Нежные вещи
У Ирины Богушевской, я считаю, тонкий голос, пальчики, слова и музыка. Всю прошлую неделю я жила во сне, навеянном ее романтикой - прозрачных вязаных шалей, продранных кофт, на локтях синяков, и синевы под глазами после поющих ночей. Прямо падали на меня кленовые листья, как в раю, хотя и весна. Как бы еще так сказать. Мучимая годами желанием попасть в страну смеху Кэрролла... сбылось мое желание, сбылось. Там сладко и страшно. Еще у меня были наряды: пять длинных, пять коротких. И, наверное, я пила кофе, как полоумная - чтоб крепче и длиннее уснуть. Один раз я проснулась, и все-все перепутала. В кожаных штанах и украинской кофте, с косами, я спешила к театру. А там - пустыня. Я шла на встречу радости, а там - замок и потемки. И как усачевская собачка Соня, потеряла в этот миг все-все на свете. А потом было большое, теплое солнце. Оно разогрело мне голову, как сковородку, я снимала перчатки, и трогала, трогала себя за косы без конца. Еще я попала на попить чаю, чтобы рассказать, как можно написать что-нибудь дельное на листочке буквами. Я пила пушистый капучино, и и радовалась липкой слойке. Зеленое мороженое вкусно хрустело ледышками, а я думала, почему у меня такая сухая кожа на лбу. Смотрела на часы, которые рождали приближение шагов, отдаляющих нас друг от друга на какие-то адские километры без слов, чувств и касаний. Эх, человек. А еще была одна лиловая свадьба. И это тоже было немного искусство. Всякая, даже самая нежная вещь, имеет структуру. Вот и я говорю: имей, Оля, структуру. Не распадайся на всполохи, а то сгинешь в черной дыре. А, вдруг, до критической массы ее, дырищи, чтоб родилась звезда, сверхновая, в аду безумного взрыва, меня как раз и не хватает. Вдруг?
Счастье Евы - из кусочков. Самсое непременное - раз до восьми в день нужно высунуть язык наружу лопатой, а потом скатать его в лодочку. Сережа в этом финте подозревает чистый Дю солей, и, обожая ее, восхищается: я так не могу. Еще ей нужно, чтоб кто-нибудь дал в лоб. Тогда мы станем ее жалеть и ручки греть, наденем ей желтые колготочки, юбку-американку, и тогда она расфуфырится, и станет красавица. Красавицу в себе она тоже любит.
Недавно отметили годину утерянных спортивных штанов и смартфона. Вещи затейливым образом испаряются в глубинах начальной школы, и даже не приснятся больше. И тут череда сюрпризов. Одно дите делится: спортивки нашла, которые год назад сгинули. Я так недоверчиво гляжу, но правда: черные, с белыми полосками, девчачьи, все без обмана. Ну, поздравляю, что уж. А вчера Варечке вернули смартфон с темя наклейками монстер хай на задней панели, без единой царапины. Говорят, отдыхал в каких-то райских кущах близ школы. А я тоже нашла. Сумку допотопную из темной кожи, с золотыми молниями. А в ней - билеты в метро, в Риме. И какая-то у меня тоже предвкушательская радость. Наверное, киселя хочу.
Ева иногда ревет, как три быка, которые не поены и всяко там не ухожены. Дико ревет, громко. И вот она так раскручивает эту вьюшку, что мы все становимся как будто отведавшие транквилизаторов по полкило. И очень спокойно сразу разговариваем, уравновешенные - прям как Мадонны на желтых картинах прерафаэлитов. Потом она любезно несет под кран и вымывает разом одной левой все свои сопли, глотает последние слезы, и укладывается калачом на большую кровать. Чтоб не тревожили. И пьет чаю. Бывает, что обида возвращается вновь, но она так подготовленно обороняется, и говорит: "Ну вот. Опять. Начинается. Это... направление".
Один раз мне было пять лет. И я без спросу взяла у бабушки голубой плащ, подпоясалась капроновой лентой, и сразу стала дама. Образ дополнялся чешками из бежевой кожи, и растрепанной головой. А папа говорит: бери ведро, за земляникой едем. Мама меня ругала и вдоль, и поперек, но я была непреклонна, и в лес поехала дамой. Землянику мы всегда собирали почему-то вечером, в карьере, близ деревни Щукина гора. Это, и правда, гора такая большая-пребольшая - нужно только машину на шоссе бросить, раздвинуть ветки и увидеть, что гора - почти прозрачная, сказочная, и ровненькая как глобус. И вот у дамы, оказывается, стельки в чешках - весьма худые. А в июне вечером есть еще такое природное явление в лесу - это тучи летучих кровопийцев. И я так благородно хожу вдоль карьера, растираю пунцовые уже коленки, покусанные в клочья, в ведерко заглядываю. Дарами природы успокаиваюсь - что еще остается. Конечно, пописать в кустиках. Эх. Я, конечно, очень люблю землянику. Но дамою в лес с тех пор не хожу. Сапоги обуваю, и рубище - просторное и нецветное.
Сережа - он артиллерист. Таманская дивизия, и все такое уважаемое. И вот их вывезли в лес, выдали палатку. И было так люто холодно, как в межпланетье звездных войн. И вот они спят-спят под звездами, армию постигают. Зимой, в лесу, в печке дрова трещат. Гречка. А на проспекте Мира шел ремонт. Там солдатик какую-то яму выкопал, и в этой яме повышал свою производительность, и дембель приближал. И Сережина мама купила булку с посыпкой сахарной и ряженку. И говорит: возьмите, пожалуйста, а то у меня тоже есть солдат. Уехал из дому, и служит теперь родине. А Сережа лежит под зимним небом, стреляет из артиллерий, и ничего такого и не знает.