История одной компании. Начало
"История одной компании" была написана в декабре 1981 по счету Земли-здешней / в сентябре 01 по Черте Мира по счёту Земли Алестры. Впоследствии новелла неоднократно корректировалась в плане литературных погрешностей, однако по существу дела никаких изменений не вносилось. В конце 2011 (то есть 30 лет спустя написания:)) к новелле были прибавлены два дополнения - рассказ о том, при каких условиях и почему была написана эта вещь, а также небольшая зарисовка жизни и быта той эпохи, сопровождаемая стихотворными экспромтами. Оба дополнения будут выложены здесь вслед самой новелле.
"История одной компании" может читаться абсолютно независимо от материалов "Черты Мира", но вместе с тем означенные материалы могут способствовать лучшему пониманию контекста.
**************************
История одной компании
Други!.. Меня схороните
Не на песке и граните,
А в пепле улыбок и слов.
Как он подвижен и зыбок!..
Что мне дороже улыбок
Друзей, трепачей и ослов?..
Мы часто спрашиваем себя, господа, куда девается наша история. Куда исчезает всё то, что еще вчера было таким значительным и важным, а сегодня об этом никто уже и не слышал? Куда?.. Все мы знаем, что война началась триста лет назад - но не знаем, увы, сколько сотен лет уже знаем это. Мало кто помнит о том, что было пять лет назад, а двадцать пять лет тому назад - это вообще седая древность. Впрочем, я хочу говорить не совсем об этом. Обращали ли вы внимание, господа, на то, как исчезают люди?.. И если от событий - например, от событий Первого Воздушного Боя - еще остаётся что-то, то от людей зачастую не остаётся ничего. Многие, конечно, могут пожать плечами: что ж, это вполне естественно. Большие события куда легче отпечатываются в памяти, чем отдельные люди. Но, господа, я уверяю вас, что это далеко не столь естественно, как кажется. Я видел немало ситуаций, когда исчезали целые пласты - люди, которые были связаны друг с другом, которые ездили по свету, которые сражались, которые заводили детей и имели подруг, которые вершили дела страны, которые пели песни, которые БЫЛИ. Они исчезали начисто - так, как будто бы их и не было никогда. В последнее время я много думал об этом. Мне это кажется чудовищно несправедливым, и поэтому теперь я хотел бы об этом говорить. Не знаю, захочет ли кто-нибудь меня слушать. Я хочу рассказать историю одной компании - рассказать о людях, которые мне самому знакомы. Я постараюсь изложить всё настолько верно, насколько мне известны подробности произошедших событий. Я не писатель, и потому прошу простить меня за неловкости в стиле и прочие погрешности. Я не хочу вас развлечь, господа. Я хочу поговорить с вами о том, что знаю сам. Мне это кажется важным.
Я не стану сообщать имён этих людей. Я называю их здесь так, как они сами обычно называли друг друга, так, как называю я их про себя. Всего их семеро: Начальник Штаба, Поэт, Техник, Ревизор, Лейтенант и Парочка. Я расскажу о них в той последовательности, которую нахожу логичной. Стихи, взятые во всех эпиграфах этого рассказа, принадлежат Поэту. Я расставил их произвольно, повинуясь собственным эмоциям, без согласования с автором. Надеюсь, что никто не будет на меня в обиде.
* * *
Я череп нашёл на дороге:
Четыре неровных дыры.
А рядом скакали сороки -
Живые, чёрт их подери!
Бедняга сгодился для корма.
Размётаны волосы-пух.
Сухая истлевшая форма,
А рядом зелёный лопух
Я чувствовал ясно и остро,
Как будто удар ножевой:
Бесстыдно истерзанный остов,
И рядом - стыдливо - живой.
В то время, о котором я говорю, все они жили в Центре. Это была довольно весёлая компания людей уже, в общем-то, немолодых - большинству из них было около тридцати, что, как вы сами понимаете, ближе к концу жизни, чем к её началу, - связанных, несмотря на разность характеров, интересов и убеждений, тесными дружескими узами. Сложилась эта компания, по всей видимости, достаточно давно, чтобы они, люди взрослые и самостоятельные, воспринимали друг друга как "своих", хотя были, конечно, приятели и на стороне. В общем, ничего необычного в них не было.
Технику в описываемое время было двадцать девять лет. В отличие от всех других, чьё происхождение было более или менее аристократическим или хотя бы просто столичным, он был родом с фермы на Юге, в степи. Мальчишкой лет двенадцати или тринадцати он сбежал из дома, надеясь попасть в Центр, как поступают многие в его положении. В отличие от многих, ему повезло, потому что у него были золотые руки - он в два счёта научился чинить машины, всякие механизмы и тому подобное, и таким образом заинтересовывал встречающихся в пути офицеров и иных полезных людей. Он добрался до Центра и там быстро нашёл себе место, так как не только чинил любую вещь на лету - казалось, его слушаются все предметы, к которым он прикасается, - но ещё и изобретал-мастерил постоянно разные замечательные штуки. Он мог, например, просто так на досуге собрать из подручного материала часы с музыкой, часовой, минутной и секундной стрелками и даже с числами месяца. Или с циферблатом, меняющим цвета. Или ещё что-нибудь в этом роде.
Сам Техник был человеком покладистым и добродушным, но исключительно неразговорчивым. Произнести фразу длиной в десять-пятнадцать слов было для него делом практически невозможным, не говоря уже о двух или трёх фразах. Он как-то умудрялся уложить всё, что хотел сказать, в минимальное количество слов, и при этом все прекрасно его понимали. Его медлительность необычайно контрастировала с непрерывной, интенсивной деятельностью его мозга, которая выливалась в удивительные предметы, изготавливаемые им с какой-либо целью или для забавы - притом одни из этих предметов переставали его занимать сразу после изготовления, к другим же, видимо, он продолжал испытывать нежность ещё долгое время. "Вот, - говорил он, - сделал зачем-то штуку." И выкладывал из кармана что-нибудь потрясающее, после чего, удовлетворенный восторгами друзей, заваливался спать в углу комнаты.
Большой, спокойный, неуклюжий, он часто служил предметом подтрунивания в компании - как, впрочем, и все остальные - да и сам был всегда не прочь порезвиться. Его забавы, что характерно для людей такого склада, бывали просты и порой грубоваты, но никогда не жестоки. Он вообще относился к окружающим с неким снисходительным юмором: бедняги, они не понимали ничего в механике, вещи вырывались у них из рук и вытворяли разные безумства - и тогда эти несчастные звали на помощь Техника. Он приходил, оглядывал комнату, говорил: "Так. Плохо живёшь. Нецивилизованно!" - после чего брался за дело, и лампочки загорались, часы переставали опаздывать или спешить, электрические плитки и холодильники начинали работать.
Книг он практически не читал; интересующих его научных и технических изданий встречалось крайне мало, в поэзии Техник безмятежно ничего не понимал, хотя Поэта слушал порой не без удовольствия, а историю он не уважал, потому что, по его мнению, наши предки жили совсем нецивилизованно, так что и говорить-то о них незачем. Но зато и спорить на эту тему он никогда не пытался.
Единственное, чего Техник не переваривал совершенно свирепо, была война - вероятно, из-за её изначальной бессмысленности, принципиальной нерациональности. Техник ни слова не мог сказать об этом спокойно, на глазах зверел и начинал неукротимо крыть матом правительственную политику; друзья прилагали все усилия, чтобы успокоить его, особенно когда он заводился в кабаках - несмотря на то, что в столице на подобные антигосударственные речи зачастую смотрели сквозь пальцы (да и Техника многие достаточно хорошо себе представляли, чтобы понимать, что за этим не стоит заговор), ожидать от жизни всегда можно было чего угодно.
Надо сказать, что с друзьями у Техника, в общем-то, не возникало столкновений, хотя большинство из них были люди сугубо военные. Техник воспринимал их как данность. Вообще это был исключительно уютный человек; когда все собирались, он обычно укладывался где-нибудь в углу - большой, расслабленный, а то и просто сонный - и, не принимая участия в беседе, излучал такое доверительное настроение, что любая встреча оказывалась им согрета.
Однажды, будучи по случаю командировки в небольшом форту не так уж далеко от Центра, Техник застрял в трактире, где страшно надрался и по своей всегдашней привычке пустился бранить на все корки войну, правительство и весь арийский народ в целом. Видимо, он наговорил столько, что у местных властей сдали нервы, и Техника арестовали. Он угодил в комендатуру, где его продержали два дня, ничего к нему не применяя - что свидетельствует о некоем наличии ума у тамошнего начальства - а на третий день во всей комендатуре испортилось электричество, потому что жили они чертовски нецивилизованно. Техник вызвался помочь, и местное начальство с облегчением предоставило ему такую возможность - это позволяло впоследствии быстро снять обвинения с неудобного сего человека и отпустить его за недостатком улик.
При починке комендатурской электросети, которая давно уже находилась в экстремальном состоянии, Техник неожиданно для всех погиб в результате удара током.
Было это в конце ноября.
* * *
Вот я и рухнул, любовью сражён -
Что за волшебный недуг!..
Я заведу себе тысячу жён,
Тысячу нежных подруг, -
Каждую мог бы слепить или высечь
Точно, до ямки коленной, -
Лучше две тысячи, лучше пять тысяч,
Все, что живут во Вселенной!..
Весть о смерти Техника друзья получили не сразу. Начальник Штаба ездил в тот форт выяснять ситуацию - но, естественно, никаких особенно подробных данных не получил. Смерть Техника, самая первая смерть в компании, произвела на всех чрезвычайно тяжёлое впечатление; однако остальные шестеро оставались жить, и в жизни их по-прежнему было немало радостей, потому что смерть в нашей жизни - явление обычное, и следует искать радостей даже в её присутствии, чтобы провести отпущенный срок достойно, прежде всего - с благодарностью.
В тот год, когда умер Техник, Поэту тоже было двадцать девять лет. Несмотря на такой солидный возраст, на фоне друзей Поэт смотрелся мальчишкой - будучи человеком жизнерадостным, лёгким, во многих отношениях легкомысленным, он нередко попадал в смешные, скандальные или романтические истории, что давало его друзьям постоянный повод для шуток. Поэт не обижался. Любопытный и общительный, он обожал случайные знакомства самого разного свойства - охотно знакомился с женщинами, с мужчинами, с детьми, с собаками и т.п., находя интерес в разнообразном совместном времяпрепровождении. Он заводил романы, общие развлечения и общие дела; легко увлекался, хотя зачастую так же легко и остывал. К чести Поэта сказать, он не относился к разряду людей, которые повинуются минутному порыву, не считаясь с мнениями окружающих; нет, Поэт был человеком чутким и отзывчивым, страшно переживал за других - но именно поэтому мог внезапно бросить дело, которое вообще-то должно было быть сделано уже давно, и отправиться на помощь кому-то, к кому внезапно испытал прилив сочувствия. Друзья понимали его и любили, хотя посмеивались - впрочем, у всех них были свои собственные недостатки, в чём вся компания находила немало удовольствия.
Как ни удивительно, ближе всего из компании Поэт был Начальнику Штаба - наверное, потому, что противоположности сходятся. Начальник Штаба был человек ответственный, спокойный и суровый, и вдвоём с рассеянным, непоседливым, забывчивым Поэтом они представляли забавное сочетание. Начальник Штаба был на пару лет старше Поэта, и разница их характеров весьма усиливала возрастную. Можно себе представить, как они жили в то время - Начальник Штаба, небось, и тогда распекал Поэта за неубранную постель и разбросанные вещи, а Поэт каялся, невинно хитрил и стремился снова улизнуть от работы, к которой Начальник Штаба его приставлял.
Оба они были офицерами Штаба Центра; в должности этой от Поэта, естественно, было немного толку - перебиранию бумаг, не слишком-то важных для жизни реальных людей, он обычно предпочитал другие занятия. Он охотно слонялся по улицам и кафе, а чаще даже забирался в Архив и просиживал долгие часы над старинными рукописями, балдея от древних стихов и кляня свои собственные. Надо сказать, что на самом деле Поэт был не настолько легкомысленным, каким его изображали обычно в дружеском кругу; одно время он был боевым офицером, умудрился даже как-то раз сводить отряд походом в Приморье - и считался при этом, в общем, стоящим командиром. Один, сам по себе, он выглядел куда серьёзнее, чем в компании, в особенности чем рядом с Начальником Штаба - при совместном общении контраст между ними усиливался, каждый из них невольно "уклонялся" в противоположную от другого сторону.
В самом принципе, конечно, Поэт был человеком сугубо штатским и даже пацифистом. В этом смысле они с Техником держали единый фронт, частенько со вкусом демонстрируя свою аполитичность остальной части компании, во главе с Начальником Штаба сохраняющей верность закону. Периодически Поэт писал столь страстные пацифистские стихи, что Начальник Штаба приходил в ужас, находя очередной антигосударственный опус, утерянный Поэтом где-либо в неподходящем месте - естественно, причиной его ужаса были опасения за Поэта, а не пораженческие настроения и безыдейность творчества последнего. Однажды Поэт оставил один очень резкий стих прямо на своём рабочем столе в Штабе; на следующий день непосредственный начальник попросил его поиметь совесть и не разбрасывать свои вещи где попало. Поэт устыдился, но не очень.
Вообще-то он сам старался прятать свои стихи - но друзья находили их, читали, а иногда даже и очень веселились по этому поводу. Однажды Поэт написал чрезвычайно нежное стихотворение, посвящённое друзьям, где были строчки: "И я отвечаю вам: "Хэлло!", // Толкая плечом в дверях"; листок с этим стихотворением попался друзьям на глаза - после чего они, наверное, с месяц, не меньше, при встречах кричали ему "Хэлло!" и немилосердно толкали плечом. Впрочем, что им, бедным, ещё оставалось делать?.. Ответом на столь пронзительные стихи может быть либо растроганное смущение - либо маскирующая его шутка.
Сам Поэт не был на близких в обиде; хоть он отчасти своих стихов и стеснялся, но всё же очень радовался, что друзья обращают на них внимание. Не то чтобы он совсем невысоко ставил свои творения - правильнее будет сказать, что он стыдился публично признавать за ними какие-либо достоинства, относясь к ним при этом ревниво и нежно, особенно к новеньким, свеженаписанным. Что касается самого процесса стихосложения, то Поэт - прошу прощения за банальность - писал, как дышал, делая это когда и как ему приходило в голову. Его не волновали вопросы размера и рифмы, точнее - он смело экспериментировал с поэтическими канонами, то следуя им, то опровергая; он не боялся повториться, не боялся также и забыть то, что сочинил - временами он даже не записывал своих стихотворений, и потом вспоминал их как-то по-другому, если вспоминал вообще. Друзья подбирали бумажки со стихами, старались запомнить то, что их особенно впечатлило, читали при случае другим людям; многие стихотворения Поэта расходились кругами - сперва по Центру, а потом и по далёким провинциям, по тем краям, куда полюбившиеся строки уносили с собой уходящие в странствия. Стихи превращались в песни - а песни сопровождают людей в испытаниях, не деля их на правых и виноватых, на добрых и злых. Общая боль, общая радость, неизменное благодарение - всё это было в стихах Поэта, и всё это было близко людям разных политических взглядов и религиозных убеждений.
Поэт и в самом деле был чрезвычайно влюбчив - его стихи свидетельствуют об этом безо всякого преувеличения. Женщины охотно отвечали ему взаимностью - и, что интересно, расставание с Поэтом не причиняло никому из его возлюбленных ни сердечных мук, ни практических затруднений. Равно хорошо было и общаться с ним, и просто вспоминать об этом общении, занимаясь совсем другими делами; все, кто соприкасался с этим человеком, непроизвольно заражались той озорной радостью, которая в нём плескалась, то и дело перехлёстывая через край.
Через полгода после смерти Техника, во второй половине апреля, Поэт в весеннем настроении гулял в лесу в окрестностях Центра. Погода была удивительно тёплая, буквально как летом - весна в тот год вообще наступила исключительно рано. Подойдя к берегу лесного озера, Поэт увидел, что ближе к противоположной стороне купается очаровательная молодая женщина, судя по всему - неарийка. Придя в восторг от этой картины, Поэт потерял голову, разделся и поплыл к ней; внезапно увидев незнакомого мужчину, она испугалась и стала тонуть. Поэту удалось благополучно вытащить её на берег, и в такой романтической обстановке они познакомились. Она и в самом деле была неарийка, причем из тех неарийцев, которые говорят по-своему, поэтому она плохо знала бытовой язык; однако, как оно часто бывает, это не помешало им прекрасно понять друг друга. Между ними завязался нежный, неизнурительный роман; молодая женщина была замужем, очень любила своего мужа - но, тем не менее, явно не находила в связи с Поэтом ничего дурного. Они встретились несколько раз, и она даже показала Поэту своего ребёнка - мальчика лет пяти, который Поэту очень понравился.
Обстоятельства, однако, не благоприятствовали этому спонтанному и безоговорочному сближению наций. Неариец, муж возлюбленной Поэта, узнал о их встречах - по всей видимости, увидел, как Поэт уходил от неё; возможно, он составил о их отношениях не вполне верное представление - впрочем, оно и к лучшему, потому что, воспринимая свою жену как жертву принуждения, он не должен был затаить против неё никаких злых чувств. Как бы то ни было, он перехватил Поэта уже на окраине Центра - и без особенных разъяснений застрелил из автомата. Было это двадцать девятого апреля.
* * *
Не отходи от рук любимых,
Пока хранит тебя уют.
В таёжных горестных глубинах
Тебя бессмысленно убьют.
Дай Бог, вы встретитесь на ложе
Земли, когда сто лет пройдёт -
Она вам руку в руку вложит
И корнем руки оплетёт.
Правды о смерти Поэта друзья так и не узнали. Конечно, он не говорил им ничего о своём новом увлечении - из-за опасения быть обвинённым не столь в расовом преступлении, сколь в легкомыслии, и подвергнуться возмущённому осмеянию. Поскольку друзья не могли себе представить, чтобы у Поэта были какие-нибудь враги - то решили в итоге, что он погиб от случайного выстрела. Что ж, бывает и такое.
Со смертью Поэта нечто изменилось для оставшихся непоправимым образом - поэтому никто не удивился, когда буквально несколько дней спустя, в первых числах мая, Начальник Штаба неожиданно принял назначение на пост начальника штаба Северного Города и уехал. Собственно, после этого он и стал называться Начальником Штаба, так сказать, законно - раньше его прозывали так только в шутку, за повышенную серьёзность, основательность и властность. Он собрался и уехал - а остальные четверо остались в Центре: Ревизор, Лейтенант и Парочка.
Те двое, кого в компании именовали "Парочка", были давней, устоявшейся супружеской четой. В тот знаменательный год им обоим тоже было примерно по двадцать девять лет - как Технику и Поэту. И он, и она сами по себе были люди если не спокойные, то по крайней мере умеющие держать себя в руках - как супруги же они обладали совершенно необычайной взбалмошностью и вздорностью. Они то ссорились, то мирились, причём делали это очень шумно, при каждой возможности привлекая друзей к участию в своих чудовищных проблемах и неразрешимых противоречиях. Будучи людьми достаточно интеллектуальными и чувствительными, обладая живым и легко вводимым в действие чувством юмора, они тем не менее тратили массу сил и энергии на то, чтобы "выяснять отношения" на всех доступных уровнях серьёзности. Должно быть, это необходимо было им для полноценной жизни; однако, скорее всего, в самих характерах и установках этих двоих и правда было нечто такое, что не раз угрожало привести их на грань разрыва, хоть они и были связаны между собой исключительно прочно - и сами они, и их друзья прекрасно это понимали.
В поводах для ссор недостатка не было никогда. Супруги были устойчиво бездетны - и потому могли позволить себе до бесконечности препираться относительно наилучшего имени для ребёнка; прочие житейские мелочи, не говоря уже о вопросах морали, идеологии и политики, также предоставляли прекрасные возможности для спора и конфликта. Они не соглашались друг с другом буквально ни в чём. "А наши-то, Парочка, опять поссорились!" - говорили друзья, и Поэт шёл к ним домой, чтобы пригласить их к кому-нибудь в гости. "О, как хорошо, что ты пришёл! - говорили супруги. - А то мы сегодня друг с другом не разговариваем - и ума не можем приложить, как провести вечер!" И шли с ним в гости, откуда возвращались обычно уже примирившимися. Иногда они даже расходились по разным комнатам - и так, не вступая в общение, могли прожить до нескольких дней, после чего посредством записок устанавливали всё же мир и бывали некоторое время безоблачно счастливы, переживая очередной медовый месяц.
Что касается политических воззрений, то я не знаю толком, каких именно взглядов придерживалась она - я вообще исключительно мало знаю о ней, могу лишь вспомнить какой она была во время нашего с ней знакомства: энергичная, сухощавая, подтянутая, в меру светская, очень храбрая, не склонная к женскому обществу; безусловно, интеллектуалка; по всей видимости, достаточно замкнутый человек, несмотря на внешнюю контактность; определённо с чувством юмора, может быть даже склонная к рискованным шуткам; сложения скорее узкого, движения быстрые и ловкие - вот, пожалуй, и всё, что я могу о ней сказать. Не знаю, короче, каких политических взглядов придерживалась она - но супруг её был человеком исключительно жёстким и держался того, что только так и можно. Биография его была достаточно причудлива. В своё время он учился на Офицерских Курсах, где сдал половину выпускных экзаменов, после чего бросил всё и ушёл, не получив диплома - объявив, что надоело; какой конфликт послужил истинной причиной ухода, лично мне неизвестно. Тогда ему было порядка двадцати одного года. Через год, в двадцать два, он поступил в Школу Следователей, хотя был значительно старше своих однокашников - большинство из учащихся в этом возрасте Школу уже кончают. Он отлично занимался до конца четвёртого года обучения, после чего был с треском выгнан по вопиющей причине - за непотребное обращение с материалом. История и в самом деле была совершенно возмутительная.
Дело в том, что нашему герою довелось учиться одновременно с Ивэ - будущим Идейным Вдохновителем Великого Чёрного Дела, который в то время экстерном кончал второй курс и уже тогда был известен как чертовски талантливый специалист и дьявольски опасный противник. Самому Ивэ было тогда семнадцать, и он как раз входил в зенит своей небывалой славы. Нашему герою было двадцать шесть, и он тоже считал себя стόящим специалистом - а по части прочих аристократических достоинств тем более полагал себя не ниже, чем Ивэ, поэтому никогда не упускал случая поспорить с ним и померяться силами.
Как-то раз у них с Ивэ возник спор, касающийся возможностей выживания неарийцев под обработкой. Поскольку эта тема напрямую связана с темой умения и таланта следователя, то вопрос требовал немедленной практической проверки. Сказано - сделано: оба ученика отправились в подвалы Школы, выбрали себе двух неарийцев и взялись за них. Несмотря на амбиции нашего героя, его неариец умер, в то время как неариец Ивэ был еще жив; Ивэ принял как должное признание собственной победы - и преспокойно удалился через заднюю дверь, оставив нашего героя разбираться с последствиями экстравагантного спора. В ту же минуту через переднюю дверь вошел кто-то из преподавателей - и разразился чудовищный скандал. Имя Ивэ оказалось не задето, так как наш герой счёл ниже своего достоинства закладывать товарища, поэтому Ивэ, как обычно, вышел сухим из воды. Нашего героя обвинили в том, что он самовольно ухлопал обоих пленных - странно даже, что при таком раскладе он остался жив, а не был ликвидирован как предполагаемый маньяк. Возможно, кто-то догадался, какова была истинная подоплёка сего безобразия, но не рискнул напрямую конфликтовать с Ивэ, тёмная слава которого уже тогда имела откровенно мистический оттенок. Как бы то ни было, нашего героя не расстреляли по внутришкольному приговору, как делалось в подобных случаях обычно, а просто выставили с треском вон. Такое нестандартное решение вопроса никого из посторонних Школе лиц не удивило - распад всяческих традиций и моральное разложение всё более отчетливо становились знамением времени.
Неизвестно, что думал сам наш герой о произошедшем, но с Ивэ и его политической программой он оставался связан и в дальнейшем. Он безусловно придерживался жёстких расистских взглядов, разделял идеологию Великого Чёрного Дела и выражал почтение к Ивэ лично - хотя не скрывал точки зрения, что ради пользы Дела самого Ивэ следовало бы достаточно рано убить. В любом случае Спецотряд как боевая организация сторонников Чёрного Дела был на том этапе сугубо нелегальным и не требовал ещё непосредственного участия всех возможных единомышленников, поэтому в ударные части наш герой не попал.
Такой вот он был человек, наш герой - такой же, как и многие другие в то самое время; и притом он любил свою жену и своих друзей, и временами спорил до одури с Техником и Поэтом о судьбах цивилизации, а также спорил и с Начальником Штаба - поскольку Начальник Штаба сторонников Чёрного Дела категорически не одобрял и идеологии соответствующей на дух не переваривал. Таким вот образом все и жили.
Когда погиб Поэт, а Начальник Штаба уехал в Северный Город, Парочка находилась в Центре. Всем четверым оставшимся друзьям было достаточно грустно; в конце лета Парочка, не в силах будучи более пребывать на месте, сорвались и двинулись на своей машине в путешествие на Юг, что давно уже планировали сделать. Недалеко от Центра, на подъезде к одному маленькому форту, они столкнулись с неарийским летучим отрядом. В результате ожесточённой перестрелки ему раздробили кисти обеих рук, а ей прострелили ладонь, после чего оба они были повешены. Вероятнее всего, что супруги пали очередной жертвой нелепой случайности - что их просто-напросто приняли не за тех: ожидали, к примеру, машину с кем-то другим, готовились аккуратно захватить и увести живыми, а когда захватили и увидели, что это не те - то убили их, не вдаваясь ни в какие выяснения, причём сочли за лучшее поступить с ней как с бойцом, не акцентируя вопросов пола, чтобы не получилось никаких лишних эксцессов. Оно и понятно - история и без того не слишком приятная.
Было это примерно в середине августа.
**************************
Завершение следует
Техник
Поэт
Парочка
**************************
"История одной компании" может читаться абсолютно независимо от материалов "Черты Мира", но вместе с тем означенные материалы могут способствовать лучшему пониманию контекста.
**************************
История одной компании
Други!.. Меня схороните
Не на песке и граните,
А в пепле улыбок и слов.
Как он подвижен и зыбок!..
Что мне дороже улыбок
Друзей, трепачей и ослов?..
Мы часто спрашиваем себя, господа, куда девается наша история. Куда исчезает всё то, что еще вчера было таким значительным и важным, а сегодня об этом никто уже и не слышал? Куда?.. Все мы знаем, что война началась триста лет назад - но не знаем, увы, сколько сотен лет уже знаем это. Мало кто помнит о том, что было пять лет назад, а двадцать пять лет тому назад - это вообще седая древность. Впрочем, я хочу говорить не совсем об этом. Обращали ли вы внимание, господа, на то, как исчезают люди?.. И если от событий - например, от событий Первого Воздушного Боя - еще остаётся что-то, то от людей зачастую не остаётся ничего. Многие, конечно, могут пожать плечами: что ж, это вполне естественно. Большие события куда легче отпечатываются в памяти, чем отдельные люди. Но, господа, я уверяю вас, что это далеко не столь естественно, как кажется. Я видел немало ситуаций, когда исчезали целые пласты - люди, которые были связаны друг с другом, которые ездили по свету, которые сражались, которые заводили детей и имели подруг, которые вершили дела страны, которые пели песни, которые БЫЛИ. Они исчезали начисто - так, как будто бы их и не было никогда. В последнее время я много думал об этом. Мне это кажется чудовищно несправедливым, и поэтому теперь я хотел бы об этом говорить. Не знаю, захочет ли кто-нибудь меня слушать. Я хочу рассказать историю одной компании - рассказать о людях, которые мне самому знакомы. Я постараюсь изложить всё настолько верно, насколько мне известны подробности произошедших событий. Я не писатель, и потому прошу простить меня за неловкости в стиле и прочие погрешности. Я не хочу вас развлечь, господа. Я хочу поговорить с вами о том, что знаю сам. Мне это кажется важным.
Я не стану сообщать имён этих людей. Я называю их здесь так, как они сами обычно называли друг друга, так, как называю я их про себя. Всего их семеро: Начальник Штаба, Поэт, Техник, Ревизор, Лейтенант и Парочка. Я расскажу о них в той последовательности, которую нахожу логичной. Стихи, взятые во всех эпиграфах этого рассказа, принадлежат Поэту. Я расставил их произвольно, повинуясь собственным эмоциям, без согласования с автором. Надеюсь, что никто не будет на меня в обиде.
* * *
Я череп нашёл на дороге:
Четыре неровных дыры.
А рядом скакали сороки -
Живые, чёрт их подери!
Бедняга сгодился для корма.
Размётаны волосы-пух.
Сухая истлевшая форма,
А рядом зелёный лопух
Я чувствовал ясно и остро,
Как будто удар ножевой:
Бесстыдно истерзанный остов,
И рядом - стыдливо - живой.
В то время, о котором я говорю, все они жили в Центре. Это была довольно весёлая компания людей уже, в общем-то, немолодых - большинству из них было около тридцати, что, как вы сами понимаете, ближе к концу жизни, чем к её началу, - связанных, несмотря на разность характеров, интересов и убеждений, тесными дружескими узами. Сложилась эта компания, по всей видимости, достаточно давно, чтобы они, люди взрослые и самостоятельные, воспринимали друг друга как "своих", хотя были, конечно, приятели и на стороне. В общем, ничего необычного в них не было.
Технику в описываемое время было двадцать девять лет. В отличие от всех других, чьё происхождение было более или менее аристократическим или хотя бы просто столичным, он был родом с фермы на Юге, в степи. Мальчишкой лет двенадцати или тринадцати он сбежал из дома, надеясь попасть в Центр, как поступают многие в его положении. В отличие от многих, ему повезло, потому что у него были золотые руки - он в два счёта научился чинить машины, всякие механизмы и тому подобное, и таким образом заинтересовывал встречающихся в пути офицеров и иных полезных людей. Он добрался до Центра и там быстро нашёл себе место, так как не только чинил любую вещь на лету - казалось, его слушаются все предметы, к которым он прикасается, - но ещё и изобретал-мастерил постоянно разные замечательные штуки. Он мог, например, просто так на досуге собрать из подручного материала часы с музыкой, часовой, минутной и секундной стрелками и даже с числами месяца. Или с циферблатом, меняющим цвета. Или ещё что-нибудь в этом роде.
Сам Техник был человеком покладистым и добродушным, но исключительно неразговорчивым. Произнести фразу длиной в десять-пятнадцать слов было для него делом практически невозможным, не говоря уже о двух или трёх фразах. Он как-то умудрялся уложить всё, что хотел сказать, в минимальное количество слов, и при этом все прекрасно его понимали. Его медлительность необычайно контрастировала с непрерывной, интенсивной деятельностью его мозга, которая выливалась в удивительные предметы, изготавливаемые им с какой-либо целью или для забавы - притом одни из этих предметов переставали его занимать сразу после изготовления, к другим же, видимо, он продолжал испытывать нежность ещё долгое время. "Вот, - говорил он, - сделал зачем-то штуку." И выкладывал из кармана что-нибудь потрясающее, после чего, удовлетворенный восторгами друзей, заваливался спать в углу комнаты.
Большой, спокойный, неуклюжий, он часто служил предметом подтрунивания в компании - как, впрочем, и все остальные - да и сам был всегда не прочь порезвиться. Его забавы, что характерно для людей такого склада, бывали просты и порой грубоваты, но никогда не жестоки. Он вообще относился к окружающим с неким снисходительным юмором: бедняги, они не понимали ничего в механике, вещи вырывались у них из рук и вытворяли разные безумства - и тогда эти несчастные звали на помощь Техника. Он приходил, оглядывал комнату, говорил: "Так. Плохо живёшь. Нецивилизованно!" - после чего брался за дело, и лампочки загорались, часы переставали опаздывать или спешить, электрические плитки и холодильники начинали работать.
Книг он практически не читал; интересующих его научных и технических изданий встречалось крайне мало, в поэзии Техник безмятежно ничего не понимал, хотя Поэта слушал порой не без удовольствия, а историю он не уважал, потому что, по его мнению, наши предки жили совсем нецивилизованно, так что и говорить-то о них незачем. Но зато и спорить на эту тему он никогда не пытался.
Единственное, чего Техник не переваривал совершенно свирепо, была война - вероятно, из-за её изначальной бессмысленности, принципиальной нерациональности. Техник ни слова не мог сказать об этом спокойно, на глазах зверел и начинал неукротимо крыть матом правительственную политику; друзья прилагали все усилия, чтобы успокоить его, особенно когда он заводился в кабаках - несмотря на то, что в столице на подобные антигосударственные речи зачастую смотрели сквозь пальцы (да и Техника многие достаточно хорошо себе представляли, чтобы понимать, что за этим не стоит заговор), ожидать от жизни всегда можно было чего угодно.
Надо сказать, что с друзьями у Техника, в общем-то, не возникало столкновений, хотя большинство из них были люди сугубо военные. Техник воспринимал их как данность. Вообще это был исключительно уютный человек; когда все собирались, он обычно укладывался где-нибудь в углу - большой, расслабленный, а то и просто сонный - и, не принимая участия в беседе, излучал такое доверительное настроение, что любая встреча оказывалась им согрета.
Однажды, будучи по случаю командировки в небольшом форту не так уж далеко от Центра, Техник застрял в трактире, где страшно надрался и по своей всегдашней привычке пустился бранить на все корки войну, правительство и весь арийский народ в целом. Видимо, он наговорил столько, что у местных властей сдали нервы, и Техника арестовали. Он угодил в комендатуру, где его продержали два дня, ничего к нему не применяя - что свидетельствует о некоем наличии ума у тамошнего начальства - а на третий день во всей комендатуре испортилось электричество, потому что жили они чертовски нецивилизованно. Техник вызвался помочь, и местное начальство с облегчением предоставило ему такую возможность - это позволяло впоследствии быстро снять обвинения с неудобного сего человека и отпустить его за недостатком улик.
При починке комендатурской электросети, которая давно уже находилась в экстремальном состоянии, Техник неожиданно для всех погиб в результате удара током.
Было это в конце ноября.
* * *
Вот я и рухнул, любовью сражён -
Что за волшебный недуг!..
Я заведу себе тысячу жён,
Тысячу нежных подруг, -
Каждую мог бы слепить или высечь
Точно, до ямки коленной, -
Лучше две тысячи, лучше пять тысяч,
Все, что живут во Вселенной!..
Весть о смерти Техника друзья получили не сразу. Начальник Штаба ездил в тот форт выяснять ситуацию - но, естественно, никаких особенно подробных данных не получил. Смерть Техника, самая первая смерть в компании, произвела на всех чрезвычайно тяжёлое впечатление; однако остальные шестеро оставались жить, и в жизни их по-прежнему было немало радостей, потому что смерть в нашей жизни - явление обычное, и следует искать радостей даже в её присутствии, чтобы провести отпущенный срок достойно, прежде всего - с благодарностью.
В тот год, когда умер Техник, Поэту тоже было двадцать девять лет. Несмотря на такой солидный возраст, на фоне друзей Поэт смотрелся мальчишкой - будучи человеком жизнерадостным, лёгким, во многих отношениях легкомысленным, он нередко попадал в смешные, скандальные или романтические истории, что давало его друзьям постоянный повод для шуток. Поэт не обижался. Любопытный и общительный, он обожал случайные знакомства самого разного свойства - охотно знакомился с женщинами, с мужчинами, с детьми, с собаками и т.п., находя интерес в разнообразном совместном времяпрепровождении. Он заводил романы, общие развлечения и общие дела; легко увлекался, хотя зачастую так же легко и остывал. К чести Поэта сказать, он не относился к разряду людей, которые повинуются минутному порыву, не считаясь с мнениями окружающих; нет, Поэт был человеком чутким и отзывчивым, страшно переживал за других - но именно поэтому мог внезапно бросить дело, которое вообще-то должно было быть сделано уже давно, и отправиться на помощь кому-то, к кому внезапно испытал прилив сочувствия. Друзья понимали его и любили, хотя посмеивались - впрочем, у всех них были свои собственные недостатки, в чём вся компания находила немало удовольствия.
Как ни удивительно, ближе всего из компании Поэт был Начальнику Штаба - наверное, потому, что противоположности сходятся. Начальник Штаба был человек ответственный, спокойный и суровый, и вдвоём с рассеянным, непоседливым, забывчивым Поэтом они представляли забавное сочетание. Начальник Штаба был на пару лет старше Поэта, и разница их характеров весьма усиливала возрастную. Можно себе представить, как они жили в то время - Начальник Штаба, небось, и тогда распекал Поэта за неубранную постель и разбросанные вещи, а Поэт каялся, невинно хитрил и стремился снова улизнуть от работы, к которой Начальник Штаба его приставлял.
Оба они были офицерами Штаба Центра; в должности этой от Поэта, естественно, было немного толку - перебиранию бумаг, не слишком-то важных для жизни реальных людей, он обычно предпочитал другие занятия. Он охотно слонялся по улицам и кафе, а чаще даже забирался в Архив и просиживал долгие часы над старинными рукописями, балдея от древних стихов и кляня свои собственные. Надо сказать, что на самом деле Поэт был не настолько легкомысленным, каким его изображали обычно в дружеском кругу; одно время он был боевым офицером, умудрился даже как-то раз сводить отряд походом в Приморье - и считался при этом, в общем, стоящим командиром. Один, сам по себе, он выглядел куда серьёзнее, чем в компании, в особенности чем рядом с Начальником Штаба - при совместном общении контраст между ними усиливался, каждый из них невольно "уклонялся" в противоположную от другого сторону.
В самом принципе, конечно, Поэт был человеком сугубо штатским и даже пацифистом. В этом смысле они с Техником держали единый фронт, частенько со вкусом демонстрируя свою аполитичность остальной части компании, во главе с Начальником Штаба сохраняющей верность закону. Периодически Поэт писал столь страстные пацифистские стихи, что Начальник Штаба приходил в ужас, находя очередной антигосударственный опус, утерянный Поэтом где-либо в неподходящем месте - естественно, причиной его ужаса были опасения за Поэта, а не пораженческие настроения и безыдейность творчества последнего. Однажды Поэт оставил один очень резкий стих прямо на своём рабочем столе в Штабе; на следующий день непосредственный начальник попросил его поиметь совесть и не разбрасывать свои вещи где попало. Поэт устыдился, но не очень.
Вообще-то он сам старался прятать свои стихи - но друзья находили их, читали, а иногда даже и очень веселились по этому поводу. Однажды Поэт написал чрезвычайно нежное стихотворение, посвящённое друзьям, где были строчки: "И я отвечаю вам: "Хэлло!", // Толкая плечом в дверях"; листок с этим стихотворением попался друзьям на глаза - после чего они, наверное, с месяц, не меньше, при встречах кричали ему "Хэлло!" и немилосердно толкали плечом. Впрочем, что им, бедным, ещё оставалось делать?.. Ответом на столь пронзительные стихи может быть либо растроганное смущение - либо маскирующая его шутка.
Сам Поэт не был на близких в обиде; хоть он отчасти своих стихов и стеснялся, но всё же очень радовался, что друзья обращают на них внимание. Не то чтобы он совсем невысоко ставил свои творения - правильнее будет сказать, что он стыдился публично признавать за ними какие-либо достоинства, относясь к ним при этом ревниво и нежно, особенно к новеньким, свеженаписанным. Что касается самого процесса стихосложения, то Поэт - прошу прощения за банальность - писал, как дышал, делая это когда и как ему приходило в голову. Его не волновали вопросы размера и рифмы, точнее - он смело экспериментировал с поэтическими канонами, то следуя им, то опровергая; он не боялся повториться, не боялся также и забыть то, что сочинил - временами он даже не записывал своих стихотворений, и потом вспоминал их как-то по-другому, если вспоминал вообще. Друзья подбирали бумажки со стихами, старались запомнить то, что их особенно впечатлило, читали при случае другим людям; многие стихотворения Поэта расходились кругами - сперва по Центру, а потом и по далёким провинциям, по тем краям, куда полюбившиеся строки уносили с собой уходящие в странствия. Стихи превращались в песни - а песни сопровождают людей в испытаниях, не деля их на правых и виноватых, на добрых и злых. Общая боль, общая радость, неизменное благодарение - всё это было в стихах Поэта, и всё это было близко людям разных политических взглядов и религиозных убеждений.
Поэт и в самом деле был чрезвычайно влюбчив - его стихи свидетельствуют об этом безо всякого преувеличения. Женщины охотно отвечали ему взаимностью - и, что интересно, расставание с Поэтом не причиняло никому из его возлюбленных ни сердечных мук, ни практических затруднений. Равно хорошо было и общаться с ним, и просто вспоминать об этом общении, занимаясь совсем другими делами; все, кто соприкасался с этим человеком, непроизвольно заражались той озорной радостью, которая в нём плескалась, то и дело перехлёстывая через край.
Через полгода после смерти Техника, во второй половине апреля, Поэт в весеннем настроении гулял в лесу в окрестностях Центра. Погода была удивительно тёплая, буквально как летом - весна в тот год вообще наступила исключительно рано. Подойдя к берегу лесного озера, Поэт увидел, что ближе к противоположной стороне купается очаровательная молодая женщина, судя по всему - неарийка. Придя в восторг от этой картины, Поэт потерял голову, разделся и поплыл к ней; внезапно увидев незнакомого мужчину, она испугалась и стала тонуть. Поэту удалось благополучно вытащить её на берег, и в такой романтической обстановке они познакомились. Она и в самом деле была неарийка, причем из тех неарийцев, которые говорят по-своему, поэтому она плохо знала бытовой язык; однако, как оно часто бывает, это не помешало им прекрасно понять друг друга. Между ними завязался нежный, неизнурительный роман; молодая женщина была замужем, очень любила своего мужа - но, тем не менее, явно не находила в связи с Поэтом ничего дурного. Они встретились несколько раз, и она даже показала Поэту своего ребёнка - мальчика лет пяти, который Поэту очень понравился.
Обстоятельства, однако, не благоприятствовали этому спонтанному и безоговорочному сближению наций. Неариец, муж возлюбленной Поэта, узнал о их встречах - по всей видимости, увидел, как Поэт уходил от неё; возможно, он составил о их отношениях не вполне верное представление - впрочем, оно и к лучшему, потому что, воспринимая свою жену как жертву принуждения, он не должен был затаить против неё никаких злых чувств. Как бы то ни было, он перехватил Поэта уже на окраине Центра - и без особенных разъяснений застрелил из автомата. Было это двадцать девятого апреля.
* * *
Не отходи от рук любимых,
Пока хранит тебя уют.
В таёжных горестных глубинах
Тебя бессмысленно убьют.
Дай Бог, вы встретитесь на ложе
Земли, когда сто лет пройдёт -
Она вам руку в руку вложит
И корнем руки оплетёт.
Правды о смерти Поэта друзья так и не узнали. Конечно, он не говорил им ничего о своём новом увлечении - из-за опасения быть обвинённым не столь в расовом преступлении, сколь в легкомыслии, и подвергнуться возмущённому осмеянию. Поскольку друзья не могли себе представить, чтобы у Поэта были какие-нибудь враги - то решили в итоге, что он погиб от случайного выстрела. Что ж, бывает и такое.
Со смертью Поэта нечто изменилось для оставшихся непоправимым образом - поэтому никто не удивился, когда буквально несколько дней спустя, в первых числах мая, Начальник Штаба неожиданно принял назначение на пост начальника штаба Северного Города и уехал. Собственно, после этого он и стал называться Начальником Штаба, так сказать, законно - раньше его прозывали так только в шутку, за повышенную серьёзность, основательность и властность. Он собрался и уехал - а остальные четверо остались в Центре: Ревизор, Лейтенант и Парочка.
Те двое, кого в компании именовали "Парочка", были давней, устоявшейся супружеской четой. В тот знаменательный год им обоим тоже было примерно по двадцать девять лет - как Технику и Поэту. И он, и она сами по себе были люди если не спокойные, то по крайней мере умеющие держать себя в руках - как супруги же они обладали совершенно необычайной взбалмошностью и вздорностью. Они то ссорились, то мирились, причём делали это очень шумно, при каждой возможности привлекая друзей к участию в своих чудовищных проблемах и неразрешимых противоречиях. Будучи людьми достаточно интеллектуальными и чувствительными, обладая живым и легко вводимым в действие чувством юмора, они тем не менее тратили массу сил и энергии на то, чтобы "выяснять отношения" на всех доступных уровнях серьёзности. Должно быть, это необходимо было им для полноценной жизни; однако, скорее всего, в самих характерах и установках этих двоих и правда было нечто такое, что не раз угрожало привести их на грань разрыва, хоть они и были связаны между собой исключительно прочно - и сами они, и их друзья прекрасно это понимали.
В поводах для ссор недостатка не было никогда. Супруги были устойчиво бездетны - и потому могли позволить себе до бесконечности препираться относительно наилучшего имени для ребёнка; прочие житейские мелочи, не говоря уже о вопросах морали, идеологии и политики, также предоставляли прекрасные возможности для спора и конфликта. Они не соглашались друг с другом буквально ни в чём. "А наши-то, Парочка, опять поссорились!" - говорили друзья, и Поэт шёл к ним домой, чтобы пригласить их к кому-нибудь в гости. "О, как хорошо, что ты пришёл! - говорили супруги. - А то мы сегодня друг с другом не разговариваем - и ума не можем приложить, как провести вечер!" И шли с ним в гости, откуда возвращались обычно уже примирившимися. Иногда они даже расходились по разным комнатам - и так, не вступая в общение, могли прожить до нескольких дней, после чего посредством записок устанавливали всё же мир и бывали некоторое время безоблачно счастливы, переживая очередной медовый месяц.
Что касается политических воззрений, то я не знаю толком, каких именно взглядов придерживалась она - я вообще исключительно мало знаю о ней, могу лишь вспомнить какой она была во время нашего с ней знакомства: энергичная, сухощавая, подтянутая, в меру светская, очень храбрая, не склонная к женскому обществу; безусловно, интеллектуалка; по всей видимости, достаточно замкнутый человек, несмотря на внешнюю контактность; определённо с чувством юмора, может быть даже склонная к рискованным шуткам; сложения скорее узкого, движения быстрые и ловкие - вот, пожалуй, и всё, что я могу о ней сказать. Не знаю, короче, каких политических взглядов придерживалась она - но супруг её был человеком исключительно жёстким и держался того, что только так и можно. Биография его была достаточно причудлива. В своё время он учился на Офицерских Курсах, где сдал половину выпускных экзаменов, после чего бросил всё и ушёл, не получив диплома - объявив, что надоело; какой конфликт послужил истинной причиной ухода, лично мне неизвестно. Тогда ему было порядка двадцати одного года. Через год, в двадцать два, он поступил в Школу Следователей, хотя был значительно старше своих однокашников - большинство из учащихся в этом возрасте Школу уже кончают. Он отлично занимался до конца четвёртого года обучения, после чего был с треском выгнан по вопиющей причине - за непотребное обращение с материалом. История и в самом деле была совершенно возмутительная.
Дело в том, что нашему герою довелось учиться одновременно с Ивэ - будущим Идейным Вдохновителем Великого Чёрного Дела, который в то время экстерном кончал второй курс и уже тогда был известен как чертовски талантливый специалист и дьявольски опасный противник. Самому Ивэ было тогда семнадцать, и он как раз входил в зенит своей небывалой славы. Нашему герою было двадцать шесть, и он тоже считал себя стόящим специалистом - а по части прочих аристократических достоинств тем более полагал себя не ниже, чем Ивэ, поэтому никогда не упускал случая поспорить с ним и померяться силами.
Как-то раз у них с Ивэ возник спор, касающийся возможностей выживания неарийцев под обработкой. Поскольку эта тема напрямую связана с темой умения и таланта следователя, то вопрос требовал немедленной практической проверки. Сказано - сделано: оба ученика отправились в подвалы Школы, выбрали себе двух неарийцев и взялись за них. Несмотря на амбиции нашего героя, его неариец умер, в то время как неариец Ивэ был еще жив; Ивэ принял как должное признание собственной победы - и преспокойно удалился через заднюю дверь, оставив нашего героя разбираться с последствиями экстравагантного спора. В ту же минуту через переднюю дверь вошел кто-то из преподавателей - и разразился чудовищный скандал. Имя Ивэ оказалось не задето, так как наш герой счёл ниже своего достоинства закладывать товарища, поэтому Ивэ, как обычно, вышел сухим из воды. Нашего героя обвинили в том, что он самовольно ухлопал обоих пленных - странно даже, что при таком раскладе он остался жив, а не был ликвидирован как предполагаемый маньяк. Возможно, кто-то догадался, какова была истинная подоплёка сего безобразия, но не рискнул напрямую конфликтовать с Ивэ, тёмная слава которого уже тогда имела откровенно мистический оттенок. Как бы то ни было, нашего героя не расстреляли по внутришкольному приговору, как делалось в подобных случаях обычно, а просто выставили с треском вон. Такое нестандартное решение вопроса никого из посторонних Школе лиц не удивило - распад всяческих традиций и моральное разложение всё более отчетливо становились знамением времени.
Неизвестно, что думал сам наш герой о произошедшем, но с Ивэ и его политической программой он оставался связан и в дальнейшем. Он безусловно придерживался жёстких расистских взглядов, разделял идеологию Великого Чёрного Дела и выражал почтение к Ивэ лично - хотя не скрывал точки зрения, что ради пользы Дела самого Ивэ следовало бы достаточно рано убить. В любом случае Спецотряд как боевая организация сторонников Чёрного Дела был на том этапе сугубо нелегальным и не требовал ещё непосредственного участия всех возможных единомышленников, поэтому в ударные части наш герой не попал.
Такой вот он был человек, наш герой - такой же, как и многие другие в то самое время; и притом он любил свою жену и своих друзей, и временами спорил до одури с Техником и Поэтом о судьбах цивилизации, а также спорил и с Начальником Штаба - поскольку Начальник Штаба сторонников Чёрного Дела категорически не одобрял и идеологии соответствующей на дух не переваривал. Таким вот образом все и жили.
Когда погиб Поэт, а Начальник Штаба уехал в Северный Город, Парочка находилась в Центре. Всем четверым оставшимся друзьям было достаточно грустно; в конце лета Парочка, не в силах будучи более пребывать на месте, сорвались и двинулись на своей машине в путешествие на Юг, что давно уже планировали сделать. Недалеко от Центра, на подъезде к одному маленькому форту, они столкнулись с неарийским летучим отрядом. В результате ожесточённой перестрелки ему раздробили кисти обеих рук, а ей прострелили ладонь, после чего оба они были повешены. Вероятнее всего, что супруги пали очередной жертвой нелепой случайности - что их просто-напросто приняли не за тех: ожидали, к примеру, машину с кем-то другим, готовились аккуратно захватить и увести живыми, а когда захватили и увидели, что это не те - то убили их, не вдаваясь ни в какие выяснения, причём сочли за лучшее поступить с ней как с бойцом, не акцентируя вопросов пола, чтобы не получилось никаких лишних эксцессов. Оно и понятно - история и без того не слишком приятная.
Было это примерно в середине августа.
**************************
Завершение следует
Техник
Поэт
Парочка
**************************