Встреча в Донецке
Непродолжительная остановка в Киеве, и мы вылетаем в Харьков. Этот областной центр - не конечный пункт нашего путешествия. Впереди еще более 280 км. Встречают нас на стареньком автомобиле. Водитель отвечает на незаданный вопрос: «На хорошей машине нельзя. Повстанцы могут отобрать». Меня переодевают в рабочую одежду. Воскресный костюм остается в Харькове.
Едем долго. Вместо четырех запланированных часов, сидим в машине уже все восемь. По пути раз за разом останавливают то украинские военные, то ополченцы. Много, очень много блокпостов. Проверяют документы, переговариваются... В такие моменты сердце стучит, как отбойный молоток. На меня смотрят недоверчиво, но, вероятно, мой возраст всё же располагает к доверию. Я всю дорогу молчу.
Задремал и проспал въезд в Донецк.
- Едем по проспекту Гурова, - возвращает меня к реальности Надя, жена моего двоюродного брата Симона.
Симон преподает, нет, теперь уже преподавал в Донецком университете. Надя - украинка, он - немец, взявший при регистрации брака фамилию жены. Повстанцы дважды стреляли в него; одна пуля пробила левое плечо, другая прошила лёгкое. Благодаря немецким дипломатам удалось самолетом из Харькова доставить его в Кёльн. После восьмичасовой операции в университетской клинике жизнь его была спасена.
Но здоровье подорвано, он бледен и слаб. Его проступок перед «народной властью» заключался в том, что он где-то высказался против референдума. Тем не менее, в Германии оставаться не пожелал, несмотря на заманчивое предложение преподавать в Кёльнском университете. Симон прекрасно владеет не только немецким, бегло говорит на французском, итальянском и испанском. «Моё место в Украине»,- отрезал он, услышав предложение...
Донецк в августе красив. Но теперь он не тот. Везде видны следы военных действий. На улицах - редкие прохожие. Наконец, подъезжаем к полуразрушенному дому и сразу въезжаем во двор. Симон поясняет: «Мы не стали восстанавливать дом. Построили во дворе другой. С тремя комнатами». Нас ожидают родственники Нади. Быстро накрывают стол. Родственники Нади говорят на украинском, поэтому я мало что понимаю. Кое-что переводит Симон.
Утром просыпаемся от грохота двигающихся по улице танков. Надя уже на ногах. Самовар - на столе. После завтрака решились все же пройтись по улице. Дошли до памятника Ленину. Постояли. Ильич здесь не протягивает руку. В детстве мы шутили: «Ленин попрошайничает».
- Симон, что ты думаешь о книге А.Г. Латышева «Рассекреченный Ленин»? Я прочёл её где-то в конце девяностых...
- Давненько, однако! И что у тебя осталось в памяти из этой книги? - отвечает Симон вопросом на вопрос.
- Знаешь, мои дедушки и бабушки были кулаками. Поэтому, наверное, мне особенно запомнилась цитата из письма Ленина пензенским коммунистам: 11 августа 1918 года. 1. Повесить (непременно повесить, чтобы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. 2. Опубликовать имена повешенных. 3. Забрать у них весь хлеб. 4. Назначить заложников, согласно вчерашней телеграмме. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков. Помню даже страницу в книге. 57-я. Легко запомнил, нас по 57 и 58 статьям судили в шестидесятых годах.
- Трудно сказать, что фальсифицировано, а что действительно цитата, - задумчиво произносит Симон. - Я не историк. Однако согласен, многое пришлось пережить нашим дедам. Вот я и думаю, что лучше: умереть с голода или быть расстрелянным? Лично я бы предпочёл расстрел.
Прохожие с любопытством смотрят на нас, но нам нет дела до них. И лишь когда вдали появляется довольно многочисленная группа повстанцев, мы двигаемся дальше.
В университете Симон передал меня молодой сотруднице, а сам с коллегой исчез в административном комплексе. Математик и специалист по иностранным языкам он, казалось, обрел второе здоровье в стенах родного ВУЗа. Молодая женщина, представившись Алёной, повела меня по аудиториям. Вдруг у нее зазвонил телефон, это был Симон. Поговорив с ним, она сообщила: «Человек, с которым вы хотите встретиться, ждёт вас в японском ресторане. Это недалеко, номер дома 33 по этой же улице. Он хочет говорить с глазу на глаз, и вам ничего не грозит, но я, пожалуй, все же сопровожу вас».
В японском ресторане сидят ополченцы. Молодой человек поднялся мне навстречу, представился.
- Это мой гость. Приехал по просьбе моих родственников из Германии, - поясняет сослуживцам причину нашей встречи мой собеседник.
Алёна исчезла, и я остался с тридцатилетним Николаем наедине. Мы сидим в дальнем в углу. Я достаю из нагрудного кармана две тысячи евро и передаю ему:
- Это привет от твоего брата. Кто эти люди, там за столом?
- Наши командиры.
- Что будешь кушать? Я угощаю.
Он посмотрел в меню, заказал говядину с грибами и луком.
- Сколько вас тут баптистов, воющих на стороне повстанцев? - спрашиваю.
- Из Сибири пара десятков. А вообще контрактников из России - несколько тысяч.
- Ясно. Что же тебя заставило оставить жену, трёх детей и идти воевать против граждан, которые защищают свою родину?
- Я воюю против хунты и фашистов. Это, во-первых. Во-вторых, мы не хотим, чтобы Украина стала членом НАТО.
- Вот как?! И сколько же денег ты получил за войну против «хунты»?
- Если на доллары, то порядка пяти тысяч. У меня долги огромные. Нужно расплатиться.
Я понимающе киваю. Дальше едим молча. Я первый прерываю молчание:
- В свое время ты не захотел переезжать в Германию. Якобы, из-за жены. Твои родители верующие. Ты тоже. Совесть не осуждает за убийства? Твоя церковь знает, что ты здесь?
- Кроме пресвитера, никто не знает. Думаю, он не осмелится рассказать об этом членам нашей церкви.
Меня это задело. Я не стал скрывать раздражения:
- Послушай, ты же немец. Немцы воевали здесь против украинцев во время Второй мировой... А теперь ты вместо них сюда с оружием пришел что ли? Это поражает! Как немец ты для украинцев - захватчик; как баптист - ведёшь братоубийственную войну. Где твоя совесть?
- Ты вообще хочешь живым в Германию вернуться? - ухмыльнулся парень в ответ. - Скажи спасибо, что я был твоим студентом. Это ты для меня бывший препод, а для тех ребят за столом - заложник. Твоё правительство за тебя миллионы заплатит.
Омерзение и тошнота накатились на меня. Я встал:
- С немецким правительством у меня есть договоренность: ни одного цента за меня платить! Так можешь и передать своим дружкам.
Он тоже встал:
- Не расстраивайся, я не допущу ничего подобного, помогу тебе отсюда выбраться. Но.. Но ты должен за них за всех заплатить.
Я бросил на стол пять тысяч гривен и вышел из ресторана. Один.
С тех пор прошло несколько месяцев. Николая на войне убили. Где его могила - неизвестно. Жена с детьми подала документы на ПМЖ в Германии. Война на Юго-востоке Украины продолжается. Сколько еще таких смертей будет? Эта мысль не оставляет меня в покое...
Д-р Герман ГАРТФЕЛЬД.
Литературная правка - Андреас Патц.
Едем долго. Вместо четырех запланированных часов, сидим в машине уже все восемь. По пути раз за разом останавливают то украинские военные, то ополченцы. Много, очень много блокпостов. Проверяют документы, переговариваются... В такие моменты сердце стучит, как отбойный молоток. На меня смотрят недоверчиво, но, вероятно, мой возраст всё же располагает к доверию. Я всю дорогу молчу.
Задремал и проспал въезд в Донецк.
- Едем по проспекту Гурова, - возвращает меня к реальности Надя, жена моего двоюродного брата Симона.
Симон преподает, нет, теперь уже преподавал в Донецком университете. Надя - украинка, он - немец, взявший при регистрации брака фамилию жены. Повстанцы дважды стреляли в него; одна пуля пробила левое плечо, другая прошила лёгкое. Благодаря немецким дипломатам удалось самолетом из Харькова доставить его в Кёльн. После восьмичасовой операции в университетской клинике жизнь его была спасена.
Но здоровье подорвано, он бледен и слаб. Его проступок перед «народной властью» заключался в том, что он где-то высказался против референдума. Тем не менее, в Германии оставаться не пожелал, несмотря на заманчивое предложение преподавать в Кёльнском университете. Симон прекрасно владеет не только немецким, бегло говорит на французском, итальянском и испанском. «Моё место в Украине»,- отрезал он, услышав предложение...
Донецк в августе красив. Но теперь он не тот. Везде видны следы военных действий. На улицах - редкие прохожие. Наконец, подъезжаем к полуразрушенному дому и сразу въезжаем во двор. Симон поясняет: «Мы не стали восстанавливать дом. Построили во дворе другой. С тремя комнатами». Нас ожидают родственники Нади. Быстро накрывают стол. Родственники Нади говорят на украинском, поэтому я мало что понимаю. Кое-что переводит Симон.
Утром просыпаемся от грохота двигающихся по улице танков. Надя уже на ногах. Самовар - на столе. После завтрака решились все же пройтись по улице. Дошли до памятника Ленину. Постояли. Ильич здесь не протягивает руку. В детстве мы шутили: «Ленин попрошайничает».
- Симон, что ты думаешь о книге А.Г. Латышева «Рассекреченный Ленин»? Я прочёл её где-то в конце девяностых...
- Давненько, однако! И что у тебя осталось в памяти из этой книги? - отвечает Симон вопросом на вопрос.
- Знаешь, мои дедушки и бабушки были кулаками. Поэтому, наверное, мне особенно запомнилась цитата из письма Ленина пензенским коммунистам: 11 августа 1918 года. 1. Повесить (непременно повесить, чтобы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. 2. Опубликовать имена повешенных. 3. Забрать у них весь хлеб. 4. Назначить заложников, согласно вчерашней телеграмме. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков. Помню даже страницу в книге. 57-я. Легко запомнил, нас по 57 и 58 статьям судили в шестидесятых годах.
- Трудно сказать, что фальсифицировано, а что действительно цитата, - задумчиво произносит Симон. - Я не историк. Однако согласен, многое пришлось пережить нашим дедам. Вот я и думаю, что лучше: умереть с голода или быть расстрелянным? Лично я бы предпочёл расстрел.
Прохожие с любопытством смотрят на нас, но нам нет дела до них. И лишь когда вдали появляется довольно многочисленная группа повстанцев, мы двигаемся дальше.
В университете Симон передал меня молодой сотруднице, а сам с коллегой исчез в административном комплексе. Математик и специалист по иностранным языкам он, казалось, обрел второе здоровье в стенах родного ВУЗа. Молодая женщина, представившись Алёной, повела меня по аудиториям. Вдруг у нее зазвонил телефон, это был Симон. Поговорив с ним, она сообщила: «Человек, с которым вы хотите встретиться, ждёт вас в японском ресторане. Это недалеко, номер дома 33 по этой же улице. Он хочет говорить с глазу на глаз, и вам ничего не грозит, но я, пожалуй, все же сопровожу вас».
В японском ресторане сидят ополченцы. Молодой человек поднялся мне навстречу, представился.
- Это мой гость. Приехал по просьбе моих родственников из Германии, - поясняет сослуживцам причину нашей встречи мой собеседник.
Алёна исчезла, и я остался с тридцатилетним Николаем наедине. Мы сидим в дальнем в углу. Я достаю из нагрудного кармана две тысячи евро и передаю ему:
- Это привет от твоего брата. Кто эти люди, там за столом?
- Наши командиры.
- Что будешь кушать? Я угощаю.
Он посмотрел в меню, заказал говядину с грибами и луком.
- Сколько вас тут баптистов, воющих на стороне повстанцев? - спрашиваю.
- Из Сибири пара десятков. А вообще контрактников из России - несколько тысяч.
- Ясно. Что же тебя заставило оставить жену, трёх детей и идти воевать против граждан, которые защищают свою родину?
- Я воюю против хунты и фашистов. Это, во-первых. Во-вторых, мы не хотим, чтобы Украина стала членом НАТО.
- Вот как?! И сколько же денег ты получил за войну против «хунты»?
- Если на доллары, то порядка пяти тысяч. У меня долги огромные. Нужно расплатиться.
Я понимающе киваю. Дальше едим молча. Я первый прерываю молчание:
- В свое время ты не захотел переезжать в Германию. Якобы, из-за жены. Твои родители верующие. Ты тоже. Совесть не осуждает за убийства? Твоя церковь знает, что ты здесь?
- Кроме пресвитера, никто не знает. Думаю, он не осмелится рассказать об этом членам нашей церкви.
Меня это задело. Я не стал скрывать раздражения:
- Послушай, ты же немец. Немцы воевали здесь против украинцев во время Второй мировой... А теперь ты вместо них сюда с оружием пришел что ли? Это поражает! Как немец ты для украинцев - захватчик; как баптист - ведёшь братоубийственную войну. Где твоя совесть?
- Ты вообще хочешь живым в Германию вернуться? - ухмыльнулся парень в ответ. - Скажи спасибо, что я был твоим студентом. Это ты для меня бывший препод, а для тех ребят за столом - заложник. Твоё правительство за тебя миллионы заплатит.
Омерзение и тошнота накатились на меня. Я встал:
- С немецким правительством у меня есть договоренность: ни одного цента за меня платить! Так можешь и передать своим дружкам.
Он тоже встал:
- Не расстраивайся, я не допущу ничего подобного, помогу тебе отсюда выбраться. Но.. Но ты должен за них за всех заплатить.
Я бросил на стол пять тысяч гривен и вышел из ресторана. Один.
С тех пор прошло несколько месяцев. Николая на войне убили. Где его могила - неизвестно. Жена с детьми подала документы на ПМЖ в Германии. Война на Юго-востоке Украины продолжается. Сколько еще таких смертей будет? Эта мысль не оставляет меня в покое...
Д-р Герман ГАРТФЕЛЬД.
Литературная правка - Андреас Патц.