Очарованный странник

Jan 06, 2020 21:04


Вспоминаю Лескова и его «Очарованного странника». Вот из моего архива в ЖЖ:



Возьмем тему бесов. Николай Семенович Лесков часто рассказывал о бесах в своих произведениях. А в "Очарованном страннике"  упоминал весьма часто эту тему. Например, Голован на пароходе излагал  историю, как он усмирил одного коня, у которого была бесовская  одержимость кусать седока за коленку. Мой отец, полжизни прожил с  конями. С 6 лет жил с ними и изучил все их повадки. Так тоже  рассказывал, что есть лошади, которые если обидятся на седока, то сразу  не покажут, а в самый неожиданный момент укусят всадника за коленку. Вот  как рассказывает об этом Северьян.
«В Москве, в манеже, один  конь был, совсем у всех  наездников от рук отбился и изучил, профан,  такую манеру, чтобы за  колени седока есть. Просто, как черт, схватит  зубищами, так всю коленную  чашку и вышелушит. От него много людей  погибло. Тогда в Москву  англичанин Рарей  приезжал, - «бешеный  усмиритель» он назывался, - так она, эта подлая  лошадь, даже и его чуть  не съела, а в позор она его все-таки привела;  но он тем от нее только и  уцелел, что, говорят, стальной наколенник  имел, так что она его хотя и  ела за ногу, но не могла прокусить и  сбросила; а то бы ему смерть; а я  ее направил как должно. - Расскажите, пожалуйста, как же вы это сделали? -  С божиею помощию-с, потому  что, повторяю вам, я к этому дар имею.  Мистер Рарей этот, что называется  «бешеный укротитель», и прочие,  которые за этого коня брались, все  искусство противу его злобности в  поводах держали, чтобы не допустить  ему ни на ту, ни на другую сторону  башкой мотнуть; а я совсем противное  тому средство изобрел; я, как  только англичанин Рарей от этой лошади  отказался, говорю: «Ничего,  говорю, это самое пустое, потому что этот  конь ничего больше, как бесом  одержим. Англичанин этого не может  постичь, а я постигну и помогу».  Начальство согласилось. Тогда я говорю:  «Выведите его за Дрогомиловскую  заставу!» Вывели. Хорошо-с; свели мы  его в поводьях в лощину к Филям,  где летом господа на дачах живут. Я  вижу: тут место просторное и  удобное, и давай действовать. Сел на него,  на этого людоеда, без  рубахи, босой, в однех шароварах да в картузе, а  по голому телу имел  тесменный поясок от святого храброго князя Всеволода-Гавриила из Новгорода, которого я за молодечество его сильно уважал и в него верил; а на том пояске его надпись заткана: «Чести моей никому не отдам». В   руках же у меня не было никакого особого инструмента, как опричь в   одной - крепкая татарская нагайка с свинцовым головком, в конце так не   более яко в два фунта, а в другой - простой муравный   горшок с жидким тестом. Ну-с, уселся я, а четверо человек тому коню   морду поводьями в разные стороны тащат, чтобы он на которого-нибудь из   них зубом не кинулся. А он, бес, видя, что на него ополчаемся, и ржет, и   визжит, и потеет, и весь от злости трусится, сожрать меня хочет. Я это   вижу и велю конюхам: «Тащите, говорю, скорее с него, мерзавца, узду   долой». Те ушам не верят, что я им такое даю приказание, и глаза   выпучили. Я говорю: «Что же вы стоите! или не слышите? Что я вам   приказываю - вы то сейчас исполнять должны!» А они отвечают: «Что ты,   Иван Северьяныч (меня в миру Иван Северьяныч, господин Флягин, звали):   как, говорят, это можно, что ты велишь узду снять?» Я на них сердиться   начал, потому что наблюдаю и чувствую в ногах, как конь от ярости   бесится, и его хорошенько подавил в коленях, а им кричу: «Снимай!» Они   было еще слово; но тут уже и я совсем рассвирепел да как заскриплю   зубами - они сейчас в одно мгновение узду сдернули, да сами, кто куда   видит, бросились бежать, а я ему в ту же минуту сейчас первое, чего он   не ожидал, трах горшок об лоб: горшок разбил, а тесто ему и потекло и в   глаза и в ноздри. Он испужался, думает: «Что это такое?» А я скорее   схватил с головы картуз в левую руку и прямо им коню еще больше на глаза   теста натираю, а нагайкой его по боку щелк... Он ёк да вперед, а и его   картузом по глазам тру, чтобы ему совсем зрение в глазах замутить, а   нагайкой еще по другому боку... Да и пошел, да и пошел его парить. Не   даю ему ни продохнуть, ни проглянуть, все ему своим картузом по морде   тесто размазываю, слеплю, зубным скрежетом в трепет привожу, пугаю, а по   бокам с обеих сторон нагайкой деру, чтобы понимал, что это не шутка...   Он это понял и не стал на одном месте упорствовать, а ударился меня   носить. Носил он меня, сердечный, носил, а я его порол да порол, так что   чем он усерднее носится, тем и я для него еще ревностнее плетью   стараюсь, и, наконец, оба мы от этой работы стали уставать: у меня плечо   ломит и рука не поднимается, да и он, смотрю, уже перестал коситься и   язык изо рта вон посунул. Ну, тут я вижу, что он пардону просит,   поскорее с него сошел, протер ему глаза, взял за вихор и говорю: «Стой,   собачье мясо, песья снедь!» да как дерну его книзу - он на колени  передо  мною и пал, и с той поры такой скромник сделался, что лучше  требовать  не надо: и садиться давался и ездил, но только скоро издох."
Что-то  подобное рассказывал мне и отец мой - знаток лошадей. Лошадь, как и человек, любит строгость и справедливость.



Previous post Next post
Up