После бала
Я положила в телегу с товарами много всякого: нетающее сливочное масло яркого цвета тимберлендов, кочан капусты, красные яблоки, молоко в прямоугольной коробке с синими коровами,
шестнадцать порций бутербродной замазки в стеклянной крошечной баночке, спагетти, жирный творог, батон дольками и мясо полосками. Этого добра вполне достаточно, чтобы чувствовать себя и теткою, и мамкою, и самой-самой главной по запасам и хозяйствам в доме и стране. Вдруг мимо пролетел один молодой, но достаточно великий парикмахер. Я такое вообще отрицаю: в магазин за товарами ходят люди, угодные здравому обывательству, сериалам, порядку. Когда я встречаю человека из сферы ничегонеделания, из искусства или богемы, когда через наш двор чешет длинный-предлинный, как кентервильское привидение, драматический актер… это в моей голове не укладывается. Мне кажется, что у них свои какие-то отдельные миры со специальными магазинами и интернетом. Мне становится не то, чтоб неловко, мне удивительно до сих пор от того, что все мы более менее одинаковые. И от пачки масла бессмысленно отказываться даже если ты супер круто стрижешь и бреешь. Ну, может, мама попросила. Я этот магазин посещаю примерно один раз в двадцать три часа, там робот даже пин-код от карты не требует - знает, что я завтра вернусь. И вот я немножко терплю очередь.
И мысленно рву упаковку на коробке с шоколадами, аромат какао нагло лезет мне в морду, лишая рассудка. Передо мной такие красавицы на рабочем столе в ряд возлежат: настоящие русские конфеты. Мне кажется, что их должны лепить толстоватые ухоженные женщины, с прядками каштановыми под шапочками, под рабочим халатиком - юбка из шерстки, и белье из хлопка, и сами они очень санитарно пригодные для таких дел: пальцы, внешность, темперамент - все очень белокрыло-перепончатое, невнятное, тягучее, пышное и легкое как облако. А еще обязательно вокруг чтоб темно и холодно, как у нас утром и вечером, да и днем тоже. И чтоб, входя с детьми в поликлинику, шапок они не снимали, и застежки сапог на икрах чтоб с трудом немного сходились. Чтоб они были такие небархатные женщины, которые точно знают, как истончается сущность после того, как в семье появляются дети. Чтоб они не доказывали поступками и словами, что можно прекрасно выглядеть в любом состоянии - детной, бездетной, а чтоб они громко молчали в халате, как это все вообще не обязательно: выглядеть. А сапоги чтоб у них хочу - коричневые, бархатные, с тяжелой подошвой, и каблуком. Такие же конфетные сапоги, как их ежедневные произведения.
Эх. Когда в новый год собирается в углу двухпудовая мошна сладких страстишек - шоколадочки там, коровки молочные, фрутеллы клубничные, кажется ведь, что все это не сожрать ну, до восьмого марта точно. А ведь поди ж ты... Сегодня я разодрала упаковку самых распоследних шоколадных конфет. Я вот расскажу, чем закончились мои два пуда. Когда настала зима, и в городе на долгие месяцы погас дневной свет, ежедневные мелкие траты в магазине по мелочам сахар-красный лук-молоко с коровами, очень в моих глазах преобразились: не могу ни дня прожить, чтобы не совершить каких-нибудь трат. От этого хорошо становится. Плохо мне от централизованных покупок на неделю, на которых настаивает кухонный менеджмент. И вот у меня открытие.
После детского сада мы бросаем коляску прямо у подножья магазина - ей там нормально. И вот всю осень, выходя из заведения с кутулями и Евой, мы отгоняли от нашей колясочки ненормальных, которые дежурили, пока мы с деткой обсуждали эстетику вешенок и спорили из-за фракции семечек, выбирали между чудо-молоком и актимелем, читали состав хлеба и шуршали мармеладами, сочиняли что-нибудь в очереди, и не знали, что в это время наша коляска охраняема бдительно. Тетками и дедами с их крошечными собаками, и прочими надзирателями. Мы вешали сумку на коляску и убегали от их советов, что так нельзя - транспорту нужен присмотр, а они присматривать долго не могут... Страшно от таких добрых людей. Они гнались за нами целых сто метров, но, добежав до ФСБ, понимали, что мы - беспечные растрёпы, и уж больше они нашу коляску ни за что и никогда. А мы с Евой так считаем: единственные, кому нужна эта коляска - это мы. Только по этой причине ее никто не тронет даже, если кто-то очень хочет на ней покататься по Большой Санкт-Петербургской. Я понятно говорю про открытие? Что-то принадлежит мне, и даже, если кому-то очень надо, оно все равно мое. И, когда я отлучаюсь на десять минут, на час, на год, оно еще мое. И, возвращаясь на место, я иду и вижу - мое при мне. И весь этот год я ни капельки не переживаю, что мое куда-то денется. Мое меня ждет.
А теперь - после бала. Сначала мы побывали у мамы. Там еда, вода в реке, баня, пчелы, совершенно немыслимое мироустройство. А общение - это вообще какой-то свой инопланетный язык. Мы навещали бабушку, в этом году ей будет восемьдесят. Она содержит дом и младшего сорокалетнего сына. Сережа сказал, что дом моих родителей - это на краю света. А бабушкина родина - это еще немножко вдаль от края. Он наделал разных депрессивных фотографий, используя вместо штатива рыболовный ящик. И уехал. Народившихся котов должны были убить, Сережа мне советовал: «Абстрагируйся». Коты пищали невнятное. Я ходила в валенках, круглосуточно загружала посудную машинку, и слушала, как горит в печке огонь. Котам сохранили жизнь, и теперь я их попечитель. Телевидение передавало все, что поет и пляшет, и однажды ночью на "Культуре" показали замечательный "1790 год". Конечно, это не "Мост" или "Убийство", но вчера в интернетах я нашла кожаные штаны оливкового цвета - и теперь буду модная, как военный хирург Додд. "1790" я досматривала уже в мечтах, следуя с Ладожского вокзала в Сортавалу. Я была уверена, что в восьмой серии фильма, во-первых, они поцелуются, во-вторых... не важно: упыри-продюсеры сняли пока только 10 серий. И потому началась Лунд - ненормальная тетка в свитере. Вот Сага Норен, если ей нацепить треуголку, это вылитый Додд - стильная, грязная, невозмутимая. А у Лунд - совершенно бессмысленный свитер с таким узором, что в нем только коров пасти. И прямо жалко ее из-за этой маминой кофты, дуру такую, прямо ой-ой-ой. На сына забила. Жует что-то странное и вечное. Все это совершенно очаровательно, потому что в последней серии ее так нарисовали светом, что круче только Самойлова в "Летят журавли". Это было восхитительно. Убийцу я назвала во второй серии. Мы посмотрели двадцать.
Между сериями мы съездили в Рускеалу. Как обычно, из машины я высыпалась по кусочкам. Автомобильные права не дали мне гарантий того, что меня бросит укачивать в карельских ухабах. И повеселить меня может только одно - большой, серьезный обед. Меня привели в лютеранскую церковь, на первом этаже которой находится отель. Здесь было славно: бело, приветливо, живая елка, квашеная капута, соленые огурцы и горячий суп. Пока я запивала кофе чаем, возникла неотвратимая необходимость смотреть главную достопримечательность района - горный парк. Я думала, это две лыжных палки и немножко замерзшей речки под скалой. Но, оказалось, что горный парк Рускеала и его Мраморный каньон - это мраморная станция метро Балтийская в Ленинграде, это чудовищная красота вширь и длину, это фантастическое слияние бизнеса и альтруизма. Место для побродить и очеловечиться. Да, народу многовато, но можно уйти от общей трассы и смотреть на мрачные трубы печек, в которых жгли известку, и придумывать какой-нибудь свой космос. В парке есть избушка, до отказа набитая рукоделием - гребнями, керамикой, игрушками. И гончар там в натуральную величину. Еще в парке есть коньки. Можно взять лопату, пару коньков, и почистить снежок, катаясь, для себя и других туристов прямо на замерзшем водоеме - и это совсем не оскорбительно. Еще там можно везде свернуть шею, поэтому, когда специально обученный трехлетний ребенок на подвесной системе обрывался и падал внутрь пещеры - это вообще-то прям зрелище. Там прекрасные пироги: с брусникою и без. И всякие мелочи есть: паровка, туалет. Наверное, я немного дичок, что на это обращаю внимание. В подобном парке мы гуляли в Гетеборге, но в Рускеале приоритет другой - почувствуй себя человеком с мышцами, в теле, спортивным и уверенным в себе. И это очень раззадоривает аппетит: человеки соревнуются во всем - горнолыжной дорогой одёже, снаряжении, и кто больше потратит денег в снегоходной тряске. У меня аппетит тоже неплохой, но только на суп, вино и чистую воду, в целом же, я и спорт обходим друг дружку сторонкой.
Плохо в парке одно: хаски. Эти церемониймейстеры придумали еще один вид, как заработать - фотосессия с собаками. 100 рублей - и несчастное животное в вашем планшете, даже, если его тошнит от ласк и поцелуев. Хаски, правда, очень бедные. Они малы, добры и не пушисты. И ютятся на коротких веревочках вокруг смешного чума, а в это время вокруг них беснуются тётьки, которые желают фоток с милыми пушистиками во что бы то ни стало. И это грустно, потому что место сказочное, волшебное и какое-то совершенно привольное, как на краю земли - за лесом простираются совершенно другие широты. И вот эта дурь с собаками на конечном этапе, если вы идете по стабильному маршруту, разочаровывает, даже если вы очень хорошо пообедали в отеле-кирхе или напились коньяка прямо на какой-нибудь мрачной мраморной плите.
А в Рускеале финский романтизм - это совершенно чудаковатые постройки. В архитектуре я ничего не понимаю, поэтому мне эти дома напоминают сериал "Школа Монстер Хай" и японскую экранизацию Муми троллей одновременно. Очень красиво и мрачно. Жили мы прямо на озере, - в сорока минутах плаванья от Валаама, - по которому побожились перед хозяевами дома не гулять. Через пятнадцать минут Паша и Сережа пробовали лед, и фотографировались в каких-то сушеных травах. Паше, кстати, очень идет такой образ: неустанного ходока по горам и болотам. Он вообще человек очень подготовленный: за плечами термос, Аня, спагетти. Он много знает про кино, и постоянно очень переводит с вражеских языков на русский. Когда Аня кормила меня индюшкой и помидорами с брынзой, Паша работал над фильмом про что-то спортивное, связанное с красивым туловищем. Я немного посмотрела на все это, и решила купить две буханки монастырского хлебушка. И гуляла с ними по Ленинграду весь день. А потом, когда в метро меня опять-таки укачало, я уминала хлебушек, и запивала его студеной водой из аптеки «Фиалка». Последние шесть новогодних дней непрерывно прошли в дороге. Два пуда конфет подошли к концу. Но это было только начало: однажды вечером я любовалась бесконечной, как Млечный путь, Тильдой и Эвеном Макгрегором, а потом вдруг в Новгороде запоказывали "Дикие истории", в которых нет ничего от Альмодовара, только на обложке буковки, но все равно это было восхитительно. Отпуск после праздников я посвятила тому, что формулировала, и записывала пожелания и планы - выбрала огромную фотографию на листе а-4, и прямо всю ее белую заднюю часть исписала: покупками, мольбами и пожеланиями. Пусть меня не услышит вся Вселенная, но хотя бы та ее часть, что отвечает за мои удовольствия, которых я бесконечно заслуживаю тем, что я есть, что вокруг меня есть то, что есть, пусть эта часть меня услышит. Женственная часть мира, у другой я и не прошу. И одарит впечатлениями и красками жизни. Разноцветьем, как сортавальский половичок, вытканный, приветливый, подорожный. Мы купим еще шоколада, напишем новую книжку, напьемся на свадьбе у Паши с Аней, посмотрим в мае Кейва, навестим чудесных Воробьевых Василину, Лешу, Таю, Назара и Леу в одном красивом городе. И будем не обязательно фантастически счастливы, но просто будем: смотреть кино и знать, что за твоей спиной - человек, который понимает, куда точно положить ладошку, чтобы почесать под лопаткой до полного превращения в ласковую безмятежную хаски.
шестнадцать порций бутербродной замазки в стеклянной крошечной баночке, спагетти, жирный творог, батон дольками и мясо полосками. Этого добра вполне достаточно, чтобы чувствовать себя и теткою, и мамкою, и самой-самой главной по запасам и хозяйствам в доме и стране. Вдруг мимо пролетел один молодой, но достаточно великий парикмахер. Я такое вообще отрицаю: в магазин за товарами ходят люди, угодные здравому обывательству, сериалам, порядку. Когда я встречаю человека из сферы ничегонеделания, из искусства или богемы, когда через наш двор чешет длинный-предлинный, как кентервильское привидение, драматический актер… это в моей голове не укладывается. Мне кажется, что у них свои какие-то отдельные миры со специальными магазинами и интернетом. Мне становится не то, чтоб неловко, мне удивительно до сих пор от того, что все мы более менее одинаковые. И от пачки масла бессмысленно отказываться даже если ты супер круто стрижешь и бреешь. Ну, может, мама попросила. Я этот магазин посещаю примерно один раз в двадцать три часа, там робот даже пин-код от карты не требует - знает, что я завтра вернусь. И вот я немножко терплю очередь.
И мысленно рву упаковку на коробке с шоколадами, аромат какао нагло лезет мне в морду, лишая рассудка. Передо мной такие красавицы на рабочем столе в ряд возлежат: настоящие русские конфеты. Мне кажется, что их должны лепить толстоватые ухоженные женщины, с прядками каштановыми под шапочками, под рабочим халатиком - юбка из шерстки, и белье из хлопка, и сами они очень санитарно пригодные для таких дел: пальцы, внешность, темперамент - все очень белокрыло-перепончатое, невнятное, тягучее, пышное и легкое как облако. А еще обязательно вокруг чтоб темно и холодно, как у нас утром и вечером, да и днем тоже. И чтоб, входя с детьми в поликлинику, шапок они не снимали, и застежки сапог на икрах чтоб с трудом немного сходились. Чтоб они были такие небархатные женщины, которые точно знают, как истончается сущность после того, как в семье появляются дети. Чтоб они не доказывали поступками и словами, что можно прекрасно выглядеть в любом состоянии - детной, бездетной, а чтоб они громко молчали в халате, как это все вообще не обязательно: выглядеть. А сапоги чтоб у них хочу - коричневые, бархатные, с тяжелой подошвой, и каблуком. Такие же конфетные сапоги, как их ежедневные произведения.
Эх. Когда в новый год собирается в углу двухпудовая мошна сладких страстишек - шоколадочки там, коровки молочные, фрутеллы клубничные, кажется ведь, что все это не сожрать ну, до восьмого марта точно. А ведь поди ж ты... Сегодня я разодрала упаковку самых распоследних шоколадных конфет. Я вот расскажу, чем закончились мои два пуда. Когда настала зима, и в городе на долгие месяцы погас дневной свет, ежедневные мелкие траты в магазине по мелочам сахар-красный лук-молоко с коровами, очень в моих глазах преобразились: не могу ни дня прожить, чтобы не совершить каких-нибудь трат. От этого хорошо становится. Плохо мне от централизованных покупок на неделю, на которых настаивает кухонный менеджмент. И вот у меня открытие.
После детского сада мы бросаем коляску прямо у подножья магазина - ей там нормально. И вот всю осень, выходя из заведения с кутулями и Евой, мы отгоняли от нашей колясочки ненормальных, которые дежурили, пока мы с деткой обсуждали эстетику вешенок и спорили из-за фракции семечек, выбирали между чудо-молоком и актимелем, читали состав хлеба и шуршали мармеладами, сочиняли что-нибудь в очереди, и не знали, что в это время наша коляска охраняема бдительно. Тетками и дедами с их крошечными собаками, и прочими надзирателями. Мы вешали сумку на коляску и убегали от их советов, что так нельзя - транспорту нужен присмотр, а они присматривать долго не могут... Страшно от таких добрых людей. Они гнались за нами целых сто метров, но, добежав до ФСБ, понимали, что мы - беспечные растрёпы, и уж больше они нашу коляску ни за что и никогда. А мы с Евой так считаем: единственные, кому нужна эта коляска - это мы. Только по этой причине ее никто не тронет даже, если кто-то очень хочет на ней покататься по Большой Санкт-Петербургской. Я понятно говорю про открытие? Что-то принадлежит мне, и даже, если кому-то очень надо, оно все равно мое. И, когда я отлучаюсь на десять минут, на час, на год, оно еще мое. И, возвращаясь на место, я иду и вижу - мое при мне. И весь этот год я ни капельки не переживаю, что мое куда-то денется. Мое меня ждет.
А теперь - после бала. Сначала мы побывали у мамы. Там еда, вода в реке, баня, пчелы, совершенно немыслимое мироустройство. А общение - это вообще какой-то свой инопланетный язык. Мы навещали бабушку, в этом году ей будет восемьдесят. Она содержит дом и младшего сорокалетнего сына. Сережа сказал, что дом моих родителей - это на краю света. А бабушкина родина - это еще немножко вдаль от края. Он наделал разных депрессивных фотографий, используя вместо штатива рыболовный ящик. И уехал. Народившихся котов должны были убить, Сережа мне советовал: «Абстрагируйся». Коты пищали невнятное. Я ходила в валенках, круглосуточно загружала посудную машинку, и слушала, как горит в печке огонь. Котам сохранили жизнь, и теперь я их попечитель. Телевидение передавало все, что поет и пляшет, и однажды ночью на "Культуре" показали замечательный "1790 год". Конечно, это не "Мост" или "Убийство", но вчера в интернетах я нашла кожаные штаны оливкового цвета - и теперь буду модная, как военный хирург Додд. "1790" я досматривала уже в мечтах, следуя с Ладожского вокзала в Сортавалу. Я была уверена, что в восьмой серии фильма, во-первых, они поцелуются, во-вторых... не важно: упыри-продюсеры сняли пока только 10 серий. И потому началась Лунд - ненормальная тетка в свитере. Вот Сага Норен, если ей нацепить треуголку, это вылитый Додд - стильная, грязная, невозмутимая. А у Лунд - совершенно бессмысленный свитер с таким узором, что в нем только коров пасти. И прямо жалко ее из-за этой маминой кофты, дуру такую, прямо ой-ой-ой. На сына забила. Жует что-то странное и вечное. Все это совершенно очаровательно, потому что в последней серии ее так нарисовали светом, что круче только Самойлова в "Летят журавли". Это было восхитительно. Убийцу я назвала во второй серии. Мы посмотрели двадцать.
Между сериями мы съездили в Рускеалу. Как обычно, из машины я высыпалась по кусочкам. Автомобильные права не дали мне гарантий того, что меня бросит укачивать в карельских ухабах. И повеселить меня может только одно - большой, серьезный обед. Меня привели в лютеранскую церковь, на первом этаже которой находится отель. Здесь было славно: бело, приветливо, живая елка, квашеная капута, соленые огурцы и горячий суп. Пока я запивала кофе чаем, возникла неотвратимая необходимость смотреть главную достопримечательность района - горный парк. Я думала, это две лыжных палки и немножко замерзшей речки под скалой. Но, оказалось, что горный парк Рускеала и его Мраморный каньон - это мраморная станция метро Балтийская в Ленинграде, это чудовищная красота вширь и длину, это фантастическое слияние бизнеса и альтруизма. Место для побродить и очеловечиться. Да, народу многовато, но можно уйти от общей трассы и смотреть на мрачные трубы печек, в которых жгли известку, и придумывать какой-нибудь свой космос. В парке есть избушка, до отказа набитая рукоделием - гребнями, керамикой, игрушками. И гончар там в натуральную величину. Еще в парке есть коньки. Можно взять лопату, пару коньков, и почистить снежок, катаясь, для себя и других туристов прямо на замерзшем водоеме - и это совсем не оскорбительно. Еще там можно везде свернуть шею, поэтому, когда специально обученный трехлетний ребенок на подвесной системе обрывался и падал внутрь пещеры - это вообще-то прям зрелище. Там прекрасные пироги: с брусникою и без. И всякие мелочи есть: паровка, туалет. Наверное, я немного дичок, что на это обращаю внимание. В подобном парке мы гуляли в Гетеборге, но в Рускеале приоритет другой - почувствуй себя человеком с мышцами, в теле, спортивным и уверенным в себе. И это очень раззадоривает аппетит: человеки соревнуются во всем - горнолыжной дорогой одёже, снаряжении, и кто больше потратит денег в снегоходной тряске. У меня аппетит тоже неплохой, но только на суп, вино и чистую воду, в целом же, я и спорт обходим друг дружку сторонкой.
Плохо в парке одно: хаски. Эти церемониймейстеры придумали еще один вид, как заработать - фотосессия с собаками. 100 рублей - и несчастное животное в вашем планшете, даже, если его тошнит от ласк и поцелуев. Хаски, правда, очень бедные. Они малы, добры и не пушисты. И ютятся на коротких веревочках вокруг смешного чума, а в это время вокруг них беснуются тётьки, которые желают фоток с милыми пушистиками во что бы то ни стало. И это грустно, потому что место сказочное, волшебное и какое-то совершенно привольное, как на краю земли - за лесом простираются совершенно другие широты. И вот эта дурь с собаками на конечном этапе, если вы идете по стабильному маршруту, разочаровывает, даже если вы очень хорошо пообедали в отеле-кирхе или напились коньяка прямо на какой-нибудь мрачной мраморной плите.
А в Рускеале финский романтизм - это совершенно чудаковатые постройки. В архитектуре я ничего не понимаю, поэтому мне эти дома напоминают сериал "Школа Монстер Хай" и японскую экранизацию Муми троллей одновременно. Очень красиво и мрачно. Жили мы прямо на озере, - в сорока минутах плаванья от Валаама, - по которому побожились перед хозяевами дома не гулять. Через пятнадцать минут Паша и Сережа пробовали лед, и фотографировались в каких-то сушеных травах. Паше, кстати, очень идет такой образ: неустанного ходока по горам и болотам. Он вообще человек очень подготовленный: за плечами термос, Аня, спагетти. Он много знает про кино, и постоянно очень переводит с вражеских языков на русский. Когда Аня кормила меня индюшкой и помидорами с брынзой, Паша работал над фильмом про что-то спортивное, связанное с красивым туловищем. Я немного посмотрела на все это, и решила купить две буханки монастырского хлебушка. И гуляла с ними по Ленинграду весь день. А потом, когда в метро меня опять-таки укачало, я уминала хлебушек, и запивала его студеной водой из аптеки «Фиалка». Последние шесть новогодних дней непрерывно прошли в дороге. Два пуда конфет подошли к концу. Но это было только начало: однажды вечером я любовалась бесконечной, как Млечный путь, Тильдой и Эвеном Макгрегором, а потом вдруг в Новгороде запоказывали "Дикие истории", в которых нет ничего от Альмодовара, только на обложке буковки, но все равно это было восхитительно. Отпуск после праздников я посвятила тому, что формулировала, и записывала пожелания и планы - выбрала огромную фотографию на листе а-4, и прямо всю ее белую заднюю часть исписала: покупками, мольбами и пожеланиями. Пусть меня не услышит вся Вселенная, но хотя бы та ее часть, что отвечает за мои удовольствия, которых я бесконечно заслуживаю тем, что я есть, что вокруг меня есть то, что есть, пусть эта часть меня услышит. Женственная часть мира, у другой я и не прошу. И одарит впечатлениями и красками жизни. Разноцветьем, как сортавальский половичок, вытканный, приветливый, подорожный. Мы купим еще шоколада, напишем новую книжку, напьемся на свадьбе у Паши с Аней, посмотрим в мае Кейва, навестим чудесных Воробьевых Василину, Лешу, Таю, Назара и Леу в одном красивом городе. И будем не обязательно фантастически счастливы, но просто будем: смотреть кино и знать, что за твоей спиной - человек, который понимает, куда точно положить ладошку, чтобы почесать под лопаткой до полного превращения в ласковую безмятежную хаски.