Все может быть
День получился странный. Вроде особенно плохого ничего не было. Но всего вместе оказалось слишком много, и теперь она шла с работы к автобусу и чувствовала, что ее нутро взрывается, переворачивается, взлетает тяжело, поднимается медленно и вот-вот рухнет, рассыплется на осколки. Или того хуже в прах. Только миром это все кончится вряд ли, очень уж скулы сводит.
Первым случилось что-то незначительное. В автобусе по дороге сюда толчок и грубое "куда прешь, корова". Она конечно крупновата, но считала это всегда признаком силы. Качалка в подвале, гантели и все такое под песню "Ты агрегат, Дуся". Руки-ноги, опять же, от природы сами тянутся к весу. Это для того, чтобы всем стало ясно: своего деревенского прохождения она не стесняется, комплексов у нее нет, своих природных данных ей стыдиться ни к чему, и вообще она - здоровая сильная баба. И вдруг такое - корова. Закусила губу и понадеялась, что проехали. Но не тут-то было.
Буквально через пятнадцать минут судьба послала ей встречу с человеком приятным, воспитанным. Именно этим он ей и не понравился, хоть и вскочил, едва она приблизилась, и спросил участливо: "Будете садиться, бабушка?". Она отказалась, вышла на следующей остановке, пошла пешком. Бабушкой она не была как сейчас говорят, ни разу. Просто черты лица ее, с детства грубоватые, стали с возрастом суровыми. Во всяком случае про себя она именно так и думала. Да еще профессия особая - кинолог- дрессировщик, собаки крупные, работа, мягко говоря, неласковая. Когда ты по десять часов в день имеешь дело с доберманами и ротвейлерами, при этом с утра до ночи на улице, а на дворе зима, то какая может быть кожа? Обветренная, да, лоб вон даже пошелушился, так что, сразу бабушка? Неужели не видно, что ей и сорока-то нет? Она шла по улице, тупым прошитым ботинком правой ноги подкидывала снег и злилась.
Зазвонил мобильник. Приятельница-баламутка, поближе, чем знакомая, подальше, чем подруга, затрещала в своей обычной манере. Как всегда не спросила, можешь говорить, не можешь, вообще настроение трепа есть? Это все значения не имеет, она звонит, значит надо слушать. Потому что ее очередной слинял, и как ей теперь жить, раз она уже замуж за него собралась. А что, полгода вместе, он даже зарплату приносил как-то, не целиком, но все же. Любая бы подумала, что дело в шляпе, а тут ни вещей, ни записки, ни зубной щетки. Как жить? Как?
Она попробовала перебить, предположила, может вернется, паниковать рано, а в ответ услыхала какое-то дерьмо:"Да что ты знаешь про это, ты вообще не любила никогда!" Обидно стало сильно, она нажала "отбой". Что же, если ты не скачешь из койки в койку, то уже и не любила?
Как раз любила, еще когда дома жила, он был мясником, резником, его всегда свиней и телят резать звали. Он с этого очень неплохие деньги имел, мясом тоже односельчане не обделяли, а он мужик рукастый, хозяйственный, все в дом. Должны были после пасхи свадьбу сыграть, когда это все случилось. Упал под лед, а вылезти не смог. Как говорят, был человек, и нет человека.
Она положила трубку, вытащила сигарету и закурила. Конечно надо терпеть, не обижаться. Если ты душу наизнанку не вывернула, если о прошлом своем откровенничать зареклась, то откуда знать людям про твою любовь? Но в горле запершило, она откашлялась, затяжку за затяжкой подергала и окурок запустила щелчком в сугроб.
Пришла на площадку. Вечерний круг на шесть собак. В прошлый раз один привел молодую суку с течкой, не распознал, оно же не у всех сразу кровит, так кобели сбесились и два крупных ротвака чуть не перегрызлись насмерть, один другому связку прокусил, пока хозяин молодой, неопытный свою суку прочь тащил. Сегодня из-за этого на занятиях всего четыре собаки. Сменщица подошла, просит: «Побудь за меня на девятичасовой?» Это значит через два часа еще одно занятие проводить. Сил нет уже, она спрашивает, случилось что? Да, стала рассказывать сменщица, ребенок разболелся, а мать дерганная вся, сидеть не хочет, дитё капризничает, чешется, у него ветрянка, надо мазать зеленкой, только кроме нее он никого не послушается... А потом сама себя оборвала, прищурилась так и спрашивает: «И чего я перед тобой распинаюсь, много ты знаешь, что такое больное дитё».
Тут ей совсем тошно стало, она новую сигарету закурила, выдохнула сменщице в физиономию.Ей-то как раз это известно. Ее ребенок умер через несколько дней после родов, сказали, правда, что это даже хорошо, что умер, а то б мучиться ей всю жизнь, но это легко говорить. Она ж его, ребенка-то, уже и кормить начала, и он вроде сосал, глотал, и вдруг умер. Такое пережить не дай бог. Когда думаешь, что у тебя есть, и вдруг без предупреждения нет.
Тут сменщица говорит: «Вот смотрю я на тебя, что ты за баба, черт тебя знает. Не улыбнешься, не кивнешь, может тебе правда родить? Может с пеленками бы отмякла. Хотя кто с тобой ляжет? Ты вон какая вся - с собачьей площадки…»
Она ее послала. Подменить на девять часов согласилась, но послала не слабо, можно подумать она одна такая, остальные из балета. И нет никому дела до ее личной жизни. Сигарету за забор кинула, пошла занятие проводить. На душе было погано, зато кобели вели себя как шелковые. И хозяева не дурили, понимали сразу, а то иногда собака уже готова выполнять, а хозяин все переспрашивает. На втором часу, когда пришла группа сменщицы, она немного поостыла, но работала четко. Одного ротвака подняла в воздух за шкуру, сволочная они порода, ротваки, чуть что, разъяряются, думают наверно, самые крутые. Ну она подняла кобеля-то в воздух, а он весит будь-будь, получилось убедительно. Сразу пришел в себя, чуть не на задние лапы встал, в глаза заглядывает. Занятие кончилось, мужики собак забрали, собрались уходить. Она за будку и слышит, как один другому говорит: «Вот ведь не мужик, и не баба, а все-таки нам повезло». И второй соглашается.
Она болела редко, а тут подумала, что простудила горло. Так перехватило, что дышать трудно. Потом поняла, нет, не простуда. Может перед месячными нервы крутит? Вроде она не из тех, которые чуть что обижаются. Говорил же он ей, что она нежная, что самая лучшая. День поганый, точно, решила она. Что-то ее все доконать взялись.
Пошла уходить. Навстречу двое : "Мужик, дай закурить?" Она сигареты вытащила, руки конечно красные: "Какой я вам мужик, вы че?" Они прикурили: "А что, баба, скажешь?" И заржали. Потом отошли, и один другому говорит: "Ну и бабы пошли, это жуть до чего страшная. Чертова лимита".
Она опять кашлянула и уже которую по счету сигарету вытащила. Он когда утонул, а она беременная, деревню, даже тех, кто раньше добрым был, как подменили. То ли людям делать нечего, но все время ее цепляли. Но куда с пузом денешься. Терпела. А уж когда ребенок умер, то что бы ее тут удержало. Мать давно померла, отец на другой женат, свои дети. Вот она кое-какие вещи в сумку кинула и подалась. Хорошо, тут быстро устроилась, можно сказать, с вокзала. С одной разговорилась, то да се, и прямиком в общежитие. Дворником сначала, потом курсы собачьи закончила, пришла сюда. Работы много конечно, но все лучше, чем ничего.
Так она думала и топала по тропинке к автобусной остановке. Валенки, телогрейка, штаны на вате. Потому что переодеваться смысла нет. Вдруг смотрит, девчонка на остановке, а к ней двое пристали. Кидают на себя - от себя, девчонка кричит, а они гогочут. И ладно была бы как сама - никакой красоты, а то девчонка-то хорошенькая, худенькая, безответная. И так в ней все вскипело вдруг, не дай бог.
Мужики, говорит, отвалите по добру. Они окрысились. А она кулаки в карманах сжала и медленно к ним. Может конечно она корова и старуха. Может не любила, может дитё не ласкала. Может не ляжет с ней никто, может лимита. Но она здоровая сильная баба. И она знает, как надо завалить скотину, чтобы быстро и правильно перерезать горло.