День варенья у кота.
Сегодня Кузьме - четырнадцать!
По случаю праздника новорожденный слопал банку паштета куриного, любимого.
Затем сходил в садик "до ветру", вернулся, похлебал водички, тщательно вымылся, да и заснул полосатой колбасой на диване, уткнувшись мне в ноги. Захрапел.
Вы слыхали, как храпят коты?
Кузьма родился в крестилке небольшой церкви. Мать Муська была не без воспитания, к тому же красавица, пригретая за красоту церковными служками, а вот отец - из простых, кладбищенских. Звали отца почему-то Моней, правда, за глаза. В глаза Моне обычно не смотрели, а если и смотрели, то со словами "cвят, свят!", мелко крестясь. Мусю с Моней застукали за изготовлением потомства в тени огромного синего джипа. День был постный. Моня оказался грешником. Вообще, Моня был суров, на постой не просился, промышлял охотой и разбоем. Флибустьерская Монина рожа пугала запоздалых любителей тихих кладбищенских прогулок вплоть до трагической Мониной гибели в драке со сворой бродячих собак.
Муся, как это обычно бывает, пережила своего супруга.
Кузькины братья-сёстры месяц пищали в крестилке, набираясь сил, нахальства и святости, а потом разошлись по рукам. Матушка обещала принести нарядного, черного, но принесла этого. Буро-полосатого. В белых носках. Сказала, что у него глаза умные.
Первое время у кота росли только ноги, как у жеребёнка. Кузька шумно бегал по длинному, из прежнего времени, коридору в сторону просторной старопитерской комнаты: гонял полсосиски от стены к стене - и под пианино. В дни больших уборок солидная коллекция полсосисок неизменно извлекалась из-под чугунного пианинного живота. Ни крыс, ни мышей, ни даже тараканов полсосиски не привлекали. Вернее, привлекали, вероятно; однако аромат полсосисок был побеждаем здоровым чувством животного страха.
Дело в том, что когда у Кузьки окончательно выросли ноги и прочие части, выяснилось, что это не совсем кот. Решительно все посетители питерской квартиры определяли нашу редкую котовью породу ёмким выражением "ни фига себе!", отдавая тем самым дань и росту, и длине, и весу.
А ещё - холодному обаянию квадратной зубастой морды и таки да, умным глазам. Ничто живое не могло проскочить мимо. Горы мышей, птиц, лягушек, белок, кротов лежали неприятным грузом на нашей совести. Легионы ободранных котов и оцарапанных собак уходили от нас по старой Смоленской дороге. Ни одному (!) человеку, кроме собственно меня и матушки, не удавалось хотя бы погладить эту сволочь. О, скольких наивных и чрезмерно сентиментальных любителей сладких котиков мы бинтовали и пластыряли со словами "ну вас же предупреждали!"
Однажды, когда матушка в очередной раз забыла отключить сигнализацию, кот чуть не убил человека с ружьём. Шкварча чем-то вроде "ша, вот теперь уже никто никуда не бежит!", Кузя порвал нечто артериально-важное под одёжкой бравого гвардейца. Было море крови. ("Слушайте, женщина, зачем вам платная охрана, если у вас бойцовый кот?!")
Мрачный, неприветливый - он всегда был любимцем кошек, и это несмотря на скорбные для всякого мужчины обстоятельства. Кузьма нахально увёл подружку у своего летне-дачного приятеля. Девушка совершенно потеряла стыд среди балтийских сосен. Тащила Кузю под сень струй. К ночи кот возвращался утомлённый и голодный.
Его нынешнюю гёрлфренд зовут Майла. Она натуральная канадка и натуральная блондинка. Приходит к нам из дома напротив. Они гуляют.
Эмиграцию кот принял без мявка. Убывающих за кордон родственников встречал хмуро. В спальню с временными поселенцами вообще перестал заходить. Спал в шкафу. Прожил зиму в неотапливаемой, расщеплённой взрывными работами квартире, подсматривая жёлтым глазом за суетой старинного Лиговского проспекта через пролом в стене. Долго мотался по съёмным комнатам и чужим дачам. Перетерпел многочисленные бюрократические визиты. Уколы, осмотры, ощупы. Здоровенный мощный кот тихо страдал, обильно линяя от нервотрёпки.
На маршруте Питер - Нью-Йорк не произнёс ни слова. Не писал сутки. Отказался выходить из кошачьей своей клетки для проверки в Хельсинки. Справедливо рассудил, что Хельсинки - это не повод надрываться. Белобрысые финские пограничники оккали-аккали над растопыренным в перевозке котом, но получили в ответ лишь молчаливую дулю. В Америку Кузьма въехал с личным паспортом и сомнительной справкой о том, что таки нет, кот Кузьма не является культурным достоянием. Родина отпустила Кузьку на все четыре стороны. Вернее, на одну - на запад.
Болел. Неделю не вставал с американского дивана. Пил из пипетки, не открывая глаз. Почти умер. Выжил.
Нынче Кузьма - благополучный канадец. Дом, сад, личный дантист... Долгое время кот не мог понять предназначение громоздкого усатого дядьки, который чой-то прям зажился, всё не уезжает и не уезжает. Представленные друг другу, муж Андрюха и кот Кузьма были подчёркнуто холодны. Впрочем, с течением дней Кузька разобрался, что усатый дядька имеет большое хозяйственное значение: он даёт еду в тот ранний час, когда пожрать уже хочется, а хозяйка ещё спит! Как и в час вечерний, когда уже неплохо бы поужинать, вымыть миски, налить свежей воды, подтереть пол... Что говорить, кухонный мужик - штука полезная!
Теперь эти двое усатых почти дружат. Их утренние беседы звучат примерно так:
- Мырр!
- Погоди, ты же видишь, я - бреюсь!
- Мяф!
- Всё, всё, иду.
- Муа?
- Тааак... Лосось? Или треску? Говори, чего хочешь?
- Мииииааа, прррр, мииииааа! (сопровождается боданием штанины, холодильника и заветного шкафчика с консервами)
- Лосось, говоришь?
- Мья.
- Ну, лосось, так лосось...
Их отношения - пример взаимного уважения, понимания и где-то даже любви. За исключением тех моментов, когда кухонный мужик наносит визиты в нашу с котом спальню. <...> Кузьма переносит качку с весёлой яростью старого боцмана. Цепляется за простынные паруса всеми своими саблеострыми когтями. И никогда, никогда не уходит с корабля, паразит!
А чего ему уходить? В конце концов, он с хозяйкой уже четырнадцать лет, а кухонный мужик - всего семь.
Я думаю, вы уже поняли, что новорожденный - умнейший, преданнейший, лучший из котов!
А если вы подумали, что, мол, какой-то там безродный питерский кот, было б о чём говорить, то вот что я вам расскажу:
Было мне лет четырнадцать - вот как сегодня Кузьке. То ли в булочной, то ли в аптеке, а возможно, что и в рыбном магазине, некая дама возмутилась излишне комфортной жизнью кошки, спавшей безмятежно на витрине. Кошка была довольна своим существованием, сыта и холёна.
- Это же антисанитария! - верещала дама.
- Но ведь мы так виноваты перед ними! - услышала я неожиданную реплику средних лет женщины из очереди. - Мы же их всех съели...
За этим "мы" стоял свинцовый кошмар первой блокадной зимы; бездонный ужас неумелого, с воем и сухими рыданиями, потрошения любимого Мурзика-Барсика. За этим "мы" был спасительный бульон, сваренный на костре из венских стульев и окровавленная шкурка бывшей ласковой Мурки, оставленная на чёрный день. Ведь даже день такого обеда, как вы понимаете, может быть не самым чёрным. В этом "мы" было Я. Я съела своего любимого кота.
К январю 42-го жители города Питера съели всех котов. А также собак, морских свинок, лабораторных кроликов, аквариумных рыбок, черепашек и попугайчиков.
Моя первая и главная учительница музыки, величественная и одинокая, единственная выжившая в своей семье, отволокла в вечность по зимнему Литейному свою дочку в канун сорок второго Нового Года. Не помогли девочке ни отвар из старых туфель, ни бульон из кота Серафима. Фотография девочки висела над антикварным немецким пианино в гостиной. Кот Серафим ушёл из жизни бесследно.
Полки голодных крыс и мышей передвигались по городу от трупа к трупу. Выяснилось, что большой город может жить без собак и попугайчиков. Но не может жить без самых обычных дворовых котов. В апреле 43-го в Питер приехал первый кошачий вагон. Говорят, это были Васьки и Кузьки из Ярославской области. Потом прибыли эшелоны котов из Тюмени, Томска, Иркутска, Архангельска... Отлавливали самых что ни на есть головорезов. Тёмные очереди петербуржцев выстраивались к орущим, мяукающим вагонам. Тысячи котов были депортированы - насильственно и без права переписки - из глубинного благополучия в невское болото. Ни один питерский кот не может похвастать аристократическим столичным происхождением. Включая и нашего Кузьку.
Лимитчик. Провинциал. Может, сибирских кровей, а может, и среднерусских. То ли с Волги, то ли с Енисея приехал в жестком плацкарте его пра...прадед. Кто знает?
Будь здоров, дорогой!
С днём рождения!
25 апреля 2009
http://talks.guns.ru/forum_light_message/32/414392-m9954217.html