Гэндальф и скандинавский Один
Фрагмент из замечательной книги Марджори Бернс о кельтских и скандинавских влияниях на Толкина (Marjorie Burns. Perilous Realms: Celtic and Norse in Tolkein's Middle-earth). Об особых хитростях, при помощи которых Толкин придавал "объемность" и некоторую амбивалентность положительным образам, а главное - о скандинавском Одине как прототипе Гэндальфа во всех подробностях, включая коня и шляпу :)
Перевод Анны Блейз (с); цитаты из Толкина тоже в моем переводе.
В следующем посте продолжение, а скоро будет еще дальше - о Галадриэли и Морриган/Моргане.
Хотя художественная проза Толкина далеко не столь безыскусна, как полагают многие критики, все же верно, что между положительными и отрицательными персонажами Толкин предпочитал проводить четкую границу. У нас не вызывает сомнений, что на Арагорна можно положиться, даже когда он выступает в роли Бродяги, а Голлум, хотя его «быть может, еще можно спасти», - не заслуживающий доверия жалкий негодяй и обречен таковым остаться. Затруднений не возникает даже с Боромиром, в лице которого Толкин умышленно стремился изобразить человека, терзаемого нравственным конфликтом. В качестве образа смятенной души этот персонаж определенно не удался. Слишком уж легко почувствовать (не испытывая при этом сколько-нибудь глубокого сочувствия), что Боромир в конце концов поддастся соблазну. Однако, создавая подобных персонажей, Толкин отлично знал, что делает. Он отдавал себе отчет, что в реальной жизни добро и зло не бывают очерчены столь четко, как позволяет то художественная литература, и что фэнтези даже в большей степени, чем прочие жанры, тяготеет к изображению человеческой натуры в простейших, ничем не усложненных формах [1]. Преимущество этого упрощения в том, что оно дает возможность яснее представить основные типы человеческой личности. Однако все упрощения такого рода могут оставлять у читателя впечатление, что во имя ясности автор жертвует правдоподобием.
Как же в таком случае писателю - серьезному писателю, глубоко интересующемуся тонкостями психологии и проблемами нравственного выбора, - создавать персонажей фэнтези, воплощающих в себе всю сложность и многогранность человеческой природы? Это непростая проблема, и Толкин пытается разрешить ее параллельно несколькими способами, в частности, показывая, что и положительные герои время от времени поддаются сомнениям, соблазнам или гневу, а отрицательные колеблются и до некоторой степени сожалеют о принятом решении, как Голлум, глядящий на Лестнице Кирит-Унгола на спящих Фродо и Сэма. Но главный и самый эффективный способ приумножения нравственной сложности, к которому прибегает Толкин, - параллели между идеальными и негативными персонажами, намекающие на то, что и у положительного героя есть своя темная сторона, хотя и не получившая развития. Проводя такие параллели и заставляя отрицательных персонажей оттенять - а в некоторых случаях и буквально преследовать по пятам - личности самых достойных героев своего повествования, Толкин создает группы персонажей. Именно эти группы, а не отдельно взятые персонажи, и воплощают в себе неоднозначность и непоследовательность, от природы присущую каждому человеку.
Нетрудно заметить, каким образом Толкин сопоставляет Фродо и Голлума: например, в одном эпизоде он изображает Голлума «старым усталым хоббитом», а в другом показывает, как Фродо цепляется за Кольцо, восклицая: «Моя прелесть!» В результате Фродо и Голлум временами видятся нам двумя противоборствующими частями единой мятущейся души, связанными воедино бременем и соблазном Кольца; эта связь проводится весьма последовательно и даже подчеркивается на символическом уровне, когда Фарамир соединяет их клятвой, практически неотличимой от брачных обетов. Аналогичную пару представляют собой Денетор и Теоден. Первый - наместник, забывший свой долг и стремящийся стать королем; второй - ослабевший король, возвращающий себе былое могущество. Намек на связь между этими персонажами скрывается даже в их именах: небольшая перестановка букв - и они зазвучат почти одинаково.
Однако и этим Толкин не ограничивается. У него в запасе есть гораздо более сложные способы продемонстрировать внутреннюю противоречивость и многообразие характера. Особое место в этом отношении занимают Гэндальф и Галадриэль. Подобно Фродо и Теодену, Гэндальф и Галадриэль оттенены и уравновешены в рамках художественного мира Толкина отрицательными фигурами. Гэндальфу противовесами такого рода служат, очевидным образом, маг Саруман и Темный Властелин Саурон (а в одном кратком эпизоде - еще и огненный дух балрог). К образу Галадриэли, подательницы жизни и света, параллель подобрана более тонко - это «Шелоб Великая», олицетворение смерти и тьмы, «само зло в паучьем обличье» (ТТ 337). Но на этом сопоставления не заканчиваются. Гэндальф и Галадриэль (равно как и связанные с ними негативные персонажи) рождены не одним лишь воображением Толкина. Их образы и поведение многим обязаны известным персонажам мифов и легенд, а также литературных произведений, написанных задолго до Толкина, - и, заметим, персонажам чрезвычайно неоднозначным [2].
Хотя образ Гэндальфа складывался не без участия фигуры Мерлина из артурианских легенд, хотя сам Толкин указывал в качестве источника этого образа картину «Der Berggeist» («Горный дух») [3] и хотя во «Властелине Колец» Гэндальф уже иной, нежели в «Хоббите», все же наиболее последовательное влияние на формирование этого персонажа оказала скандинавская мифология. На скандинавские корни Гэндальфа достаточно явственно указывает уже само его имя, заимствованное из «перечня карликов» в «Старшей Эдде». Что же касается характера, то с Гэндальфом устойчиво связывается Один, верховный бог скандинавской мифологии (и крайне неоднозначное божество), многообразно оттеняющий образ Гэндальфа и придающий ему исключительную глубину.
На первый взгляд соотнесение с Одином может показаться совершенно неправдоподобным: Гэндальф - несомненный носитель добра и миротворец, а Один известен прежде всего как бог войны. Но здесь важно осознать, что самим скандинавам Один ни в коей мере не представлялся однозначно негативным персонажем. Скорее, его воспринимали как божество ненадежное, на благосклонность которого никогда нельзя полностью положиться и которое в любой момент может неожиданно лишить человека своего покровительства, как в преданиях о Харальде Боевом Зубе, которого Один поначалу поддерживает, но затем убивает его же собственным оружием, и о Вёльсунге Сигмунде - сперва Один, по всей видимости, благоволит ему, но в конце концов губит, ломая его меч на поле битвы.
О непостоянстве Одина свидетельствуют многочисленные прозвища и эпитеты, прилагавшиеся к его имени или служившие ему заменой. Наиболее полный их список содержится в «Речах Гримнира» из «Старшей Эдды», где Один сам перечисляет великое множество собственных атрибутов и прозвищ. Следующий перечень приводится по переводу Ли М. Холландера 1928-го г. (с добавлением имен, оставленных Холландером без перевода, и его пометками в сомнительных случаях)[4]: Усталый странник, Бог войны (?), Шлемоносец, Желанный гость, Третий, Туд, Уд, Хельблинди, Одноглазый, Правдивый, Переменчивый, Искатель правды, Радостный в битве, Хникар, Билег, Огненноокий, Вершитель беды, Знаток преданий, Гримнир, Глапсвинн, Многоопытный, Длинный капюшон, Длиннобородый, Отец победы, Метатель (копья), Всеотец, Отец павших на поле битвы, Нападающий верхом на коне (?), Владыка груза ладьи, Яльк, Кьялар, Разжигатель распрей (?), Видур, Оски, Оми, Равновысокий, Бивлинди, Носитель (магического?) посоха, Седобородый, Мудрый, Игг, Тунд, Бессонный, Скильвинг, Странник, Бог богов, Бог гОтов (людей?), Офнир, Запутывающий, Насылающий сон или сновидения.
К этому списку можно без труда добавить еще немало других имен и вариантов. Особый интерес представляет перевод «Старшей Эдды» 1968-го г., выполненный Полом Б. Тэйлором и У.Х. Оденом и посвященный Дж.Р.Р. Толкину [5]. Тэйлор и Оден приводят перечень имен из «Песни Гримнира» в следующем виде: Грим, Путник, Воин, Шлемоносец, Приятный, Третий, Туд, Уд, Высокий, Ослепитель Хель, Истина, Перемена, Добывающий истину, Радующийся битве, Попирающий, Вершитель смерти, Укрывающий, Одноглазый, Огненноокий, Владыка преданий, Переодетый, Коварный, Широкая шляпа, Широкая борода, Владыка ладьи, Всадник, Всеотец, Отец смерти, Отец победы, Возмутитель распрей, Равновысокий, Сотрясающий, Крик, Желание, Носитель посоха, Седая борода, Мудрый, Многознающий, Игг, Бессонный, Небесный рык, Повешенный, Скильвинг, Гот, Яльк, Распутывающий и Насылающий сон. В «Касселовском словаре скандинавских мифов и легенд» приводятся следующие дополнения и варианты перевода: Выезжающий в путь, Скиталец, Обманщик, Волк битвы, Бог воронов, Носящий косматый плащ, Извлекающий истину, Обвисшая шляпа, Владыка предательства, Ужасный и Гельдинг (эпитет, над которым ученым пришлось немало поломать головы)[6].
Вот уж и впрямь пестрая смесь, если не сказать большего! Однако сразу же бросается в глаза, что многие из этих эпитетов (или прозвищ) весьма уместны и для Гэндальфа, прежде всего «Длинный капюшон» (переведенная как «Широкая шляпа» у Тэйлора и Одена и как «Обвисшая шляпа» в «Касселовском словаре»), Длинная борода, Седая борода, Носитель (магического?) посоха, Выезжающий в путь, Усталый странник, Странник и Скиталец. В эддических песнях эти эпитеты применяются к Одину, когда он путешествует (а путешествует он нередко!) по собственной срединной земле - срединной земле скандинавской мифологии - в обличье седобородого старика с посохом, в плаще с капюшоном (почти всегда голубого цвета) и в шляпе с широкими свисающими полями. Бородатый старик с посохом, в плаще и шляпе - вылитый Гэндальф. Даже голубой плащ и тот появляется в финале «Властелина Колец», да так, что не заметить его невозможно, - когда Гэндальф приводит в изумление жителей Бри своей «белоснежной бородой» и внутренним сиянием: «казалось, он сияет изнутри и голубой плащ его - лишь облако, прикрывающее солнечный свет» (RK 274). Образ, вполне достойный Одина, который также носил голубые одежды и - в довершение ко всему - был владыкой неба [7].
Как Одину, так и Гэндальфу подобные обличья служат масками. Один - бог, скрывающийся под маской седобородого, но крепкого старика; Гэндальф - один из истаров, посланных в Срединную землю из Валинора «в простом обличье, под видом людей, уже немолодых летами, но крепких телом, странников и путешественников» (UT 393). По словам самого Толкина, он - «одинический странник» (Letters, 119). Описывая Гэндальфа как «старика в потрепанной шляпе», опирающегося на «посох с шипами» (FR 375), Фродо намеренно ограничивается поверхностным впечатлением. Он описывает Гэндальфа таким, каким он видится тем, кто не знает его достаточно хорошо и не распознаёт его волшебной силы и статуса. Когда Гэндальф показывается Гимли, Леголасу и Арагорну впервые после Мории, они видят в нем не Гэндальфа, а седобородого старика в плаще с капюшоном и в «широкополой шляпе», опирающегося на посох (ТТ 95-96). В этот момент он точь-в-точь как Один в обличье странствующего старика.
Разумеется, Гэндальф далеко не во всем подобен скандинавскому Одину. Для начала, в отличие от Одина, Гэндальф не бог, а посланец Манве - богоподобного персонажа, верховного Валы, который и сам во многом представляет собой идеализированную фигуру Одина, подобно Одину и Гэндальфу связан с орлами и иногда изображается в голубом плаще [8]. Но еще более существенное отличие Гэндальфа от скандинавского бога - в том, что отрицательные и зловещие эпитеты Одина, такие как Разжигатель распрей или Запутывающий (у Холландера) или Вершитель зла и Ужасный (в «Касселовском словаре»), совершенно неприменимы к достойному во всех отношениях магу Толкина (который - в отличие от Одина - неизменно вступает в действие ради других, а не ради собственной выгоды). Однако остальные эпитеты не пропадают втуне. Ибо некоторые из более неприглядных черт Одина все же присутствуют в образе Гэндальфа, хотя и в смягченном виде. Хотя Толкин неоднократно заявлял, что Гэндальф, в сущности, настоящий «ангел» [9] , на самом деле Гэндальф отнюдь не святой и далеко не всегда миролюбив и кроток. В его характере присутствует доля самодовольства, раздражительности и сарказма, что, впрочем, только прибавляет ему обаяния. При необходимости Гэндальф проявляет себя как доблестный воин, а его магический посох, хоть на первый взгляд и безобиден, в действительности наделен могучей силой, что становится очевидным во дворце Теодена и в сражениях с орками и волками. Таким образом, это то же самое, что и разнообразные посохи, пруты и палки, с которыми странствует Один, - скрытое оружие. (Например, в скандинавской «Книге с Плоского острова» Один вручает шведскому конунгу Эрику тонкий прут, который превращается в копье, когда тот мечет его во врагов.) Наконец, те, кто не понимает, в чем заключается миссия Гэндальфа, осуждают его как вестника войны в трудные времена: «Вороной бури» и «Дурной вестью» называет его Грима Червослов - прозвища, более приличествующие Одину в роли разжигателя войны, тому самому Одину, которого называли Богом воронов, Волком битвы и Отцом павших.
Кроме того, некоторые характеристики Одина присущи не Гэндальфу лично, но отрицательным персонажам толкиновского повествования, которые, в свою очередь, связаны с Гэндальфом. Это не только косвенным образом подкрепляет связь между Гэндальфом и Одином, но и служит скрытым указанием на нравственные пороки, которые могли бы развиться у Гэндальфа, если бы тот поддался соблазну. Эти отрицательные персонажи - два главных злодея «Властелина Колец»: падший маг Саруман, подражающий Саурону, и сам Саурон, создатель Кольца. Подобно Одину в его самых отталкивающих проявлениях, но в отличие от Гэндальфа, Саруман и Саурон (носящие примечательно схожие имена), жестоки и охвачены неутолимой жаждой власти; оба они коварны; оба стремятся не сохранять, а разрушать. Саурон как «Обманщик» и «Прародитель предательства» особенно явственно соотносится с теми аспектами Одина, которые описываются эпитетами «Обманщик» и «Владыка предательства». Но не только эта обобщенная склонность к тирании и разрушению связывает Сарумана и Саурона со скандинавским божеством. Некоторые сопутствующие им животные, одеяния (в которых предстает Саруман) и отдельные образы частей тела (в описании Саурона) также напоминают об Одине. И при этом те же ассоциации с животными (и предметами одежды) присутствуют и в образе Гэндальфа [10].
Толкин неоднократно заставляет своих персонажей путать Гэндальфа с Саруманом (оба они, подобно Одину, носят плащ и широкополую шляпу). После спасения из Мории и мнимой гибели Гэндальфа уцелевшие члены Братства не могут понять, кого они видели, - Гэндальфа или Сарумана. «Вроде бы он, а вроде и не он», - говорит Гимли (ТТ 183). Позднее Эомер описывает Сарумана как «старика в плаще с капюшоном, очень похожего на Гэндальфа» (ТТ 39), а сам Гэндальф сообщает, что в своем новом воплощении - в облике Гэндальфа Белого - он и впрямь стал Саруманом: таким Саруманом, «каким бы ему следовало быть» (ТТ 98). (Отметим кстати, что теперь из образа Гэндальфа исчезает серый цвет с присущей ему неоднозначностью.)
Менее очевидны связи Гэндальфа с Сауроном, Темным Властелином. Хотя Толкин одно время предполагал устроить решающий поединок между Гэндальфом и Сауроном и утверждал, что «в нем должно сохраняться тонкое равновесие» (Letters, 332), параллели между двумя этими персонажами далеко не так наглядны, как между Гэндальфом и Саруманом. Саурон, в конце концов, не столько существо, сколько идея; его не так-то просто изобразить и, соответственно, не так-то просто сравнить с кем бы то ни было (по крайней мере визуально). После гибели Нуменора Саурон лишается «обличья, в котором он содеял столь великое зло», и впредь не может «предстать в глазах человека прекрасным». Тем не менее, ему удается сохранить нечто от физической сущности: «Поднялся дух его из пучины, и перенесся через море на крыльях черного ветра, подобно тени, и возвратился в Срединную землю, в Мордор, свое обиталище. Там, в Барад-Дуре, обрел он вновь свое великое Кольцо, и обитал там во тьме и безмолвии, пока не произвел себе новую личину - образ ненависти и злобы, принявших зримые черты; и мало кто отныне мог выстоять пред нестерпимым Оком Саурона Ужасного» (Silmarillion 280-281).
Во «Властелине Колец» Саурон изображается в той же расплывчатой и фрагментарной манере - как «тень», «черная рука» или «перст». Но более, чем что-либо иное, он - око, единственное «грозное око», «безвекое око», взор которого в ненасытной злобе стремится на запад Срединной земли. Служащие ему орки носят эмблему в виде глаза и вырезают или рисуют там, где побывали, свою метку - знак Багрового Ока. «Багровое Око будет приковано к Изенгарду», - говорит Арагорн, имея в виду, что Саурон не теряет бдительности (ТТ 169). В зеркале Галадриэли это Око видится Фродо как «окаймленное огнем» (FR 379).
Если вспомнить, что один из эпитетов Одина - «Огненноокий» и что сам он, подобно Саурону, в поисках могущества лишился части своей физической сущности, то станет очевидной еще одна параллель. Один жертвует глазом за право испить из Источника Мимира и обрести мудрость (отсюда его эпитет «Одноглазый»); Саурон - в своем стремлении «подчинить себе все сущее в Срединной земле» (Silmarillion 289) - теряет большую часть своей телесной оболочки (и с тех пор он весь - немногим более, чем один-единственный глаз, ненасытное и бессонное Око). Кроме уже упоминавшихся прозваний «Багровое Око» и «Безвекое Око», Саурон именуется «Великим Оком», «Оком Барад-Дура», «Оком Зла» и «Безымянным Оком».
Как Один, так и Саурон обладают кольцами, наделенными сверхъестественной силой. В скандинавской мифологии один из немногих предметов, ассоциирующихся с Одином, - кольцо Драупнир, запястное кольцо, каждую девятую ночь чудесным образом порождающее еще восемь колец равного ему веса. У Толкина же Единое Кольцо Саурона властвует над тремя, семью и девятью младшими кольцами, подчиненными Единому.
Примечания
[1]. «В реальной жизни, - писал Толкин своему сыну Кристоферу в период Второй Мировой войны, - все далеко не так ясно и однозначно, как в литературе» (Letters 78). Вскоре после этого (все еще в мае 1944-го), в очередном письме Кристоферу, он заметил, что в реальной жизни «и по эту, и по ту сторону стоят люди, то есть пестрая смесь орков, зверей, демонов, простых честных людей и ангелов» (Letters 78).
[2] Клайв Толли в своей работе «И слово стало плотью» (Clive Tolley, And the Word Was Made Flesh, 13-14) приводит отличный пример того, настолько Толкин был «зачарован» «неоднозначностью характера». Помимо много прочего, Толли показывает, каким образом Толкин перераспределяет черты характера между своими персонажами: он берет сложный, нравственно небезупречный образ Унферта из «Беовульфа» и превращает его в последовательного предателя Гриму Червослова. (Другой вероятный, хотя и не принадлежащий к числу неоднозначных персонажей, прототип Гримы - Бикка, злокозненный советник короля Ёрмунрекка из эддической «Краткой песни о Сигурде»).
[3] Подробнее об этой картине немецкого художника Йозефа Мадленера см. Douglas A. Anderson, The Annotated Hobbit, 38.
[4] The Poetic Edda, trans. Lee M. Hollander, Austin: University of Texas, 1928, pp. 72-74. Трудно решить, какой перевод лучше использовать. Ученые переводят имена Одина по-разному, а переводом самого Толкина мы не располагаем, равно как и сведениями о том, какой из имеющихся переводов он бы предпочел; «Старшую Эдду» он читал на языке оригинала. Я остановился на несколько старомодном переводе Ли Холландера 1928-го г. В 1962 г. Холландер опубликовал исправленный вариант, однако я отдаю здесь предпочтение более раннему изданию, поскольку Толкин мог быть знаком именно с ним.
[5] The Elder Edda: A Selection, trans. Paul B. Taylor and W.H. Auden, London: Faber and Faber, 1969, pp. 69-70.
[6] Cassell’s Dictionary of Norse Myth and Legend, ed. Andy Orchard, London: Cassell, 1997.
[7] Аналогии между одеяниями Гэндальфа и Одина и то, что оба эти персонажа связаны с воронами и орлами, отметил еще Джон Спрот Райан в статье 1966 г. (John Sprott Ryan, “German Mythology Applied - The Extension of the Literary Folk Memory”, Folklore XXVII, Spring 1966, pp. 45-59). Однако самым проницательным из первых исследователей этой темы оказался Уильям Грин, в своей диссертации 1969 г. выявивший сходство между Гэндальфом и Одином не только в характерных для них личинах стариков и ассоциациях с орлами, но также в том, что оба они связаны с лошадьми и битвами (Мория и Рагнарек). Не рассматривая свойственную Толкину тенденцию к перераспределению нравственных качеств между персонажами, Грин, однако, первым обращает внимание на то, что некоторые отрицательные черты Одина приписаны Темному Властелину.
[8] На аналогии между Одином и Манве Толкин сам указывает в ранних записных книжках, цитируемых в «Книге утраченных сказаний» (II 290). Он пишет, что «фэйри» (позднее ставшие эльфами) «отождествляли» Одина с Манвегом (Манве). Подробно об образности, связанной с Одином, и отсылках к Одину в «Сильмариллионе» и «Истории Срединной земли» (и о том, каким образом Гэндальф служит представителем Манве в Срединной земли) см. статью Марджори Бернс «Гэндальф и Один» (Marjorie Burns, “Gandalf and Odin”, Tolkien’s Legendarium: Essays on The History of Middle-earth, ed. Verlyn Flieger and Carl F. Hofstetter, Westport, CT, and London: Greenwood Press, 2000, pp. 219-231). Сопоставление всего скандинавского пантеона с отдельными образами Валар у Толкина см. Marjorie Burns, “Norse and Christian Gods: The Integrative Theology of J.R.R. Tolkien”, Tolkien and the Invention of Myth: A Reader, ed. Jane Chance, Lexington: University Press of Kentucky, 2004, pp. 163-178.
[9] См., например, Letters 159n и 202.
[10] Любопытно, что и в самой скандинавской мифологии присутствует подобное двойничество. По предположению Х.Р. Эллис-Дэвидсон, «Локи в его роли амбивалентного смутьяна» в некоторых отношениях можно рассматривать как «своего рода одиническую фигуру, вывернутую наизнанку», «нечто вроде теневого Одина», пародию на Одина. Если рассматривать Локи с такой точки зрения, то многие черты этого загадочного бога-трикстера - его шаманство и оборотничество, его странствия и связи с миром мертвых, его роль в рождении Слейпнира и тот факт, что он является отцом исполинского волка Фенрира (убийцы Одина), - приобретает скрытый мистический смысл (181). А за образом Локи стоит, в свою очередь, пародия на самого Локи - великан Утгарда-Локи, с которым сталкиваются в одном из эддических сказаний Локи и Тор. См. H.R. Ellis Davidson, Gods and Myths of Northern Europe, Harmondsworth, England: Penguin, 1964, p. 181.
Перевод Анны Блейз (с); цитаты из Толкина тоже в моем переводе.
В следующем посте продолжение, а скоро будет еще дальше - о Галадриэли и Морриган/Моргане.
Хотя художественная проза Толкина далеко не столь безыскусна, как полагают многие критики, все же верно, что между положительными и отрицательными персонажами Толкин предпочитал проводить четкую границу. У нас не вызывает сомнений, что на Арагорна можно положиться, даже когда он выступает в роли Бродяги, а Голлум, хотя его «быть может, еще можно спасти», - не заслуживающий доверия жалкий негодяй и обречен таковым остаться. Затруднений не возникает даже с Боромиром, в лице которого Толкин умышленно стремился изобразить человека, терзаемого нравственным конфликтом. В качестве образа смятенной души этот персонаж определенно не удался. Слишком уж легко почувствовать (не испытывая при этом сколько-нибудь глубокого сочувствия), что Боромир в конце концов поддастся соблазну. Однако, создавая подобных персонажей, Толкин отлично знал, что делает. Он отдавал себе отчет, что в реальной жизни добро и зло не бывают очерчены столь четко, как позволяет то художественная литература, и что фэнтези даже в большей степени, чем прочие жанры, тяготеет к изображению человеческой натуры в простейших, ничем не усложненных формах [1]. Преимущество этого упрощения в том, что оно дает возможность яснее представить основные типы человеческой личности. Однако все упрощения такого рода могут оставлять у читателя впечатление, что во имя ясности автор жертвует правдоподобием.
Как же в таком случае писателю - серьезному писателю, глубоко интересующемуся тонкостями психологии и проблемами нравственного выбора, - создавать персонажей фэнтези, воплощающих в себе всю сложность и многогранность человеческой природы? Это непростая проблема, и Толкин пытается разрешить ее параллельно несколькими способами, в частности, показывая, что и положительные герои время от времени поддаются сомнениям, соблазнам или гневу, а отрицательные колеблются и до некоторой степени сожалеют о принятом решении, как Голлум, глядящий на Лестнице Кирит-Унгола на спящих Фродо и Сэма. Но главный и самый эффективный способ приумножения нравственной сложности, к которому прибегает Толкин, - параллели между идеальными и негативными персонажами, намекающие на то, что и у положительного героя есть своя темная сторона, хотя и не получившая развития. Проводя такие параллели и заставляя отрицательных персонажей оттенять - а в некоторых случаях и буквально преследовать по пятам - личности самых достойных героев своего повествования, Толкин создает группы персонажей. Именно эти группы, а не отдельно взятые персонажи, и воплощают в себе неоднозначность и непоследовательность, от природы присущую каждому человеку.
Нетрудно заметить, каким образом Толкин сопоставляет Фродо и Голлума: например, в одном эпизоде он изображает Голлума «старым усталым хоббитом», а в другом показывает, как Фродо цепляется за Кольцо, восклицая: «Моя прелесть!» В результате Фродо и Голлум временами видятся нам двумя противоборствующими частями единой мятущейся души, связанными воедино бременем и соблазном Кольца; эта связь проводится весьма последовательно и даже подчеркивается на символическом уровне, когда Фарамир соединяет их клятвой, практически неотличимой от брачных обетов. Аналогичную пару представляют собой Денетор и Теоден. Первый - наместник, забывший свой долг и стремящийся стать королем; второй - ослабевший король, возвращающий себе былое могущество. Намек на связь между этими персонажами скрывается даже в их именах: небольшая перестановка букв - и они зазвучат почти одинаково.
Однако и этим Толкин не ограничивается. У него в запасе есть гораздо более сложные способы продемонстрировать внутреннюю противоречивость и многообразие характера. Особое место в этом отношении занимают Гэндальф и Галадриэль. Подобно Фродо и Теодену, Гэндальф и Галадриэль оттенены и уравновешены в рамках художественного мира Толкина отрицательными фигурами. Гэндальфу противовесами такого рода служат, очевидным образом, маг Саруман и Темный Властелин Саурон (а в одном кратком эпизоде - еще и огненный дух балрог). К образу Галадриэли, подательницы жизни и света, параллель подобрана более тонко - это «Шелоб Великая», олицетворение смерти и тьмы, «само зло в паучьем обличье» (ТТ 337). Но на этом сопоставления не заканчиваются. Гэндальф и Галадриэль (равно как и связанные с ними негативные персонажи) рождены не одним лишь воображением Толкина. Их образы и поведение многим обязаны известным персонажам мифов и легенд, а также литературных произведений, написанных задолго до Толкина, - и, заметим, персонажам чрезвычайно неоднозначным [2].
Хотя образ Гэндальфа складывался не без участия фигуры Мерлина из артурианских легенд, хотя сам Толкин указывал в качестве источника этого образа картину «Der Berggeist» («Горный дух») [3] и хотя во «Властелине Колец» Гэндальф уже иной, нежели в «Хоббите», все же наиболее последовательное влияние на формирование этого персонажа оказала скандинавская мифология. На скандинавские корни Гэндальфа достаточно явственно указывает уже само его имя, заимствованное из «перечня карликов» в «Старшей Эдде». Что же касается характера, то с Гэндальфом устойчиво связывается Один, верховный бог скандинавской мифологии (и крайне неоднозначное божество), многообразно оттеняющий образ Гэндальфа и придающий ему исключительную глубину.
На первый взгляд соотнесение с Одином может показаться совершенно неправдоподобным: Гэндальф - несомненный носитель добра и миротворец, а Один известен прежде всего как бог войны. Но здесь важно осознать, что самим скандинавам Один ни в коей мере не представлялся однозначно негативным персонажем. Скорее, его воспринимали как божество ненадежное, на благосклонность которого никогда нельзя полностью положиться и которое в любой момент может неожиданно лишить человека своего покровительства, как в преданиях о Харальде Боевом Зубе, которого Один поначалу поддерживает, но затем убивает его же собственным оружием, и о Вёльсунге Сигмунде - сперва Один, по всей видимости, благоволит ему, но в конце концов губит, ломая его меч на поле битвы.
О непостоянстве Одина свидетельствуют многочисленные прозвища и эпитеты, прилагавшиеся к его имени или служившие ему заменой. Наиболее полный их список содержится в «Речах Гримнира» из «Старшей Эдды», где Один сам перечисляет великое множество собственных атрибутов и прозвищ. Следующий перечень приводится по переводу Ли М. Холландера 1928-го г. (с добавлением имен, оставленных Холландером без перевода, и его пометками в сомнительных случаях)[4]: Усталый странник, Бог войны (?), Шлемоносец, Желанный гость, Третий, Туд, Уд, Хельблинди, Одноглазый, Правдивый, Переменчивый, Искатель правды, Радостный в битве, Хникар, Билег, Огненноокий, Вершитель беды, Знаток преданий, Гримнир, Глапсвинн, Многоопытный, Длинный капюшон, Длиннобородый, Отец победы, Метатель (копья), Всеотец, Отец павших на поле битвы, Нападающий верхом на коне (?), Владыка груза ладьи, Яльк, Кьялар, Разжигатель распрей (?), Видур, Оски, Оми, Равновысокий, Бивлинди, Носитель (магического?) посоха, Седобородый, Мудрый, Игг, Тунд, Бессонный, Скильвинг, Странник, Бог богов, Бог гОтов (людей?), Офнир, Запутывающий, Насылающий сон или сновидения.
К этому списку можно без труда добавить еще немало других имен и вариантов. Особый интерес представляет перевод «Старшей Эдды» 1968-го г., выполненный Полом Б. Тэйлором и У.Х. Оденом и посвященный Дж.Р.Р. Толкину [5]. Тэйлор и Оден приводят перечень имен из «Песни Гримнира» в следующем виде: Грим, Путник, Воин, Шлемоносец, Приятный, Третий, Туд, Уд, Высокий, Ослепитель Хель, Истина, Перемена, Добывающий истину, Радующийся битве, Попирающий, Вершитель смерти, Укрывающий, Одноглазый, Огненноокий, Владыка преданий, Переодетый, Коварный, Широкая шляпа, Широкая борода, Владыка ладьи, Всадник, Всеотец, Отец смерти, Отец победы, Возмутитель распрей, Равновысокий, Сотрясающий, Крик, Желание, Носитель посоха, Седая борода, Мудрый, Многознающий, Игг, Бессонный, Небесный рык, Повешенный, Скильвинг, Гот, Яльк, Распутывающий и Насылающий сон. В «Касселовском словаре скандинавских мифов и легенд» приводятся следующие дополнения и варианты перевода: Выезжающий в путь, Скиталец, Обманщик, Волк битвы, Бог воронов, Носящий косматый плащ, Извлекающий истину, Обвисшая шляпа, Владыка предательства, Ужасный и Гельдинг (эпитет, над которым ученым пришлось немало поломать головы)[6].
Вот уж и впрямь пестрая смесь, если не сказать большего! Однако сразу же бросается в глаза, что многие из этих эпитетов (или прозвищ) весьма уместны и для Гэндальфа, прежде всего «Длинный капюшон» (переведенная как «Широкая шляпа» у Тэйлора и Одена и как «Обвисшая шляпа» в «Касселовском словаре»), Длинная борода, Седая борода, Носитель (магического?) посоха, Выезжающий в путь, Усталый странник, Странник и Скиталец. В эддических песнях эти эпитеты применяются к Одину, когда он путешествует (а путешествует он нередко!) по собственной срединной земле - срединной земле скандинавской мифологии - в обличье седобородого старика с посохом, в плаще с капюшоном (почти всегда голубого цвета) и в шляпе с широкими свисающими полями. Бородатый старик с посохом, в плаще и шляпе - вылитый Гэндальф. Даже голубой плащ и тот появляется в финале «Властелина Колец», да так, что не заметить его невозможно, - когда Гэндальф приводит в изумление жителей Бри своей «белоснежной бородой» и внутренним сиянием: «казалось, он сияет изнутри и голубой плащ его - лишь облако, прикрывающее солнечный свет» (RK 274). Образ, вполне достойный Одина, который также носил голубые одежды и - в довершение ко всему - был владыкой неба [7].
Как Одину, так и Гэндальфу подобные обличья служат масками. Один - бог, скрывающийся под маской седобородого, но крепкого старика; Гэндальф - один из истаров, посланных в Срединную землю из Валинора «в простом обличье, под видом людей, уже немолодых летами, но крепких телом, странников и путешественников» (UT 393). По словам самого Толкина, он - «одинический странник» (Letters, 119). Описывая Гэндальфа как «старика в потрепанной шляпе», опирающегося на «посох с шипами» (FR 375), Фродо намеренно ограничивается поверхностным впечатлением. Он описывает Гэндальфа таким, каким он видится тем, кто не знает его достаточно хорошо и не распознаёт его волшебной силы и статуса. Когда Гэндальф показывается Гимли, Леголасу и Арагорну впервые после Мории, они видят в нем не Гэндальфа, а седобородого старика в плаще с капюшоном и в «широкополой шляпе», опирающегося на посох (ТТ 95-96). В этот момент он точь-в-точь как Один в обличье странствующего старика.
Разумеется, Гэндальф далеко не во всем подобен скандинавскому Одину. Для начала, в отличие от Одина, Гэндальф не бог, а посланец Манве - богоподобного персонажа, верховного Валы, который и сам во многом представляет собой идеализированную фигуру Одина, подобно Одину и Гэндальфу связан с орлами и иногда изображается в голубом плаще [8]. Но еще более существенное отличие Гэндальфа от скандинавского бога - в том, что отрицательные и зловещие эпитеты Одина, такие как Разжигатель распрей или Запутывающий (у Холландера) или Вершитель зла и Ужасный (в «Касселовском словаре»), совершенно неприменимы к достойному во всех отношениях магу Толкина (который - в отличие от Одина - неизменно вступает в действие ради других, а не ради собственной выгоды). Однако остальные эпитеты не пропадают втуне. Ибо некоторые из более неприглядных черт Одина все же присутствуют в образе Гэндальфа, хотя и в смягченном виде. Хотя Толкин неоднократно заявлял, что Гэндальф, в сущности, настоящий «ангел» [9] , на самом деле Гэндальф отнюдь не святой и далеко не всегда миролюбив и кроток. В его характере присутствует доля самодовольства, раздражительности и сарказма, что, впрочем, только прибавляет ему обаяния. При необходимости Гэндальф проявляет себя как доблестный воин, а его магический посох, хоть на первый взгляд и безобиден, в действительности наделен могучей силой, что становится очевидным во дворце Теодена и в сражениях с орками и волками. Таким образом, это то же самое, что и разнообразные посохи, пруты и палки, с которыми странствует Один, - скрытое оружие. (Например, в скандинавской «Книге с Плоского острова» Один вручает шведскому конунгу Эрику тонкий прут, который превращается в копье, когда тот мечет его во врагов.) Наконец, те, кто не понимает, в чем заключается миссия Гэндальфа, осуждают его как вестника войны в трудные времена: «Вороной бури» и «Дурной вестью» называет его Грима Червослов - прозвища, более приличествующие Одину в роли разжигателя войны, тому самому Одину, которого называли Богом воронов, Волком битвы и Отцом павших.
Кроме того, некоторые характеристики Одина присущи не Гэндальфу лично, но отрицательным персонажам толкиновского повествования, которые, в свою очередь, связаны с Гэндальфом. Это не только косвенным образом подкрепляет связь между Гэндальфом и Одином, но и служит скрытым указанием на нравственные пороки, которые могли бы развиться у Гэндальфа, если бы тот поддался соблазну. Эти отрицательные персонажи - два главных злодея «Властелина Колец»: падший маг Саруман, подражающий Саурону, и сам Саурон, создатель Кольца. Подобно Одину в его самых отталкивающих проявлениях, но в отличие от Гэндальфа, Саруман и Саурон (носящие примечательно схожие имена), жестоки и охвачены неутолимой жаждой власти; оба они коварны; оба стремятся не сохранять, а разрушать. Саурон как «Обманщик» и «Прародитель предательства» особенно явственно соотносится с теми аспектами Одина, которые описываются эпитетами «Обманщик» и «Владыка предательства». Но не только эта обобщенная склонность к тирании и разрушению связывает Сарумана и Саурона со скандинавским божеством. Некоторые сопутствующие им животные, одеяния (в которых предстает Саруман) и отдельные образы частей тела (в описании Саурона) также напоминают об Одине. И при этом те же ассоциации с животными (и предметами одежды) присутствуют и в образе Гэндальфа [10].
Толкин неоднократно заставляет своих персонажей путать Гэндальфа с Саруманом (оба они, подобно Одину, носят плащ и широкополую шляпу). После спасения из Мории и мнимой гибели Гэндальфа уцелевшие члены Братства не могут понять, кого они видели, - Гэндальфа или Сарумана. «Вроде бы он, а вроде и не он», - говорит Гимли (ТТ 183). Позднее Эомер описывает Сарумана как «старика в плаще с капюшоном, очень похожего на Гэндальфа» (ТТ 39), а сам Гэндальф сообщает, что в своем новом воплощении - в облике Гэндальфа Белого - он и впрямь стал Саруманом: таким Саруманом, «каким бы ему следовало быть» (ТТ 98). (Отметим кстати, что теперь из образа Гэндальфа исчезает серый цвет с присущей ему неоднозначностью.)
Менее очевидны связи Гэндальфа с Сауроном, Темным Властелином. Хотя Толкин одно время предполагал устроить решающий поединок между Гэндальфом и Сауроном и утверждал, что «в нем должно сохраняться тонкое равновесие» (Letters, 332), параллели между двумя этими персонажами далеко не так наглядны, как между Гэндальфом и Саруманом. Саурон, в конце концов, не столько существо, сколько идея; его не так-то просто изобразить и, соответственно, не так-то просто сравнить с кем бы то ни было (по крайней мере визуально). После гибели Нуменора Саурон лишается «обличья, в котором он содеял столь великое зло», и впредь не может «предстать в глазах человека прекрасным». Тем не менее, ему удается сохранить нечто от физической сущности: «Поднялся дух его из пучины, и перенесся через море на крыльях черного ветра, подобно тени, и возвратился в Срединную землю, в Мордор, свое обиталище. Там, в Барад-Дуре, обрел он вновь свое великое Кольцо, и обитал там во тьме и безмолвии, пока не произвел себе новую личину - образ ненависти и злобы, принявших зримые черты; и мало кто отныне мог выстоять пред нестерпимым Оком Саурона Ужасного» (Silmarillion 280-281).
Во «Властелине Колец» Саурон изображается в той же расплывчатой и фрагментарной манере - как «тень», «черная рука» или «перст». Но более, чем что-либо иное, он - око, единственное «грозное око», «безвекое око», взор которого в ненасытной злобе стремится на запад Срединной земли. Служащие ему орки носят эмблему в виде глаза и вырезают или рисуют там, где побывали, свою метку - знак Багрового Ока. «Багровое Око будет приковано к Изенгарду», - говорит Арагорн, имея в виду, что Саурон не теряет бдительности (ТТ 169). В зеркале Галадриэли это Око видится Фродо как «окаймленное огнем» (FR 379).
Если вспомнить, что один из эпитетов Одина - «Огненноокий» и что сам он, подобно Саурону, в поисках могущества лишился части своей физической сущности, то станет очевидной еще одна параллель. Один жертвует глазом за право испить из Источника Мимира и обрести мудрость (отсюда его эпитет «Одноглазый»); Саурон - в своем стремлении «подчинить себе все сущее в Срединной земле» (Silmarillion 289) - теряет большую часть своей телесной оболочки (и с тех пор он весь - немногим более, чем один-единственный глаз, ненасытное и бессонное Око). Кроме уже упоминавшихся прозваний «Багровое Око» и «Безвекое Око», Саурон именуется «Великим Оком», «Оком Барад-Дура», «Оком Зла» и «Безымянным Оком».
Как Один, так и Саурон обладают кольцами, наделенными сверхъестественной силой. В скандинавской мифологии один из немногих предметов, ассоциирующихся с Одином, - кольцо Драупнир, запястное кольцо, каждую девятую ночь чудесным образом порождающее еще восемь колец равного ему веса. У Толкина же Единое Кольцо Саурона властвует над тремя, семью и девятью младшими кольцами, подчиненными Единому.
Примечания
[1]. «В реальной жизни, - писал Толкин своему сыну Кристоферу в период Второй Мировой войны, - все далеко не так ясно и однозначно, как в литературе» (Letters 78). Вскоре после этого (все еще в мае 1944-го), в очередном письме Кристоферу, он заметил, что в реальной жизни «и по эту, и по ту сторону стоят люди, то есть пестрая смесь орков, зверей, демонов, простых честных людей и ангелов» (Letters 78).
[2] Клайв Толли в своей работе «И слово стало плотью» (Clive Tolley, And the Word Was Made Flesh, 13-14) приводит отличный пример того, настолько Толкин был «зачарован» «неоднозначностью характера». Помимо много прочего, Толли показывает, каким образом Толкин перераспределяет черты характера между своими персонажами: он берет сложный, нравственно небезупречный образ Унферта из «Беовульфа» и превращает его в последовательного предателя Гриму Червослова. (Другой вероятный, хотя и не принадлежащий к числу неоднозначных персонажей, прототип Гримы - Бикка, злокозненный советник короля Ёрмунрекка из эддической «Краткой песни о Сигурде»).
[3] Подробнее об этой картине немецкого художника Йозефа Мадленера см. Douglas A. Anderson, The Annotated Hobbit, 38.
[4] The Poetic Edda, trans. Lee M. Hollander, Austin: University of Texas, 1928, pp. 72-74. Трудно решить, какой перевод лучше использовать. Ученые переводят имена Одина по-разному, а переводом самого Толкина мы не располагаем, равно как и сведениями о том, какой из имеющихся переводов он бы предпочел; «Старшую Эдду» он читал на языке оригинала. Я остановился на несколько старомодном переводе Ли Холландера 1928-го г. В 1962 г. Холландер опубликовал исправленный вариант, однако я отдаю здесь предпочтение более раннему изданию, поскольку Толкин мог быть знаком именно с ним.
[5] The Elder Edda: A Selection, trans. Paul B. Taylor and W.H. Auden, London: Faber and Faber, 1969, pp. 69-70.
[6] Cassell’s Dictionary of Norse Myth and Legend, ed. Andy Orchard, London: Cassell, 1997.
[7] Аналогии между одеяниями Гэндальфа и Одина и то, что оба эти персонажа связаны с воронами и орлами, отметил еще Джон Спрот Райан в статье 1966 г. (John Sprott Ryan, “German Mythology Applied - The Extension of the Literary Folk Memory”, Folklore XXVII, Spring 1966, pp. 45-59). Однако самым проницательным из первых исследователей этой темы оказался Уильям Грин, в своей диссертации 1969 г. выявивший сходство между Гэндальфом и Одином не только в характерных для них личинах стариков и ассоциациях с орлами, но также в том, что оба они связаны с лошадьми и битвами (Мория и Рагнарек). Не рассматривая свойственную Толкину тенденцию к перераспределению нравственных качеств между персонажами, Грин, однако, первым обращает внимание на то, что некоторые отрицательные черты Одина приписаны Темному Властелину.
[8] На аналогии между Одином и Манве Толкин сам указывает в ранних записных книжках, цитируемых в «Книге утраченных сказаний» (II 290). Он пишет, что «фэйри» (позднее ставшие эльфами) «отождествляли» Одина с Манвегом (Манве). Подробно об образности, связанной с Одином, и отсылках к Одину в «Сильмариллионе» и «Истории Срединной земли» (и о том, каким образом Гэндальф служит представителем Манве в Срединной земли) см. статью Марджори Бернс «Гэндальф и Один» (Marjorie Burns, “Gandalf and Odin”, Tolkien’s Legendarium: Essays on The History of Middle-earth, ed. Verlyn Flieger and Carl F. Hofstetter, Westport, CT, and London: Greenwood Press, 2000, pp. 219-231). Сопоставление всего скандинавского пантеона с отдельными образами Валар у Толкина см. Marjorie Burns, “Norse and Christian Gods: The Integrative Theology of J.R.R. Tolkien”, Tolkien and the Invention of Myth: A Reader, ed. Jane Chance, Lexington: University Press of Kentucky, 2004, pp. 163-178.
[9] См., например, Letters 159n и 202.
[10] Любопытно, что и в самой скандинавской мифологии присутствует подобное двойничество. По предположению Х.Р. Эллис-Дэвидсон, «Локи в его роли амбивалентного смутьяна» в некоторых отношениях можно рассматривать как «своего рода одиническую фигуру, вывернутую наизнанку», «нечто вроде теневого Одина», пародию на Одина. Если рассматривать Локи с такой точки зрения, то многие черты этого загадочного бога-трикстера - его шаманство и оборотничество, его странствия и связи с миром мертвых, его роль в рождении Слейпнира и тот факт, что он является отцом исполинского волка Фенрира (убийцы Одина), - приобретает скрытый мистический смысл (181). А за образом Локи стоит, в свою очередь, пародия на самого Локи - великан Утгарда-Локи, с которым сталкиваются в одном из эддических сказаний Локи и Тор. См. H.R. Ellis Davidson, Gods and Myths of Northern Europe, Harmondsworth, England: Penguin, 1964, p. 181.