берлин
Счастливое чувство, что побывал в сказке, отпустило меня довольно быстро. Так что в порядке прокрастинации изложу впечатления от Берлина - а потом, может быть, разобью их на серию текстов с картинками.
Надо сказать, что в восьмом или девятом классе Берлин был предметом моих нескончаемых сочинений в духе "Лондон - столица Великобритании", и на описание его достопримечательностей уходило по полторы тетради. Я нисколько не удивилась, когда ощутила - спустя целую жизнь после изучения немецкого и успев полностью его забыть - как все эти памятники оживают перед глазами, начиная с широкой ленты Курфюрстендамм и Gedächtniskirche с ее странными мозаиками и крестом из Ковентри. Вкупе с аристократической Фазанер-штрассе и католической церковью св. Людовика (освященной в день свв. апостолов Петра и Павла, ага) они и стали предметом первой моей самостоятельной вылазки.
После долгой привычки к Италии - я не ошиблась, однажды сказав себе, что оттуда не возвращаются - Берлин показался громадным и суматошным. И ещё - слишком пестрым, разновременным. Глаз не способен сосредоточиться, найти себе место и успокоиться внутри одного периода: застройка пятнами, постоянное чередование belle epoque со стеклом и бетоном безотчетно и надоедливо действует на сознание, как всегда должна действовать неизжитая память войны. На второй день, еле живая вывалившись из Культурфорума, я разнервничалась и потерялась в густых синих сумерках (Берлин - очень темный город, не избалован ни солнцем, ни электрическим освещением) - сперва на задворках Тиргартена, потом на вокзале под Александерплатц, пока, наконец, в приступе паники не нашла нужного выхода с Потсдамер-платц. На третий день я пересчитала все стройки, проулки и огороды между Rote Rathaus и будущим Гумбольдт-форумом, попала под жутко холодный дождь, забравшись на купол собора, а на четвертый день вышло солнце, и город преобразился. Блуждая по улицам, я неожиданно вышла на залитый светом Жандармен-Маркт, который не опознала минутой раньше по портикам, а следующим пришло ощущение, что Берлин - это очень комфортный город, даже, пожалуй, нарочито комфортный. А через неделю я обнаглела до такой степени, что в рамках освоенного пространства бегала только так, путаясь только в квадрате на подступах к дому.
Берлинские музеи, куда я по ленности доходила уже под вечер, предпочитая в светлое время гулять по улицам и церквям - нечто невообразимое по размаху. На Картинную галерею мне не хватило двух дней; Новый музей - открытие, даже повод увлечься, в конце концов, Египтом; Музей декоративного искусства - просто моя мечта. Впрочем, по здравому размышлению, спустя время, ты понимаешь, что ничего неохватного в мире нет - хотя это, может быть, половина залов закрыта. И еще мне безмерно понравился Далем, куда я приехала в звонкий, морозный день: домики, снег на ягодах и огромное синее небо.
Выставка Боттичелли, поспособствовавшая моему приезду, оказалась весьма сомнительной, и толпа народа, оккупировавшая залы, не способствовала удовольствию даже в особенно трогательных закутках. Главное, что сопровождалась она экспозицией, посвященной "Комедии". С Боттичелли и Данте - в Берлине в частности и с разговорами о Берлине вообще - связан один из главных моих незакрытых гештальтов, и совпадение мне не казалось совсем случайным. Первый раз, перед основной выставкой, я провела среди этих листов больше часа, не зная, на что смотреть - на затейливые ли придумки и на потешных чертей в аду, на зыбкий нестертый контур (я безумно люблю эту технику, когда штифт слегка проглядывает из-под пера) или на рукописи с миниатюрами, лежащие в центре зала. Во второй раз, уже осмелев, я позволила себе роскошь открыть перевод Лозинского и читать его медленно, одновременно поглядывая на иллюстрации - и, кажется, наконец-то я их поняла.
Еще мы с levchun побывали на конференции про почтовые марки и на докладе Валентино Паче, ездили в Потсдам, который под снегом похож на Нарнию, обследовали заброшенные купальни и чуть не свалились с горки; гуляли в Шарлоттенбурге, и только в Магдебург я поехала без нее. Немецкие электрички ходят, хотя это только так кажется, неспешно и мягко. Вкупе с пространными зимними видами за окном тихий ход создает иллюзию санной прогулки. Что всего более поразило меня в тех пейзажах (а затем - на просторах Шарлоттенбурга), так это цвет, то есть обилие цвета в зимней природе. Городской ребенок, я впервые заметила, что кусты могут быть не только сизыми, но и рыжими, и багряными, и цвета ржавчины. Сосновый лес на неверном утреннем солнце - колористическая поэма в духе Каспара Давида Фридриха: розовые стволы, бутылочной зелени хвоя, и всё просвечивает насквозь. Да и сам Фридрих, и даже Менцель оказались вполне замечательными художниками.
Магдебург, если забыть про гигантские стены собора, лавочки с чаем и безделушками, причудливые дверные ручки и бешеный спиритуальный порыв, который случился со мной в католическом храме перед вызолоченным алтарем, поразил меня тем же, что и Берлин, - следами войны. Ряд колоссальных храмов, выстроившихся вдоль берега, трамвайные рельсы - и более ничего. Обрубленные нервюры, беспомощно торчащие вверх, как сухие ветки, под плоскими деревянными потолками, сменившими некогда высившиеся здесь своды, - очень сильное архитектурное впечатление. И, конечно, Liebfrauenkloster: оглушительная тишина, белизна и снежинки, медленно вьющиеся поодиночке в романском дворе, который казался бы низеньким, крепеньким и угрюмым, если бы его ширина не превосходила настолько высоту стен. Тот же тип, те же формы, что в Фоссанове, только окованные белым снегом. Такие, чтобы остаться в них навсегда.
Надо сказать, что в восьмом или девятом классе Берлин был предметом моих нескончаемых сочинений в духе "Лондон - столица Великобритании", и на описание его достопримечательностей уходило по полторы тетради. Я нисколько не удивилась, когда ощутила - спустя целую жизнь после изучения немецкого и успев полностью его забыть - как все эти памятники оживают перед глазами, начиная с широкой ленты Курфюрстендамм и Gedächtniskirche с ее странными мозаиками и крестом из Ковентри. Вкупе с аристократической Фазанер-штрассе и католической церковью св. Людовика (освященной в день свв. апостолов Петра и Павла, ага) они и стали предметом первой моей самостоятельной вылазки.
После долгой привычки к Италии - я не ошиблась, однажды сказав себе, что оттуда не возвращаются - Берлин показался громадным и суматошным. И ещё - слишком пестрым, разновременным. Глаз не способен сосредоточиться, найти себе место и успокоиться внутри одного периода: застройка пятнами, постоянное чередование belle epoque со стеклом и бетоном безотчетно и надоедливо действует на сознание, как всегда должна действовать неизжитая память войны. На второй день, еле живая вывалившись из Культурфорума, я разнервничалась и потерялась в густых синих сумерках (Берлин - очень темный город, не избалован ни солнцем, ни электрическим освещением) - сперва на задворках Тиргартена, потом на вокзале под Александерплатц, пока, наконец, в приступе паники не нашла нужного выхода с Потсдамер-платц. На третий день я пересчитала все стройки, проулки и огороды между Rote Rathaus и будущим Гумбольдт-форумом, попала под жутко холодный дождь, забравшись на купол собора, а на четвертый день вышло солнце, и город преобразился. Блуждая по улицам, я неожиданно вышла на залитый светом Жандармен-Маркт, который не опознала минутой раньше по портикам, а следующим пришло ощущение, что Берлин - это очень комфортный город, даже, пожалуй, нарочито комфортный. А через неделю я обнаглела до такой степени, что в рамках освоенного пространства бегала только так, путаясь только в квадрате на подступах к дому.
Берлинские музеи, куда я по ленности доходила уже под вечер, предпочитая в светлое время гулять по улицам и церквям - нечто невообразимое по размаху. На Картинную галерею мне не хватило двух дней; Новый музей - открытие, даже повод увлечься, в конце концов, Египтом; Музей декоративного искусства - просто моя мечта. Впрочем, по здравому размышлению, спустя время, ты понимаешь, что ничего неохватного в мире нет - хотя это, может быть, половина залов закрыта. И еще мне безмерно понравился Далем, куда я приехала в звонкий, морозный день: домики, снег на ягодах и огромное синее небо.
Выставка Боттичелли, поспособствовавшая моему приезду, оказалась весьма сомнительной, и толпа народа, оккупировавшая залы, не способствовала удовольствию даже в особенно трогательных закутках. Главное, что сопровождалась она экспозицией, посвященной "Комедии". С Боттичелли и Данте - в Берлине в частности и с разговорами о Берлине вообще - связан один из главных моих незакрытых гештальтов, и совпадение мне не казалось совсем случайным. Первый раз, перед основной выставкой, я провела среди этих листов больше часа, не зная, на что смотреть - на затейливые ли придумки и на потешных чертей в аду, на зыбкий нестертый контур (я безумно люблю эту технику, когда штифт слегка проглядывает из-под пера) или на рукописи с миниатюрами, лежащие в центре зала. Во второй раз, уже осмелев, я позволила себе роскошь открыть перевод Лозинского и читать его медленно, одновременно поглядывая на иллюстрации - и, кажется, наконец-то я их поняла.
Еще мы с levchun побывали на конференции про почтовые марки и на докладе Валентино Паче, ездили в Потсдам, который под снегом похож на Нарнию, обследовали заброшенные купальни и чуть не свалились с горки; гуляли в Шарлоттенбурге, и только в Магдебург я поехала без нее. Немецкие электрички ходят, хотя это только так кажется, неспешно и мягко. Вкупе с пространными зимними видами за окном тихий ход создает иллюзию санной прогулки. Что всего более поразило меня в тех пейзажах (а затем - на просторах Шарлоттенбурга), так это цвет, то есть обилие цвета в зимней природе. Городской ребенок, я впервые заметила, что кусты могут быть не только сизыми, но и рыжими, и багряными, и цвета ржавчины. Сосновый лес на неверном утреннем солнце - колористическая поэма в духе Каспара Давида Фридриха: розовые стволы, бутылочной зелени хвоя, и всё просвечивает насквозь. Да и сам Фридрих, и даже Менцель оказались вполне замечательными художниками.
Магдебург, если забыть про гигантские стены собора, лавочки с чаем и безделушками, причудливые дверные ручки и бешеный спиритуальный порыв, который случился со мной в католическом храме перед вызолоченным алтарем, поразил меня тем же, что и Берлин, - следами войны. Ряд колоссальных храмов, выстроившихся вдоль берега, трамвайные рельсы - и более ничего. Обрубленные нервюры, беспомощно торчащие вверх, как сухие ветки, под плоскими деревянными потолками, сменившими некогда высившиеся здесь своды, - очень сильное архитектурное впечатление. И, конечно, Liebfrauenkloster: оглушительная тишина, белизна и снежинки, медленно вьющиеся поодиночке в романском дворе, который казался бы низеньким, крепеньким и угрюмым, если бы его ширина не превосходила настолько высоту стен. Тот же тип, те же формы, что в Фоссанове, только окованные белым снегом. Такие, чтобы остаться в них навсегда.