из "Памяти детства"
Что же я читала от шести лет до десяти? Какие же книги он выбирал для меня и для Коли; что допускал неохотно, что подсовывал нам?
.. он с интересом вглядывался в соотношение между автором и читателем, книгой и возрастом. Ребёнок такого-то возраста и такая-то книга. Башмаки должны быть впору - а где их взять? «Сказки» Пушкина прочитаны, «Конёк-Горбунок» Ершова - тоже… Что же дальше: между шестью годами и десятью?
«Башмаков впору» в те времена было сшито и выточено считанное количество: два-три стихотворения Саши Чёрного, Марии Моравской, Поликсены Соловьёвой, Натана Венгрова. Стихотворения Блока для детей были прекрасны, но не для детей.
..
«Скучно - нескучно» - критерий не единственный, но обязательный.
Возраст - ступенька. Каждой возрастной ступени должно соответствовать своё искусство.
..Нам с Колей Пушкина он открывал, вселяя в нас желанную радость, «Песнью о вещем Олеге», «Гусаром», «Женихом», отрывками из «Полтавы» и «Медного всадника». Как радовались мы строчкам:
Марш! марш! - всё в печку поскакало…
или:
Шалит Марусинька моя…
или:
«А это с чьей руки кольцо?» -
Вдруг молвила невеста…
или:
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром…
(Дети тоже любят дым и гром…)
Как гордились мы черногорцами, которые хитростью и мужеством спровадили из своей страны Бонапарта:
И французы ненавидят
С той поры наш вольный край
И краснеют, коль завидят
Шапку нашу невзначай.
Эти стихи были не только великой пушкинской поэзией, но и попросту весёлыми, интересными для чтения стихами, соответствующими потребностям нашего возраста, жаждущего происшествий, событий, эмоциональных бурь.
«…Наркомпрос упорно скрывает от них того Пушкина, которого они могли бы полюбить, - писал в статье «Литература и школа», уже поставивший немало опытов на своих и чужих детях, Чуковский. - Даже одиннадцатилетним ребятам (в пятом классе) он навязывает «Дубровского» и «Зимнее утро», то есть опять-таки то, что нисколько не соответствует их возрастным интересам. Они на всю жизнь влюбились бы в Пушкина, если бы им дать, например, «Делибаша»:
Делибаш уже на пике,
А казак без головы!
Но похоже, что Наркомпрос вообще не желает внушать детям любовь к литературе. Пусть зубрят по программе - без всяких эмоций! Вот, например, басни Крылова. В них есть всё, что может понравиться детям: и звонкий стих, и забавная фабула, и медведи, и слоны, и обезьяны. Одиннадцатилетние тянутся к этим басням, как к мёду. Не потому ли программа даёт им всего лишь три басни, то есть почти ничего! Чтоб они не лакомились теми стихами, которые доставляют им радость! Из всего Лермонтова детьми наиболее любима «Песня про купца Калашникова», - и, конечно, Наркомпрос не включил этой песни даже в программу внеклассного чтения. То же самое и с «Детством» Толстого. Дети так любят читать про детей!
..Да и вообще не мешал нам читать что нам вздумается, полагая, наверное, что мы прочно защищены от пошлости Баратынским, Тютчевым, Пушкиным, Фетом.
А в общем, читали мы то же, что все мальчики и девочки Колиного и моего возраста в то время. Коля: Купера, Майн Рида, Конан Дойла, Жюля Верна, Стивенсона, Вальтера Скотта, Диккенса, Марка Твена, Гюго. Я плелась за ним: только Жюль Верн, кроме «Двадцати тысяч лье под водой», казался мне непереносимо скучным, в особенности «Дети капитана Гранта». Зато Коля отплёвывался от моих девчонских книг: «Маленькая принцесса», «Голубая цапля», «Маленький лорд Фаунтлерой», «Маленькие женщины». Я чувствовала, что и Корней Иванович их не одобряет, над ними подтрунивает, но он не мешал мне читать их. Однако самой про себя, а не вечером ему вслух. Почитать ему на ночь «Голубую цаплю» нельзя было: засмеёт. Его раздражали сантименты, слащавость, топорные переводы. Он мечтал для нас об «Алисе», «Гулливере», «Робинзоне Крузо», - но и эти переводы и пересказы сердили его.
..Со своего шестилетнего по свой десятилетний возраст я прочла ему сказки Афанасьева, потом - тут он тоже морщился от переводов - сказки Гауфа, Перро, братьев Гримм; потом - сказки Андерсена; потом «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя, «Без семьи» Мало; потом начался Марк Твен: «Принц и нищий», «Том Сойер», «Гекльберри Финн»; потом - роман за романом Диккенса, романы Гюго, и многое множество стихов, главным образом стихов-повествований, потому что он был убеждён: дети моего возраста требуют от стихов и от прозы прежде всего смены событий. Стихи он давал мне только самого высокого качества: «Мороз, Красный Нос», «Генерал Топтыгин», «Кому на Руси жить хорошо»; «Песню про купца Калашникова», «Бородино», «Воздушный корабль», «Три пальмы»; русские былины, и «Калевалу», и «Гайавату». И «Ундину», «Наль и Дамаянти», «Одиссею» в переводах Жуковского.
Основой основ, фундаментом всего стихового воспитания детей от восьми до двенадцати и старше почитал он баллады Жуковского. Как и сказка, баллада - в своём далёком изначальном виде - произведение народа; ввели её из фольклора в литературу величайшие поэты мира. Каждая баллада - стремительное действие; целая цепочка не дающих от себя оторваться поступков и происшествий. Всё, к чему тянутся дети, да и подростки. Для подростков баллады он считал такой же необходимостью, как для маленьких - сказки. В балладах, столь счастливо воссозданных Жуковским на русском языке, естественность интонаций такова, что тут и не пахнет переводом, тут совершилось второе рождение Гёте, Шиллера, Вальтера Скотта, Уланда, Саути - в России: в стихии русского языка - то архаического, то народного, то литературного, но всегда естественного, живого. Чужеземные имена и названия придают этой речи не чуждость, а лишь дополнительную прелесть загадочности: «Бротерстон», «Боклю», «быстро бегущая Твид», «рыцарь Ричард Кольдингам», «Посидонов пир», «Фракийские горы…». ..Когда мне исполнилось одиннадцать лет, уже в Петрограде, он подарил мне трёхтомник Жуковского. К этому времени я знала уже наизусть и «Суд Божий над епископом Гаттоном», и «Кубок», и «Поликратов перстень». Сколько раз, читая ему на ночь в Куоккале, зажигала я свечу над любимейшими из любимых: «Кубком» или «Замком Смальгольм»!
..Каждая девочка - одна в восемь, другая в двенадцать лет - неминуемо повторит вслед за Шиллером-Жуковским, безо всякой зубрёжки, с горестным и почему-то счастливым вздохом:
Утихнула бездна… и снова шумит…
И пеною снова полна…
И с трепетом в бездну царевна глядит…
И бьёт за волною волна…
Приходит, уходит волна быстротечно…
А юноши нет и не будет уж вечно.
.. он с интересом вглядывался в соотношение между автором и читателем, книгой и возрастом. Ребёнок такого-то возраста и такая-то книга. Башмаки должны быть впору - а где их взять? «Сказки» Пушкина прочитаны, «Конёк-Горбунок» Ершова - тоже… Что же дальше: между шестью годами и десятью?
«Башмаков впору» в те времена было сшито и выточено считанное количество: два-три стихотворения Саши Чёрного, Марии Моравской, Поликсены Соловьёвой, Натана Венгрова. Стихотворения Блока для детей были прекрасны, но не для детей.
..
«Скучно - нескучно» - критерий не единственный, но обязательный.
Возраст - ступенька. Каждой возрастной ступени должно соответствовать своё искусство.
..Нам с Колей Пушкина он открывал, вселяя в нас желанную радость, «Песнью о вещем Олеге», «Гусаром», «Женихом», отрывками из «Полтавы» и «Медного всадника». Как радовались мы строчкам:
Марш! марш! - всё в печку поскакало…
или:
Шалит Марусинька моя…
или:
«А это с чьей руки кольцо?» -
Вдруг молвила невеста…
или:
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром…
(Дети тоже любят дым и гром…)
Как гордились мы черногорцами, которые хитростью и мужеством спровадили из своей страны Бонапарта:
И французы ненавидят
С той поры наш вольный край
И краснеют, коль завидят
Шапку нашу невзначай.
Эти стихи были не только великой пушкинской поэзией, но и попросту весёлыми, интересными для чтения стихами, соответствующими потребностям нашего возраста, жаждущего происшествий, событий, эмоциональных бурь.
«…Наркомпрос упорно скрывает от них того Пушкина, которого они могли бы полюбить, - писал в статье «Литература и школа», уже поставивший немало опытов на своих и чужих детях, Чуковский. - Даже одиннадцатилетним ребятам (в пятом классе) он навязывает «Дубровского» и «Зимнее утро», то есть опять-таки то, что нисколько не соответствует их возрастным интересам. Они на всю жизнь влюбились бы в Пушкина, если бы им дать, например, «Делибаша»:
Делибаш уже на пике,
А казак без головы!
Но похоже, что Наркомпрос вообще не желает внушать детям любовь к литературе. Пусть зубрят по программе - без всяких эмоций! Вот, например, басни Крылова. В них есть всё, что может понравиться детям: и звонкий стих, и забавная фабула, и медведи, и слоны, и обезьяны. Одиннадцатилетние тянутся к этим басням, как к мёду. Не потому ли программа даёт им всего лишь три басни, то есть почти ничего! Чтоб они не лакомились теми стихами, которые доставляют им радость! Из всего Лермонтова детьми наиболее любима «Песня про купца Калашникова», - и, конечно, Наркомпрос не включил этой песни даже в программу внеклассного чтения. То же самое и с «Детством» Толстого. Дети так любят читать про детей!
..Да и вообще не мешал нам читать что нам вздумается, полагая, наверное, что мы прочно защищены от пошлости Баратынским, Тютчевым, Пушкиным, Фетом.
А в общем, читали мы то же, что все мальчики и девочки Колиного и моего возраста в то время. Коля: Купера, Майн Рида, Конан Дойла, Жюля Верна, Стивенсона, Вальтера Скотта, Диккенса, Марка Твена, Гюго. Я плелась за ним: только Жюль Верн, кроме «Двадцати тысяч лье под водой», казался мне непереносимо скучным, в особенности «Дети капитана Гранта». Зато Коля отплёвывался от моих девчонских книг: «Маленькая принцесса», «Голубая цапля», «Маленький лорд Фаунтлерой», «Маленькие женщины». Я чувствовала, что и Корней Иванович их не одобряет, над ними подтрунивает, но он не мешал мне читать их. Однако самой про себя, а не вечером ему вслух. Почитать ему на ночь «Голубую цаплю» нельзя было: засмеёт. Его раздражали сантименты, слащавость, топорные переводы. Он мечтал для нас об «Алисе», «Гулливере», «Робинзоне Крузо», - но и эти переводы и пересказы сердили его.
..Со своего шестилетнего по свой десятилетний возраст я прочла ему сказки Афанасьева, потом - тут он тоже морщился от переводов - сказки Гауфа, Перро, братьев Гримм; потом - сказки Андерсена; потом «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя, «Без семьи» Мало; потом начался Марк Твен: «Принц и нищий», «Том Сойер», «Гекльберри Финн»; потом - роман за романом Диккенса, романы Гюго, и многое множество стихов, главным образом стихов-повествований, потому что он был убеждён: дети моего возраста требуют от стихов и от прозы прежде всего смены событий. Стихи он давал мне только самого высокого качества: «Мороз, Красный Нос», «Генерал Топтыгин», «Кому на Руси жить хорошо»; «Песню про купца Калашникова», «Бородино», «Воздушный корабль», «Три пальмы»; русские былины, и «Калевалу», и «Гайавату». И «Ундину», «Наль и Дамаянти», «Одиссею» в переводах Жуковского.
Основой основ, фундаментом всего стихового воспитания детей от восьми до двенадцати и старше почитал он баллады Жуковского. Как и сказка, баллада - в своём далёком изначальном виде - произведение народа; ввели её из фольклора в литературу величайшие поэты мира. Каждая баллада - стремительное действие; целая цепочка не дающих от себя оторваться поступков и происшествий. Всё, к чему тянутся дети, да и подростки. Для подростков баллады он считал такой же необходимостью, как для маленьких - сказки. В балладах, столь счастливо воссозданных Жуковским на русском языке, естественность интонаций такова, что тут и не пахнет переводом, тут совершилось второе рождение Гёте, Шиллера, Вальтера Скотта, Уланда, Саути - в России: в стихии русского языка - то архаического, то народного, то литературного, но всегда естественного, живого. Чужеземные имена и названия придают этой речи не чуждость, а лишь дополнительную прелесть загадочности: «Бротерстон», «Боклю», «быстро бегущая Твид», «рыцарь Ричард Кольдингам», «Посидонов пир», «Фракийские горы…». ..Когда мне исполнилось одиннадцать лет, уже в Петрограде, он подарил мне трёхтомник Жуковского. К этому времени я знала уже наизусть и «Суд Божий над епископом Гаттоном», и «Кубок», и «Поликратов перстень». Сколько раз, читая ему на ночь в Куоккале, зажигала я свечу над любимейшими из любимых: «Кубком» или «Замком Смальгольм»!
..Каждая девочка - одна в восемь, другая в двенадцать лет - неминуемо повторит вслед за Шиллером-Жуковским, безо всякой зубрёжки, с горестным и почему-то счастливым вздохом:
Утихнула бездна… и снова шумит…
И пеною снова полна…
И с трепетом в бездну царевна глядит…
И бьёт за волною волна…
Приходит, уходит волна быстротечно…
А юноши нет и не будет уж вечно.