цветами, коих древние мексиканцы были такие же обожатели, как и их нынешние потомки Когда он выходил из дома, его сопровождала свита королевских пажей, и когда он навещал улицы, наигрывая какую нибудь любимую мелодию, толпа простиралась перед ним и воздавала ему почести, как представителю их доброго бога. Так он вел легкую роскошную жизнь, пока не наступал месяц его заклания. Четыре красивых девушки, с именами четырех верховных богинь, выбирались тогда, дабы разделить с ним честь его ложа; и вместе с ними он продолжал свое легкомысленное времяпровождение, обедая на банкетах высших аристократов, которые воздавали ему все почести божества.Наконец роковой день жертвоприношения наступал. Срок его короткой славы заканчивался. Он освобождался от своего радостного облачения, и говорил прости честным спутницам своих забав. Одна из королевских пирог везла его через озеро к храму, который возвышался на его берегу, примерно в миле от города. Туда стекались обитатели столицы, чтобы стать свидетелями завершения ритуала. Когда печальная процессия восходила на пирамиду, несчастная жертва срывала с себя роскошный венок, и разбивала вдребезги те музыкальные инструменты, коими она скрашивала часы своего плена. На вершине его ждали шестеро жрецов, чьи длинные спутанные космы развивались, беспорядочно, над их черными мантиями, покрытыми иероглифами мистического смысла. Они вели его к жертвенному камню, огромному куску яшмы, верх которого был немного выпуклым. На нем пленника простирали. Пятеро жрецов держали его голову и конечности, в то время как шестой, в алой мантии, эмблематичной его кровавой службе, умело вскрывал грудь жертвы острым ножом из ицтли - вулканической породы, твердой как кремень - и, погрузив руку в рану, вырывал бьющееся сердце. Этот служитель смерти, сперва подняв его к солнцу, объекту поклонения по всему Ануаку, бросал его к ногам идола храма, в то время, как толпы внизу простирались ниц, в смиренном благоговении. Трагическая история этого пленника истолковывалась жрецами, как тот тип человеческой судьбы, что блистательная поначалу, так часто заканчивается в горе и несчастии.Такова была форма человеческих жертвоприношений, обычно практикуемая ацтеками. Это было то самое, что часто встречали негодующие глаза европейцев, в их продвижении через эту страну, и от страшной участи чего сами они не были избавлены. Имелись, правда, некоторые ситуации, когда предварительные пытки, самого изощренного сорта - коими нет необходимости шокировать читателя - причинялись; но и они всегда завершались вышеописанным кровавым ритуалом. Стоит отметить,тем не менее, что такие пытки не были спонтанным выплеском жестокости, как у северо-американских индейцев, но были строго прописаны в ацтекских ритуалах; и, несомненно, часто сопровождались теми же угрызениями совести, какие адепт святой инквизиции мог временами ощущать, исполняя ее суровые декреты. Женщины, точно так же как и мужчины, иногда приносились в жертву. В некоторых случаях, особенно в периоды засухи, на празднествах ненасытного Тлалока, бога дождя, дети - по большей части младенцы - становились подношениями. Когда их несли в открытых паланкинах, в их праздничных нарядах, украшенных свежими цветами весны, они склоняли к жалости самые черствые сердца, хотя их плачи тонули в диком пении жрецов, читавших в их слезах благоприятный знак, в ответ на свое прошение. Эти невинные жертвы в основном покупались жрецами у родителей-бедняков, задушивших в себе голос природы, вероятно, не столько из-за нищеты, сколько из-за жалкого суеверия. Но самую отвратительную часть этой истории, о том, каким образом избавлялись от тела убиенного пленника, все еще остается рассказать. Оно отдавалось воину, взявшему его в бою, и, в виде блюда соответствующим образом приготовленного, подавалось на стол, за обедом совместно с его друзьями. Это было не грубое пиршество голодных каннибалов, но банкет, изобилующий изысканными блюдами и тонкими напитками, мастерски приготовленными, с участием и мужчин, и женщин, кто, как мы увидим далее, вели себя со всеми приличиям светского общества. Определенно, никогда еще светскость и крайнее варварство не вступали в столь тесный контакт друг с другом.
Человеческие жертвоприношения практиковались многими народами, не исключай наиболее развитые народы античности; но никогда ни одним, в масштабах сравнимых с таковыми в Ануаке. Число жертв гибнувших не его проклятых алтарях пошатнуло бы веру самого невзыскательного язычника. Почти все авторы оценивают ежегодное количество жертвоприношений по всей империи, как не менее чем в двадцать тысяч, а некоторые доводят это число до пятидесяти! При больших событиях, таких, как коронация короля, или освящение храма, это число становится еще более устрашающим. При освящении великого храма Хутцилопочтли, в 1486 г., пленники, которых несколько лет накапливали для этой цели, сгонялись в столицу со всех окрестностей. Их построили в колонны, образовавшие процессию длиной почти в две мили. Церемония продолжалась несколько дней, и семьдесят тысяч пленников, говорят, сгинули на алтарях этого ужасного божества. Однако, кто может поверить, что такая многочисленная масса безропотно позволила бы вести себя, как овец на бойню. Или как от их останков, слишком многочисленных, чтобы избавиться от них в обычной манере, могли бы избавиться без их разложения, и эпидемии. Тем не менее, это событие сравнительно поздней даты, и недвусмысленно удостоверяется наиболее информированными историками. Один факт может быть установлен точно. Было обычаем сохранять черепа жертв в отведенных для этого строениях. Спутники Кортеса насчитали их сто тридцать шесть тысяч, в одном их таких строений! Следовательно, и без попытки точных вычислений, можно без опасений заключить, что тысячи ежегодно погибали, в различных городах Ануака, на кровавых алтарях мексиканских богов. Действительно, главнейшей целью войны у ацтеков в той-же степени было получение пленников для жертвоприношений, как и расширение империи. Отсюда происходило, что врага никогда не убивали в бою, если был шанс взять его живым. Этому обстоятельству испанцы не раз бывали обязаны своим спасением. Когда Монтесуму спросили, почему он терпел независимую республику Тласкалла у своих границ, он ответил - "Чтобы они могли снабжать нас жертвами, для наших богов." Когда этот запас начинал истощатся, жрецы, эти доминиканцы Нового света, громко стенали, требуя еще, и пророчили своему государю навлечение небесного гнева. Подобно воинствующим церковникам средневекового христианства, они смешивались с рядами воинов, и выделялись в гуще схватки своими жуткими обличьями и неистовой жестикуляцией. Странно, что в любой стране самые дьявольские
страсти человеческого сердца были те, которые зажигались во имя религии! Влияние этих обычаев на характер ацтеков было катастрофическим, как можно было ожидать. Привычность к кровавым ритуалам заклания закаляла сердца против человеческого сострадания, и возбуждала жажду резни, подобную той, какую возбуждали в древних римлянах зрелища гладиаторских боев. Постоянное повторение церемоний, в которых народ сам принимал участие, отождествляло религию с самыми их личными занятиями, и распространяло мрак суеверия над домашним очагом, пока характер народа не приобрел мрачный и даже меланхолических аспект, свойственный их потомкам и по сей день. Влияние жречества разумеется становилось беспредельным. Король чувствовал себя удостоенным, будучи допущеный помогать в службах храма. Далекий от того, чтобы ограничить авторитет жрецов делами божественными, он часто уступали их мнению там, где они были менее всего компетентны. Это их оппозиция воспрепятствовала окончательной капитуляция, которая могла бы сохранить их столицу. Вся нация, от крестьянина до короля, склоняла свои шеи перед худшим сортом тирании - тирании слепого фанатизма. Жертвоприношение, сколь бы ни жестокое, не несло в себе ничего унизительного для своей жертвы. Оно, можно сказать, скорее даже возвышала ее, отдавая ее богам. Хоть и столь ужасное ацтеков, оно иногда добровольно избиралось ими, как наиболее почетная смерть, дающая гарантированный пропуск в рай. Инквизиция, с другой стороны, клеймила свои жертвы бесчестьем в этом мире, и приговаривала их на вечные муки в следующем. Все же одна отвратительная черта ацтекского суеверия опускала их далеко ниже христиан. Это был их каннибализм; хотя, по правде, мексиканцы не были каннибалами в грубейшем значении этого слова. Они ели человеческую плоть не для того, чтобы просто удовлетворять животный аппетит, но в подчинение своей религии. Их трапезы приготовлялись из жертв, чья кровь пролилась на жертвенном алтаре. Это отличие заслуживает, чтобы быть упомянутым. Тем не менее, каннибализм в любой форме, или с чьей угодно санкции, не может не иметь фатального влияния на народ, склонный к нему. Он внушает идеи столь отвратительные, столь разлагающие для человека, для его духовной и бессмертной природы, что это невозможно, чтобы народ, практикующий его, мог бы быть способен на любой значительный прогресс и нравственном или интеллектуальном развитии. Мексиканцы не представляют исключения из этого замечания. Культура, какой они обладали, досталась им от Тольтеков - народа, который никогда не пятнал свои алтари, тем более свои пиры, кровью человека. Все, что заслуживало называться наукой в Мехико, произошло из этого источника; и руины строений относимых к ним, существующие еще в разных частях Новой Испании, показывают решительное их превосходство в архитектуре над позднейшими народами Ануака. Это правда, что мексиканцы приобрели большое умение в социальном обустройстве и ремеслах, в этой материальной культуре - если ее можно так назвать, в естественном увеличении материального изобилия, служащего удовлетворению чувств. В чисто интеллектуальном развитии они были позади тецкуканцев, чьи правители участвовали в изуверских ритуалах своих соседей против своего желания, и практиковали их в гораздо меньших масштабах.
Перевод: Андрей Зубарев (С)