О синодальном переводе молитвы "Отче наш"
Речь пойдёт об одном месте из молитвы, а именно о том, что звучит на церковно-славянском языке «остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим», а по-русски, в синодальном переводе «прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим» (Мф. 6, 12).
В соответствии с современным смысловым содержанием, слова «прости долги» понимаются скорее так: аннулируй, разорви наши долговые обязательства, разреши не выполнять наши долговые обязательства, те, что мы должны выполнять по заключённому Завету. В то время как слово «оставить» воспринимается несколько по-другому: мы как бы просим Отца не предъявлять покамест долговые счета, до поры не призывать нас к ответу, оставить, отложить это дело «на попозже». Но конечно не аннулировать. Ведь именно наши усилия в деле исполнения наших долгов как раз и будут приняты во внимание на Суде. Вот мы и просим позволения продлить нам возможность прилагать эти усилия. То есть, памятуя, что исполнение Завета дело нелёгкое для людей (из-за нашего несовершенства), мы сознаём свои недоработки и просим дать нам ещё какое-то время, какую-то возможность для более полного, более надлежащего исполнения долгов. Нелепо предполагать, что мы просим в этой молитве освободить нас от долга по Завету: от несения своего креста, от благовествования... монахов - от монашеских обетов... Итак «оставить долг» это близкий, но отнюдь не полный синоним «простить».
В Символе веры мы поём «исповедую едино крещение во оставление грехов». Конечно, тут подразумевается не оставление наших грехов с нами, на нас. Принимая Святое Крещение, мы оставляем их в прошлой жизни, то есть в крещении прощаются нам грехи. Всё же, это отнюдь не означает, что мы теперь не будем знакомы с грехом, что он будёт стёрт из нашей памяти так, что и представления о нём не останется (на подобное мы можем надеяться только в блаженной жизни будущего века). Ведь сказано Спасителем «иди и впредь не греши» (Ин. 8, 11), «больше не греши» (Ин. 5, 14), это значит, что в бренной жизни грехи и искушения, в том числе и оставленные в крещении, будут идти рядом с нами, будут оставлены рядом с нами, а отнюдь не в прошлом, и будет у нас выбор и возможность соблазниться и согрешить. То есть здесь тоже просматривается и близкий синонимизм, и тонкая смысловая грань между словами «прощение» и «оставление».
У несовершенных, грешных людей есть тот недостаток, что не сразу удаётся распознать бревно в своём глазу, не вдруг сообразить, что какие-то действия содержат в себе грех перед Богом и ближним. Если бы Бог всех наказывал сразу, не давая нам возможностей и попыток понять это, сразу вершил бы Свой Суд нам нами согрешившими, скоро предъявлял бы наши неоплаченные нами долговые обязательства, то совсем плачевен был бы итог бренной жизни Его детей. Вот, Христос и говорит, чтобы мы молили Отца дать нам ещё времени, ещё попыток разглядеть, понять и исправиться.
Точно так же, предполагается, что христианин, когда видит, что какой-либо человек совершает грех в его отношении, то не наскакивает на того и не выколачивает настойчиво немедленного раскаяния и искупления. Раскаяние ценно своей искренностью, а скороспелые извинения, особенно если они вынуждены нравоучениями, и раскаянием назвать-то трудно. Поэтому для умудрённого христианина предпочтительнее подождать, то есть «оставить должнику», по словам молитвы. А ждать, пока человек поймёт и тем более раскается, бывает иногда очень и очень долго. Но такое наше долготерпение (если оно есть) даёт основания говорить в молитве Богу: «Остави нам долги наша, ЯКО ЖЕ И МЫ ОСТАВЛЯЕМ должником нашим». А денежный долг, о котором как раз уместно говорить «прощаю, аннулирую» - он самый простой, и аннулировать его легко, и в отношении подобных долгов как раз уместно подразумевать, что мы такие легко прощаем и забываем. Ну а если должник вспомнит и захочет вернуть его когда-то - что ж, и это неплохо.
Что держит человека на этом свете? После того, как удовольствия молодости отгорают, развлечения теряют притягательность, ко многим приходит понимание, что близких людей, которые в тебе по-настоящему нуждаются, не так уж и много, и долги эти истаивают, по мере того, как люди отдаляются, часто не без нашей «помощи», или уходят в мир иной. Долги наши - это как бы верёвочки, которые держат нас в этой жизни и делают её полной и осмысленной. Вот, просим в молитве не рвать эти верёвочки, просим продлить наши годы, причём чтобы они не растительным бесцельным существованием, но наполнены осмысленным, даже возвышенным, содержанием.
Есть даже такое наблюдение, жизненный приём, скорее языческий, но по-своему мудрый: если хочешь жить долго и с пользой, продлить себе склон лет, и при этом не «коптя» - нужно найти, придумать себе дело долгое-предолгое, почти вечное, почти невероятное, чтоб быть осиленным одним человеком, и заниматься им размеренно, не торопясь, даже растягивая, разумно сберегая жизненные силы. То есть придумать себе подобный «долг», который «остаётся» на долгое «потом». Вот, может быть, языческая мудрость вслепую нащупала примерно подобное тому, о чём говорил Спаситель, с той разницей, что долг этот выдумывать христианам не надо.
В конце концов, если мы в этой молитве обращается к Богу Отцу как Отцу, то подразумеваем наш долг сыновний. Можно ли просить Отца (и отца земного) о том, чтобы простил, "скостил" нам долг сыновний, освободил нас от него, от выполнения обязанностей по этому долгу? - Мы можем только просить прощения за бывший за нами грех ненадлежащего, недостаточно ревностного, с прохладцей исполнения этого долга - потому что долг этот неоплатен, не можем мы ничем воздать Богу полноценно. А подразумевать в прощении только и исключительно окончательного освобождения ("прощения" в современном смысле этого слова, "обнуления") - это значит, что мы не хотим в дальнейшем исполнять эти сыновние обязанности, в тягость они нам, то есть желаем отвергнуть сыновство. Вот что, при рассмотрении, содержит упрощенный современный перевод "прости нам грехи наши". Очень и очень многие буквально и трактуют это "прости нам грехи, но не оставляй за нами наших долгов". Конечно, это возвращение в Ветхий Завет, где Бог ещё не виделся Отцом, но лишь Господом, Хозяином милостивым, у котрого так естественно просить именно прощения, обнуления долгов, среди которых ещё нет человеческого долга сыновнего, не виден он ещё человекам. А между хозяином и отцом есть разница: если хозяин милостивый благодетельствует своих работников, оказываетим милости (но между хозяином и работниками есть ещё дистанция), то земной отец любящий платит по таким счетам своих погрязших в грехах детей, по которым никакой хозяин и не подумает платить, отвергнув таковых с гневом. Причём Отец небесный платит такую цену, для любого хозяина немыслимую: Он платит самым дорогим, он вынужден платить за спасение остальных детей Своим Сыном возлюбленным. Отец платит такую цену, а хозяин - нет. Так людьми узнаётся Отец, который раньше был видим ими лишь как Хозяин, Господь. Вот каков неоплатный долг блудных детей своему Отцу.
В связи с изложенным, моё мнение таково, что данное место молитвы «Отче наш» более полноценно переводится на современный русский язык с употреблением слова «оставить», то есть так, как оно звучит в церковно-славянском переводе.
Не следует воспринимать эти соображения как призыв к пересмотру и редактированию текста Синодального перевода, в том числе в обсуждаемом месте Нового Завета. Данный перевод пользуется заслуженным авторитетом, но, на мой взгляд, дальнейшее его совершенствование не имеет большого смысла потому хотя бы, что, на мой взгляд, русский народ (и, следовательно, русский язык) находятся в преддверии грандиозного исторического перелома, когда за короткое время, почти историческое мгновение, исчезнут многие народы и государства - разумеется, при условии, что мы не находимся в преддверии Апокалипсиса, чего человекам знать не дано. По-видимому, в результате войн и катаклизмов Христос вновь, как и две тысячи лет назад, в ходе Иудейской и последующих войн и событий, отделит зёрна от соломы, солома будет попалена огнём неугасимым. Зёрен (то есть христиан, отделённых и выведенных Господом из пекла) будет очень мало, состав их будет полиэтничен, и языковое (языческое) средство в их общении уже не будет иметь той ключевой роли, как играет в современном почти повально языческом мiре (см. 1 Кор. 14). К тому же, на мысли о драматической судьбе современного русского языка наводят наблюдения, что язык этот стремительно приобретает черты мёртвого, точнее, иудаизированного, упрощенного, машинизированного, унифицированного, «межнационального», «рубленого», утрачивает поэтичность и певучесть. По какому пути и насколько быстро пойдёт развитие языковых средств обновлённого христианского народа, в какой мере они будут обладать преемственностью по отношению к существующему языку - человекам можно только гадать.
Ровно по этим же причинам, думаю, не имеют большого смысла усилия по переводу православного богослужения на современный русский язык.